Белые Врата

— Таня! Ты понимаешь, что единственная причина, по которой я с тобой говорю на эту тему и не посылаю тебя к черту — это твое положение? Не пользуйся им, это нечестно.

— Буду пользоваться! Потому что с вами по-другому нельзя!

— Слушай, — он откладывает в сторону ложку. — Что-то у меня аппетит пропал. Пойду я.

— Никуда ты не пойдешь! — Татьяна встает перед ним, преграждая пути к отступлению, грозно сложив руки на пока еще плоском животе. Литвин смотрит на нее снизу вверх, бормочет что-то неразборчиво про шалящие гормоны и неадекватных беременных баб. — Ешь давай.

Артем возвращается к завтраку, Таня на свое место.

— Ну Артеееем....

— Двадцать восемь лет уже Артем.

— Вот именно! А ума все не нажил! Тем, ну на тебе ж лица нет, тоскуешь ведь.

— Нифига я не тоскую. Гастрит обострился просто. Желудок болит.

— А пить надо меньше!

— Угу. Или больше.

— Хватит паясничать, Литвин!

Что-то ему этот диалог напоминает. Вспоминает тот свой годичной давности разговор с Люськой, когда она уговаривала его лететь на "хели". Да что за моду эти женщины завели — учить его, как жить, указывать, что делать? Достали!

— Меня выгнали, ясно? — он говорит это ровно, доедая кашу. — Сказали: "Убирайся". Я убрался. Все.

— Выгнала? Арлетт? — недоверчиво ахает Татьяна. — Не верю.

— Дело твое, — пожимает плечами.

— То есть, ты хочешь сказать... что она поиграла с тобой, как кошка с мышкой... потом наигралась, ты ей надоел, и она тебя выставила?

Артем, такой спокойный, здравомыслящий, сдержанный, ироничный, ничего не принимающий близко сердцу Артем отвечает ей таким взглядом, что впору испугаться. Но Таню таким уже не проймешь.

— А я думаю, все было совсем не так, Тема. Чай, кофе?

— Кофе.

— А фиг тебе кофе с твоим больным желудком. Сейчас какао сделаю.

— Зачем спрашивала тогда?

— Из вредности. Так вот, — продолжает Таня, ставя перед ним чашку, — я думаю, все было иначе.

— Ну конечно, тебе-то лучше известно!

— Я тебя знаю как облупленного, Литвинский, — Таня игнорирует его сарказм. — Ты ж наверняка сам вел себя так, что...

— Как это — так?! Носки разбрасывал?

— Если бы только это. Так, как ты себя ведешь со всеми. Будто тебе на все и на всех плевать, что тебе все равно, кто там рядом с тобой. Спокойный, равнодушный, выдерживающий дистанцию, никого к себе близко не подпускающий Артем...

Литвин встает, резко отодвинув стул.

— Спасибо, — с нажимом. — Все было очень вкусно.

Минут через пять входная дверь хлопает. Хлопает гораздо громче, чем требуется, чтобы ее просто закрыть. Таня морщится, Лизку разбудил, наверное. И это Артем — самый спокойный и уравновешенный из троих друзей... Слепой дурак.

______________

У него оказалась веская причина, чтобы вернуться. Он забыл отдать ей ключ от шале. Обнаружил его только уже в Москве, во внутреннем кармане катальной куртки. Надо вернуть. И не может быть никакой речи о том, чтобы переслать его по почте. Лично. Только лично.

Он шел по улицам вечернего Тиня и ловил себя на мысли, что городок стал ему как родной. Что он улыбается прохожим, останавливается, чтобы прочитать написанное мелом меню в витрине любимой кафешки.

Он шел не спеша, не торопился. Любовался Тинем, чистым, уютным, совсем не похожим на заваленный снегом последний оплот цивилизации в горах, каким он его видел два месяца назад. А еще он тянул время. Потому что не знал, что сказать при встрече. Потому что не был уверен, что она вообще в Тине. Скорее всего, нет. А, может быть, тут, в шале, и не одна. Но позвонить и предупредить он себя заставить не смог. Мелькнула малодушная мысль повернуть назад, а ключ передать через Бартоли. Нет, это неправильно. Даже если ее нет в шале, он просто оставит ключ там, вместе с запиской, на видном месте. А о том, что она, возможно, не одна, он вообще запретил себе думать.

В окнах шале мелькал свет от работающего телевизора в гостиной. Значит, хозяйка дома. Не давая себе ни шанса передумать и струсить, постучал. Постучал громче. Еще громче. Но дверь ему так и не открыли.

Не слышно? Или не хотят открывать? Все-таки не одна? Да к черту все эти вопросы! В замке поворачивается ключ.

Негромко бормочет не выключенный телевизор. Хозяйка шале спит на диване перед телевизором. Артем ставит рюкзак у стены, разувается, снимает крутку, подходит к дивану и приседает рядом.

Она спит на спине, повернув голову набок. Одна рука покоится на животе, другая свешивается вниз, почти касаясь кончиками пальцев пола. И стоящего на полу, рядом с диваном, бокала с остатками... судя по цвету, красного вина. И бутылка... приподнимает, точно, красное сухое. Пустая. Пепельница — три, нет, четыре окурка. С каких это пор мы курим?!

Вглядывается ей в лицо. В свете синеватого мерцающего света от телевизора оно кажется безжизненным. Или, как минимум, очень усталым. Даже во сне не разглаживаются складки в уголках губ, поперечная морщина между бровей. У нее очень красивые брови — темные, четкие, словно нарисованные. И ресницы, которые сейчас черными тенями контрастируют с бледными щеками.

Не удерживается, едва касаясь, проводит указательным пальцем от кончика идеального носа вверх, потом направо, налево, очерчивая брови. Она хмурится во сне его прикосновениям, морщится, что-то бормочет неразборчиво. И отворачивается, спиной к нему, лицом к спинке дивана.

Вот для него и место освободилось. Ложится рядом, на самый краешек дивана, прижимается к ней, одну руку себе под голову, другую ей на живот. И накатывает вдруг острое, почти болезненное по своей яркости чувство — он дома. Он именно здесь — дома. Потому что с тем человеком, с которым и должен быть. Как будто сел на ногу идеально подогнанный бутфитером горнолыжный ботинок. Или этот же самый ботинок встегнулся в отрегулированное именно под него крепление. Как будто подошли друг к другу два разъема "папа-мама".

Утыкается носом в отросшие на затылке волосы, губами в шею. Ее запах, вкус ее кожи... Оказывается, он жил с этим внутри все два месяца. Не забывал. Тихонько целует шею, от шейного позвонка вверх, к уху.

И тут же всем телом чувствует, как она мгновенно замирает, каменеет. Артем соображает почти сразу... Что если он сию же секунду не скажет ей что-то, то рискует получить локтем в область печени, а то и еще куда похуже. Потому что можно себе представить, что подумает Алька, проснувшаяся от того, что ее, в ее же доме, кто-то неизвестный тискает и лапает.

— Ален, это я.

— Арти?.. — недоверчиво и после паузы.

— Угу, — все так же ей в шею.

— Ты... вернулся?

— Вернулся.

— Зачем?

Вот он, самый главный вопрос. И так сразу без подготовки надо ответить. Сейчас самое время сказать про забытый ключ...

— Не могу без тебя... Люблю.

Она молчит. Эта кошмарная, вредная и злопамятная женщина молчит. Молчит долго, не собирается ему отвечать.

— Ален, а ты случайно... не разлюбила меня за эти два месяца?

Она снова молчит, а у него стойкое желание ее встряхнуть. Но Арлетт соизволяет ответить наконец-то.

— Я пыталась.

— И как успехи?

Снова молчит. Он ее сейчас укусит, честное слово! Или ущипнет за что-нибудь побольнее!

Наконец, со вздохом:

— Не получилось.

— Вот и славно! — он тоже вздыхает, шумно, с облегчением. И вообще, ему надоело беседовать с ее затылком. Перехватывает покрепче, чтобы перевернуть ее на себя сверху.

Он забыл, какой дурацкий узкий диван в холле. В результате сам пребольно грохнулся на пол, Аленку хоть успел отпустить.

И теперь он сидит на полу, потирая ушибленный бок, и смачно, с чувством ругается. А она тоже сидит, но на диване, и смотрит на него сверху вниз.

— Вот теперь я верю, что это действительно ты, Тима. Только ты можешь так... выражаться.

— А до этого не верила?

— А до этого мне казалось, что это сон.

— Нифига себе сон! У меня в плече стекло торчит!

— Что?! Откуда?

— Бокал тут какой-то разбился...

— Ой, черт! Подожди, я сейчас!

Она убегает в ванную, оттуда кричит:

— Я сейчас аптечку принесу! Снимай футболку!

Послушно стягивает футболку, на белой ткани действительно алое пятно.

— Покажи! Ой, кошмар. И вправду стекло...

Колдует над его плечом, потом к коже прикасается что-то мокрое, больно! Он шипит.

— Тихо-тихо, — дует. — Вот как ты так умудрился?!

— Это ты мне скажи, какого черта у тебя тут столько стекла? Бокал, бутылка. Пепельница! С чего это ты курить вздумала?

Пауза. А потом, тихо:

— Я выживала, как могла...

Он поворачивает голову. Вряд ли он так увидит ее лицо, но хочет, чтобы она его услышала.

— Прости.

Она вдруг порывисто обнимает его сзади, руками поперек твердого живота, щекой к голой спине.

— Тима... неужели ты действительно вернулся?.. Насовсем?..

— Нууу... не то, чтобы насовсем...

— Тима!.. — задыхается от возмущения она.

Накрывает ее руки своими.

— Я же учиться буду... а это в другом городе. Но...

— Ты вернулся ко мне?! Или нет?!

— Конечно. Конечно, вернулся. Я же сказал.

— Скажи еще раз.

Вздыхает. И, негромко и прикрыв глаза:

— Люблю.

— Ты ужасный человек, Артим Литвинский. Но я тоже люблю тебя.

Они так долго еще сидят, в переменчивом свете от телевизора, на полу, обнявшись, среди осколков разбитого бокала.

____________

— Скажи мне, зачем ты приезжала тогда? Ты же знала, что я сам через две недели приеду?!

— Две недели — это много. Я соскучилась. И потом — ты же был рад. Тебе было приятно. Я прекрасно помню, КАК тебе было приятно.

— Было, — нехотя соглашается Литвин. — Но какого черта ты поперлась в Академию?!

— Я хотела повидать кое-кого... из знакомых своего отца. Он же там преподавал какое-то время, ты помнишь?

— Хрен такое забудешь, если его фотография висит в главном холле!

— Арти, да в чем дело, скажи мне? Чем это тебя так расстроило?

— Расстроило?! — он недовольно фыркает. — Ты знаешь, как меня теперь в Академии называют? После того, как узнали, что я имею честь быть бойфрендом дочери самого Бертрана Деларю?!

— Как?

Он морщится и отвечает. С явной неохотой:

— Деларю-Младший.

— Правда?

— Кривда!

Арлетт звонко хохочет.

— Что, смешно тебе?

— Ну, это же правда смешно, Арти!

— Нифига не смешно! Я уже и объяснять пытался, и говорил, и по-хорошему, и по-плохому. Без толку! — раздраженно.

— Я надеюсь, не побил никого? — подначивает его Арлетт.

— Уже подумываю об этом, — мрачно отвечает он, прихлебывая кофе.

— Ты еще и драчун, Арти, — Арлетт игнорирует его нахмуренные брови. — Чем тебе фамилия Деларю не угодила?

— Ничем. Мне моя больше нравится.

— Ну, это легко исправить.

— Каким образом? — настороженно.

— Ну... просто стань Деларю... по-настоящему.

— Как это?!

— Тима... выходи за меня замуж.

Он поперхнулся так, что у него кофе пошел носом. Кашлял, вытирал лицо салфеткой, потом смеялся до слез.

— Тебе смешно, Арти?

— Очень, — он чуть ли не хрюкает от смеха.

— Прекрасно, — пожимает губы она. — Я очень рада повеселить тебя.

Пытается встать, он перехватывает ее руку.

— Ох, Ален, погоди!

Еще одна салфетка, вытирает лоб, блин, кофе даже там.

— Слушай, ну это как-то...

— Я все прекрасно поняла, Артим.

Даже Артим? Мы надулись? Какая прелесть...

— Послушай, — пытается быть серьезным, но дико хочется ржать от одной только фразы "Тима, выходи за меня замуж". Никогда бы не подумал, что услышат такое в свой адрес! — Не знаю, как тут у вас в Европе... может, мужики и выходят замуж, толерантность там и все такое, — титаническим усилием воли давит еще один приступ несвоевременного смеха, — а у нас в России мужчины замуж не выходят.

— Совсем?!

— Совсем. Женщины замуж выходят. А мужчины — нет. Они женятся.

— Ой, — Алька понимает быстро. Даже смущенно улыбается. — Я неправильно сказала?

— Совершенно неправильно.

— А как правильно?

— Знаешь, что? Давай уж лучше я скажу правильно. А то ты опять что-нибудь ляпнешь.

Она смотрит на него выжидательно. А Артем вдруг произносит, неожиданно для самого себя и легко:

— Выходи за меня замуж.

— Это предложение руки и сердца?

— Нет, — он отпивает кофе. — Это просто формальность.

— Формальность?

— Конечно. Мы живем вместе, нам хорошо вдвоем. Мы любим друг друга. Лично мне больше ничего не нужно. Но если уж тебе так хочется замуж...

— Хочется! — произносит она, вздернув подбородок и с вызовом глядя ему в глаза.

— Валяй, — пожимает плечами. — Замуж так замуж. Я не против.

В ее взгляде — недоверие и изумление. Молчит.

— Или что... — он вдруг подозрительно сощуривается, — тебе нужно белое платье, фата, цветы, вот вся эта... ерунда?!

— А если и так? Это что — преступление?

— Это ужасно, — он неверяще качает головой. — Это преступление против человечности! Скажи, что ты пошутила! Давай просто распишемся в посольстве и все, а?

Она снова молчит.

— Вот так вот, да?.. — он театрально вздыхает, с видом великомученика закатывает глаза к потолку. — Ну, если тебе очень сильно хочется...

Арлетт не выдерживает и смеется. Встает из-за стола, подходит к нему, садится верхом на его колени. Пальцы ерошат волосы на затылке.

— Испугался, Арти?

— Ну, не то, чтобы слишком испугался. И если уж тебе так это нужно...

— Единственное, что мне нужно — это ты! Целиком и навсегда.

— Ну, это пожалуйста. Забирай!

— Целиком?

— Целиком. И учти — вместе с фамилией!

— Да? И как я буду называться тогда? Арлетт Литвинский?

— Арлетт Литвинская.

— Ой, — она морщит нос. — По-моему, звучит ужасно.

— По-моему, тоже, — соглашается он. — Но я не настаиваю.

— Я могу оставить свою фамилию?

— Можешь.

— Спасибо, — церемонно. — Я подумаю.

— На счет фамилии — думай. Насчет всего остального — вопрос решенный. Чтобы к этой теме больше не возвращаться.

— То есть — я не могу передумать выходить за тебя замуж?

— Нет, не можешь.

— Ужас, — смеется Алька. — Ты тиран.

— Мы, русские, все такие.

— Медведь-тиран, — она уже вовсю хохочет.

— Да. Помни об этом.

________________

— Арти, вставай!

На каждое ее "Вставай" он отвечает нечленораздельным мычанием, ворчанием, вздохами и попытками спрятать голову под подушку. Приходится стаскивать одеяло.

Литвин садится на кровати, прижав подушку к груди, как самое дорогое и ценное, что у него есть. Недовольный, хмурый, невыспавшийся

— Ну, какого черта, Ален? Дай поспать, а?!

— Тима, ты спишь уже почти сутки. Как настоящий медведь!

— У меня был экзамен! Я, блин, пер тридцать километров! С набором и потерей высоты. Маршрут третьей категории сложности, между прочим! С элементами скалолазания. А еще надо было на точках отмечаться и в заданное время уложиться. И еще груз на себе тащить. А еще... короче, я устал!

Он откидывается назад, прикрывая лицо подушкой. И оттуда неразборчиво: