Кристиан Фэй: Угроза Теней

— И что сказал доктор? — перебила ее Диа.

— Он не успел даже поговорить с ней, госпожа Кочерыж сбежала из приемной.— Лоли робко подняла взгляд на застывшее, словно высеченное из камня лицо Диа.— Но она сделала первый шаг, а это могло произойти лишь в крайней ситуации.

За окном тихо падал снег. Праздничная буря закончилась, сменившись мелкой крошкой, которая в свете фонарей больше походила на искрящуюся пыль. Кристиан поднялся с места и оперся ладонями на узкий подоконник. Удивительно, но разговор становился ему все более неприятен. Несмотря на смерть несчастной дамы, несмотря на злость и собственное бессилие, переполнявшие Фэя, он не собирался переходить на угрожающий тон и стучать кулаками по столу пригласившей их девушки. Вообще это занятие казалось ему глупым.

От нее не пахло кофе, и то было единственное необходимое Кристиану доказательство. Даже в квартире госпожи Кочерыж, несмотря на оглушивший Фэя аромат крови, явственно различался горьковатый привкус жареных зерен. Словно на каждое дело убийца приходил с чашкой в руке и мешочком отборных зерен на шее. И эта тонкая, едва уловимая нота кедрового масла...

Под окнами натужно рычал и пыхтел самодвижущийся экипаж. После долгих стараний, он перевалился через свежие заносы снега и скрылся за поворотом.

— Когда ты видела госпожу Кочерыж в последний раз, она пила кофе?— спросил он, не отрывая взгляда от крыш домов за стеклом.

Собравшиеся в комнате стихли. Кристиан чувствовал их недоумение спиной.

— Нет. В кафе она всегда пила чай. Может быть, она варила его дома? Последнее время это стало модным среди дам...

— Это вряд ли...— пробормотал Фэй и прижался лбом к ледяному стеклу.

— То есть, последний раз ты видела ее в кафе?— уточнил голос Лиса.

— Да, пару дней назад. После она заперлась дома, и я не стала ее беспокоить. С психически неуравновешенными людьми нужно вести себя аккуратно. Не дергать лишний раз, чтобы не спровоцировать обострение.

— Смотрю, ты много знаешь о психиатрии.

— У меня большой опыт ведения неуравновешенных клиентов,— с охотой поделилась Лоли, и Кристиан хмыкнул, отчего стекло мгновенно запотело.

— Однако же ты быстро бросила их всех и уволилась.

Когда Лоли Упырик ответила, ее голос утратил былую звонкость.

— Надеюсь, они меня простят. Я не могу продолжать приглядывать за ними, зная, что любой может оказаться следующим. Это выше моих сил.

* * *

Девушка застала его врасплох.

Фэй спускался по лестнице с чемоданом в руке и как раз остановился на одном из пролетов, чтобы отдышаться, когда его окликнула молодая особа. Ее рыжие волосы вспыхнули в солнечных лучах, стоило ей замереть рядом с окном.

— Привет, Кристиан!

Вообще-то на работе с ним редко заговаривали первыми. Обычно Кристиану приходилось отыскивать жертв самому и с наслаждением налаживать с ними контакт, болтая о всякой ерунде, пока те не сбегали под удобным предлогом. Но на этот раз он сдержанно кивнул в ответ, чувствуя настойчивое желание отодвинуться чуть дальше. Нет, приветствовавшая его девушка была хорошенькой, а когда она улыбалась, на ее пухлых щеках образовывались симпатичные ямочки.

Но она могла держать за спиной нож.

Внезапно Фэю захотелось перетрясти каждого увиденного работника. Изолировать и пытать, вывернуть их вещи, вытряхнуть содержимое сумок на пол, а может и вовсе уволить всех к чертовой матери. Такие твари не должны были уходить безнаказанными. Кристиан желал лично убедиться, что та больше не сможет тронуть пальцем и мухи. Придушить гадину и выбросить тело в отхожую яму.

По крайней мере, именно так поступили бы в Брюхвальде.

Когда-то давно, еще в детстве он видел живой костер. Метавшийся в нем мужчина пылал; его дикий, звериный визг несся по площади, а с небес на головы собравшихся зевак и палачей накрапывала изморось. Изредка из растянутого рта колдуна вылетали сгустки зеленого огня, но они падали на влажную брусчатку у ног зрителей, не долетая до цели. Кто-то в толпе выкрикнул оскорбление, и по рядам собравшихся пронесся смешок. Он это заслужил, убийца, заклинатель демонов, и получил сполна.

"Смотрите внимательно",— говорил отец, но Кристиан, Фредерик и Валентин не смогли бы отвести глаз даже при сильном желании. Мужчина у столба корчился и уже не кричал, пламя охватило его голову и плясало на макушке, словно ожившие волосы. "Вот что бывает с теми, кто использует черные заклятья",— снова и снова повторял отец, а горожане ликовали.

Даже оборотни не любили убийц.

Фэй вынырнул из воспоминаний в яркое, испещренное цветочками здание Отдела Воздействия, но девушка уже ушла, так и не дождавшись продолжения беседы. С какой-то стороны он даже был рад собственному отъезду. И у него совсем пропало желание трястись в поезде день напролет.

Подхватив чемодан, Кристиан щелкнул пальцами и с сочным "блоп" растаял в воздухе. С ним исчезла и половина магической нормы, отпущенной ему на задание. Да и черт с ней, подумал Фэй уже на теплом соленом ветру Кумкура. Клыки и сила, которыми наградила его природа, порой оказывались куда лучшим орудием убеждения, чем всё волшебство мира.

Вне общества

Тьма сгущалась.

Ее туманные щупальца свивались в углах, заползали на шкафы и под кровать, скапливались на скрипучих ссохшихся половицах чердака. Последние апельсиновые лучи солнца скользили по стеклам, и воздух недвижимо стоял, напоенный редким для середины южной зимы жаром.

Левиафан Айвори отложил лист в сторону, давая чернилам подсохнуть. Откинулся на спинку стула, отчего тот тихо скрипнул, и обвел кабинет взглядом. Обычные слова не успевали передать все количество воспоминаний и мыслей, которое роилось в его голове. Слова упрощали картины былого, делали их плоскими, лишая дивных красок. Какой величественной и монументальной была его победа над собственным происхождением, какое торжество охватывало его при записи очередного преодоленного препятствия, подброшенного судьбой. И какими обыденными казались достижения, перенесенные на бумагу. В рукописи он выглядел обыкновенным карьеристом, лжецом и скаредным человечишкой, совершенно не внушавшим симпатии.

На первом этаже хлопнуло окно, и Айвори выронил перо, отметив новый лист жирной кляксой.

Вот уж свой страх он мог описать с необычайной живостью. Назойливый, не отпускающий, он глодал Айвори так сильно, что порой тот был готов собрать вещи и покинуть чертов особняк. Но это означало бы поражение. А Левиафан Айвори не терпел поражений. И уж точно не просил ни у кого помощи.

Конец пера снова погрузился в чернильницу.

"Нафаль был замечательным парнем. Веселым, жизнерадостным и слегка рассеянным, но его обаяние с лихвой это компенсировало. Однако он позволял себе доверять людям, что рано или поздно должно было свести его в могилу. Словно брызжущий слюной щенок, он радостно встречал новые, с моей точки зрения подозрительные, знакомства. И он верил мне.

Людям нельзя доверять".

Айвори зачеркнул последнюю фразу и уставился в сгустившийся фиолетовый сумрак за окном. Позади, из лабиринта коридоров доносилось мерное тиканье часов.

Когда в их ритм вторглось потрескивание, фабрикант судорожно сглотнул и вновь взялся за перо.

Звать на помощь все равно было некого.

* * *

Последние дни Айвори текли одинаково. Рукопись поглотила его, и, хоть ему было непривычно сидеть на месте, это дело он решил довести до конца с честью. Один крупный издатель Золотой Долины уже год с нетерпением ожидал манускрипт; письма, увитые вензелями его почерка, приходили Айвори каждый месяц. И каждый месяц Айвори кратко, но вежливо отсылал его на более поздний срок, пока времени не осталось совсем и мемуары не пришлось завершать второпях.

Вынужденное заточение в стенах собственного дома впервые познакомило его с полной изоляцией.

Обычно его одиночество скрашивал молчаливый водитель, а короткие беседы с управляющими и некоторыми работниками заменяли полноценное общение. Айвори вполне мог обходиться такими суррогатами, но когда исчезли и они, фабриканта стало снедать доселе неведомое чувство. Оно походило на голод и печаль одновременно — некая пустота внутри, которая возрастала в сотни раз, когда Айвори бродил по пустынным галереям и залам особняка в перерывах между работой. Пыль взметалась от шагов и искрилась золотом в солнечном свете, половицы скрипели под тяжестью тела, а теплый аромат старого дерева настраивал на мечтательный лад. Фабрикант задумчиво прохаживался по комнатам, и странная беспомощность поглощала его мысли. Казалось, дом превратился в клетку, а стены давили; хотелось распахнуть окна, что, собственно, Айвори и делал. Когда на белые башни Кумкура спускались сумерки, он отпирал створки и вылезал наружу по пояс, прикрыв веки, чувствуя, как ветерок скользит по скулам. В какой-то момент он вспомнил, что так же любил делать и Нафаль, находясь в подпитии, и одна эта мысль напрочь отбила все желание наслаждаться вечерней прохладой.

Казалось бы, как он, человек, всю жизнь державший себя в эмоциональной дали от окружавших его людей, мог скучать по их обществу? Абсурд, да и только. Но на деле даже ему требовалось чувствовать их мельтешение вокруг. С удивлением Айвори обнаружил, что присутствие других живых особей, пускай и незнакомых, успокаивало, в то время как одиночество в анфиладах комнат медленно сводило с ума.

Именно размышления о роли посторонних людей в жизни отдельно взятого человека подтолкнули его начать одну из глав следующим:

"Когда мы встретились во второй раз, его по-свойски легкая манера общения заставила меня осмелеть настолько, чтобы предложить свою кандидатуру в помощь. Его неряшливость в ведении финансовых дел можно было заметить невооруженным глазом, о чем я и сообщил, хотя сам являлся простым управляющим гостиницы и не имел никакого опыта работы с фабриками. Вдоволь отсмеявшись, Нафаль назначил испытательный срок, указал мне на свой экипаж и скрылся в очередном ресторане. Я даже не знал, залезать мне в салон или нет, и прождал снаружи, у роскошных, надранных до блеска крыльев несколько часов, пока Нафаль не закончил с ужином.

Так я приступил к работе, не имея ничего, кроме голых амбиций и слабенького образования.

Оценив масштабы порученного мне тонущего корабля, я ужаснулся. Фабрики медленно разваливались. В период гражданской войны их разграбили местные жители и разбойники, заплывавшие к берегам Южного Содружества на ободранных парусниках. Рабочие трудились в осыпавшихся стенах цехов у старых, дребезжащих машин только от безысходности — больше в то время заработать было нечем.

Но Нафаль ибн-Ариз аль-Шафи не замечал ничего. Увидь это его отец, умерший несколькими годами ранее, он наверняка не оставил бы столь бездумное завещание. Порой я даже жалею, что не имел возможности познакомиться с выдающимся Аризом аль-Шафи, гигантом, протащившим погибающую империю через болото войны. Думаю, мы нашли бы общий язык. Он определенно согласился бы со мной в одном: его сын не был создан для управления бизнесом.

С самого первого дня, как я увидел серые, полузаброшенные здания фабрик, я понял: они станут моими, спустя десять или двадцать лет — неважно. Всем своим видом они звали на помощь, и я не мог отказать. И любой метод казался подходящим для достижения цели".

Из сумрака за стеной кабинета вновь донеслось потрескивание, словно нечто очень костлявое хрустело своими многочисленными суставами. То был еще один раздражающий фактор, на существование которого Айвори упорно закрывал глаза.

Увиденное в канун Ночи Зимнего Солнцестояния до сих пор не оставляло его, являясь в кратких кошмарах. Стоило сомкнуть веки, на краткое мгновение опустить гудящую голову на стол, как из тьмы выплывала аспидная, жирно блестящая туша. Она неторопливо скользила к нему, шевеля бесформенными частями, и Айвори вскакивал в поту, все еще слыша тихий стрекот в ушах.

Пришла пора положить глупому страху конец.

Айвори недовольно повел глазами, снял пенсне и встал. Захватив подсвечник, он вышел из комнаты. Трепещущий нимб света обвел коридор, выхватив серию миниатюрных пейзажей, выстроившихся в ряд на стене. Огонь отразился от бугристой поверхности холста, причудливым солнцем скользнул по нарисованным небесам и бесчисленным склонам холмов.

Темная кишка коридора оказалась пуста. Чего Айвори и ожидал. С легким торжеством он перехватил врезавшуюся в пальцы ручку подсвечника поудобнее и двинулся вглубь. Тени плясали рядом, не отставая ни на шаг.

Достигнув балюстрады, он высоко поднял свечу над пропастью холла. Скудный свет выхватил графитовый квадрат столика, пустой зев камина, заискрился на хрустальных бусинах люстры. Казалось, достаточно протянуть руку, чтобы ухватить их.

Щелк.

Айвори вздрогнул и развернулся, выставив подсвечник, словно оберег. Но из сумрака выплыла лишь мореная обшивка стен и кресло. Снова показалось. Айвори медленно спустил воздух через ноздри, проклиная собственную трусость. Вернувшись за стол, он закусил конец пера, проверяя последние написанные строки.

"Как я и ожидал, Нафаль с радостью спихнул на меня руководство фабриками.

Возможности отправиться на обучение у меня не было: управление производством отнимало все мое время. Поэтому по ночам, лежа на койке в тесной подсобке, я читал учебники, доставленные курьером из Петрополиса. При этом я умудрялся экономить даже на свечах — учился при свете огарков из комнаты Нафаля и гостевых. Свои же я продавал по весьма выгодной цене.

Я выживал, существовал на последних ресурсах своего тела и духа, хотя имел возможность потратиться на еду, еще одну пару штанов и тому подобные излишества. Вообще, состояние выживания весьма полезно для человека. Только мобилизовав возможности до предела, можно добиться ощутимых результатов. Только в кровавом поту человек узнает, на что он способен. Только выскребая последние копейки, человек чувствует цену казалось бы обычным вещам. Становится сильнее, выше над собой. Нет противника опаснее того, кому нечего терять.

Новый паровой двигатель работал отлично. Сперва я поставил его лишь на одной из фабрик, а затем и на остальных. Все кадры я проверял лично: мне были нужны лишь высококвалифицированные работники, знающие машинную технику или, по крайней мере, готовые и способные учиться. Жалованье тоже пришлось поднять, но империя аль-Шафи могла себе это позволить.

Сам же хозяин продолжал кутить. Особенно он любил закрытые картежные клубы, куда являлся в сопровождении вызывающе одетых девиц и с присущей ему помпезностью заказывал всем присутствовавшим шампанского. Его цилиндр — на северный республиканский манер — притягивали толпы попрошаек всевозможных мастей: от простых, в лохмотьях, до весьма богатых, мечтающих разжиться еще больше за чужой счет..."

Сбивчивые удары в окно отвлекли Айвори. За стеклом мелькнул всего лишь крупный мотылек, но по спине и ногам фабриканта уже успели пробежать тысячи мурашек. Он поджал губы, некоторое время наблюдая, как раз за разом мохнатое тельце наталкивается на прозрачную преграду и с тусклых крыльев осыпается серая пыльца.