Лунные капли во флаконе (полный текст)

Когда Амелия уже стояла у лестницы, она заметила необычно оживление внизу. Осторожно держать за перила, она медленно направилась вниз, вслушиваясь в необычный шум. Он шел из столовой, и был не свойственен обычному субботнему утру, проходящему в полном молчании, когда отец читает газету, а слуги бесшумно шастают мимо с подносами.

— Это ужасно, так ужасно! — услышала она голос матери, прерывающийся ее рыданиями.

С лестницы Амелия наблюдала, как миссис Черрингтон полулежит в кресле в холле, а Мэри подносит ей нюхательные соли.

— Как такое только могло случиться, — пробормотала она, отмахиваясь от камеристки, как он назойливой мухи.

Мистер Черрингтон прошел мимо нее, не обращая внимания на причитания жены и даже не замечая спустившуюся в зал дочь. Таким Амелия еще не видела отца: она был необычайно серьезен, между бровями залегла глубокая складка, а губы были напряженно сжаты. Он подозвал к себе Гласфорса и негромко заговорил с ним. Дворецкий лишь сосредоточенно кивал в такт его словам. Амелия непонимающе подалась вперед и шепотом вопросила:

— Что-то произошло? — но ее даже не заметили.

Как через густой туман до девушки долетали всхлипы матери и бессмысленные слова отца:

— ... соболезнования... скорбим... большое несчастье...

— Что-то произошло? — произнесла она чуть громче.

Мистер Черрингтон раздраженно повернулся к ней:

— Тебе следовало бы сейчас помолчать! У наших соседей огромное горе: вчера погиб Сэмьюэл Адамс.

... Лошадь понесла...

... Жуткая гроза, она была напугана...

... Бедный мальчик...

... Погиб...

Амелия попыталась схватиться за перила, но они растворились под ее пальцами, и она ухватила лишь воздух. Последнее, что она увидела, это как отец нахмурился еще больше, глядя на нее, и сделал шаг вперед, а потом наступила темнота.

* * *

Вокруг сгущается плотный беспросветный туман, обступая Амелию со всех сторон. Он обволакивает девушку, обвиваясь вокруг темно-серыми клубами. Туман лишает ее способности видеть и слышать, сдавливает грудь невидимыми тугими ремнями, не позволяет как следует вдохнуть.

Амелия вытягивает руку вперед и с немым изумлением наблюдает, как та исчезает в плотной массе. Она оборачивается, но не видит ничего ни позади, ни по сторонам: туман поглотил все вокруг, подступив к ней вплотную. Девушка нерешительно шагает вперед, не видя перед собой ни зги. Даже маленький шажок дается ей с трудом; плотное облако не расступается, а становится еще гуще. Туман струится вокруг, и Амелии кажется, что ее тело ощупывают чьи-то холодные липкие руки. Стремясь вырваться из цепких объятий, она пытается идти быстрее, однако густая стена не рассеивается — напротив, следует по пятам и играет с ней. Девушку настигает осознание того, что это не просто туман — им управляет чей-то разум, чья-то неведомая воля не позволяет ему расступиться. И желает удержать ее своей пленницей. Серые струи дразнят ее, шепчут что-то над самым ухом, но Амелия не может разобрать слов. И чем дольше она вслушивается в этот потусторонний вкрадчивый голос, раздающийся откуда-то из-под земли, тем большая паника охватывает ее. Она ускоряет шаг, затем и вовсе переходит на бег, но голос звучит все громче, а туман темнеет и сгущается, пока не превращается в сплошную черную бездну. Темнота движется за ней по пятам, завиваясь причудливыми струями, хватая за руки и ноги, пытаясь удержать, сбить с ног, сжимается вокруг шеи невидимой петлей, чтобы задушить.

Амелия мчится, как ветер, не чувствуя под собой земли и едва касаясь ее босыми ногами, под которыми стелется трава. Она тоже становится все выше и гуще, стебли шевелятся и обвиваются вокруг лодыжек. Голос уже звучит не глухо, как прежде; он заполняет все пространство вокруг, и девушке кажется, что это сам туман смеется над ней, грозя, что она никогда не выберется из этого жуткого плена, что ей суждено вечно блуждать в клубах черного дыма. Амелия в отчаянии зажимает уши ладонями, чтобы не слышать этого вездесущего голоса, но он становится только громче, оглушает ее неумолимым смехом. Она слепо бросается вперед, и вдруг земля уходит у нее из-под ног, обрываясь в пропасть; Амелия падает, отчаянно хватаясь руками за воздух, и летит вниз, во мрак.

Конь бьет копытами, отчаянно ржет и встает на дыбы, рвется с привязи, но она не может ничем ему помочь, только беспомощно наблюдает издали. Амелия знает, что нужно отвязать его, иначе произойдет что-то непоправимое, но продолжает стоять, не в силах даже пошевелить пальцем. Он ржет все громче, его копыта высекают искры, а из-под туго натянутой сбруи падают клочья пены. Закусив удила и оскалившись, конь с мольбой смотрит на девушку человеческими глазами, и она видит в них слезы: они набухают, краснеют и тяжелыми густыми каплями падают на землю.

Над головой сверкают молнии, рассекая темное небо. Тишина окутывает девушку мягкой ватой, сквозь которую до Амелии не доносится ни звука. Она видит только редкие вспышки, на короткое время озаряющие два темных силуэта, смутно вырисовывающиеся во тьме. Фигуры приближаются, хотя Амелия стоит на месте, словно ее ноги приросли к земле. Неподвижные и безмолвные, эти фигуры немыми изваяниями нависают теперь прямо над ней. Девушка не может рассмотреть их — но чем они ближе, тем больше ее охватывает безотчетный ужас. Ей хочется убежать, но страх приковал ее к земле, не давая двинуться с места. Очередная слепящая вспышка озаряет двух истуканов, и Амелии приходится задрать голову, чтобы рассмотреть их. Она видит, что это статуи коня и человека, стоящие рядом. Высеченное из камня лицо всадника кажется ей знакомым, но в темноте она не может различить его черты; она лишь видит, что это мужчина со склоненной головой, его фигура застыла в печали.

Земля под ногами девушки начинает шататься. Один за другим ее сотрясают толчки, каждый сильнее предыдущего, и Амелии с трудом удается устоять на ногах. Земля ходит ходуном, пока не раскалывается пополам под ее ногами. Трещина неумолимо расширяется и змеится под статуями. Мелкие морщинки бегут по каменной плоти изваяний, они дрожат, и, не выдерживая, трескаются и разбиваются на части. Огромные глыбы тяжелыми ударами обрушиваются на землю, а голова всадника катится прямо к Амелии. Когда она замирает у ее ног, девушка вдруг вспоминает это лицо и имя — Сэмьюэл. Из ее горла вырывается пронзительный крик — но она не слышит саму себя. Ее голос тонет в грохоте осыпающихся камней, но она продолжает кричать, обезумев от горя и нахлынувших воспоминаний. Последняя ослепительная вспышка лишает ее способности что-либо видеть, и Амелия, задыхаясь, проваливается в благословенное забытье...

Дождь застилает все вокруг, за его стеной не видно ни зги; Амелия слышит за спиной перестук копыт. Конь приближается, движется все быстрее и быстрее, но она не может обернуться, связанная невидимыми путами. Она должна остановить того, кто скачет прямо на нее, иначе... Снова сверкает молния, озаряя стоящую напротив высокую фигуру женщины в белом. Та беззвучно смеется прямо в лицо Амелии, закидывая назад темноволосую голову и обнажая жемчужные зубки, зловеще сверкающие в темноте. Потом она победно вскидывает вверх руки, и одновременно раздается оглушительный удар грома. Стук копыт внезапно обрывается, и Амелия слышит за своей спиной отчаянное ржание. Все погружается во тьму...

Зачем она убила его? Зачем? Зачем? Зачем?

Амелия слышит легкий звонкий смех, похожий на звук бьющегося стекла. Она оглядывается в поисках белой фигуры, но может только мельком различить ее на периферии зрения. Девушка снова и снова оборачивается, но каждый раз видит лишь край воздушной белой ткани. Она протягивает руку, пытаясь ухватить ее, но пальцы вдруг натыкаются на холодную гладь зеркала. Она окружена зеркалами и видит вокруг одни отражения — это только обман, только игра!

— Покажись! — в отчаянии зовет Амелия, и ее тихий голосок отражается от стен, снова и снова повторяясь слабым эхом, пока не замолкает совсем. В наступившей тишине воздух вокруг начинает колебаться и дрожать, прямо перед глазами мерцают скопления сияющих точек, пока не собираются в призрачную фигуру — нет, во множество фигур! Они обступают девушку со всех сторон, отражаясь и дробясь в гранях этого странного зеркала. Наконец они становятся плотными и такими же материальными, как и сама Амелия.

— О, неужели теперь ты сама желаешь поговорить со мной? — произносит насмешливый голос. Амелия бросается на ближайшее отражение, бессильно лупя ладошками по стеклянной поверхности.

— Это сделала ты! Зачем? — без страха она смотрит прямо в глубокие черные глаза, сверлящие ее взглядом.

— Как трагично! И как патетично, — Элинор поводит плечиком. — Он чудесный мальчик... был. И мне даже жаль его.

— Эта гроза — твоих рук дело! Я видела тебя там своими глазами! — кричит Амелия. — Почему ты так жестока? Неужели для тебя нет ничего... — ее голос срывается, она всхлипывает и отворачивается, чтобы больше видеть этих непроницаемых темных глаз, пристально изучающих ее. Но отворачиваться бесполезно: со всех сторон она видит одно и то же лицо, один и тот же взгляд — изящная фигура в белом платье преломляется в зеркальных гранях, бесконечно повторяющих каждое ее движение.

— Уж лучше быть жестокой, чем такой размазней, как ты. — Элинор презрительно фыркает.

— Но зачем? — шепчет Амелия.

— Зачем, зачем... Как ты мне надоела! Лучше бы тебе научиться поменьше думать о таких вещах, иначе всю жизнь можно провести, сожалея о прошлом и проливая слезы о своей несчастной судьбе.

Амелия медленно подняла на нее глаза, вслушиваясь в каждое слово.

— Кроме того, большинство мужчин попросту не стоят того, чтобы о них плакать, — небрежно бросает та. — Неужели ты не понимаешь, что просто теряешь время, вместо того, чтобы думать о будущем?

— Это ужасно, — сдавленно проговорила Амелия, — это несправедливо, ведь он не заслужил смерти, а ты...

— А я?

— Ведь это сделала ты!

— Да-да, я настоящее воплощение зла, — нетерпеливо заканчивает за нее Элинор. — Ты просто безнадежна. Но все же...

— Что? — шепчет Амелия пересохшими губами.

Но Элинор не отвечает. Она лишь загадочно улыбается, и медленно растворяется в мерцающей белизне, пока и вовсе не исчезает. Белое сияние разгорается все сильнее, все ярче, и никуда не деться от этого жара...

* * *

— Бедняжка, она вся горит! — Мэри склонилась над постелью, где лежала в беспамятстве Амелия. Простыни смялись от ее лихорадочных метаний, одеяло то и дело оказывалось на полу, и горничным приходилось не отходить от нее ни на минуту.

— Уже послали за доктором? — миссис Черрингтон заглядывала в комнату дочери каждые полчаса, однако всякий раз не заходила дальше порога. Она не подходила к кровати то ли в страхе заразиться, то ли боясь увидеть ее в подобном состоянии; и всякий раз, обращаясь к дежурившим у постели горничным, старалась отводить взгляд в сторону.

— Да, мэм, он должен быть с минуты на минуту, — тут же отозвалась Конни. — Мистер Черрингтон послал за ним карету.

— Но ведь приедет не доктор Бруннер? Я не доверяю другим врачам.

— Мистер Черрингтон сказал, что слишком долго ждать врача из Лондона, мэм.

Кейтлин слабо закивала и рассеянно посмотрела по сторонам.

— Я так устала всего этого... Что за день! Почему все это случилось со мной?

— Вы слишком взволнованы, мэм, — камеристка взяла госпожу под руку и вывела из комнаты. — Вам лучше последовать примеру вашего мужа и подождать в гостиной, а я принесу вам чай и успокоительное. Все равно мисс Амелии вы сейчас не поможете.

Когда за миссис Черрингтон закрылась дверь, Мэри покачала головой:

— Уж лучше такой нежной даме, как она, не смотреть лишний раз на мучения дочери. Хоть бы только маленькая от нее не заразилась — надо сказать миссис Коулс, чтобы не подпускала Луизу даже близко! Даст Бог, доктор поможет нашей мисс. Конни, что это ты расселась? Не видишь, какой у юной мисс жар? Принеси графин холодной воды и смочи полотенца, эти уже совсем не охлаждают. И тазик принеси, вдруг ее вновь стошнит. Ну, давай, быстрее!

Мэри вновь склонилась над больной: ее лицо разом осунулось, под глазами лежали глубокие тени, а лоб был покрыт испариной. Горничная убрала мокрые от пота волосы с лица и отерла кожу прохладным полотенцем. Почувствовать это прикосновение, Амелия на секунду приоткрыла глаза и невидящим взглядом уставилась на Мэри.

— Все хорошо, мисс, доктор скоро приедет, — проговорила она успокаивающе.

Девушка замотала головой по подушке, из приоткрытых губ вылетел кашель вперемежку с бессвязной речью:

— Статуи... Они раскололись... Туман...

— Нет никакого тумана, мисс, на улице прекрасная погода, вы сами скоро увидите, — Мэри попыталась уложить ее обратно, но девушка, не отдавая себе отчета, пыталась скинуть одеяло и расстегнуть ночную рубашку.

— Жара... Как жарко, какой яркий свет...

Когда на пороге появилась Конни, Мэри набросилась на нее с новыми упреками, пытаясь хотя бы так скрыть свою беспомощность.

— Завесь окна, ее только раздражает яркий свет! И давай же скорее воду, смотри, какие у нее сухие губы.

Кое-как вдвоем они придержали голову Амелии, давая той попить. Наконец та успокоилась и перестала вырываться, вновь окунувшись в свой лихорадочный сон.

— Что же теперь будет, Господи, — прошептала Конни, закусывая губу.

— Вот только твоих слез тут не хватало, — шикнула на нее камеристка, точно так же пытавшаяся справиться с подошедшим к горлу комом. — Скоро приедет доктор, а нам остается только молиться...

* * *

Негромкая приятная музыка, смутно знакомая и доносящаяся издалека, медленно возвращала Амелию в сознание.

— Милочка, я и не думала, что вы так впечатлительны, — тихо произнес мелодичный голос над самым ухом девушки, и ее окутал запах легких фиалковых духов и пудры. Амелия открыла глаза. Над ней участливо склонилась прекрасная дама: изящные серьги с крошечными рубинами подчеркивали фарфоровую белизну ее совершенной кожи и блеск темно-каштановых локонов. Такие же рубиновые капельки покоились на мерно вздымающейся груди, обрамленной корсажем белого шелка с бордовым лиственным узором.

— Я вижу, вам уже лучше, — она с улыбкой распрямилась, чуть склонив голову на бок. Амелии оставалось лишь кивнуть в ответ. Она пыталась вспомнить, откуда ей так знакомы эти пронзительные карие глаза в обрамлении густых ресниц и немного насмешливый изгиб рта, обнажающий в лукавой улыбке белоснежные зубки. Элинор Вудворт! Почему-то осознание этого не вызвало у Амелии ни раздражения, ни желания закричать — все эмоции, еще недавно бушевавшие в ее душе, отошли на задний план, а воспоминания казались туманными, словно до этого мгновения она спала, и только теперь проснулась.

Девушка огляделась по сторонам, с изумлением обнаружив себя в огромном зале, полном леди и джентльменами в вечерних нарядах. От самих стен этой комнаты веяло роскошью и изысканностью: высокие французские окна тонули в складках бархатных портьер глубокого винного цвета, а белоснежные колонны устремлялись вверх, к потолку, изукрашенному замысловатой лепниной. Зеркала множили свет тысяч свечей в высоких позолоченных канделябрах и огромной хрустальной люстре, красовавшейся в центре потолка. Воздух, напоенный ароматами духов, воска и роз, которыми были обильно украшены ниши между окнами, пьянил и дурманил. В одной из таких ниш и сидела Амелия — чьи-то заботливые руки усадили ее на обитый бледно-розовым тиком, точно игрушечный, диванчик.