— Бежим! — заорала Виктория, схватив девушку за другую руку.
Втроем они кинулись бежать обратно к дому, слыша за спиной хлюпающие шаги утопленников. Спасало лишь то, что трупы были очень медлительны и неповоротливы. Тем не менее, они упорно ковыляли сзади, отставая шагов на сто.
Подбегая к дому, Макс, запыхавшись, прокричал:
— Куда деть лошадей? Их нельзя оставлять на улице!
— Веди на веранду! — ответила Виктория, схватив под уздцы Звезду и Красавца, своего белого жеребца.
Отпустив руку девушки и крикнув, чтобы она шла в дом, Макс завел Малыша и Ветра на веранду и плотно закрыл за собой дверь. Он приблизился к уху своего коня, и шепотом спросил:
— Ты как тут, выдержишь до утра, не нагадишь? А то неудобно будет.
Малыш высокомерно, сверху вниз, взглянул на хозяина:
— Я благородный скакун, а не дерьмовоз какой-нибудь. Не переживай, потерпим.
Макс опасливо посмотрел на улицу. Утопленники наконец доковыляли до дома, и теперь ходили вокруг веранды, тоскливо глядя на людей и лошадей мутными глазами.
— Не бойся, нежить не может проникнуть в дом Носителя, — успокоила Виктория.
Устроив лошадей, Макс вошел в дом. Девушка стояла посреди комнаты на первом этаже. Ее огромные синие глаза были полны слез.
— Бабушка умирает, да? — спросила она.
— Откуда ты... — начал Макс и осекся.
— Я эмпат, я чувствую ее боль и тоску.
Она медленно начала подниматься по лестнице на второй этаж. Не зная, что сказать и как утешить ее, Макс поплелся следом. Он опять ощутил уже знакомую слабость, наступающую после соприкосновения с мечом, но надеялся, что сумеет это выдержать, поскольку бой с речными тварями был недолгим, и меч на этот раз не сумел отнять у него много сил.
Синяя была еще жива. Внучка подбежала к ней и, плача, опустилась на колени.
— Не горюй, милая, — прошептала женщина, — Я ухожу туда, где нет места горю и боли. А ты должна быть сильной и исполнить свой долг.
Она подняла слабеющую руку и ласково погладила серебристые волосы девушки, потом указала на брошь с прекрасным синим камнем, приколотую на груди внучки:
— Храни...ключ... Спаси Вторую грань...
Синяя закрыла глаза, рука безвольно упала. Девушка тихо, безнадежно заплакала. Милана ласково обняла ее за плечи, что-то успокаивающе нашептывая. Макс почувствовал прилив ненависти к тем, кто причинил ей горе, и тут же ощутил, как в нем просыпается что-то чужое, ему не принадлежащее. Это что-то радовалось его злобе, питалось ею и становилось сильнее. Девушка подняла голову и внимательно посмотрела на Макса:
— Я чувствую твою ярость. Не надо, успокойся.
Виктория подошла и положила руку ему на плечо:
— Закрой глаза. Расслабься. Дыши как можно глубже. Вот так.
Макс попробовал сделать, как она говорила, и ярость отступила, вместе с ней ушло и ощущение чужой воли, подчиняющей его тело. Наступила слабость. Он присел на краешек кровати, стоящей посреди комнаты. Рядом с ним опустился Гольдштейн. Виктория стояла, прислонившись плечом к дверному косяку. Милана все еще обнимала девушку, которая теперь не плакала, а лишь смотрела молча на свою бабушку, будто стараясь навсегда запечатлеть в памяти ее образ.
Вдруг тело Синей засияло ярким светом, плавно поднялось в воздух, и начало исчезать, истаивать, постепенно как будто бледнея и растворяясь в вечернем сумраке.
— Синяя ушла от нас, но осталась ее Наследница, — раздался торжественный голос сверху.
Макс подскочил от неожиданности и задрал голову к потолку. Там парил Белый. Его лицо было строго и печально, видимо, он произносил ритуальную фразу, положенную в таких случаях. Сияние, окружающее Синюю, полыхнуло в последний раз — и тело ее исчезло. Белый опустился на середину комнаты:
— Приветствую вас в этот скорбный час, Носители!
— Какого хрена? — сквозь зубы процедил Макс.
Белый ответил изумленным взглядом. Макс повторил:
— Какого хрена? Где ты был, когда ее убивали? Чего ты теперь-то приперся и висишь здесь под потолком, как чертово елочное украшение? Почему не пришел раньше? Вали отсюда, мы клоунов не вызывали.
Испуганный Гольдштейн успокаивающе дотронулся до его плеча. Но Макса несло. Все пережитое за эти дни, вся боль и страх, который он испытал, все раздражение от непонимания происходящего вылились сейчас. Он отшвырнул руку Гольдштейна и проорал:
— Чего вылупился, божок недоделанный? Это ты швырнул нас во все это дерьмо, как слепых котят, и теперь развлекаешься: появляешься, когда хочешь, даешь очередное тупое бесполезное напутствие, и исчезаешь! А мы расхлебывай! А может, ты пари заключил с Черной королевой, а? Может, вы поспорили на ящик амброзии, или что вы там хлебаете? Твои Носители против ее Серых, неслабо, да? Получше, чем футбольный матч "Динамо — Луч"! Что затуманился? Я не прав? Тогда докажи это — объясни, что происходит? Где это чертово окно во Мрак? Как его закрыть? Как справиться с Черной? И как мне избавиться от этого идиотского духа, который в меня хочет вселиться?
Взгляд Белого стал еще печальнее, он тихо проговорил:
— Я не могу вам ничего объяснить. Вы все должны узнать сами. Позже вы поймете, почему я так поступаю. Вас уже пятеро, теперь вы должны найти остальных двух Носителей. Сейчас я даже не могу сказать вам, где искать их. Скажу только, что следующим на вашем пути будет Желтый. Езжайте на север, и постарайтесь успеть до старости.
Подняв руку в прощальном жесте, он растаял в воздухе.
— Фокусник, мать его! — не мог успокоиться Макс, — Опять наговорил ерунды, а ничего путного не сообщил.
Он ощутил легкое пожатие на своей руке и пришел в себя. Перед ним стояла наследница Синей. Ее широко раскрытые глаза испуганно смотрели на него.
— Когда ты сердишься, я чувствую, что твоя сущность изменяется. Ты как будто становишься другим, — тихо сказала она.
Макс устыдился своей вспышки. В самом деле, девушка только что пережила тяжелую утрату, а теперь еще он пугает ее дикими выходками. Он взял ее руку в свои и сказал:
— Извини. Как тебя зовут?
— Аня, — печально улыбнулась девушка.
— Очень приятно, а я Макс. Это Милана, Виктория, — начал он представлять своих друзей, — А это...
— Гольдштейн. Лев Исаакович, бизнесмен и экстрасенс, — отрекомендовался Гольдштейн, целуя руку Ани.
Роки, о котором на время все позабыли, до этого тихо сидевший в углу около кровати, радостно подбежал к девушке, и изо всех сил завилял куцым хвостом, выражая свое искреннее расположение. Аня наклонилась и погладила пса:
— Какой милый. Я ему нравлюсь.
— Конечно! — подтвердил тот, — Меня никто не потрудился представить, так что сообщаю сам: меня зовут Роки.
— В одном Макс, безусловно, прав: Белый подкидывает нам задачки все сложнее. Пойдемте спать, завтра надо выехать чуть свет. Как бы не опоздать в следующий раз, — озабоченно проговорила Виктория.
Рядом с комнатой, где погибла Синяя, было еще две спальни. В одной из них обосновались Аня с Миланой, другую заняли Макс с Гольдштейном. Виктория наотрез отказалась оставаться на втором этаже. Она устроилась внизу, кое-как приведя в порядок изрезанный диван, сказав:
— Нежить сюда, конечно, не попадет, а вот люди вроде Серого с наемниками — запросто. Кто-то должен следить за дверью. Так мне будет спокойнее.
Макс не стал возражать. Последняя вспышка гнева отняла у него много сил. Ощущая легкое головокружение и слабость в ногах, он добрался до спальни и упал на широкую кровать, чуть не придавив Роки, который уже расположился в ногах кровати. Гольдштейн улегся на большом диване, стоящем в углу комнаты и сразу же захрапел. Ему вторило хрюканье Роки. Макс, несмотря на слабость, долго не мог уснуть. Сначала он прислушивался к себе, пытаясь определить, не попытается ли неизвестный дух воспользоваться его состоянием и вытеснить его душу. Потом, не обнаружив никаких признаков этого, он немного успокоился и закрыл глаза. Перед мысленным взором сразу возникли синие печальные глаза Ани. Или это была Лесная дева? Как они похожи! Эти тонкие черты лица, нежная прозрачная кожа. И эта грусть в глазах обеих. Аня превратилась в Айрис, потом Айрис низко склонилась к нему, но Макс почему-то все равно знал, что это Аня...Мысли начали путаться, лица обеих девушек закружились, удаляясь, и он уснул.
Глава 23.
Семилетний Рамир проснулся от голодной рези в желудке. В животе как будто поселился маленький злобный зверек, медленно выгрызавший его внутренности. Не открывая глаз, Рамир зашарил рукой под продавленным соломенным тюфяком, отыскивая спрятанное там яблоко, которое он украл вчера у торговца фруктами на Большом базаре.
— Ты не это ищешь, уродец?
Он открыл глаза и увидел издевательскую ухмылку Борга, старшего брата, спавшего рядом.
— На, жри! — в лицо полетел мокрый яблочный огрызок.
Издав звериный вопль, мальчик бросился на обидчика. Борг, сильный и крепкий, легко отшвырнул брата, столкнув на пол. В углу лачуги на груде тряпья завозилась мать. Застонав, она села, мучаясь тяжелым похмельем. Ее очередной гость громко храпел и даже не пошевелился.
— Чего орете, чертовы дети? Рамир, ублюдок, опять ты пристаешь к брату? Хоть бы он прибил тебя до смерти! Одним бесполезным ртом меньше будет.
Некоторое время мать сидела молча, качаясь и бессмысленно глядя в одну точку, затем распорядилась:
— Иди, принеси угля, в доме холодно. Затопи печь.
Не уточняя у матери, к кому она обращается, Рамир молча встал, взял в углу старый грязный мешок, и вышел наружу. Всю черную работу по дому выполнял только он. Перейдя улицу, он направился на окраину города, к угольной яме. Около нее уже сидел черный, как черт, угольщик Лаус и ждал первых покупателей. Рамир принялся собирать вокруг ямы угольную крошку и кусочки угля, которые высыпались из мешков покупателей. Он успел набрать несколько горстей, когда Лаус заметил мальчика и заорал:
— Пошел вон, шлюхино отродье! Не пугай своим уродством честных людей!
Тут угольщик заметил чисто одетую маленькую степенную старушку, и его тон резко изменился:
— Добро пожаловать, добрая женщина! У меня лучший уголь в округе, и стоит недорого!
Старушка пожевала губами и ответила:
— Вообще-то, я пришла пока прицениться. А уголь смогу купить, только когда мой сын придет домой — сама ведь я не утащу такой тяжелый мешок.
Испугавшись, что покупательница уйдет, Лаус, сладко улыбнувшись, сказал:
— Зачем же утруждать вашего почтенного сына? Мой помощник донесет вам покупку, куда скажете.
Он жестом подозвал Рамира, и, незаметно ухватив его за ухо, прошипел:
— Тебе нужен уголь? Заработай его! Отнеси этот мешок домой к старухе, и я насыплю тебе за это полмешка угольной крошки.
Рамир посмотрел на тяжелый мешок. Он не знал, хватит ли у него сил, чтобы поднять его, а тем более куда-то отнести. Но Лаус, в случае неповиновения, прогнал бы его от ямы, а дома ждала мать, которая жестоко избила бы его, явись он домой без угля.
— Что-то ваш помощник слишком худ, — недовольно проговорила старуха, оценивающе поглядывая на Рамира.
Тот молча взвалил мешок на плечо, и, шатаясь от тяжести, пошел вперед. Старуха расплатилась и пошла сзади, скрипучим голосом командуя:
— Теперь направо, налево, сворачивай в переулок. Да что же ты шатаешься, негодный мальчишка? Иди быстрее, я тороплюсь.
Наконец, они пришли. Рамир затащил мешок на крыльцо крепкого добротного дома, и остановился в ожидании следующих указаний.
— Ты можешь идти, — сказала старуха. — Не думаешь ли ты, что я пущу тебя в дом? Мой сын сам занесет уголь, когда вернется.
Рамир поплелся обратно к угольной яме. Ныла спина, мучительно тянуло внизу живота. От боли он даже на время забыл о голоде. Лаус встретил его неласково:
— Неужели дотащил? А я думал, ты сдохнешь от тяжести. Этот мешок был вдвое больше тебя!
Недовольно ворча, он зачерпнул из ямы лопату самого мелкого угля и высыпал его в мешок, подставленный Рамиром.
— А теперь иди отсюда! Меня воротит от твоей рожи! Сглазишь еще!
Мальчик потащил мешок домой. Мать, успевшая выпить пива, принесенного новым гостем, заметно подобрела и даже не замахнулась на него, только сказала:
— Что так долго, недоносок? Весь дом выстудился, пока тебя ждали.
Рамир затопил дряхлую печь, и сел около ее дверцы, зябко протягивая руки к огню и размышляя, где бы взять еды. В доме ничего не было. Мать, зарабатывавшая своим телом, большую часть денег пропивала, а когда в доме случалась еда, кормила двух старших детей, в которых видела свою опору в старости. Рамиру же доставались лишь объедки и попреки:
— И в кого ты такой урод? Знала бы, от кого тебя родила — нашла бы его и плюнула в рожу! Старшие — дети как дети, а ты? Борг через пару лет сможет работать помощником кузнеца, или грузить на пристани товары для купцов. Эола вообще красавица, через год в доме тетушки Фильды ей цены не будет! Все самые богатые кавалеры будут платить за ночь с ней большие деньги! А ты на что нужен?
Рамир никогда не возражал матери. Во-первых, у нее была тяжелая рука, во-вторых, сказать ему было нечего. Действительно, он уродился на свет маленьким и кривобоким. Его шея тоже от рождения была искривлена и наклонена к плечу, отчего казалось, что он все время к чему-то прислушивается. Лицо мальчика было изуродовано огромным красным родимым пятном, закрывавшим всю правую щеку, нос и половину подбородка. Оно выглядело как ожог, и стягивало кожу лица в отталкивающую гримасу. К тому же Рамир был носат, лопоух, а его густые черные волосы, никогда не знавшие ножниц и мыла, свисали по обеим сторонам плеч слипшимися сосульками.
— Чего сидишь, недоумок? Пошел вон, ты пугаешь моего гостя! — завопила мать.
Двенадцатилетняя Эола захихикала, прикрывая рукой смазливое личико. Она прекрасно знала, какая участь ее ждет, и была этим довольна. Всякий раз Эола с интересом наблюдала за игрищами матери, считая, что это поможет ей в будущем.
Рамир встал, все еще ощущая боль в спине, вышел из лачуги и направился в сторону Большого базара. Он шел по рядам, один вид которых вызывал у него голодные спазмы в животе. Во фруктовом ряду громоздились пирамиды яблок — зеленых, румяных, желтых; груш — округлых и маленьких, длинных и узких, как капли, и горы других, незнакомых Рамиру, плодов. В мясном ряду на крюках висели туши поросят и огромные куски говядины, далее продавались ощипанные куры, утки и гуси, затем — различные колбасы, копченые окорока, и прочая мясная снедь.
Дальше Рамир не пошел. Он воровато огляделся по сторонам, ожидая, когда кто-нибудь из торговцев отвлечется на покупателя и перестанет следить за прилавком. Вот к толстому колбаснику подошла молодая пара и выбрала ароматный копченый окорок. Затем женщина начала увлеченно торговаться с толстяком. Муж поддерживал ее, стараясь сбить цену. Рамир быстро подскочил к прилавку, стянул с его края кусок жирной колбасы и изо всех ног припустил к выходу.
— Опять ты, маленький ублюдок! Чтоб ты сдох, бесполезная скотина! — заорал колбасник.
