Блатные из тридевятого царства

— Что имеешь сказать в оправдание?

Я унял смех и звонко ответил:

— Ошибка Ваша Милость. Отродясь праздношатающимся не был. Состою на службе у Старобока, с посольством в Волынь еду, вот и грамотка имеется.

Пиримидон посмотрел подорожную, сменил гнев на милость:

— Пшел вон! — приказал князь писарю. — Мы с послом о делах государственных толковать будем.

Служивый скорчил обиженную рожу и выскочил за дверь.

— Садись, Пахан, — кивнул князь на освободившееся место. — Тут дело такое, я послов завсегда уважаю, да без штрафа отпустить тебя не могу. Стража не только мне, но еще и теще о каждой капле изъятого керосина докладывает. Так что пару рубликов изволь в казну внести, иначе меня жена со свету сживет.

Я спорить не стал. Отсчитал мелочью, сколько надо и высыпал горкой на стол. Пиримидон стыдливо отвел глаза. На князя жалко смотреть. Я медленно двинулся к двери, но Пиримидон так горестно вздохнул, что пришлось остановиться.

— Это теща придумала монополию на керосин ввести. Такие цены ломит, что народ обо мне уж черти что думает, а ей все мало, последнюю нитку с голытьбы содрать готова, — разоткровенничался князь. — И выгнать не могу, если вот развестись... Как думаешь?

Такого поворота я не ожидал. С уходом пришлось повременить. Пиримидон явно хотел выговориться, да пока я не появился, подходящих ушей найти не мог. В семейных делах советчик с меня никакой, поэтому вопрос князя остался без ответа. Пиримидон грустно качнул головой, не по годам седые волосы упали на широкий лоб. Богатырь человек, что твой медведь, а с тещей родной сладить не может. Вот тебе и загадка природы.

— Пойдем, — встрепенулся Пиримидон, — подальше от хором. В укромном месте браги выпьем, а то неровен час — тещенька нагрянет. Два рубля сумма для штрафа малая, обоим конец настанет, ей твои грамоты посольские, что колорадскому жуку ботва картофельная, сожрет и не подавится.

Только мы собрались самоликвидироваться, на пороге возникла сухонькая женщина с претензиями на звание светской дамы. Бальзаковский возраст она успела отгулять еще до того, как вымерли динозавры, но, не смотря на преклонный возраст, в ее фигуре, правда не везде, лишь местами, угадывались отголоски былой красоты.

— Помяни черта, он и явиться, — украдкой перекрестился Пиримидон.

— Сынок, — прогнусавила старушка, — чевой-то повар нынче утром какаву поздно принес, вели пороть мерзавца.

— Мама, как же так? Вчера пороли за то, что рано, сегодня — поздно, когда ж ему носить?

— Вовремя, — отрезала женщина и, взглянув на меня, сменила тему: — А этот кто таков будет? Новый конюх, али дворник? Ну и рожа противная, определи-ка его ко мне в прислугу, может, сгодится на что.

— Нинель Абрамовна, — заюлил князь, — к чему вам лишние траты, да и не сподручно господину Пахану на побегушках бегать, он есть персона дипломатическая и напрочь на всякие холопские дела непригодный.

— Дипломат, стало быть. Любопытно. — Пиримидоновская теща трижды обошла вокруг меня, изучая со всех сторон, как кошка пойманную мышь перед употреблением. — Любопытно, — повторила она во второй раз, облизывая сухие растрескавшиеся губы. — И чего там новенького в Европах? А то прибываем здесь, как в тюрьме, света белого не видим. В этом годе еще ни разу в Парижу не были.

— А кто дважды на курорт ездил? — Вскипел князь. — Кто на море отдыхал? Негра полюбовника для меня, что ли, из Африки выписали!

— Гляди-ка, разошелся! Распетушился перед дипломатом! — Подбоченилась Нинель Абрамовна. — Ну и что с того, что мой Джим черный? Могу я себе хоть раз в жизни каприз дамский позволить?

— Мама, в вашем возрасти пора не о капризах, а о Господе Боге думать, — ляпнул, не подумав, князь. Прикусил язык, но поздно, слово не воробей.

С тещей приключился удар. Она схватилась за дряблую грудь и без чувств рухнула на пол. Через мгновение рядом с ней приземлился князь. У моих ног образовалось два бездыханных тела. Я не знал что делать, впору самому присоединиться к этой душевной компании, да жаль, не успел. По паркету зацокали каблучки, в светлицу впорхнуло милейшие белокурое создание с фигурой Винеры.

— Стража! Схватить душегуба! — Разнесся по коридорам девичий визг.

Когда трое стрельцов повисло на моей спине, я понял, кого именно имела в виду княжеская супруга.

На мое счастье Нинель Абрамовна быстро совладала с собой, приоткрыв один глаз, она прошипела посиневшими губами:

— Оставьте его ироды. То ж посол заморский, чего про нас в Парижу подумают.

— Ох, маменька, вы живы! — Прослезилась заботливая дочь, носок ее атласной туфли ткнулся в бок князя. — Вставай, хватит лодыря гонять. Прикажи лошадей запрячь, мы с мамам на базар ехать желаем.

Веки князя дрогнули, на секунду разлепились, он подмигнул мне и опять претворился трупом. Попытки привести Пиримидона в чувство оказались безрезультатны.

— Пойдем, доченька, — проворчала разобиженная теща. Кокетливо поправила измятое платье. Старческий рот оскалился в приторной гадко-сладко-стервозной улыбке, а подведенные сажей глаза уставились на меня. — Не желаете с нами, господин посол? Во всем княжестве кроме меня да дочки ни одного приличного человека, словом перемолвиться не с кем.

— От чего ж не согласится, — ответил я, сгорая от желания покинуть княжеский двор.

В пролетке мне выпало сидеть рука об руку с Нинель Абрамовной. Княгиня, обложившись подушками, устроилась напротив. Тонкие пальцы, утыканные перстнями, нервно теребили расшитый золотом поясок сарафана. Я невольно залюбовался, красивая девка, хоть и стерва, но как показывает жизнь — одно другому не мешает. Дежурный стрелец распахнул ворота, мы выехали со двора.

Нескончаемая женская болтовня превратила короткую поездку в изнуряющее путешествие. Теща Пиримидона успела пересказать все сплетни, обсудила всех знакомых, а так же и тех, кто имел неосторожность попасться навстречу. От ее говорливости разболелась голова. Наконец лошади перешли с рыси на шаг, пролетка въехала на базарную площадь.

За ближайшим прилавком высокая стройная девка бойко торгует цветными бусами, блеск ее счастливых глаз незамедлительно привлек внимание Нинель Абрамовны.

— Чего Марфа сияет, как самовар на пасху?

— Известно чего, — с готовностью отозвалась дочка, — на днях замуж выскочила за Устина Шапкина.

— За Устина! — подпрыгнула Нинель Абрамовна. — Уж ни его ли покос рядом с Тоськиной пашней?

— Верно слово — его.

— А если Устин нынче косить задумал, да с дальнего конца зачал — в обед аккурат на межу выйдет. Может такое случиться?

— А от чего ж не случиться, мужик работящий, ежели косить удумал — может.

— А если Тоське с утра приспичило на пашню сбегать, да к полудню к меже подойти... Возможно же такое?

— И такое возможно, — согласилась дочь. — Чего ж к меже не подойти, ежели на пашню пришла.

— Ага! — Нинель Абрамовна достигла пика в своих умозаключениях. — А если они там встретятся, то ж обязательно поздороваются, а коль поздороваются — заговорят, а зачнут разговор — то, да се, а там кусточки, сама вчерась с Джимом грибы собирала... Марфа! Чего лыбишься, мужик твой с Тоськой на пашне прохлаждается, шуры-муры разводит, а ты, дура, торгуешь!

Бедная девка покраснела, красивое лицо уткнулось в ладони. Торговка бросилась прочь с базара. Довольная теща Пиримидона долго глядела вслед, тощий зад ерзал по сиденью, как рубанок по доске с гвоздями. Едва Марфа затерялась в толпе, Нинель Абрамовна велела кучеру ехать домой. На кой ляд приезжали — непонятно. Возница развернул пролетку, парочке нерасторопных мужиков досталось плетью.

— У вас, Нинель Абрамовна, богатая фантазия, — осторожно заметил я, отодвигаясь в угол. — А если Устин не пошел сегодня на покос, или начал косьбу с другого конца, или Тоське нынче не до пашни? Но даже если и так, то с какой стати они обязательно должны уединиться в кустах?

— Господин посол, — фыркнула перезрелая сплетница, — я же предположительно, так сказать теоретически и даже вовсе не со зла. Давайте лучше поговорим о Европе. Господи, был у меня один знакомый француз, Мишель — единственная и неповторимая любовь! Мы с ним за ночь по сорок раз любились, нынешней молодежи такое даже не приснится.

— Извините, ночь часом не полярная была? — ухмыльнулся я. Личико дочки пошло бурыми пятнами.

— А вы шутник, господин посол, — кокетничала мадам Нинель. — Ох, молодость, молодость! Где теперь Мишель, он так и не смог простить мне невинной шалости с отрядом гвардейцев. — Бурые пятна на лице дочери изменили цвет на фиолетовый. Нинель Абрамовна невинно потупила глазки и перешла на политику: — А как там королевна англицкая поживает? Неужто по-прежнему шашни с гишпанским принцем крутит?

Вопрос из разряда дипломатических. Надо что-то отвечать. Не долго думая, я кратко изложил сюжетную линию первого тома Дюма о похождении бравых мушкетеров. Ошалевшая Нинель Абрамовна чуть не выпала из пролетки. От восторга ее плоская грудь увеличилась сразу на три размера.

— Ох уж этот Бекингэм, так напоминает Мишеля! — разрыдалась пожилая женщина. Острый длинный нос ткнулся в плечо дочери. — Разве ж твой Пиримидон способен на такие чувства! Разве ж он может голой грудью на шпагу! Повеситься и то не сумел, два раза из петли вынимали.

Супруга князя от обиды прикусила ноготь, клацнули прелестные зубки, и ошметок полетел на дорогу. Нинель Абрамовна утерла слезы, тонкие бесцветные губы свернулись бантиком в мечтательную улыбку. Какое-то время тишину нарушал лишь стук лошадиных подков. На перекрестке обогнали пешую кухарку, Нинель Абрамовна встрепенулась.

— Эй, Алевтина, чего стоишь, лясы точишь! Беги, керосином запасайся, гвардейцы кардинала войной прут, к вечерне туточки будут!

У меня засосало под ложечкой. Смолчать не получилось.

— С чего вы это взяли?

— А как же, — хрустя костьми, повернулась мадам Нинель, — мы же хорошие, а они плохие. С кем им еще воевать? Тут и к бабке ходить нечего...

— Мадам, — не сдержался я, — вам лечиться надо!

— Уже, — без обиды ответила женщина. — Дохтор заграничный имеется, господин Гопман. Хоть и без передних зубов, но мужчина видный. Одно худо, евоный желудок пищу нашу грубую принимает плохо, а наружу выдает хорошо, быстро. Полдня почитай в уборной проводит.

Пролетка въехала на княжеский двор, конюх осадил коня. Я, как галантный кавалер, помог Нинель Абрамовне выбраться наружу. Княгиня выпрыгнула сама, наглый ветерок задрал подол сарафана, блеснули стройные ножки, такой мелочью, как нижнее белье супруга Пиримидона себя не озадачивала. Пришлось деликатно отвернуться, но княгиня так зыркнула, что зародились сомнения — а ветер ли виноват в случившемся?

Пожалуй, настала пора прощаться, терпеть не могу, когда на мою честь покушаются без должных на то оснований. Слишком уж короток путь от постели княгини до плахи. Но сбежать сразу не получилось.

— Мамам, а не пригласить ли нам господина посла на обед? — плотоядно улыбнулась дочка.

— Конечно, дорогая! — охотно согласилась старая дура.

На душе заскреблись кошки. Такое чувство, что не гостем зван к столу, а приглашен в качестве десерта.

Нинель Абрамовна вцепилась мне в локоть и потащила в дом. Пока накрывались столы, ей вздумалось поиграть в жмурки.

В большом зале привыкшая ко всему прислуга ловко завесила окна дерюгой. Стало темно как в склепе. Две свечи с трудом освещают лица. Явился Джим. Мадам Нинель вызвалась водить первой. Я мысленно пожелал удачи. Ловить голого негра в темной комнате, да еще с завязанными глазами, все равно, что в безлунную ночь любоваться черным квадратом Казимира Малевича.

Воспользовавшись моментом, я попятился к двери. Чьи-то пальцы прихватили край рубахи. Пытаюсь стряхнуть — бесполезно. Всмотрелся и обмер: пока мамаша развлекается с Джимом, дочурка решила употребить меня.

Я взмолился и Господь не дал свершиться греху. В тот самый момент, когда я уже отчаялся вырваться, дверь в комнату приоткрылась и вошел лекарь. Господин Гопман, со вчерашнего вечера прописавшийся в клозете, нашел в себе силы выбраться на свежий воздух. На мое счастье редкие минуты свободы он решил посвятить пациентам. Мать и дочь были затребованы на осмотр.

Княгиня чмокнула в щеку и томно прошептала:

— Я скоро, котик...

Едва за углом стих шелест платьев, я бросился искать выход. Роль белого и пушистого котенка мне нравилась еще меньше, чем образ бывалого кобеля. На лестнице лоб в лоб столкнулся с Пиримидоном. Князь спросил:

— Ну, чего — совладал с бабами?

— Сбегаю, — честно ответил я.

— Тогда бывай, постараюсь прикрыть.

Я пожал протянутую руку и поинтересовался:

— Ты как, Ваша Светлость, с ними живешь?

— А как в сказке, — горестно вздохнул Пиримидон, — теща — Баба-Яга, жена — ведьма, соседка — царевна лягушка, муж ейный — Иванушка-дурачок. Поначалу порядок был, любовь, да согласие, пока три года назад теща погостить не заехала. Жену как подменили, а мамаша зараза нагоститься не может. Не знаешь, почему из хорошеньких невест стервы вырастают?

Я не знал. Пиримидон проводил до сеней. Расстались мы вполне дружелюбно. Я поспешил свернуть в ближайший проулок, вдруг лекаря надолго не хватит, приспичит, а я еще в пределах видимости...

Уже на дальних подступах к сеновалу неосознанная тревога наполнила сердце. Кругом тишина. Ни одного прохожего, два теленка у забора и те воротят морды. Через сотню шагов наткнулся на Евсея. Фраер обрадовался как ребенок:

— Уф, Пахан, вернулся, слава Богу! Я уж переживать начал, не случилось ли чего. Разыскивать пошел.

— Как вы тут?

Евсей отвел глаза и доложил:

— Провиант в дорогу закуплен, керосин уничтожен.

— Все нормально значит? — усомнился я.

— Ну, да, — кивнул Фраер. — Тут еще говядину в пол цены предлагают. Не знаю — брать или нет.

— Кто такой щедрый?

— Хозяин трактира наш. Трех коров на базар уже отогнал, теперь быка на мясо бить хочет.

— Зачем?

— Так кормить в зиму нечем, сено сгорело...

— Как сгорело? — опешил я. — Оно ж на сеновале, спали на нем...

— Вот вместе с сеновалом, сараем, прочими пристройками и сгорело.

— Погоди, — перевел я дух. — Ночью дождь прошел, лужи еще не просохли, специально сарай жечь станешь, хрен получиться...

— Специально нет, — кивнул Евсей, — а с керосином запросто.

— Вы чего! Керосин на сеновал вылили?!

— Нет, мы его за сарай слили, а у Кондрат Силыча самокрутка изо рта выпала...

— Он, что — из ума выжил, окурками в керосин плеваться! — заорал я.

Фраер набычился и процедил сквозь зубы:

— Плюнешь тут, когда господин граф себя миссией объявил, собрал пол пиримидоновского княжества и повел на озеро в новую веру крестить.

До сеновала я добежал на одном дыхании. За воротами груда головешек, к небу тянется сизый дымок, нестерпимо воняет гарью. Запыхавшийся Евсей пояснил: