Свиток первый. Общий файл.

— Ух, каждый раз дух захватывает...

— А? — непроизвольное пожатие плечами, — Не насмотрелся?

Удивленное "угм" пропустил мимо ушей.

А потом увидел напряженную спину принцессы, обтянутую промокшей потом тканью. И стройные ноги с загорелыми икрами и белыми пятнами на щиколотках, под коленками и там, где подвернутый под пояс халат открыл расширяющиеся вверх колонны бедер.

Опомнился в жарком полумраке кухни. Плеснул себе на лицо холодной воды. Встретил насмешливый взгляд повара и с внезапной, но бессильной злобой вылил на него половину проблем:

— Она не хочет быть принцессой...

— Кхм.

Сразу стало легче. Наполовину. Ненадолго.

Если Лян пытался анализировать ситуацию, или, скорее, свое состояние, отыскивая аналогии и облекая его в слова, то главная виновница сплетен даже помыслить этого не могла. За прошедшие семь дней девочка пережила, без преувеличения, крушение мира, отчаяние смерти и рождение в новую жизнь. И сейчас, являясь девушкой телом и силой эмоций, пониманием едва достигла младенческого возраста. Потому, подростковая острота чувств, не опутанная связной паутиной смыслов, рвала ее изнутри, заставляя краснеть и бледнеть, желать и бояться, стремиться и замирать. После того, как были сказаны слова отказа от статуса, от самой сути, составлявшей ее прошлую жизнь, после этого освобождения, Томоэ успела испытать незнакомое доселе волнение близости, утонуть в нем до невозможности дышать и ужаснуться до зубовного стука, вырваться из кольца рук и испытать нестерпимую жажду нового прикосновения. Страх, томление, упрямство, неистребимое любопытство, самолюбие и жажда душевного тепла. Эта смесь бурлила в ней, словно в алхимическом котле, преобразуясь с равной вероятностью в смертельный яд или в эликсир бессмертия. А еще этот клубок чувств оказался накрепко привязан к одному человеку...

Ее не смущала нагота женщин и присутствие мужчин — купания ее и прежде редко проходили в одиночестве, а отличить одетого мужчину от евнуха опыта не хватало — , не волновали все видящие взгляды и добродушные, чуткие насмешки певичек. Но близость Ляна сжимала что-то в сокровенной глубине. А его отсутствие рождало панику... Девушка вяло и рассеянно исполняла приказы и бессвязно отвечала на вопросы, пока...

В жаркой и влажной кухне, куда Томоэ заскочила в очередной раз, хлесткий удар ошпарил ей ягодицы.

— Ай!!!

Бань бросил скрученную в жгут тряпку на стол.

— Больно! — обида — не били ее никогда — и боль, да еще не утихающий внутренний трепет выдавили слезы. Закипая возмущением, Томоэ осторожно тронула место удара.

— Больнее будет, если обваришься, — буркнул старый повар и указал на ведра в ногах: — Кипяток...

— Вы!.. Вы!.. — девочка полыхнула, вылила гневом всю силу обуревающих ее чувств. — Не сме... — И ойкнула, когда сильные пальцы старика сжали и свернули ухо.

— А будешь перечить — выдеру, как твою непутевую подружку. Перед всеми, да по голой заднице. Не принцесса, чай.

Слезы хлынули тем самым, столь любимым поэтами, ручьем. Под жалобный писк.

— Отпустите ее...

Пальцы разжались. Вредный дед отпустил ее, легонько стукнув по лбу. Но достаточно для того, чтобы она упала на грудь парня, в те самые, так испугавшие недавно, объятия.

— Не смейте...

— Не перечь, телок молочный. Как ты будешь ее защищать, если она сама для себя опасна? Научись решать за того, кто тебе дорог... Только не переусердствуй.

— Я...

— Ты-ты... Иди отсюда. Проследи, чтоб служанки помылись без посторонних глаз. Знаю я нашего Гаоляна... — проворчал Бань и добавил уже добродушно, — Иди давай, чего стоишь? Привыкай командовать...

Томоэ поняла из услышанного малость. На груди Ляна было спокойно и хорошо. А еще ничего не надо было решать. "Пусть только не очень командует". Она не видела как заиграли желваки на лице Ляна, как наполнился уверенной решимостью его взгляд...

Бань пошуровал деревянной кочергой в печи. Красный свет стал чуть ярче, замерцал на оштукатуренной стене за спиной повара.

— Сегодня спи спокойно, а завтра... С утра будь готов ко всему.

— ?.. Почему? — спокойно сосредоточенный Лян сидел рядом, распустив по спине влажные после купания волосы. После слов старика он поднял глаза. В зрачках отразился жар углей.

— Потому, — Бань неопределенно помахал свободной рукой. — Меч ее я обмотал ветошью и засунул в корзину, — он кивнул в угол на темную кучу. — Все под рукой будет.

Парень нахмурился.

— Ты же не собирался его использовать? — усмехнулся старик. Не дождался ответа и кивнул. — Вот и правильно. Оружие я тебе дам. Хотя в городе много не навоюешь.

— Почему утром? — Лян потер ладонь о ладонь. — Облавы обычно перед рассветом начинают...

— Не сегодня, — оборвал его Бань. — Не сегодня. Утром.

— Тогда может нам сейчас?

— И как далеко мы уйдем с тремя девками? До первого патруля на проспекте? А потом прорубаться через пару сотен конных гвардейцев и охрану ворот?

— С тремя?..

— Эх... Тут всем не сладко придется. А подружке, — дед кивнул на занавес, за которым спали девушки, — и хозяйке точно не жить. Как мне их оставить?

В том, что Бань отправится с ними, Лян даже не усомнился.

На втором этаже, в тускло освещенной бумажным фонарем комнате, Тан скатился с разгоряченного тела женщины. Вытянулся, разбросав руки. Расслабился, успокаивая дыхание. И, когда Гун готова была уже провалиться в сон, спросил с подчеркнуто добродушной усмешкой:

— Так кто они такие, эти двое, а? Или ты так и будешь считать меня деревенским дураком?..

До утра их так никто и не побеспокоил. Сведения групп, обследовавших квартал, поступили на обработку только после полуночи, и все участвующие стороны потратили оставшееся до рассвета время на организацию своих операций. В северных, бедняцких кварталах вспыхнуло несколько пожаров — там начались беспорядки. А к городским воротам спешили курьеры — с первыми барабанами ворота будут пропускать людей и грузы в обычном режиме.

Глава промежуточная. Встречи под небом.

В ясный день любой плывущий по мутным благословенным водам Великой Реки, в лодке ли, в барже, влекомой вдоль берега бурлаками, или под парусом корабля, на всем пути от самых первых судоходных протоков до границ бывшего Рассветного Княжества может видеть на юге темный зубчатый гребень, похожий на спину лежащего дракона. Драконий Гребень или Драконий Хребет, как его назвали еще до Воюющих Царств. Тогда же его звали и Пограничным, ибо Небо в ту эпоху лишь краем покрывало северную часть гор, а тьма и варварство царили в землях южнее. Драконьим его кличут и сейчас, когда горная цепь разделила Поднебесную на две почти равные части, став Срединным Хребтом.

Красивы эти горы. Крепкие великаны, таящие в своей глубине жар каменной крови, вздымают на своих плечах пушистое зеленое покрывало, тянутся вверх к вечным лохмотьям облаков, заслоняют собой солнце. Для тех же немногих, кто может подняться высоко в распахнутую лазурь неба и взглянуть на сизую, даже синеватую даль, Срединный похож на стадо сказочных животных, чьи иногда острые, чаще покатые, горбы, плешивые или заросшие шерстью леса то неторопливо вспарывают белую реку небесной воды, то замирают под слепящим жаром солнца. Далеко на западе стадо это ведут громадные старики, сверкающие снежной сединой. Несколько таких же белоспинных великанов на востоке, словно пастухи, собирают вокруг себя отставших...

— Красиво, — молодой человек не видит описанной выше картины, ему для восхищения хватает стремящейся ввысь скалы со щербатой вершиной, дерзкой зелени, уцепившейся в отвесную стену и глаз девушки, на коленях которой лежит его голова.

— Я так и не узнал, как тебя зовут, — улыбается он и медленно проводит пальцем по нежной коже девичьей щеки, потом раскрывает ладонь и щурится от удовольствия, когда красавица, едва не мурлыча, трется об нее лицом.

— Я думала, мой господин знает, — голос ее нежнее напева флейты, а насмешка тоньше шелковой паутинки. — Ведь он давно окликает меня первым слогом моего имени...

— Чжи. Желание, — смеется юноша, указательным пальцем очерчивая границу ее губ. — Там где есть первый, должен быть и второй... Сколько слов в лисьем имени?

Он наматывает медно-красный локон подружки на палец и тянет к себе. Припухшие от недавних поцелуев губы отвечают горячим шепотом:

— Чжи Хэ Ли...

"Желание. Гармония. Прибавление". Но уста заняты, и мысли, не прозвучав, теряются в прибывающей гармонии двух желаний.

...

Дыхание успокаивается, истома в мышцах, ветерок холодит быстро сохнущую плоть. И пустота в голове. Нет, есть мыслишка: "а хвост у нее есть?"

— Мы так и будем лежать?..

— Тебя чем-то не устраивает нежная трава под нами?

— Меня не устраивают муравьи, ползающие по моей ляжке...

Оба смеются. Девушка дергает ногой, потом пытается стряхнуть настырных насекомых рукой. Парень помогает ей... Возня опять заканчивается громким ликующим криком и блаженной усталостью...

— Ва-анну, — стонет девушка. — Хочешь в горячую воду после семи дней воздержания?

Разные голоса, но смех один.

— Хочу. Всегда знал, что величайшее сокровище культуры — горячая вода... Где, говоришь, эта гостиница? Нам, кстати, уже есть нечего.

— Может, к ночи успеем, — задумчиво отвечает Чжи.

Парень зевает. Громко. Протяжно. И встает...

На бывшем уездном тракте, медленно превращавшемся в проселок, постоялый двор не разрастался, а лишь старел и ветшал, постепенно отдавая тлению пустующие помещения. Оно и понятно — какова дорога, такова и гостиница. Даже в ярмарочные недели половина комнат пустовала, ибо богатых путешественников на отдельные комнаты не хватало, а беднота ютилась по лавкам в трапезной, под стенами снаружи, да у повозок. Иные и на еду не тратились, перебиваясь дорожными запасами. В другое же время и единственный постоялец бывал в радость. Оттого хозяин гостиницы, почтенный господин Чжу по имени Дунь больше походил на крестьянина, пусть и состоятельного — такое же короткое платье, так же прижаренная солнцем кожа и мозолистые руки с черной каймой под неровными ногтями — чем на содержателя публичного заведения... Но лицом владел не хуже столичных коллег, потому, ни челюсть не уронил, ни в ухмылке не перекосился. Только затвердел гостеприимной миной из разряда: "Проходите, гости дорогие, вам здесь рады..."

Пара, действительно, выглядела... необычно. Впереди стоял молодой человек лет двадцати, сочетавший в своем облике явно несочетаемые вещи. Ухоженная кожа лица темнела загаром и свежими царапинами, оставленными, похоже, горной колючкой. Аристократически длинные темно-русые волосы вульгарно рассыпались по плечам. Распахнутые до пояса (так, что виден был выпуклый пуп и тонкие волосы под ним) шелковый халат и шелковая же нижняя рубаха, были безнадежно запятнаны травяным соком. Почтенный Чжу невольно отметил: "Такого качества ткани даже в Округе не бывает! Ранг пятый, не ниже!.." Не менее странно со всем этим смотрелись матерчатая перевязь меча, чья обернутая холстиной — тоже не дешевой — рукоять торчала из-за широкого плеча, и, наконец, травинки, зацепившиеся за все, что мог охватить взгляд.

"Он на покосе, что ли, кувыркался?" — подумал хозяин гостиницы, а крестьянин в его теле с облегчением вспомнил, что сено для своей скотины домашние успели заготовить и просушить. "Сезон дождей скоро".

Между тем, из-за спины молодого человека розовой змеей выскользнула изящная ручка и бесстыже нырнула тому за пазуху, завозилась под дорогой тканью. И от вида этого копошения мыслей в голове почтенного Чжу стало совсем мало, а внимание сосредоточилось на девушке, выглядывавшей из-за плеча гостя. Вернее, на ее глазах, шальных, влажных. Меняющих цвет с зелено-карего на глубокий медовый...

Чжу сморгнул. "Показалось. Игра света..."

Потом он увидел ее губы. Припухшие. Яркие. Зовущие... Облизнулся, сглотнув обильную слюну, и заставил себя рассмотреть лицо гостьи целиком — чуть скуластый, но не резкий овал, темные четкие дуги бровей, пересеченные свободно падающими рыжими прядями, узкий прямой нос, стройная шея белеющая в тени...

— У вас найдется комната на двоих, почтенный? — проскочило почти мимо рассудка, удостоившись неосознанного, заученного наизусть ответа:

— Двадцать фэней комната, десять за постель, ужин отдельно. Дешевле то и быть не может...

И тут только, когда прозвучали цифры, Чжу опомнился и едва не застонал от досады — судя по богатой одежде гостя, цену можно было заломить и побольше. Правда, быстро успокоился, смекнув, как наверстать упущенное. Но, как видно, успокоился рано.

— Три! — рука девушки с тремя оттопыренными пальцами вдруг оказалась перед самым лицом. — Три фэня! Только из уважения к хозяину тех живописных развалин, какими выглядит это почтенное заведение снаружи.

Пальчики едва не сверкали чистотой, без крестьянской грязи, въедающейся в кожу годами. И даже без мозолей. Но кисть и предплечье были сильными...

Чжу сморгнул. Сглотнул. Полностью рассмотрел, наконец, вынырнувшую из-за гостя девицу — тонкий стан, низко, на талии, перетянутый поясом; тяжелую, рвущуюся из одежды, грудь (сглотнул опять); веселый оскал перламутровых зубов...

— Три?..

И только тут, загнав внезапное вожделение куда-то под сердце, всплеснул руками, взорвался возмущением:

— Три?! Да за эти деньги я могу только пригласить вас к себе, в продымленную конуру, в которой ютятся пятеро детишек и старая мать, пускающая ветры чаще, чем дышит! — глотнул воздуха и продолжил: — Да, за эти деньги я мог бы предоставить вам помещение просторнее и ароматнее, но там сейчас сохнет свежее сено. Но если уважаемый господин, — он заглянул в насмешливые глаза молодого человека и едва не сбился, — хочет хорошо отдохнуть после долгой дороги, то ему больше подойдет просторная комната с кроватью, — тут он почти закатил глаза, изображая небесное наслаждение от этой столичной придумки, — шелковое белье, — не стоило говорить, что качество последнего не шло в сравнение с качеством одежды гостя, но, по крайней мере, гарантировало отсутствие насекомых, — и отсутствие летающих кровососов.

Тут следовало поймать или прихлопнуть на шее несуществующего комара, но ухмылки слушателей не распаляли вдохновение. Чжу только поднял указательный палец.

— Из уважения к дорогим гостям... Пятнадцать фэней.

— Пятнадцать за комнату, кровать и белье? Небось, из шелка-сырца. Ха! — девица шагнула вперед, упруго толкнула грудью, обдала запахом травы и чего-то настолько знакомого и волнующего, что сердце несчастного хозяина ухнуло куда-то вниз, а потом заколотилось под ключицами. — А мне кровать будет только мешать, — шепот обжег шею. — Дюжину за все. И десять за баню, — и хихикнула, — Только за срочность — кому-то из-за этого придется немного придержать свое желание...

Чжу вспомнил, что надо дышать. "Шалава," — подумал восхищенно, даже не пытаясь больше торговаться, вспомнил жаркие бедра жены и тут же отогнал это видение, — "Потом... Ну, будет вам баня..."

Но до бани было еще далеко — воду деньгами быстрее не нагреешь. И хотя в гостинице закрутился уже хлопотливый хоровод домочадцев, подгоняемый скупыми распоряжениями хозяина, гостям пришлось коротать ожидание в трапезном зале. Девица не обремененная обувью с ногами забралась на широченную скамью, этакий фрагмент полноценного дощатого пола, на который у содержателя гостиницы не хватило средств. Устроилась на пятках восхитительной округлостью седалища. Потянулась. Вкусно, со стоном, закидывая руки за голову, отчего широкие рукава дешевого крестьянского платья упали вниз, откровенно обнажив нежную кожу сильных, но не огрубленных рельефом плеч. Запрокинула голову — даже в свете бумажного фонаря, любезно принесенного одним из многочисленных отпрысков хозяина, стало видно, что шея под подбородком белее, чем над ключицами, где солнце успело оставить след своей ласки. Рыжие волосы взлетели и упали сверкающей волной. Из под которой блеснули влагой лукавые глаза... Спустя вздох девушка уютно облокотилась на стол и подперла голову кулачками, выставив вперед острый изящный носик. Грудь, едва не выпавшая из халата, оказалась в неясной, обещающей тени.