Злато в крови

Древняя подвела Мехарет к обеим рыжеволосым женщинам.

— Джесс, покажитесь ей ближе, прошу... Хорошо! А теперь, взявшая мои имена, отдай этой госпоже ее собственное. Ну, говори же! Твой язык не затерялся тогда в песке, он по-прежнему часть тебя. Смелее!

— А...Ар-рианрод, — пролепетала чуть слышно Мехарет.

Девушка всплеснула руками.

— Ты права, — кивнула Древняя. — Арианрод — Серебряное Колесо. Девственная мать. Принимаешь ли ты свое новое имя и то, что с ним связано? Скажи "да", непременно скажи "да".

— Да, принимаю, — прошептала Джесс.

— Теперь она, — костистая рука уперлась в грудь Махарет. — Кто она?

— Блодайвет.

— Верно. Быть ей сплетенной из цветущих ветвей и плодов, что на них произросли, стать ей прекрасной супругой многих сильных мужей, исполненной благого коварства. Ты берешь эти титулы?

— Беру, — ответила Махарет. — И благодарю.

— Прекрасно, поистине прекрасно. И вот последнее. Кто ты есть сама?

Мехарет обернулась к Древней, лицо ее исказилось, как в плаче, и я отчего-то подумал: по-прежнему ли красны ее слезы? Ведь она так давно не нуждалась в крови, хотя теперь получила ее с избытком.

— Я... Кто — я?

Мехарет отняла руку у Древней и положила ее себе на грудь.

— Угадай загадку, милая моя красота, — усмехнулась Древняя. — Освободи меня, наконец.

— Я Моравит, Старуха. Смерть-в-Жизни и Жизнь-в-Смерти.

— Ага! — воскликнула Древняя. — Моя взяла, моя!

Мехарет почти с рыданием оттолкнула ее и бросилась на шею сестре.

— Ну вот, вас теперь законная тройка. Тринити. Тримурти. Триада, — заключила Селена — нет, все-таки Селина. Теперь это была просто старая женщина, потерявшая всё, кроме возможности смеяться над жизнью и собою самой. — Живите дружно, несите свою ношу с готовностью и не ссорьтесь. Ради этого я всё отдала: и мою вампирскую суть, и божескую, и даже почти всё то, что осталось от человечьей. Все нити судеб — радуйся, пряха! Все искорки и блики света. Даже — в каком-то будущем смысле — глаза Торну подарила, хоть они скорее тебе пристали, Мать Великого Семейства.

Тут я высвободился из хватки Грегора и подошел к моей дочери.

— Разреши, я снова дам тебе Кровь. Я ведь точно знаю, что оттого не умру.

— И от меня возьми, — сказала Махарет; она так и застыла в сестринских объятиях, словно боясь малейшим шевелением разрушить чары. — Я думаю, никто из нас тебе в этом не откажет.

— Ребята, у вас что, крыша малость отъехала? — спросила Селина с прежней своей задиристой интонацией. — Да вы поглядите на меня — было б из чего консервы делать! И не беспокойтесь обо мне, в самом деле: я свою нынешнюю игру назубок выучила, и ей пока еще не конец.

— Давай, Грегор, лучше этот ларчик закроем, — деловито предложил Ролан. — Пока наши отцы и матери спорят. Нужно ведь и маскировку соблюдать.

Мы, трое мужей, только что приподняли крышку Мысленным Даром и готовились навесить ее на место, как я увидел, что внизу блеснула искра.

Не успел я сообщить о том, как Грегор, рискуя целостью пальцев и, кажется, умной своей головы, нырнул под самую тяжесть и извлек со дна крошечный золотой веер.

— Вот она, моя потеря! — торжествующе воскликнул он. — Я, когда брал Большой Наряд Селины, слыхал звон, да его не понял.

То было — клянусь! — утерянное третье звено ее волосного украшения. Над узкой пластиной с петлями, куда надлежало продеть "рога", сидела на задних лапах чудесно изображенная лиса, распушившая все свои девять хвостов. Лисица-оборотень японских легенд.

— Золотая кицунэ, — произнес он завороженно. — И впрямь — "скрепы и путы".

— Узы, — поправила старуха. — Надо же, под ними я имела в виду мой личный гроб. Ну, тот, где похоронили вещи, в которых одна из меня померла.

— Что ты...вы... говоришь, милая? — несвязно спросил я.

— Помните, папа Римус, о чем я предупреждала? Что у меня много жизней, и каждый раз, когда вы выпьете следующую, очередное сердце будет стоять на страже. Вот только все жизни и все имена мои скончались, осталось одно это.

— Если не совокупный Темный Дар, то что еще я могу подарить тебе? — спросила Махарет, которая все это время была погружена в раздумье.

— Какое имя, интересно, — в одно время с ее словами подумал Грегор. — Наверное, не полагается называть ее Селиной, как и прежде?

— Да нет, почему? — возразила она, — Истинное имя — штука тайная, спрятанная от сглазу. Кстати, Махарет и все-все: я ведь не пытаюсь вас перекрестить, это несерьезно. Только размечаю новое распределение ролей.

— Ты ответишь мне, наконец? — настаивала Махарет. — Не годится мне быть в долгу.

— Тогда вот что, — старая женщина протянула ей нашу находку. — Отыщи ей нового хозяина или хозяйку. Я, по правде говоря, думала для того отнять камею у Принца — но это было бы злое дело. Он счастливо избег такой участи своими стараниями.

— Как же мне искать?

— Не знаю, да и подсказывать было бы неинтересно. А смысл в ней есть, в этой лисичке. Только найти его нужно так, чтобы он стал твоим личным, а не "смыслом вообще". Бери!

Махарет прицепила лисицу к вороту.

— Благодарю тебя снова.

— Не за что, вот увидишь. Плату с вас троих ведь не мне брать пристало.

— А теперь мы пойдем наверх, — распорядилась Селина. — Тот путь, что был нам раньше заказан, теперь наш по праву.

Она подобрала свою куртку.

— Всё специфическое снимайте и бросайте — уж найдется кому подобрать. Больше пещер в нашей жизни авось не будет. Мы идем в гости к Большому Расколотому Зеркалу.

Интерлюдия седьмая. Ролан

Благополучно завершилось наше приключение или нет? Кто скажет! Римус и Грегор пьют вино, мне же по справедливости достается горький осадок на дне бутыли или бокала: это один из признаков, что и весь напиток может быть отравлен.

Я понемногу превращаюсь в Кассандру — безошибочно угадываю то, чему надлежит произойти, но никого не могу заставить себя слушать. Вообще не могу говорить.

Еще одно видение — в конце Ночи из Ночей, когда мы готовились к походу в Зал Церемоний. Почему-то я не придал ему особого значения, решив, что это усложненное повторение уже пройденного.

...Я, по-прежнему смертный мальчик, стою рядом с Теми, Которых Следует Оберегать моему Мастеру Римусу, но с обратной стороны: Акаша находится справа от Энкила (и по правую же мою руку), а не слева, как должно быть по древнеегипетскому канону, изображающему супругов. К тому же они развернуты лицом друг к другу, будто готовясь к единоборству. И какие они огромные, в два раза больше смертных! Ноги их купаются в воде.

Над поверхностью озера вдруг появляются широкие круглые листья со слегка зазубренным краем, бутоны: царственный лотос готовится к своему вечернему цветению, голубой лотос — древний символ Ночного Народа. Один цветок, особенно крупный, медленно распускается, похожий на пышную звезду. Но вот чудо! Из самой сердцевины встает крошечная живая девочка из сказки Ганса-Христиана, тонкая, как пестик, золотистая, точно зрелый початок маиса, ибо светлые волосы окутывают всю ее наготу. И она растет, возвышаясь над своим ложем, — растет и оформляется в невиданную и лучезарную красавицу, по сравнению с которой Священная Чета кажется застывшим мертвым камнем, потерявшим всякий внутренний свет. Святая Аньес. Оживший речной жемчуг. Венера, рожденная из раковины. "Это последняя картина моего любимого художника, — говорит некто за моей спиной голосом Мастера. — Больше он не писал ничего подобного до самой смерти".

Светлая Дева начинает свое движение вперед: шаги ее почти не пригибают листов, не колышут поверхности вод, настолько они легки. Как бы стараясь удержать равновесие, она расставляет руки так, что почти касается ладонями Родоначальников. И тут я догадываюсь, что идет она ко мне самому.

— Они ее раздавят. Оберегаемые убьют Деву, Мастер! — кричу я беззвучно.

И понимаю, что именно того она и добивается.

Глава восьмая. Снова Грегор

Из мифа мы прямиком попали в сугубую современность — и даже более. В проеме одного из выходов (хитрая дверь с кремальерой и чем-то вроде рулевого колеса) нам открылся широкий коридор, отделанный в стиле шикарной подземной конторы типа Пентагона, как я это понимал: матовые лампионы, стальные щиты от пола до потолка, заклепки на всех прочих местах, накачанные дяди в форме наподобие нашей и со стрелялками наперевес. Никаких прикинутых вудуистов, конечно. Однако по мере продвижения и, очевидно, пробуждения местных обитателей (ночами они, что ли, оживают?) местность всё более напоминала Рио во время карнавала или мой подопечный город в самый канун Великого Поста. Молодые люди в качественном твиде и однотонных галстуках и с красной феской на голове. Девицы в расшитых тебетеях, синих бархатных платьях до полу и серебряных цепях на груди. Парни от четырнадцати до девяноста в фирменных голубых портках и футболках с хулиганскими надписями. Самураи в штанах-хакама и куртках с широкими плечами, их подружки в белой форме для айкидо. Дама в вечернем платье, до того черном и маленьком, что ее самой, белой и прелестно сформованной, казалось что-то уж очень много. Стандартные бизнес-леди и бизнес-джентльмены в униформе, попадавшиеся не так редко, светились на этом фоне, как солнышко сквозь набрякшие грозовые тучи. Чинности и благопристойности тоже было хоть отбавляй. Из полуоткрытой двери нам под ноги выкатилась пара каратэистов, встала, поклонилась в пояс:

— Мы слегка увлеклись, высокая ина Карди.

И быстро-быстро укатила назад.

На этом фоне мы никак не вызывали ажиотажа. Разумеется, я не вполне отошел от своей давней смуглоты, наши дамы умели поддерживать ее краткими вылазками на солнце, Ролан казался напудренным по некой экзотической моде, а Римус...

На одном из перекрестков, где большой коридор пересекался с малым, нас приветствовал красавец смертный: высок и строен, абсолютно белые кудри овевают розовато-бледное лицо, глаза скрыты за дорогими черными солнцезащитными очками, губы нежны, ногти слегка подкрашены бежевым.

— Вот за такого Селина меня и приняла, — мысленно сказал нам Римус. — Верно, дорогая моя? Это же альбинос.

— Не это, но именно это, — вдруг произнесла Мехарет невнятно. — Здесь и не здесь.

— Понятно, — сказала ей Селина. — Ты со своей вековечной вампирской жадностью выпила лет этак тридцать моей смертной жизни. Но не беда: я их все прожила на большой скорости, пока они в тебя вливались. Сейчас мне девяносто, но я здорова, как мореная дубовая коряга, и твердо решила разменять всю положенную мне сотняжку. Нет, правда: до сих пор у меня уже на семидесяти годах батарейки сдыхали. А что до вас всех, то швейцарские золотые счета растут, как дрожжевое тесто, шикарные тачки стоят по горло в смазке и в качестве антикварных стоят нынче прямо бешеную кучу бабла, особняки застрахованы и законсервированы так плотно, что и пыль не проникнет, не то что всякое ворье. Наши компьютеризованные и прочие детки постарались: я же свое дневное время не на одну покупку снаряжения потратила, а и на контакты.

— Мокша, — панически подумал я ей одной. Селина как-то очень светло на меня посмотрела:

— О, Мокша прожил слегка меланхолическую, но достойную жизнь. Два десятка жен, в том числе и его собственные правнучки — для сохранения чистоты генома. Сотни отменных потомков. Зачинатель великого рода. Сорок пять с лишком лет, разумеется, рекордный возраст для собаки, но его опекунам удается это скрывать.

— Так он что, жив?

— Конечно, я же говорю. А почему — догадайтесь с трех раз.

Ну да, наша долголетняя кровь. Вот не ожидал!

_ Мехарет, — продолжала беседу Селина, — ты ведь, должно быть, через Медицинский Уровень сюда проникла. Или Публичный, он рядом. Самые незащищенные, там и запоров не ставят, одна охрана.

Та кивнула:

— Врачи.

— Тогда отдадимся в руки медиков. Пропуска добудем, то, се. Это на лифте вверх.

При упоминании медиков я вспомнил о моем милом нейрохирурге и ужаснулся: как же я пса поставил впереди человека. Впрочем, она была жива, не так уж и постарела — это я интуитивно почувствовал в тот миг, когда о том спросил, — горюет, но созревает в своем решении, и теперь я смогу повернуть вспять ее возраст, отдалить от нее зло, дать ей... невероятное.

Мы ехали быстро по человеческим меркам — лифт оказался скоростной — и тем не менее затратили немало времени, отчего я заключил, что мы и вправду возвращаемся из далеких глубин.

Это коридор был еще шире, еще светлее и неплохо обустроен: ничем казенным даже не пахло, устрашающая медтехника была упрятана с глаз долой.

— Хорта мне!— патетически воскликнула Селина, едва мы выгрузились где-то посередине этажа и она сумела поймать какого-то юнца из местных. — Только не врите, что оперирует. Стоять под прожектором или над прозектором — силенка уж не та, и давно. Ах, ест? Да сколько же можно! Как ни приду, всё одно и то же. Должно быть, подбирает последки удавшихся операций. Страшно подумать, что тут происходит после творческих неудач.

За самой импозантной из дверей (ее отмечала непонятная мне закорючка) зашевелились, из щели выклубился невероятно аппетитный запах: соя с овощами, но в какой-то особенной приправе. Вслед за духом еды в щелку наполовину проник хрупкий, тощенький старикан. Вот он-то явно уже разменял упомянутую "сотняжку" и перешел в следующий за ней миллениум.

— О. Карди! — воскликнул он с подъемом. — Сколько лет, сколько зим! И, вижу, в хорошей компании.

— Зато ты один, не считая тушёного кролика а-ля гатто.

— Обижаешь. Вегетарьянец я.

— Что неудивительно при роде твоих занятий, хотя только что я сама подвергла это сомнению.

— Да вы проходите, — старикан галантно отодвинулся, пропуская нас в помещение. — Располагайтесь в креслах.

Кресла были что надо: антикварный утрехтский бархат из коричневой шерсти, капковая обивка, форма из тех, что ныне именуют эргономичными. И ровно по числу прибывших. Сам Хорт разместился на причудливом седалище, безусловно предназначенном для сохранения осанки — и строго лишь для этого. Он определенно наслаждался зрелищем дамской прелести, размноженной в трех экземплярах.

— Это всё мои друзья, Хорт. Не сверли глазом, не трогай и сам не испускай призывных ароматов.

— О-о. Есть-пить будете?

— Литр кумыса и семь чашек. Они не захотят, так я одна выдую.

Очаровательная сестра милосердия в плотной косынке, закрывающей волосы, — должно быть, помощница на упомянутых операциях — кивнула в ответ на приказ и ушла из комнаты.

— Я ведь к тебе с просьбой. Нужно шесть карт на выход. Время — как им будет удобно. Имена и диагнозы на твое усмотрение. Надеюсь на изобретательность в подходе.

Он замялся.

— Мне открыть перстень? — Взгляд и голос стали... ну, как индийский булат. Серые и острые.

Хорт кивнул.

— Сделаем, не разговор. Жаль, что так быстро.

— А пока делаете, выйди сам и проследи, чтобы нам не помешали.

Когда он вынес свое тонкое тело наружу, Селина быстро проговорила на языке мыслей — да, она овладела им, и еще как!