Филу Мэлбрайту пришла в голову потрясающая идея запастись динамитом. Хонни не раз корил себя за слабость и неспособность держать язык за зубами, — он проболтался про сокровища отцовской лаборатории и даже согласился доставить смертоносные компоненты. Теперь отступать было поздно. Какая была надобность в динамите, Фил не объяснял, просто само собой разумелось, что всякий себя уважающий тайник должен содержать в себе динамит, "а не разный хлам". И теперь Хонни вынашивал планы, как бы разузнать у отца о составе смеси, ее местонахождении в лаборатории и о возможности похищать смесь мелкими дозами. Теперь план рушился. В любой момент телега старого Питера Теннера могла продавить ветхую доску, или его лошадь могла угодить в ямку копытом. Хорошо еще, что там хранился "всякий хлам", кусачки, шпоры, будильники и тому подобное. А если бы там был динамит?
Картина чудовищного взрыва, летящих в разные стороны обломков телеги и кусков конского мяса рисовалась воображению Хонни. Стекла в классе, конечно же, повылетят и поранят всех осколками, гипсовый бюст герцога Веллингтона опрокинется со шкафа и разлетится на части. И он, Хонни, едва очнувшись от шока, бросится к окну и увидит разнесенный в щепы велосипедный сарай и колоссальную воронку посреди двора. Старый Питер Теннер выбежит в страхе из школьного туалета, позабыв застегнуть ширинку, начнет махать руками и что-то кричать. А, между тем, помойная жижа из опрокинутой железной бадьи медленно растечется по двору. И тогда старый Питер Теннер впервые за много лет протрезвеет от виски...
Питер Теннер, старый пьяница, обладатель крепкой телеги и огромной черной кобылы регулярно два раза в неделю вывозил из чулана бадью с пищевыми отходами. За эту услугу он не брал денег, баланда предназначалась для "крутобоких дамочек" — обитательниц его свинарника. Кроме того, ему позволялось беспрепятственно косить траву в ложбине, в той самой, которая открывалась взору Хонни из окна. Даже крепкие двойные рамы не могли заглушить треск его бензиновой сенокосилки. Старик обладал недюжинной силой, он умудрялся втаскивать на телегу по полозьям эту механическую рухлядь весом не менее полтонны, закидывать два тяжеленных мешка с утрамбованным клевером, ворочать железную помойную бадью. За эти труды старик вознаграждал себя значительной порцией спиртного. Порой, когда его уже почти не держали ноги, он наведывался во двор школы. Лошадь медленно и неуверенно въезжала в ворота. Огромная телега могла бы вместить даже директорский автомобиль и две дюжины учеников в придачу. Под стать телеге была и кобыла — могучий мохнатый першерон. В первый раз, когда Хонни увидел лошадь из окна, он не поверил своим глазам. В это время мистер Оливи давал урок музыки. Продолжать урок не было смысла, были отложены в сторону ноты "Коль славен господь в Сионе", и тогда весь класс, стараясь не шуметь, спустился вниз, вышел во двор и с трепетом приблизился к черной громадной кобыле. Преподобный Оливи с лукавой улыбкой предложил школьникам полюбоваться на это чудо божественного творения. Большинство решило полюбоваться на чудо именно со стороны хвоста. Многие даже присели на корточки. Мистер Оливи не скрывал улыбки, ведь он обещал ученикам чудо. Но в это мгновение кобыла приподняла хвост и опрокинула на землю лишнюю тяжесть. Восхищению школьников не было предела. Мистер Оливи нахмурился, он не ожидал от кобылы такого сюрприза. Многим, в том числе и Хонни, пришла в голову одна и та же мысль, что и дьявол к этому божественному чуду приложил руку. С тех пор мистер Оливи обиделся на лошадь, больше не выходил во двор, а во время уроков, совпадающих с визитами Питера Теннера, строго призывал школьников к порядку. С Питером он даже перестал здороваться. Мистер Лоббс по его просьбе согласился поменять расписание, чтобы уроки музыки впредь не страдали.
С тех пор визиты Питера и его лошади приходились на уроки самого директора. Мистер Лоббс никогда не начинал урока, не убедившись, что окна тщательно прикрыты, и ни один посторонний звук не мог нарушить тишины. Но старый пройдоха Питер ему назло старался нашуметь. Мало того, что он нещадно гремел железом, ворочая бадью, он еще и сопровождал свою работу бравурным комментарием. Тема его разглагольствований касалась преимущественно отходов, по которым он судил о рационе питания. И старички из богадельни, и школьники все чаще и чаще предпочитали не притрагиваться к этой стряпне. Кухня была общей и отходы тоже. Теперь в отходы уходили горы вареной капусты и шпината. Питеру, собственно говоря, было не на что жаловаться. Старые и малые, живущие от щедрот мистера Корнхайта постепенно худели, а крутобокие дамочки, наоборот, жирели. Но неуемный Питер гремел железом и во всю глотку поносил нынешние порядки. "Это же надо, вот до чего дошло! Ну и кормежка, даже в войну такого не было. Моя скотина и та бы не притронулась. И все из-за этого аптечного скупердяя!" Так продолжалось минут десять с небольшими перерывами, позволявшими Питеру немного промочить горло из фляжки.
Случалось и такое, что Питер, еще не доезжая до школьных ворот, засыпал с вожжами в руках. И тогда кобыла сама находила дорогу к сараю с отходами. Она подавала телегу с распростертым на сене Питером прямо под окна школы. Но совершить самостоятельный маневр с реверсом ей не хватало навыков. Постояв минут пять, она медленно разворачивалась к выходу. При этом край телеги сбивал кусок водосточной трубы или задевал за фонарный столб. Директор испуганно вздрагивал и ронял из рук мел. Школьники бросались к окнам, чтобы полюбоваться на поединок Давида с Голиафом. Щуплый мистер Лоббс выбегал из подъезда, размахивая руками. Как он ни пытался растолкать хозяина телеги, Голиаф не подавал признаков жизни, словно пораженный камнем из пращи. Директору приходилось самому брать в руки вожжи и стегать кобылу. Громыхающая телега на большой скорости выезжала из ворот, увозя тело Голиафа по направлению к Ноттсбери-корт. Проводив взглядом злополучную телегу, директор отряхивал брюки и, разгоряченный поединком, возвращался в класс. Школьники встречали его восхищенными взглядами, вспоминая его недюжинное умение править лошадью. Мистер Лоббс, тяжело дыша, поднимал с пола мел, поправлял манжеты и с победным видом оглядывал класс.
— Итак, мы с вами говорили.... О чем мы с вами говорили, мистер Том Эванс?
Но ответить Тому Эвансу мешал долгожданный звонок. Мистер Лоббс направлялся в свой кабинет составлять акт о причиненных убытках. Один экземпляр направлялся в суд по мелким искам, другой — отцу Хонни, на всякий случай.
Через пару дней старый Питер должен был вернуться, как водится, с забинтованной головой, хранящей следы отнюдь не камня из пращи, а бельевой скалки миссис Теннер. Нечего говорить, что именно после этого случая испуганный Хонни обнаружил след тележного колеса в непосредственной близости от своего тайника. Как видно, при развороте кобыла прошла рядышком со стеной велосипедного сарая. Сокровище надо бы обязательно перепрятать, чего бы это ни стоило. Скоро уже и служба кончится, и группа учащихся поползет стайкой по шоссе, а затем спустится в долину. Хонни нерешительно слез с подоконника.
— Простите, мэм! Можно мне выйти, немного погулять, поглядеть на кроликов?
— Ты соскучился, детка? Может быть, ты потерпишь еще, осталось всего полчаса?
Хонни промолчал.
— Ну, если тебе уж так не терпится, то ты можешь погулять внизу, на спортплощадке.
Крошечная, огороженная сетчатым забором площадка находилась прямо под окном директорского кабинета. Оглобле было достаточно приподнять свой острый нос от бумаг и поглядеть в окно. А чуть поодаль сидел на привязи огромный волкодав по кличке Хау. Он сразу бы осознал свою важную должность и принялся бы охранять Хонни, угрожающе рыча. Тому ничего бы не оставалось, как прогуливаться взад и вперед с руками за спиной, как арестанту и, по возможности, не делать резких движений.
— Спасибо, мэм. Мне что-то расхотелось на улицу.
Хонни поплелся обратно в класс и снова забрался на холодный мраморный подоконник, перешнуровал ботинки и глубоко вздохнул. Кролики.... Зачем он брякнул Оглобле про кроликов? Не мог придумать чего-нибудь поумнее?
Кролики содержались на дне старинного водоема с мраморным парапетом. Часть водоема скрывал от глаз велосипедный сарай. Когда-то он служил для отвода лишней воды, местность была сильно заболоченной. Хонни еще застал водоем, заполненный зеленой затхлой водой. Водоем для него, новичка в школе, был местом самым притягательным, у его края можно было уединиться или скоротать время утренней молитвы. Можно было присесть на корточки и пообщаться с головастиками, благо теплая ранняя весна позволяла. Если опустить ладонь в воду и долго держать ее неподвижной, то головастики перестанут бояться, и будут запросто заплывать и щекотать руку. Вот так он и сидел как-то раз. Тогда еще крыша актового зала не протекала, он был ярко освещен изнутри, мелькала в окне долговязая фигура преподобного Оливи с молитвенником в руках. Хонни хорошо помнил, что в тот день стояла какая-то особенная тишина, даже вороны не оглашали округу своим карканьем. И только стрекотание цикад в клевере, да звон комаров над водой убеждали Хонни, что он не оглох. И вдруг он услышал чьи-то шаги. Со стороны дороги пересекал поляну высокий человек в черном смокинге без пальто или плаща. Ростом и фигурой он поразительно напоминал преподобного Оливи. Хонни даже поглядел в сторону школьного окна. Нет, преподобный так и стоял за своей кафедрой, жестикулируя обеими руками. А с другой стороны человек в черном смокинге шел в сторону забора, не боясь промочить брюки в зеленых зарослях.
Хонни услышал плеск воды, что-то упало в бассейн, наверное, камень. Головастики упорхнули прочь. Хонни обернулся и не поверил собственным глазам. Черный человек был уже здесь, прямо перед ним. Когда это он успел сделать такой крюк и обойти забор? Не мог же он пройти насквозь проволочную сетку. Лица этого человека он не запомнил, единственное, что отпечаталось в памяти, был поднятый воротник смокинга. Хонни раскрыл рот, чтобы спросить, как это ему удалось найти лазейку в заборе. Но вместо этого он только поднял руку и выпустил в воду головастика.
— Как дела? — спросил человек.
— Вам привет от моей мамы, — тихо произнес Хонни и повалился навзничь.
Как потом выяснилось, совершенно случайно в этот миг преподобный Оливи стоял прямо у окна. Том Эванс рассказывал, как священник вздрогнул, воскликнул "О Боже!" и совершил прыжок к двери. Все бросились к окнам, — декан со всех ног мчался к бассейну. Ему чудом удалось подхватить бьющегося в судорогах Хонни у самого края, иначе бы тот непременно грохнулся в воду. Крепко прижимая к груди, мистер Оливи отнес мальчика на руках прямиком в директорский кабинет. Все 40 учеников вместе с миссис Беркли, учительницей французского языка и мистером Томпсоном, учителем географии, столпились в коридоре у двери директорского кабинета. Наконец мистер Лоббс вышел, и всем приказано было немедленно разойтись. Через полчаса примчался на своем "Бентли" сам мистер Корнхайт и забрал сына домой.
Две недели Хонни отсутствовал. За это время в школе произошли заметные перемены. Бассейн был осушен, сточная труба была выведена в канализацию. Водоем оказался не так уж и глубок — меньше двух ярдов. Стенки его пришлось зацементировать и одеть кафелем, а парапет обнести дополнительным рядом гранитных блоков. Отец организовал все это молниеносно, деньги сразу же нашлись. И теперь вместо головастиков на дне бассейна поселились кролики. Их насчитывалось поначалу 25, и все они были даром исследовательского центра Сэмюэля Корнхайта. Кролики быстро почувствовали, что им уже не грозит исследовательский скальпель, освоились и принялись молниеносно размножаться. Через полтора месяца их было уже пятьдесят. И теперь мистеру Корнхайту пришлось собственноручно заняться отловом и отбором особей. Хонни упросил отца не возвращать лишних кроликов обратно в Лондон для смертоносных опытов. Сэмюэль кивнул и быстро нашел выход из положения. К величайшей радости соседей — старичков и старушек пансиона Святой Сессилии на их заднем дворе был сооружен просторный сетчатый вольер. Там теперь было место обитания самочек — серых, белых и пятнистых. А осушенный бассейн теперь населяли 14 толстых, суетливо снующих и что-то постоянно жующих самцов. Все они топтались на помосте, устланном мелкой сеткой и присыпанном соломой. Сетка возвышалась над полом и покоилась на кирпичных блоках. В холодное время года бассейн обогревался резиновым рукавом с паром из котельной, а от дождя защищал складной брезентовый полог.
— Ну, как поживают наши кролики? — бодро спрашивал сына мистер Корнхайт. Хонни без особого воодушевления пожимал плечами. В глубине души Хонни чувствовал, что этой затее чего-то недостает. Уж больно все было сделано наспех, без фантазии. Кролики были все одинаковой расцветки, будто бы на них школьная форма. Кафель, которым Сэмюэль отделал стенки бассейна, был тот же самый, что и в школьном туалете. И даже питались кролики тем же привычным шпинатом и капустой. Хонни пытался их различать по каким-то особым признакам, но безуспешно. Оставалось только одно — любоваться на их повседневную суету и лишь изредка подсчитывать.
Но и сейчас Хонни не разрешалось одному приближаться к бассейну, а только в обществе других ребят или взрослых. Достаточно было с него одного раза... И вот теперь ему по глупости вдруг пришло в голову брякнуть Оглобле про кроликов. Немудрено, что она сразу же ответила категорическим отказом.
Проехал знакомый автобус, на котором увозили из церкви особенно дряхлых старичков пансиона. Это был первый признак того, что служба в церкви уже окончилась и скоро школьники покажутся на шоссе. Дойти до ворот школы займет у них минут двадцать. Если сейчас побежать и оповестить секретаршу, что служба завершилась, и что он хочет повстречать своих друзей у входа, и что за эти минуты с ним ничего не произойдет, то.... То он, может быть, наведается к тайнику, а если повезет, то даже успеет выдернуть с корнем из влажной земли здоровенный куст чертополоха за сараем и временно припрятать там сокровища. А постоянное место для будущего тайника можно будет найти потом.
Хонни выбежал в пустой коридор. Оглобля в это время уже не стучала на машинке, а разговаривала по телефону. Говорила она взволнованным и прерывистым полушепотом, словно речь шла о жизни и смерти. "Я не желаю тебя здесь видеть! Ты слышишь, чтобы ноги твоей здесь больше не было!" Дальше она, по-видимому, прикрыла трубку рукой, и Хонни ничего не уловил из ее торопливых слов. В конце она сказала: "Ну, все, остальное не важно. Будь здоров, целую!" Целует? Хонни усмехнулся. Кого это она еще может целовать, не рискуя поранить своим острым носом? Теперь Хонни показалось неприличным возникнуть перед Оглоблей, после того, что он подслушал у двери. И он плюнул на свою затею, то есть, плюнул в буквальном смысле, на деревянный классный пол.
Очень скоро в классе зажегся верхний свет, и ввалилась толпа разгоряченных прогулкой школьников. После молитвы было заведено сразу же приступать к занятиям.
