Мнимые люди.

В этих детях всё было ложное. Одно притворство, понял капитан, и у него по коже побежали мурашки, словно прямо сейчас смерть дыхнула ему в затылок.

-Все слышали? — обратился Романов к спецназовцам. — Из зоны зачистки никого не выпускали. У нас приказ, никого не оставлять в живых. Это уже не дети. Они заражены.

-Да плевал я на ваш приказ! — сорвался сержант Кротов, пропустив мимо ушей предупреждение о заражённых. От одной только мысли, что ему прикажут стрелять в детей, его уже всего воротило от отвращения ко всем тем, кто отдавал такие приказы.

Остальные спецназовцы поддержали товарища. Послышался нестройный гул из голосов согласия.

-Оставить! — прикрикнул на подчинённых Романов. — Отставить разговоры! Слушай мою команду! Детей в расход! Целься! — и первым навёл автомат на кучку детей. — Огонь!

Но выстрелить ему не дали.

-Опустите автомат капитан, — ледяным голосом проговорил сержант кротов, наводя дуло автомата на командира, и потом скороговоркой прокричал. — Это приказ! Опустите оружие! Или я буду вынужден стрелять!

-Ты отдаёшь себе отчёт, что ты сейчас делаешь, — не менее ледяным голосом ответил Романов. — Ты под трибунал у меня пойдёшь за неподчинение.

-Плевал я на ваш трибунал! Плевал я на вас всех! — сдали у Кротова нервы. — Парни вы со мной? Или с ним? Кто из вас будет стрелять в детей?

-Капитан опустите оружие. — К сержанту присоединились ещё трое спецназовцев. Через минуту их уже было двадцать. Все целились в своего командира. У всех были дети. Все были любящими отцами. И убивать детей было выше их сил. Лучше трибунал.

-Ну хорошо. Раз вы не хотите, то я сделаю всё сам. — Не обращая на дула автоматом, Романов хладнокровно повернулся в сторону детей. Прицелился. И...

-Дяденьки нам страшно. Спасите нас, — хором жалобно проблеяли дети.

И тут даже у Романова дрогнуло сердце. Не мог он выстрелить в детей. Не мог!

Но у него приказ. И не только это заставило его собрать все силы. Он всегда доверял интуиции. А она сейчас просто орала благим матом, предупреждая об опасности. Его задача, как командира, сохранить личный состав. Сохранить жизни своим товарищам, отцам, мужьям, сыновьям, не дав им совершить роковую ошибку, поддавшись на чары псевдо детей.

-Да что же мы звери что ли!

Последняя капля терпения упала в чан неравнодушия, и сержант Кротов уверенно направился к детям. За ним последовал почти весь взвод, оставив Романова наедине со своими мыслями.

Всего детей было шестнадцать. Спецназовцы посадили самых маленьких себе на руки, а ребятишки постарше прижались к бойцам, как испуганные зверушки.

-Всё хорошо. Сейчас мы вас выведем в безопасную зону. Держитесь ближе, — заботливо успокаивал детишек сержант Кротов, взяв на себя командование.

Романову в этот момент, казалось, что он медленно сходит с ума. Ситуация совершенно вышла из-под его контроля, и он уже был бессилен, что-либо изменить. Бойцы его не слушались. Они поддались голосу чувств — самому плохому советчику из всех возможных. Романов никому бы не пожелал пережить то, что переживал он сейчас — момент полнейшей капитуляции.

'Нет, чёрт возьми! Он так просто не сдастся!'.

-Назад! Я приказываю: все назад! — лютый львиный крик Романова разорвал благостный момент довольства и маленького счастья. — Детей на землю! Надеть лицевые маски! Это приказ!

Срывая голос, и понося весь свет на чём стоит, Романов попытался призвать бойцов к порядку, уповая на авторитет, но ничего не вышло. Спецназовцы остались глухи к его командам. В запале Романов вскинул автомат и дал очередь. Пока только в воздух, но следующая полетит в эту безмозглую толпу.

-Оружие на землю, сука! — прокричал Кротов командиру. — Оружие на землю! Лечь лицом вниз! Иначе открываю огонь на поражение!

Остальные спецназовцы заученными движениями быстро прикрыли детей своим телом, и ощетинились оружием.

-Оружие на землю! — брызжа слюной орал Кротов.

-Ты не можешь мне приказывать! Я твой командир! — вступил в перепалку Романов. — У тебя есть приказ сержант — всех гражданских в расход. Тут нет больше людей. Все они заражены!

-Ты сошёл с ума, капитан! Только послушай себя! Мы отказываемся выполнять этот бредовый приказ. Мы шли уничтожать мутантов. Но это... Посмотри внимательно капитан. Перед тобой маленькие дети, а не мутанты. Или ты совсем ослеп, от своей жажды крови!

-Это вы все слепцы! Вы поддались чувствам! Не хотите видеть реальность. Бросьте детей. Сейчас же!

-Пошёл на...й, капитан! Оружие на землю, быстро!

Дальнейшая перепалка ни к чему не привела, и Романов выстрелил первым, ранив сержанта Кротова в плечо. Он рассудил, что если устранит зачинщика, то остальные одумаются пока не поздно. Но он ошибся.

Практически сразу же в ответ, две пули пробили Романову ногу и правое плечо. А сзади кто-то из спецназовце, из тех, кто ещё сомневался на чью сторону переходить, ударил капитана прикладом по затылку, выбивая дух.

Падая на землю, и теряя сознание, в глазах у Романова стояла не злость, не ненависть, что его предали, а ужас, что явственно виден в глазах человека, который падает в бездну. Ужас того, что уже ничего нельзя изменить.

-Каратель чёртов!

Скупое проклятие было последним, что он расслышал.

Спецназовцы быстро подлатали сержанта Кротова. Через пять минут тот уже стоял на ногах без посторонней помощи. Долго совещались, что делать с командиром. Решили бросить подыхать, как собаку. Война всё спишет.

-Ну что ребятня, натерпелись страху? Ничего, всё уже позади. Сейчас отведём вас на первый блокпост. Там безопасно. Поедите там нормально, отоспитесь, — Кротов попытался наладить контакт с детьми. И когда ему стало казаться, что это у него получается, из-за домов появились люди.

-Внимание, гражданские в поле видимости! Занять круговую оборону! — оценив обстановку, быстро среагировал Кротов. — Дети становитесь позади нас, в круг. Вас никто не тронет. Обещаю.

Гражданских было не меньше сорока человек. Старые и молодые, мужчины и женщины. Все грязные, в обносках. С голодными лицами.

-Ещё шаг и мы откроем огонь, — нервно прокричал Кротов. Но никто и не подумал двигаться.

Что-то было ненормально в этих людях. Они наводили ужас. Спокойные, собранные, и от них так и веяло ненавистью. Но нападать никто не спешил. Люди просто стояли и смотрели на спецназовцев, полностью завладев их внимание. На что и был расчёт.

Смерть пришла, откуда её не ждали. Прячась за спинами спецназовцев, дети — эти милые создания, незаметно достали из-под одежды остро наточенные, как пики, арматурные шесты, и, орудуя ими с невероятной скоростью и силой, стали сеять смерть.

Когда спецназовцы поняли, что совершили чудовищную ошибку, было уже поздно. Люди, что до этого неподвижно стояли неподалёку, сорвались с места, как цепные собаки, и закончили начатую детьми кровавую бойню.

* * *

'Если ты чувствуешь боль, значит: ты ещё жив', — повторял дед, рассказывая внуку о войне.

Первое что почувствовал Романов, когда очнулся, была боль. Дед как всегда был прав. Тупая, пульсирующая боль толчками мучительно заполняла всё тело. Хотелось кричать, но не было сил.

Вынырнув из глубин беспамятства, Романов попытался сориентироваться. Где он?

На него навалилась дикая усталость. Мысли никак не могли оформиться в осмысленные образы.

Первое, что он услышал, было эхо выстрелов, что резкими щелчками носились вокруг него. Пока он пребывал на границе беспамятства, эти звуки, как будто шли издалека, из другой реальности, но постепенно нарастая, они врезались в его сознание, вороша и будоража нервы и мозг, возвращая к реальности. И тут он всё вспомнил. Вспомнил, как предали его, и как сам он не оправдал звание капитана, полностью утеряв контроль над ситуацией с детьми.

Неужели он ошибся? — первое, о чём подумал Романов. — Ошибся в тех детях?

Это было с ним впервые. Он никогда не ошибался, потому что никогда не поддавался голосу чувств. А взамен интуиция с логикой никогда его не подводили. Но в этот раз, похоже, подвели.

-Кротов, — разлепив сухие губы прохрипел Романов. — Что с Кротовым? Он жив?

Капитан хотел извинится перед сержантом. Узнать, как его самочувствие. Жив ли? Но в ответ холодное молчание.

Его куда-то тащили, взвалив на плечо, как мешок. Было жутко неудобно и больно. В горле всё пересохло. Перед глазами мелькают чёрные точки. Сердце глухо бухает в груди, отдаваясь болезненными толчками в голове и ушах, будто кто-то долбил молотком изнутри черепа.

-Что с сержантом?! — повышая голос и борясь с подступившей сразу же тошнотой, вторично поинтересовался Романов. В ответ всё тажа монотонная тишина. И тут Романов заподозрил неладное.

Он не мог разглядеть людей, только их шаги.

Извернувшись Романов попытался рассмотреть своих конвоиров и сразу же получил по голове:

-Не дёргайся, — предупредил грубый голос. И вновь тишина.

Но Романов успел кое-что рассмотреть, отчего душа его убежала в пятки. Его взяли в плен. Люди, что его тащили, были гражданскими.

Но зачем он им нужен? Не выкуп же они будут за него просить? Это же глупо. Тогда зачем ещё?

Притащили его в какое-то заброшенное здание. Бросили, как мешок картошки и молча ушли.

Оконные проёмы в помещении голые, рамы выдраны на корню. Лохмотья обоев шуршат под сквозняком. Куски штукатурки и килограммы пыли устлали пол из старых досок, да и те не все на месте, многие выдраны, и на их месте зияют бетонные прорехи. Повсюду разбросаны бутылки, обёртки, упаковки, ещё какой-то мусор, виднеются и кучки подсохшего дерьма.

Сколько он провалялся, в этом гнилом месте, то выныривая из забытья, то снова погружаясь в бессознательное состояние, Романов точно сказать не мог. Но судя по наступившим сумеркам, где-то около трёх часов.

Раны ему никто не перевязал. Кровь уже почти не сочилась, но боль была ужасной. Боль отнимала последние силы, что ещё в нём оставались. Романов лежал на гнилом полу, и кусал губы до крови, чтобы не закричать. Когда терпеть было уже невмоготу, он терял сознание. Но даже в забытье боль не отступала, лишь притуплялась. А в голове постоянно, то приближаясь, то удаляясь, раздавался голос деда:

-Если ты чувствуешь боль, значит: ты ещё жив.

Но дедова излюбленная присказка мало успокаивала. Потому что впереди Романов не видел ничего хорошего для себя. Вариантов два:

В плен его взяли анархисты и сейчас готовят для него показательную казнь. И та боль, что сейчас его терзала, покажется ему комариным укусом, по сравнению с той болью, что ему могут причинить эти безумцы.

Второй вариант — его захватили мутанты. Чего от них можно ждать, Романов даже не задумывался. Слишком сложно понять их мотивы. Но ничего хорошего от них ждать не приходится — это Романов знал железно.

Почему и стал задумываться о самоубийстве. Страх заражения в нём был сильнее инстинкта самосохранения.

Когда очередной заплыв закончился в его пользу, и Романов очнулся с более-менее светлой головой, он сразу стал искать глазами острый предмет. Лучший способ уйти из жизни в его положении — это воткнуть себе штырь в сердце, или перерезать горло осколком стекла. Легко представить, но как же сложно воплотить в жизнь. Нет. Лучше он перережет себе вены. Дольше и не очень эффективно, зато не так страшно умирать, и уже безвозвратно. А в сердце ещё попади, да и по горлу себе не так-то просто полоснуть.

За осколок от пивной бутылки он зацепился взглядом, как за спасительную соломинку. Как бы теперь до него дотянуться? Осколок лежал всего в двух шагах от него. Казалось бы близко, но не в его положение, когда тело будто свинцом залили.

Весь последующий час Романов потратил, пытаясь перевернуться на живот, а потом обратно на спину. Пару раз он снова терял сознание. Но, в конце концов, до осколка остались считанные сантиметры. Стоит только руку протянуть. Но почему-то Романов не спешил. Смерть от собственной руки его пугала. Появилась надежда, что он и так недолго протянет. К утру, скорее всего, он уже будет мёртв. Если только о нём не вспомнят.

Но о нём не забыли.

В коридоре послышались шаги.

В комнату вошли трое мужчин. В сумерках не разобрать их внешности и одежду. Послышался звук удара. Рядом с Романовым упало ещё два тела, судя по форме — это были тоже военные. Ещё пленные. Зачем?

Избавившись от ноши, двое вышли. По коридору зазвучали удаляющиеся шаги.

-Ты знаешь кто я? — обратился высокий незнакомец к Романову, когда затихли шаги.

Голос у мужчины был холодный и бесчувственный. Романов всеми фибрами измученной души ощущал, что перед ним не человек, а зверь и очень опасный. Мистический ужас захлестнул капитана. Часто забилось сердце. Романов весь сжался в комок и не смог произнести и слова в ответ. Такое с ним было впервые.

-Я знаю, ты меня слышишь, — безапелляционно заявил незнакомец. — Так почему же ты молчишь?

Собравшись с мыслями, Романов заставил себя разозлиться. Только злость могла открыть ему рот.

-Ты 'мим', — наконец произнёс он слова, которые от него ждали.

По всей видимости, незнакомец остался доволен. Он чуть приблизился к капитану и, наклонив голову, сказал:

-Правильно. Так вы нас называете. Хотя сами мы никак себя не называем.

Что творилось сейчас в душе Романова трудно описать. И страх, и паника, и злость, и любопытство и много чего ещё. Целая буря чувств. Если бы он был здоров, а не плавал на грани реальности, он бы попытался выиграть для себя побольше времени, закидав вопросами незнакомца. Но не судьба. Поэтому он задал самый главный вопрос, надеясь хоть перед смертью узнать правду:

-Кто вы такие?

Незнакомец недобро ухмыльнулся, и произнёс слова, от которых у Романова зашевелились волосы на голове:

-Скоро ты сам узнаешь, когда станешь одним из нас.

Так значит: вот зачем он им нужен! Открытие настолько шокировало Романова, что он потерял дар речи. Ведь именно этого он боялся больше всего. Заразиться.

Не теряя больше ни секунды, Романов метнулся к осколку стекла, но 'мим' оказался быстрее. Такой скорости реакций капитан ещё ни разу не видел, ни у кого из людей. Человек на такое не способен.

Жёсткая ладонь обхватила кулак Романова с осколком стекла, и стала неумолимо сжиматься. Капитан закричал.

-Не так быстро, — прошипел 'мим', склоняясь над человеком. — Ты нам ещё понадобишься.

'Мим' вытряхнул из ладони Романова раздробленные стекляшки, встал во весь свой нешуточный рост, чуть отошёл назад к проходу, и подал кому-то знак.

В следующий момент на капитана навалилось нечто, прижав его к полу. Романов вначале подумал, что на него прыгнула собака, но разглядев, кто на самом деле сидит на нём, чуть не лишился рассудка. То была женщина. Но какая...

Совершенно безумное лицо. с блестящими бешенством глазами, что в упор смотрели на человека, завораживая своей тёмной глубиной. Длинные грязные космы волос щекотали капитану лицо, но ему было совершенно не до смеха. А ещё от женщины воняло, но не помоями и потом. Запах был специфический, довольно неприятный, чуждый.