1. Белый пепел снегов

Ян стиснул рукоять меча так, что занемели пальцы.

— Мы вольное племя и не торгуем людьми, — сказал он. — Соколы приняли в семью Волка, он остался Волком, но он один из нас. Вы хотите, чтобы мы продали его вам в обмен на мир. Не будет этого. Мир, возведенный на костях, нам не нужен, плата за такой мир несмываемым позорным пятном ляжет на весь наш род, и потомки наши вспоминать будут не то, как мы их спасли, а то, как продались, свою честь обменяли на жизнь. Я готов вызвать на суд меча всякого, даже своего сородича, если моё слово захотят переломить.

— Да что происходит-то? — косматый вождь Боргвов непонимающе переводил взгляд с Яна на Эвана Асгамира и обратно. — Что теперь?

— А теперь война, — раздельно и четко произнёс янгар Вепрей.

— Ну вот, это по-нашему! — обрадовался вождь Боргвов и крикнул: — Держитесь, Лисы! Держись, Соль-озеро!

Тогда Ян порывисто поднялся на ноги, подошёл к Исмелу Стиэри и выхватил меч из ножен. Многие ахнули, подумали — убьёт Сокол янгара, но клинок пропел чистым тонким звоном, поймал гладким боком солнечный луч и на две четверти вошёл в землю у ног Тура. Ян повернулся к отунгу и громко сказал:

— Моё имя — Ян Кассар Серебряк, я Серебряный Сокол, и многие из тех, кто здесь сидят, знают это имя и боятся его, ибо никогда ни перед каким врагом Соколы не стояли на коленях! Ни мой отец, ни дед, ни один мой пращур не давал клятвы, какую сегодня даю я на одда-отунге острова Рох. Слушайте, свободные племена, от гор и до моря живущие, мой обет: Ян Серебряк, Серебряный Сокол, клянется именем своим служить янгару Белых Туров верой и правдой и ходить в бой под его стягами и под его рукой! Эту клятву понесут мои дети и внуки, и держать им её, доколе будет жив хотя бы один Тур и хотя бы один Сокол! А как не останется ни одного из нас, тогда и клятве конец. Я всё сказал, — Ян выдернул меч из земли, вернулся к своим соплеменникам, сел и закрыл глаза, то ли молился, то ли видеть никого не хотел.

Отунг охватило долгое молчание, весь расклад сил разом пошатнулся. Одно дело просто заключить союз, пока есть выгода, а потом не зазорно и на попятную пойти, но совсем другое дело резать все пути назад, себя и весь свой род навеки связывать клятвой, всё равно что загонять в кабалу. Нежданно негаданно Соколы и Туры стали одним племенем, а выходит и силой.

— Глупец ты, Ян Серебряк, — сказал Эван Асгамир, досадуя, что отунг случился не по его замыслу. — Не к той стороне примкнул, теперь не жди от нас пощады, раздавим.

Ян медленно открыл глаза, взглянул на него и усмехнулся:

— Не пугай меня, Вепрь, не напугаешь. Мы и раньше от вас пощады не ждали, да и не нужна она нам. А выбор мой верен: когда мы вас разобьём, в мире будем жить, нам и Турам делить меж собой нечего.

— Это мы вас разобьём! — крикнул Мал Годарх, янгар Мышей, и смеётся: — Дело доброе сделаем, от клятвы этой глупой тебя освободим!

Но тут поднялся во весь рост янгар Орлов Крийстен Брандив, ладони положил на рукоять меча и говорит:

— Моё имя — Крийстен Брандив, Зоркий Орёл, и этим именем приношу я клятву: отныне и до последних дней мой род будет служить роду Стиэри и ставить его волю выше своей воли! Слово моё нерушимо до конца времён, и будет проклят всякий, кто отступится от него.

На этот раза Эван Асгамир ничего не сказал, но сам стал мрачнее тучи. Промолчал Угар Стигвич, притихли Годархи и Боргвы. На их глазах свободные племена поступались свободой и собирались воедино.

Куницы вздрогнули, когда встал с травы Оярлик Скантир, солнце сразу заиграло в его рыжих волосах.

— Не дури, Лис! — крикнул ему вождь Куниц. — Подумай, прежде чем рот раскрывать! Давай договариваться!

Оярлик взглянул на него с холодным презрением:

— Что, Куница, без лисьей шапки уши мёрзнут? Ум у тебя весь вымерз, не о чём нам с тобой договариваться. Можешь отобрать у меня всё: дом, земли, скот. Но одного тебе никогда не отнять: имени моего. И этим именем я клянусь стоять под стягами Туров и биться с вами, Боргвы, до смерти, пока сам жив и пока живы мои потомки.

— Верно! — вскочил горячий Эйрик Редмир. — Я один из Редмиров, я — Снежный Барс, говорю за всё своё племя: дрожите, Выдры и Мыши, дрожите, Вепри и Росомахи! Я клянусь своим именем, жизнью своею привести племя под власть Туров и вместе с ними установить порядок от гор и до моря!

И Эйрик сорвал с пояса рог и протрубил боевой клич. Ему тотчас ответили воодушевленные Лисы, Орлы и Соколы.

— Всё равно вас мало! — крикнул им вождь Мышей и посмотрел на Асгамиров, ища поддержки.

Но тогда поднялся один из до этих пор молчавших Скронгиров и сказал:

— У нас свои стяги, Тур, и мы ни в чём не клянёмся, но мы на твоей стороне.

Мал Годарх, янгар Мышей, насупился и выругался сквозь зубы. С Медведями он воевать не хотел.

И последним своё слово сказал Ингерд, сидевший между волками:

— Тот, кто принёс клятву хаттмар, других клятв не приносит, и я этого не сделаю. Но мой меч с теми, кто против Асгамиров и против тех, кто с Асгамирами знается. Мой меч с тобой, Тур. Это говорю я, Ингерд Ветер, последний из Чёрных Волков.

Тогда поднялся на ноги благородный Исмел Стиэри, поднялся тяжело, будто сама земля тянула его к себе.

— Напрасно тешил я себя надеждой, что сроки ещё не минули и можно дойти до согласия, — сказал он. — Видно, слишком глубоко мы погрязли в распрях и ненависти, не расплести нам эту сеть. Что ж, придётся рубить мечом, и не обессудьте, если у кого при этом слетит голова. Сейчас посмотрите друг на друга и запомните: вы сами выбрали путь сражений и умирать будете из-за своего упрямства и жадности. В последний раз вы сидите рядом в мире, завтра вы будете стоять на ратном поле врагами. Я, Исмел Стиэри, янгар Белых Туров именем своим принимаю клятвы, мне принесённые, как принимаю под свои стяги тех, кто пойдёт со мной.

Рядом с ним, как молодое дерево возле старого, встал его сын Эрлиг. Ветер трепал их волосы и смешивал — чёрные с седыми.

— Орлы пойдут с тобой, — сказал Крийстен Брандив.

— Лисы пойдут с тобой! — Оярлик Скантир с вызовом посмотрел на Боргвов.

— Барсы пойдут с тобой! — порывистый Эйрик Редмир отсалютовал Турам высоко поднятым мечом.

— Соколы пойдут с тобой, — спокойно и твёрдо произнёс Ян.

Промолчали только Медведи и Ингерд. Скронгиры и так сказали, что хотели, а у Волка была своя дорога, потому ни за кем он идти не собирался.

Посмурнели Боргвы и Годархи, задумались Туархи и Торвалы, уж больно не по нраву была им такая сплоченность, замешанная на прочных обетах. Такие обеты мечом не разрубишь... Один янгар Вепрей оставался невозмутим, но кто знает, что по правде думал.

— Вам не устоять, — сказал он. — Только зря жизни от пустого бахвальства сложите. Как ни силён Тур, а с Вепрем ему не тягаться!

— Может, проверим? — бросил ему Тур, широко разведя руки, показывая, что оружия при нём нет.

— На одда-отунге убийства под запретом, — усмехнулся-напомнил Асгамир. — На ратном поле встретимся, там и поговорим. Мечами.

— Добро.

Исмел Стиэри степенно кивнул ему, повернулся к отунгу и провозгласил:

— Именем янгара Белых Туров был собран одда-отунг, этим же именем я распускаю его! Отправляйтесь в свои становища и готовьтесь к битве!

...На крутом берегу, на высокой скале

Стоит камень большой, стоит камень могуч.

Веет ветер над ним — не подвигнется,

Гремят грозы над ним — не подвигнется,

Не подвигнется, думу думает,

Мать-сыру землю повыспрашивает:

Ты скажи мне, мати-сыра земля,

Ты скажи мне про то, что не ведаю:

Отчего птицы-звери попрятались?

Отчего шумят ветры тревожные?

Отчего ты дрожишь, не от страха ли?

От беды ли какой, от несчастия?

Отвечает ему мать-сыра земля,

Да про то говорит, что ей ведомо:

То ещё не беда, только полбеды,

Да от несчастья всего половиночка:

То не речка бурлит многоводная,

То кровь бурлит молодецкая,

Дерева перед ней расступаются,

Звери-птицы по норам хоронятся.

Скоро бывать той беде да целехонькой,

Тогда красной пролиться да кровушке,

Да бёрквам бывать со добычею...

Скоро Асгамиры подались в свои земли, коней не щадили, потому что по пятам катилась война и надо было успеть возвратиться под защиту родных стен. Янгар Эван был зол, не покорились его слову Орлы и Туры, что ж, покорятся его мечу! Хотят они того или нет, но бывать янгару Эвану владыкой всех земель от Стечвы до Келмени, и горько пожалеют Лисы и Соколы, что не примкнули к его рати!

В ярости Эван Асгамир стегал плетью своего коня, копыта взрывали землю, и по этой земле бежал Ингерд, а за ним след в след два волка, как на охоте. Да это настоящая охота и была, Ингерд шёл зверем, отринув всё человеческое, чтобы выследить Рунара.

Асгамиры обогнули Соль-озеро, из Орлиных земель попали в земли Туров, и везде их пропускали без боя, по законам одда-отунга. И случилось так, что как раз во владениях Туров застал Вепрей светлый Духов день, предвестник осени.

Весь день ехали Вепри, весь вечер и полночи, а потом кони совсем выбились из сил, и Асгамиры остановились в роще отдохнуть до рассвета.

Но только та роща была не простая: в ней стояли древние вечувары, сюда кхигды приходили гадать, здесь пелись обрядовые песни. Асгамиры этого не знали, что им до какой-то рощи, спали беспробудно, а на рассвете их растревожили звонкие голоса. Занялась заря, и на поляну вышли девицы, украшенные венками из цветов и листьев, в одних рубашках и босые — в эту рощу ходили как в чистую горницу. Они пришли сюда творить древние обычаи, и с ними кхигд, чтобы правильность обычаев блюсти.

Пришли — и остановились, удивлённые, испуганные: их заповедную рощу топчут сапоги и подковы, тяжёлые мечи примяли собой траву, не бывало до этих пор в роще ни луков, ни копий, ведь в Духов день, как и в Имарь-день запрещалось проливать кровь.

Асгамиры хмуро оглянулись вокруг, им не понравилось, что подняли ни свет ни заря, но делать нечего, янгар Эван кликнул своих воинов, они оседлали коней и безропотно удалились — Духов день и Асгамиры почитали тоже. Вот только Рунар остался, словно околдовали его, не мог сойти с места, а Вепри и не заметили, что отстал. Он приметил девицу, из всех других на неё упал взгляд, и Вепрь остановился, зачарованный, а все девицы в стайку, как пичужки, сбились — уж больно грозен был Вепрь, и меч у него в руке, и кинжал на поясе, как посмел с оружием прийти?!

Рунар не успел и шагу ступить, не успел сказать, что зла никому не сделает, а откуда ни возьмись на поляну прыгнул чёрный волк, прямо от деревьев, и на Вепря, а с двух сторон выскочили ещё двое, зажали. Девицы со страху закричали, заплакали, попрятались кхигду за спину, а у того что — ни меча, ни палки, руки растопырил, будто бы закрыл. Рунар, защищаясь, поднял клинок, один из волков перекатился по земле, встал человеком, и тоже клинок в руке, пошёл прямо на Вепря, древние обряды ему нипочём, у него теперь свои законы!

Рунар не отступил, и клинки со скрежетом встретились, хотели пролить кровь, от неслыханной такой дерзости вздрогнули вечувары, заволновалась роща, даже стало не слышно, что кричит разгневанный кхигд. Но между Ингердом и Рунаром бросилась та девица, из-за которой Вепрь и остался, тонкими руками остановила мечи, сама поранилась, но развела их в стороны.

— Не смейте! — отодвинула друг от друга Вепря и Волка. — Что делаете, обычаев не помнящие!

Ингерд в ярости схватил её за плечо, развернул к себе, и вдруг замер, оружие опустил, отступил на шаг, увидев вдруг перед собой глаза — с золотым ободом вокруг чёрного омута.

Быть того не могло.

А Рунар начисто забыл, что собирался с Ингердом драться, встал перед девицей и говорит, по-честному, как того требует обычай, как на Имарь-день завлекают и как в Духов день пытают счастья те, кому не далось оно прежде:

— Ты скажи мне, из какого ты рода, как имя твоё, кто отец твой?

Та отвечает ему:

— Из рода Белых Туров я, имя мне — Кьяра, и прихожусь я славному янгару Исмелу Стиэри дочерью.

А сама смотрит на Ингерда, и глаза её темнеют — тоже узнала своего. Рунар перехватил этот взгляд и смертельно побледнел, словно его ранили в самое сердце. Нет, не мог он допустить, чтобы Ветер снова увёл у него женщину.

— А моё имя Рунар Асгамир, поедем со мной, Кьяра. Меха тебе подарю соболиные, каменьями тебя украшу самоцветными, одену в дорогие наряды. Поедем со мной!

Кьяра отвечает ему:

— Есть у меня и меха соболиные, и каменья самоцветные, и нарядов дорогих у меня не счесть. Зачем же поеду я с тобой?

И говорит ей Рунар:

— Нет племени славнее моего, земли наши богатые и раздольные, леса наши дичью полнятся, а озера — рыбой, наше небо — чистое, синее, а травы — как шёлк мягкие. Все свои земли к ногам твоим брошу, а мало покажется — остальные мечом добуду. Поедем со мной, и ты будешь хозяйкой моего племени и всех земель, что из края в край не измеришь.

Отвечает ему Кьяра:

— Много у отца моего земель, и нет мне края милее, чем родное Соль-озеро. Чужого не надо мне. Зачем же поеду я с тобой?

Тогда Рунар встал на одно колено и в третий раз говорит:

— Любить буду тебя больше жизни, из рук твоих буду есть, свою судьбу тебе отдам. Земель не хочешь, богатств не хочешь — возьми моё сердце, возьми жизнь мою вместе с локоном.

С этими словами выхватил кинжал, взял одну свою черную прядь, срезал и к маленьким босым ножкам положил на траву. А кхигд рядом вьётся, бойся не бойся, а надо следить, чтобы всё шло по обычаю, по согласию, не силой. Дочь янгара Исмела взглянула на Рунара, долго смотрела, а потом тихо сказала:

— Напрасно, Вепрь, ты прядь свою отнял, не нужна мне твоя жизнь, и твоя судьба не станет моей судьбою. Не приму я твоего локона, разные у нас дороги: ты Вепрь, а я Волчица и за Волком пойду, хочет он того или нет, пешком пойду, в лесах и полях ночевать стану, потому что одного мы с ним племени и кровь у нас общая.

Сказала, повернулась к Ингерду, сняла кинжал у него с пояса, срезала свой тёмный локон и с поклоном подала ему на открытой ладони.

Ингерд отшатнулся, с лица схлынула кровь, он поглядел на Рунара, потом на Кьяру, и Кьяра увидела у Волка в глазах страдание, такое сильное, что не могла не понять: погубила она Волка своим выбором. Вздохнула, пошла на попятную:

— Локон, однажды срезанный, обратно не прирастёт. Сердце, однажды отданное, обратно не заберу. Но слово, что сказала, возьму назад, не заставлю тебя разделить со мной обряд.

А другие девицы стоят в стороне, перепуганные, растерянные, кхигд что-то недовольно бормочет — слыханное ли дело, забирать назад отданное слово? Однако теперь лишь виновница могла решить спор, она его начала, ей и заканчивать, так всегда бывало, на то он и обычай, поэтому никто и не вмешивался.

Духов день заканчивал собой лето, открывал двери осени, парни и девушки менялись локонами до утра, и промеж парней случались драки, как же без этого, но не до смерти. Однако в этот час в заповедной роще сошлись два заклятых врага, их глаза горели ненавистью, а голодное железо просило крови, такой голод и вечуварам не остановить. Кхигд потихоньку принялся творить заклинания, но вскоре понял: не помогут, вокруг этих двоих такие вьются силы, такие тёмные упования, что никакие заклинания их не усмирят. Кхигд вздохнул и неподвижно застыл, ожидая решения Кьяры.