Бод

Бод вернулся к полудню: осунувшийся, усталый. Он очень спешил. Привёл корову, на которую взвалил мех, полный твёрдого сыра, хлебов и холодной речной рыбы. Раздобыл клюкву и немного круп. Повозка нагружена была сеном и овсом для пяти их лошадей. И ещё Бод привёз четырёх куриц несушек. Деловитый Константин — молодец, книжник! — зарезал корову, разделал тушу: они могли продержаться на этих запасах долго. Сам чародей отказался от еды. Он отложил себе часть клюквы, у ксендза оказался мёд, и Бод первый день своего поста подкреплялся кипятком с клюквой и мёдом, а затем отказался принимать пищу. Тополя не преставал удивляться, глядя на необыкновенного речицкого бортника. Знал, что бортники ловки, и как охотники, умеют выжить и не пропасть. Но диковаты и тугодумы. По крайней мере, принято считать их таковыми. А этот человек не просто умён — мудр, сноровист, и явно ведает то, что крещёному ведать не должно! Но ведь творит благо: и добро и приятие исходят от него, как бывает, когда находишься рядом с душевным, понимающим тебя человеком. Как было недавно Константину рядом с юной Терезой.... Без бортника пропали бы в этой глуши!

И Тополя молчал, помогая день и ночь, и надеялся, что не аукнется ему эта дорога обвинением о соучастии в ереси и колдовстве. А сам падал с ног от усталости.

Но больше всего он извёлся, видя мёртвую Терезу, которую Бод и не думал хоронить. Константину казалось, он сойдёт с ума! Бод ночью застал его, бьющегося головой о стену.... Пришлось успокоить, привести до лада мятущиеся мысли книжника: как бы не навредил себе в горести своей. И Бод подумал, что с недавних пор стал хорошо понимать людские страсти.

На третий день болезни стали поправляться Владислав, Юзеф и Юрась. Оставались в жару Стась и Зося. Бод решил, что оттягивать 'возвращение' Терезы больше нельзя. Он призвал на помощь настоятеля: молитвы должны звучать над девицей так долго, как это будет нужно! Вместе с Матеушем они читали, каждый своё, теряя силы и уже ничего не замечая вокруг себя. За остальными ухаживал Константин.

Через много часов их бдения Тополя поднёс к самому лицу Бода широко раскрытые испуганные глаза, прошептал:

— Зося умирает!

Бод ни на миг не прекратил странное свое, журчащее, как вода, бормотание, только тихо скорбно покачал головой. По его заросшим щекам покатились скупые, жгучие от бессильной жалости слёзы, а рука невольно заскребла ногтями по тёмной лаве, загоняя под ногти старую труху...

...Как только перестало биться сердечко маленькой Зосечки, вернулась из небытия Тереза.

* * *

Так же неожиданно и быстро, как навалилась на людей загадочная хворь, — так быстро она и отступила. Только Тереза, чудом возвращённая к жизни, поправлялась медленно.

Константин Тополя молча страдал. Теперь понимал, что Тереза уходила в лес, пытаясь отвести беду ото всех. Она сбегала, не желая, а, может, — и об этом тяжелее всего было думать, — не рассчитывая на их помощь и участие. Так зверь уходит умирать в одиночестве. На какую помощь могла рассчитывать девушка в дороге: сирота, взятая из милости, в окружении мужчин — не лекарей, не сиделок?

Тереза и сейчас болезненно переживала его, Тополи, присутствие: стеснялась своей слабости и жалкого вида. Он чувствовал причину этого, и не приближался к ней, хоть всё бы отдал за право быть рядом! Владислав, молодые силы которого быстро победили хворь, был единственным, кому доверилась Тереза. И брат терпеливо выхаживал бедняжку, выполняя все советы Бода; и носился с ней — она была ещё очень слаба.

Потеряв пять дней на вынужденную остановку, Ксёндз Матеуш, Тополя и братья Букавецкие, похоронившие сестрицу Зосечку, собрались ехать дальше, увозя бледную, как тень, Терезу. Бод не выходил из голода, предвидения давались ему особенно легко, и он, просмотрев, сколько мог, их дальнейший путь, уверил Константина, что до Новоградка доберутся без приключений:

— Не заезжайте в Якимовичи и Шатиловичи. Воду кипятите, пейте с моим отваром, — предупредил он Тополю. — Дальше пойдут места чистые.

— Спасибо, друже!

— Береги Терезу, это твоя суженая.

— Понял сразу.

— Не торопись, она ещё дитя.

— Обижаешь?!

— Терезе нужен покой и хороший уход надолго, может, на месяц-другой, а может, и до весны.

— Сделаю. Оставлю её у родителей.

— Ну, тогда держись! — произнёс Бод загадочно. А сам подумал, снял с шеи искусно вышитый мешочек-ладанку, в которую Анна зашила листья одолень-травы, веря в их чудодейственную способность отводить беды и охранять человека. Отдал Тополе:

— Не тебе. Надень ладанку Терезе, убеди не снимать, по крайней мере, до рождества. Потом можно будет и без этого. — И ещё раз сказал загадкою:

— Всё, что сделаешь для неё, будет не напрасно, и принесёт хорошие плоды. Только наберись терпения.

Тополя обнял Бода, пожав руку, обещал не забывать.

'А вот это не надо', — подумал Бод, и постарался, чтобы все в маленьком обозе забыли его тотчас же, как только он скроется из виду: их дороги отныне навсегда разошлись и не соединятся вновь.

* * *

Чародей, оседлав Навгуна, поскакал обратно в Речицу.

Он не собирался заезжать в придорожные селения. Конь нёс его по подмёрзшей, прикрытой ранним снегом дороге, мимо лесов, полей и лугов — вдоль берега Березины. В этих местах Березина назначила когда-то свидание гордому великому Днепру, и тот решительно повернул ей навстречу. И отсюда катил свои волны Днепро, приняв в себя, растворив чистую, настоянную на аромате светлых лесов, воду Березины. Боду хотелось заехать туда, где соединялись две реки. Там он когда-то оставил своих питомцев: молодые дубки, заботливо посаженные возле самого устья Березины. В эту сторону, на двадцать с лишним вёрст на полночь от Речицы, Бод не ездил, и будет ли у него повод снова посетить это место, он не знал. Решил навестить свои деревца, поддержать и укрепить их силы.

И ещё.... Было что-то ещё, что подсказало ему свернуть с дороги в сторону реки.

* * *

Бод в своей жизни посадил множество деревьев. Чувствовал: это было его истинное призвание, то, на которое сердце отзывается ликующей радостью. Ему удавалось растить любые саженцы из семян и желудей. Некоторые семена он хранил особым образом с осени до весны в погребце. Ростки проклёвывались у него и в огороде, и во дворе — везде, где лёгкая рука опускала их в землю. Он помогал росткам быстро окрепнуть и пересаживал, выбирая в окрестностях для них наилучшие и особенные места. Деревья, которые Бод посещал чаще других, вытягивались и крепли прямо на глазах, и чародей очень гордился делом своих рук!

Проехав с полверсты в сторону от старого шляха, он спешился, пошёл рядом с конём: колея от крестьянских телег, поворачивая, спускалась вниз по лесистому обрыву к береговой луговине, к богатым сенокосам.

Далеко над лесом кружили в свежем пронзительно-синем небе чёрные вороны, не желая садиться на деревья.

'Неужели?' — нахмурился своим мыслям Бод, следя за зловещим полётом птиц, чуявших падаль. По левую руку от него течение гнало воды Березины вдоль невысокого травянистого берега.

За три года ни один из саженцев не погиб, все дубки окрепли и невиданно подросли. Бод прикоснулся руками к каждому: представил, как скоро взрастут его красавцы, скрепляя корнями песчаный берег. Развернул, держа в поводу, коня. Опять прошёл немного, разминая ноги, затем лихо вскочил в седло и поскакал обратно, радуясь, что и для этих деревьев не ошибся с выбором места! Он прикинул: всё-таки, хоть и не по пути, нужно будет выбраться в окрестности Милограда. Там, он чувствовал, находится ещё одно благое место, и оно осталось не отмечено его молодыми деревьями. Давным-давно это место облюбовали для себя и жили там когда-то древние пращуры, тоже понимавшие силу земли.

Вдруг чуткий Навгун на бегу стал поводить ушами и тихо заржал, осторожно предупреждая хозяина об опасности. Бод вдохнул, расширив ноздри, и почувствовал присутствие дикой неукротимой жажды крови. Волки, бич этих мест, выследили всё-таки его!

Бод ударил в бока коня, заставляя скакать что есть силы. Пригнулся к гриве Навгуна, то и дело хлеща-погоняя особыми словами. Во что бы то ни стало нужно успеть взобраться по склону! Если на равнине его Навгун мог какое-то время соперничать в скорости с волчьей стаей, то, взбираясь вверх по крутой петляющей дороге, станет лёгкой добычей для волков!

За себя чародей не боялся: не раз доводилось встречаться с волками один на один. Но потерять верного Навгуна — нет!

Оглянулся: краем леса в высокой пожухлой траве растянулась цепочкой волчья стая. Впереди бежал вожак. Бод, несмотря на значительное расстояние, отделявшее его от волков, узрел, что вожак, ведущий стаю — невиданных размеров.

'Это он, тот самый!' — с ужасом подумал Бод, чувствуя, как застучал в висках пульс, мысли понеслись — чёткие, быстрые, а тело подобралось, готовясь к самому страшному.

Много лет подряд до Речицы доходили слухи, один ужаснее другого, о стае волков-людоедов: неуловимых, дерзких, державших в страхе всех жителей земель боярина Мирского. Сам князь-боярин устраивал облавы, год за годом повышая и повышая награду тому смельчаку, который забьёт вожака волчьей стаи. Приглашал знаменитых охотников, но волк этот: огромный, матёрый, сам чёрный, и с чёрной пастью, и его подруга — серая волчица — всегда уходили невредимыми. Селяне считали волка оборотнем, а некоторые называли самим чёртом, — и трепетали при одном упоминании о нём!

Люди боялись поодиночке ходить в лес. Волки эти, не соблюдая никаких привычных звериных законов, выскакивали, как злобные тати, и рвали свою жертву!

Что говорить о лесе, — год назад мужики всей округи пошли в облаву после того, как кровожадный вожак утащил со шляха одну из баб богомолок, шедших из дальних краёв в святой Киев!

А теперь страшная стая преследовала одинокого всадника на луговой дороге.

Как только конь подскакал к склону горы, чародей спрыгнул на землю, крутанул поводья вокруг седельной луки, повелительно хлопнул ладонью по боку Навгуна:

— Домой, Навгун, домой! Быстро! — и произнёс слова, облегчавшие лошади бег в гору. Конь жалобно заржал, навсегда прощаясь с хозяином, чуя приближение страшных вестников смерти.

— Домой, Навгун!

Серый жеребец, гонимый ужасом, не в силах противиться власти заклинания, умчался вверх по склону.

На лугу Бода окружила волчья стая. 'Боже мой! — только и успел подумать чародей, — так густо ты рассыпал испытания на пути моём! Дай же мне силы справиться с ними! Спаси и помилуй, господи!' — он понимал, что не оставил себе время, чтобы что-то предпринять.

Бод постился много дней, и теперь волки в замешательстве остановились, окружив человека, от которого почти не исходил тот привычный запах слабой и медлительной плоти, состоящей, как они уже знали, из тонких костей и сладкого мяса. Этот двуногий враг пах иначе, чем-то неуловимым, — похоже, так пахнет древо? Но на нём остался запах конского пота — нет, несомненно, они не ошиблись: это тот, которого можно и должно уничтожить, и немедленно!

Вожак поднял чудовищную свою морду к небу, и завыл, предупреждая всех — зверей и людей — что он, Чёрный Волк, здесь хозяин! Подруга волчица внимательно следила за каждым его движением, и глаза её выдавали нетерпение: 'Чего медлить, мой герой! Только один твой знак — и мы кинемся и разорвём нашу добычу!'

Боду никогда не доводилось видеть такого огромного волка.

Вожак Чёрный имел в длину гораздо больше сажени, не считая хвоста. Тяжёлый широкий лоб над горящими дьявольским блеском кровожадными глазами. Небывало крепкое сложение. Мощные челюсти, острые клыки — смерть каждому, кто попадётся на его пути.

Чародей чувствовал: этот Чёрный — не просто волк!

Зло, проявленное в мир бесплотным, теперь безнаказанно утвердилось на здешних землях, обретя волей случая в теле животного подходящую для себя форму. Исключительная ярость, с которой действовал вожак, упорство, с которым он выслеживал людей, предпочитая эту охоту любой другой, — не оставляли никаких сомнений в его природе. Бод не ведал, что лучше: одержимый человек, или одержимый зверь? В любом случае: судьба поставила их лицом друг к другу, и, значат, ему сейчас сражаться! 'Ты принёс слишком много горя в мир! Мы встретились, и, значит, я должен положить конец этому, или умереть!'

Сколько времени осталось жить? До обидного мало — ровно столько, сколько требуется зверю, чтобы бросить сильное поджарое тело вперёд, на расстояние нескольких саженей.

Бод подумал, что не успеет...

Нет, не успеет...

Стоит отвести ото лба зверя упорный взгляд — и волк прыгнет, и сомкнёт челюсти на его горле!

'Анна!.. Не смей думать о ней, не смей тревожить — это твоя битва, чародей!'

Бод ощутил тошнотворную пустоту внутри — Сущность его, чувствуя приближение конца, собралась в области сердца, готовясь в следующие мгновения покинуть тело. Чародей, собрав всю свою волю, упал на колени, вонзив перед собой двумя руками нож в землю!

'Она даже не узнает, что случилось со мной! ' — И ярость, и отчаяние вскипели в нём!

Страшный вой не знающего поражений зверя разнёсся по округе. Лесистый склон и речные дали пронесли-раскатили его эхом.

Волки опешили. Вожак замер, как громом поражённый! Впервые за много-много зим на его земле воет чужак, — чужак смеет заявить о своём праве?

Бод вскочил — и оборвался волчий вой. Но стая замерла, не смея пошевелиться.

Чародей перекувыркнулся через нож с длинной рукояткой, черневшей крестом на белом снегу. Не касаясь земли, тело его в воздухе сделало полный оборот, и чародей приземлился на все четыре лапы.

И Чёрный увидел пред собой Волка-Чужака, равного ему в силе и свирепости.

Волки замерли: теперь поединок двоих решит судьбу волчьей стаи! Тот, кто казался стае чужаком, на самом деле им не был: чародей выполнил лишь первую частью магического ритуала, позволившего ему Не-Быть-Но-Казаться.

Даже если бы он решился выполнить колдовство до конца (что зарёкся делать!), за недостатком времени он не успел бы воспользоваться новой формой — привыкать к клыкам, когтям и лапам было некогда. И он схватился врукопашную с матёрым волком.

Выхватил нож, воткнутый в землю, и, как только зверь рванулся в стремительном прыжке, целясь вцепиться в горло своей жертве, встретил его мгновенным отчаянным выпадом, изо всех сил глубоко вонзив нож снизу вверх в середину могучей грудины волка. Остриё прошло в вершке от сердца вожака. Чёрный, издав короткий злобный хрип, упал плашмя на нож, оставив чудом увернувшегося чародея безоружным.

Стае в этот момент показалось, что вожаки столкнулись в прыжке, и на чужаке каждая шерстина отливает серебром!

Бод стремительно ударил вскочившего волка крепкой подошвой по чёрной пасти, точно по носу. Удар был такой силы, что Бод не удержался на ногах, упал. Но и вожак опрокинулся на бок, оскалившись, показав рану с торчащей из неё длинной рукояткой ножа. Чародей в момент изловчился, ещё раз попал волку ногой по челюсти, и, рискуя попасть под удар мощных лап, выхватил нож из раны. Кровь забила, окрасила снег. Стая заволновалась, волки подвинулись ближе. Чёрный, одержимый злобой, озверевший от запаха собственной крови, снова вскочил и бросился, ощерив страшные клыки! Но Бод, выставив вперёд локтем левую руку, не желая больше рисковать, ударил наверняка; сильно полоснул зверя острым клинком поперёк шеи.