Школа гейш

Нынешняя служба — игра в кошки-мышки с разведкой Самхана, охрана сегуна, слежка за дайме, пытки и казни бунтовщиков и лазутчиков — сразу показалась господину Кудо понятной и легкой.

— Ненавижу политику! — с отвращением произнес глава службы безопасности.

Ладно, сейчас его задача — найти девочку, если она все же сумела выжить. А для этого очень желательно привлечь помощника. Ловкого малого, умеющего втираться в доверие и никак не связанного с сегуном. Лучше всего, если этот помощник будет обязан Такеши. Или даже связан клятвой...

— Есть у меня кое-кто на примете, — задумчиво протянул господин Кудо и выплеснул воду из чаши.

* * *

— Я еще раз хочу напомнить Его Величеству, с каким риском связано затеянное вами мероприятие.

Когда-то темно-рыжий, а сейчас беловолосый старик поднял голову, чтобы взглянуть на советчика в упор. Под кустистыми бровями полыхнуло зеленое пламя.

— Я помню, Бао, — тяжело ответил он.

— Вы рискуете не только своей жизнью, — словно не замечая недоброго взгляда, продолжал разливаться мужчина в жреческих одеждах. — Благополучие страны...

— Никак не пострадает, — перебил его старик. — У страны есть Тхан и Мин.

На округлом жизнерадостном лице мужчины появилось скорбное выражение. Бросив вороватый взгляд на застывшую по периметру зала стражу, он сделал несколько быстрых шагов, сократив расстояние до дозволенного этикетом минимума.

— Вы понимаете, что это усилие может вас убить, Ваше Величество? — скорбным шепотом вопросил он. — Вы ведь давно не мальчик...

Старик стиснул зубы:

— Понимаю. Приступай!

Словно горсть разноцветного гороха, брошенная небрежной рукой, по залу разбежались младшие жрецы в красно-зеленых одеждах. Застучали, запели барабаны в болезненном заполошном ритме. Расцвел зеленью узор на стене — диковинное древо, вязь тонких ветвей, алые цветы, похожие на сгустки пламени.

Старик прошел вдоль стены, остановился у одной из нижних ветвей. Она не светилась, но едва мерцала в сумерках храма. И цветок на конце ветви — оранжевый, покрытый черными словно прожилки мрамора разводами, тревожно подмигивал, вспыхивал и гас. По полураскрытым лепесткам пробегали колкие искры.

Жрец вскинул две короткие деревянные палки, замер у гигантского, в человеческий рост барабана, похожего на поставленную набок бочку. В руках императора сверкнул фамильный кинжал, вспорол выступающие на дряблых старческих руках вены. Плеснувшая кровь щедро окропила фамильное дерево Аль Самхан.

— Зови! — прокаркал старик, жрец опустил палки, и утробный резонирующий звук заполнил все пространство храма.

'Вернись! — пели барабаны. — Император велит — вернись! Страна ждет — вернись! Голос крови требует — вернись! Поколения предков взывают — вернись! Вернись в мир дольний, вернись к семье, вернись, чтобы вернуть долг! Вернись, чтобы зачать сына! Вернись, чтобы подарить мир!'

Древо полыхало. Яростный алый огонь пробегал по ветвям и стволу, пульсируя в такт биению барабанов. Старик застыл у стены, раскинув руки, словно в попытке обнять стену. Огонь, стекавший с его раскрытых ладоней, расплескивался о стену, питая огненные цветы...

...Демон шел по Дзигоку. Скользил рыже-полосатой тенью по почерневшей источающей жар земле, погружался в полные огненной лавы реки, выныривал и шумно отфыркивался, топорща черные усы. Напрягались и сокращались мощные мышцы под густым мехом. Лениво извивался хвост, похожий на сгусток пламени.

Демон был велик и жуток даже для исконных обитателей этих мест. Ощутившие его безжалостную божественную силу младшие сущности разбегались в панике, лишь почуяв приближение огненно-полосатого кошмара. Недостаточно расторопные становились игрушкой, а после добычей. Он настигал их шутя и порой творил жуткие даже по меркам демонов вещи, прежде чем убить.

Демон не умел считать часы и дни, для него всегда было 'сейчас'. 'Сейчас', наполненное радостью — охотой, развлечениями, насилием, мольбами и криками жертв.

Так прошла вечность, на исходе которой демон почуял рядом равного.

И преисподняя сотряслась от рыка.

Ответное рычание заставило дрожать землю под лапами — равный принял вызов. Вне себя от радости, предвкушая победу над достойным, демон помчался вперед, припадая к сожженной почве. Огненный хвост раздраженно хлестал по ветру.

Он мчался, одержимый жаждой увидеть и убить. И лишь раздраженно дернул ухом, когда пространство вокруг заполнила частая дробь барабанов, когда зазвучал дребезжащий, чуть надтреснутый, но все еще полный силы голос Великого Вожака.

— Вернись! — велел он. — Вернись ко мне, я приказываю!

Демон остановился. Сел на задние лапы. Впереди был чужой, и голос битвы, сила инстинкта звала, требовала сразиться и уничтожить его. Но голос рода был сильнее, он звал вернуться.

По-кошачьи обиженно мяукнув, тигр полоснул лапой воздух перед собой. Бросил полный тоски взгляд за спину и скользнул навстречу другому себе, как рука входит в перчатку...

Джин, задыхаясь, вывалился на пол у подножия фамильного древа Аль Самхан. Обнаженный, как в день рождения, прошедший ад и вернувшийся в дольний мир, он скорчился на полу, глуша крик. Нечеловеческая мука трансформы медленно отступала.

Он открыл глаза и тут же зажмурился снова. После полумрака заброшенного храма залитый светом сотен факелов зал ослепил.

Ху Мэйер... как глупо — поддался на лисьи чары. Перепутал ее с Мией. А что было потом?

Прочее терялось в огненном сладком тумане. Короткими вспышками полные муки крики, звериное наслаждение чужой беспомощностью и болью. Милосердная человеческая память не хранила развлечений демона.

Мия! Он же ничего ей не сделал?!

Ужас от этой мысли подбросил его на месте. Джина затрясло. Непочтительно цепляясь за вытесанные в стене ветви фамильного древа, он поднялся.

Зал был пуст, а само дерево потухло. Странно. Разве его не вызвали домой с помощью ритуала? В зале должно быть полно народа, барабанщики...

— Ваше Высочество! — голос из-за спины заставил его напрячься и обернуться.

Увидев мужчину в жреческой одежде, он заметно расслабился.

— А, это ты, Бао. Рад тебя видеть.

— Слава богам, вы вернулись, — продолжил жрец, словно не услышав приветствия. — Мы призывали вас почти шесть часов, пока вашему отцу не стало плохо. Поспешите к нему, Ваше Высочество. Боюсь, он долго не протянет.

* * *

При виде отца в груди что-то болезненно сжалось.

Бывший несгибаемый правитель империи сейчас выглядел маленьким и слабым. Беспомощным.

Седые, как хлопья пепла, волосы разметались по подушке, подчеркивая пергаментно-желтую кожу. Бинты на худых морщинистых руках, узловатые пальцы в россыпи драгоценных перстней.

В комнате было сумрачно, магические светильники горели в треть силы. Теплая самханская ночь за окном дышала влагой и запахом цветущей сливы.

Джин замер в дверях, ощущая жалость и что-то пугающе похожее на отчаяние. Было невозможно поверить, что сильный как скала, несокрушимый правитель и этот измученный немощный старик — один человек.

Старик в постели шевельнулся, и на Джина уставились полные кипящей тьмы глаза.

Черные, как у простолюдина.

— Вернулся, значит, — прохрипел отец. Закашлялся, потянулся рукой к чаше с водой, раздраженно цыкнув на дернувшегося помочь сына. Обливаясь, отпил несколько глотков и отставил ее трясущимися руками. — Не лезь! Помогать будешь, когда я велю. Пом-мощничек. Ну и где тебя носило?

— Я виноват, — коротко сказал Джин, опускаясь на колени у постели. — Не смог сдержать его.

Старик скривился:

— Третий раз, он же последний. Я больше не смогу справляться с твоей силой, сын. И Тхан не сможет. Ты всегда был сильнее него.

Джин опустил голову, признавая правоту отца.

— Простите... вам не стоило взывать к силе крови.

— Будет еще всякая мелочь указывать мне, что делать! — взъярился старик. И снова закашлялся, прижимая сухую ладонь к бескровным губам.

Когда он убрал руку и вытер пальцы об одеяло, на ткани остались кровавые пятна.

— Я умру, — продолжал он, жестом запрещая Джину позвать медика. — Не спорь, сын! Да, умру. Люди смертны. Даже такие, как мы. Я знал, что этот обряд будет последним. Родители отдают детям все, что могут. Я всегда жалел, что дал тебе слишком мало...

— Не мало, — возразил Джин.

В груди что-то болело и рвалось. Жег невыносимый стыд и почти нестерпимое чувство вины, а под ним зрело болезненное и страшное предчувствие утраты.

— Мало, — упрямо повторил старик. — Не спорь со мной! Ты всегда любил спорить. Упрямец, себе на уме. Тебя ломаешь, а ты не ломаешься. Знаешь, как гордился тобой? — в его голосе зазвучала тоска. — Каким императором ты мог бы стать...

— Тхан будет хорошим императором, — привычно возразил Джин, думая о своем.

Он должен сказать отцу. Прямо сейчас.

— Отец...

Но император снова заговорил, слишком погруженный в мечты о будущем, чтобы услышать тихий голос первенца:

— Я жалею, что не увижу, как спадет проклятье. Когда ты женишься на этой стерве... последнее отродье Риндзинов. Шесть восьмых крови, этого должно хватить... Ясукату ждет неприятный сюрприз, — он засмеялся, а потом закашлялся, брызгая слюной и кровью. — Дай воды.

Джин поспешил исполнить приказ. Он попытался напоить отца, но тот только раздраженно фыркнул, отбирая чашу.

— Это я виноват, — продолжал он, напившись. — Я, и грязная шлюха Риндзин, отродье скорпиона. Пустобрюхая девка. Почему я не казнил ее, когда понял, что она не сможет принести мне ребенка?

Джин вздохнул. Историю своего проклятья он помнил лучше фамильного древа Аль Самхан.

'Твой сын будет демоном, который принесет твоему роду страдание и гибель, — сказала Морико Риндзин, первая жена отца, когда император отослал ее назад, узнав о бесплодии оясимской принцессы. — Если не смешает свою кровь с кровью Риндзин'

Но Джин родился нормальным. Крепким и здоровым, император нарадоваться не мог на наследника. Даже смерть матери — она умерла родами, трудно было списать на проклятье. Отец долго считал слова Морико прощальной гадостью от вздорной бабы.

А потом была инициация, пробудившая родовую магию. Не торжественная, официальная. Она произошла случайно, слишком рано. Детская шалость, Сердце Огня в ладонях...

Половину правого крыла дворца после той шалости пришлось отстраивать заново. В тот день у отца впервые в темно-рыжих волосах появились седые пряди, у Джина огненно-полосатый спутник, а у Самхана новый наследный принц.

— Нет смысла гадать, как могло быть. Все уже случилось так, как случилось. Я такой, какой есть, благодаря проклятью.

Старик одобрительно улыбнулся:

— Упрямец ты, — с тайной гордостью сказал он. — Если вбил себе что-то в голову, никакой силой это не выбьешь. Прямо как я в молодости.

— Отец, послушайте! Я встретил девушку... в Оясиме.

— В твои годы я постоянно встречал девушек.

— Я хочу жениться на ней.

Сказав это, Джин прямо посмотрел в изможденное лицо императора, внутренне готовясь к буре.

И буря грянула.

— Же-е-ени-и-иться? — в черных лишенных магического пламени глазах вспыхнула ослепительная ярость. — Что ты несешь, сын?! Ты должен жениться на Тэруко Ясуката. Зачать ребенка, снять проклятье и стать императором Оясимы.

— Я двадцать пять лет прожил без магии. Думаю, и дальше без нее обойдусь.

Произносить это было нелегко. Но он все обдумал и решил, еще в заброшенном храме в ту ночь, когда поддался зову плоти и перешел черту.

Отказываться от предрешенного будущего было тяжело. Не от власти, нет. Владычество над немирным северо-восточным соседом было мечтой отца, не Джина.

Но отказаться от возможности стать полноценным? Взывать к силе, не страшась утратить себя. Не сдерживать своего демона каждый час, каждую минуту. Встать равным среди всегда презиравших его высокорожденных. Или даже больше, чем равным, Джин знал: сила его такова, что мало кто из самураев осмелится бросить ему вызов.

Но не в магии счастье. Сотни тысяч людей прекрасно живут без нее.

В ту ночь, когда Мия спала рядом, доверчиво положив голову ему на плечо, Джин понял, что любит ее. Что хочет быть с ней. Засыпать и просыпаться вот так, сжимая ее в объятиях. Смотреть, как девушка медленно расцветает, превращаясь в женщину. Увидеть их общих детей и дать им имена. Состариться вместе.

Отец не зря назвал его 'упрямцем'. Он хорошо знал своего внешне послушного отпрыска. И то особое, мягкое, но несгибаемое упорство, с которым Джин умел добиваться своего. Не настаивая прямо, не требуя, очень часто даже не ссорясь. Там, где император шел напролом, оставляя после себя руины и пепелище, его сын умудрялся добиться куда большего, не создавая лишних врагов и не раня чужой гордости.

— Он думает?! — заорал отец, брызгая слюной. — Да ты вообще думать не способен! Тупица, слизняк, похотливый идиот! Начни уже работать головой, а не тем, что болтается между ног...

Джин молча, как всегда, пережидал крики и поток оскорблений. Фамильный темперамент Аль Самхан был известен ему не понаслышке. Дальние потомки бога огня не всегда умели сдержать ярость. В бою это делало их страшными противниками, но вот в быту...

И Джин был бы таким же, если бы не проклятье и годы в монастыре.

И все же слышать оскорбления и упреки в сыновней непочтительности было больно.

Надо дать отцу выкричаться. Людям всегда надо давать возможность выкричаться. Пусть спустит пар, а потом Джин поговорит с ним спокойно и трезво.

Это всегда работает.

Порой Джину казалось, что у каждого человека есть свой неукрощенный демон. Просто не такой опасный и сильный, как достался ему, а потому мало кто пытается познать своего зверя.

— Чурбан отмороженный! — как-то бросил ему в гневе Тхан.

— Будет лучше, если я тоже начну тебя оскорблять? — спросил Джин, улыбаясь хорошо знакомой всему двору мягкой улыбкой. Она всегда появлялась на лице первенца императора во время спора.

Брат смутился и не нашел что ответить.

Нет, Джин вовсе не был бесчувственным. Пожалуй, он знал о своих эмоциях куда больше, чем большинство знакомых ему людей. Знал, когда и сколько давать им воли. И потому никогда не подчинялся им полностью.

Он вообще хорошо знал себя, проклятый сын деспотичного отца. В знании был ключ к спасению. Только будучи хозяином себе, Джин мог контролировать своего демона.

Наверное, он бы гордился своей выдержкой, если бы не понимал, что она — плата за ущербность от рождения. И что считать себя в чем-то лучше других — тоже ловушка. Ловушка гордыни.

— Ты хоть понимаешь, на что пришлось пойти Самхану, чтобы устроить этот брак?! Мы отказались от аннексий и почти отказались от выплат! Твоя помолвка была оплачена кровью и жизнями тысяч самханских солдат! Что ты скажешь их матерям?