Сам Хори оказался за спиной Богомола, с циновкой, сорванной со скамьи и намотанной на левую руку. Кинжал так и остался в ножнах, но старый, высохший до звона шест, которым поднимали и опускали оконные занавеси, неведомо как оказался у него в правой руке. Шест был слегка кривоват, с плохим балансом, но зато длиной в четыре локтя и толщиной в два с половиной пальца. Удивительно, что он не сгорел в кострах караванов.
Минмесу негромко сказал:
— Погодите! Сперва я задую огонь в лампах! Зажмурьте глаза, чтоб скорее привыкнуть к тьме! — и он начал задувать и защипывать пальцами фитили ламп. Это было разумно — ничего более глупого, чем вываливаться из освещенного дома на улицу и придумать было нельзя. Хори со стыдом подумал, что подумать об этом было его делом, а вовсе не писца. И еще он подумал, что после пиршества двигаться проворно и резво будет непросто. Наконец все лампады были потушены. В комнате повисли тьма и легкий страх. Страх резко пах потом диких маджаев, вонью потушенных фитилей и пылью. Неприятно он пах, в общем. Но, тем не менее, все здесь были люди решительные и умеющие держать свой страх в узде.
— Минмесу! Охраняй жреца, смотри за маджаями. Иштек справа, Нехти слева, я в середине. Первым выходит десятник, вторым иду я, Богомол замыкает. На счет три... Раз, два, три!
Откинув тяжелый войлочный полог, они вырвались на улицу. Вопль стих, сменившись какими-то невнятными криками, шлепками и бормотанием. На улице стало ясно, что он доносился из пристройки у дальней стены, той, где разместили маджаек. Она была как бы на отшибе и в темноте, но сейчас, привлеченные шумом, к ней уже прибежали многие солдаты, и у некоторых из них хватило ума захватить факелы, так что пристройка и вход в нее уже были освещены. Никакой прямой угрозы не было видно, и тройка устремилась к месту происшествия. Там уже собралась целая толпа — солдаты, погонщики, человек пятнадцать, не меньше, совершенно закрывая проход. Пройти к мазанке, равно как и увидеть, что там происходит, решительно не было никакой возможности...
...если бы это все происходило в каком-нибудь городишке, а в армии все идет совсем по-другому.
— Эт-то ещё что за гульбище? Всех увидел, опознал и накажу поделом и достойно. Слева от двери, в две шеренги, те, кто с факелами в первую, остальные во вторую — становись! Два шага назад — марш! Смирно! — десятник скомандовал не раздумывая, так, как другой бы почесал место укуса комара. В толпе началось шевеление, превратившее ее в подобие строя, но все же только подобие. Однако вход в пристройку стал виден. Занавеска была сорвана и валялась на земле. Из прохода, гневно крича и жестикулируя, появились две маджайки, внутри плакали дети, и бормотала, успокаивая их, оставшаяся, очевидно, с ними последняя горянка. Нехти, напряженно вслушивающийся в крики женщин, мрачнел лицом, а Иштек вдруг пакостно заулыбался.
— Что случилось? — тихо спросил Хори, но Нехти уже что-то быстро и повелительно, хотя и негромко, говорил маджайкам. Те, видимо, успокаивались, но продолжали еще, видно, не в силах сразу остановиться, ворчать. Наконец, одна из них, поклонившись Нехти, вернулась в дом. Вторая, все еще что-то бормоча, наклонилась, подняла циновку-занавесь и принялась ее пристраивать в проеме. Повернувшись к командиру, десятник сказал:
— Кому-то из солдат сильно захотелось женского общества. Двоим, если быть точным.
— Опять ежики..., — хихикнул сзади Богомол.
— Что? — не понял Хори.
— Опять, как с ежом — ложная тревога, — пояснил Иштек и смачно сплюнул.
Хори хотел бы сделать то же самое, но вот беда — положение не позволяло. Его просто трясло от ярости. Нехти, глянувший было на него мимоходом, поворачиваясь к солдатам, тут же развернулся снова к нему и успокоительно зашептал:
— Да ничего страшного не произошло... Наказание должно быть суровым, но не свирепым...
— Кто? — тихим, почти ласковым голосом спросил Хори, но его услышали все. Гул и галдеж прекратились, словно по волшебству.
— Кто тут эти ежики? — так же спокойно и монотонно повторил юноша. Впрочем, наверное, можно было и не спрашивать — двое расцарапанных и растрепанных солдат безуспешно пытались затеряться в задних рядах. Точнее, один был погонщик ослов, а не солдат. Второй — вожатый собак. Хори, убедившись, что это не его желторотики и не солдаты Нехти, несколько успокоился.
— Наказание будет объявлено и исполнено завтра, ибо не пристало судить и наказывать не под лицом Ра-Атума, дарующего жизнь всему сущему. Сейчас все поворачиваются и идут к себе от места этого, и помоги все боги тому, кто просто посмотрит в эту сторону. Прочь!
Солдаты, переговариваясь тихонько, быстро исчезли, как вода из неплотно сжатой пригоршни.
— У них будет беспокойная ночь, у этих двух, — промолвил Нехти, — они все головы себе сломают, думая, как ты их накажешь. Ожидание наказания хуже самого наказания. Как бы ты их не покарал, они будут бояться большего всю ночь...
Хори невесело улыбнулся, затем, повернувшись, глянул на командирский домик.
— Однако, нам пора вернуться и все уже разъяснить в этом деле, — сказал он.
Хори был зол, страшно зол. В конце концов, он был еще очень молод, и его самого привлекали и манили женщины. Особо большого опыта он не набрался, но навязчивые мысли и желания не отпускали его, горяча кровь и туманя мысли. Он и так-то, увидев старшую маджаек, едва не потерял голову. И почему он должен держать себя в руках, а эти мужчины, намного старше его самого и, наверняка, женатые и намного более опытные — нет? Да как они смеют! И теперь ему придется еще и извиняться за них перед светлоглазой. Он и так себя ощущал рядом с ней как на иголках, ее взгляд почему-то был одновременно и серьезным, и насмешливым... Она словно читала все его мысли, и от того кровь приливала к щекам и еще кое-куда... Словно мало было и той тайной власти женщины, что она уже и так заполучила, так она сейчас намотает на свои пальцы и другие ниточки, которыми привяжет, подчинит его. Что за нелепое, недостойное и невыносимое положение!
С того мгновения, как раздался вопль в ночи, прошло не более десяти минут. Но в домике все как-то неуловимо поменялось. Светильники вновь горели, и вокруг них бились в воздухе и трещали крыльями ночные насекомые — занавеси на окнах откинули, чтобы проветрить, и мотыльков налетело много. Правда, запах никуда пока не делся, хотя и ослаб — но он уже не казался таким тревожным. Но главное — напряжение, между писцом и светлоглазой маджайкой исчезло. Жрец тоже казался довольным. Хори запоздало подумал, что поторопился и не оставил ни одних надежных ушей. Теперь он много дал бы, чтобы узнать — какой разговор здесь случился в те недолгие минуты, что его не было. А то, что разговор был — он не сомневался. Сидящие в комнате видели все происходившее у мазанки маджаев и, очевидно, поняли, что тревога оказалась ложной и ничего страшного не произошло. Но, в отличие от Хори и Нехти (ну, и Иштека-Богомола), им не надо было строить солдат и наводить порядок, так что у них было время поговорить. Был, был разговор! Причем, кажется, он порадовал всех в нем участвовавших. Даже старый вздорный жрец, так же, как и Хори, не совсем понявший причины противостояния маджайки и соглядатая (а уже понятно, что в первую очередь Минмесу был именно глазами и ушами, правда, понять бы еще — чьими) напоминал кота, которому удалось утащить из кухни тушку гуся. О, как же хотелось узнать, о чем тут говорили! Та же мысль, по-видимому, посетила и Нехти, вошедшего за командиром и внимательно оглядевшего всю компанию. Только он не стал идти окольными путями и в лоб спросил:
— Судя по лицам, тут уже обсудили что-то значимое. Хотелось бы мне знать — о чем здесь говорилось. Просто чтобы не возвращаться к этому. Все выглядят так, будто сказанное возрадовало сердца всех. Мы тоже хотели бы порадоваться и увеселиться.
Минмесу чуть дрогнул лицом — не понравилось. Только вот что — вопрос или то, кто и как его задал? Он посмотрел на молодого офицера, словно спрашивая — отвечать или нет? Юноша для важности выдержал паузу, затем слегка поклонился в сторону маджайки, стараясь выглядеть бесстрастным, и сказал:
— Я должен принести тебе извинения, достойная госпожа, ибо и шум этот, и тревога наша вызвана всего лишь недостойным поведением недостойных солдат. Они пытались пробраться к твоим спутницам. Те впрочем, себя не дали в обиду, но это не умаляет ни моей вины, ни прегрешений дерзких тех. Они, впрочем, будут достойно наказаны, и ты и спутницы твои увидят это своими глазами.
Видно было, что старшая маджайка старается выглядеть серьезной, но и видно было, что в глазах ее мечутся демонята веселья. То ли она не придавала этой глупой истории значения, то ли не сомневалась в способности своих спутниц постоять за себя... А может, она над ним смеется? Не давая себе вспыхнуть и разозлиться, Хори вновь обратил свой взор к писцу:
— Теперь, когда приличия соблюдены как должно, я тоже хотел бы спросить тебя, достопочтенный господин, как и мой десятник. Нет ли того, что стоило бы услышать и нам? Я ясно вижу мир и покой там, где совсем недавно были неприятие и тревога. Меня радует это, но я хотел бы понимать причины и первого, и второго.
— Возможно, госпожа начнет? Недоверие выразила она, верно, стоит объяснить его причины...
Старшая пяти кланов кивнула, соглашаясь. Скорее даже, не кивнула, а медленно опустила веки:
— Тогда я просто продолжу свой рассказ, — сказала она, — с того места, где остановилась. С купца. Ибо из рассказа этого станет понятна причина моей осторожности, и в первую очередь — в отношении достопочтенного господина. А далее он расскажет свою историю, из которой будет понятно, почему эта осторожность ушла.
И от военных вождей кланов, и от колдунов и чародеев, и главное — от старших родов дошли вести о вопросах купца. Он не понял поначалу, что женщины у нас имеют другие права и другую власть, не так, как у вас в сырых нижних землях. Поэтому и не понял сначала, что круг старших пяти кланов обеспокоился и начал приглядывать за ним. Вопросы о лишенных души и сами запретны, но когда он стал пытаться разузнать с помощью лести, подарков и вина о том, каким колдовством можно обуздать потерявшего душу... Великая мать прокляла все, связанное с поеданием людей и с сотворением злого колдовства по отъему души у живого. А лишь отняв душу, можно сделать живого потерявшимся. Были раньше на равнинах колдуны, что умели делать такое, и потом могли управлять бездушными тварями. Но бездушного надо кормить, ибо он вечно голоден. А самое желанное для него — человеческая плоть, и трудно даже сильнейшим колдунам, умеющим обращаться в зверей, держать их в узде, чтоб он не набросился на своего хозяина или других людей. Если он убьет кого-нибудь из живых, то тот восстанет и сам после смерти не обретет загробного покоя, а сам станет бездушным. Но даже если уже созданный Потерявшийся не съест или убьет, а только ранит — укусит или просто поцарапает — другого человека, то тот сам неизбежно станет таким же, и не удержать будет уже этого проклятья, если не перебить их всех, бездушных тех. А убить их тяжело — они не боятся стрел и копий, и даже пробитый насквозь тяжелым копьем марьяну, Проклятый будет убивать и пожирать. Лишь раздробив или отделив голову можно убить Проклятого. И еще одно — если Потерявший Душу вкусит плоти человека — он становится сильней и быстрей. И поднявшему из загробия колдуну все трудней смирять его.
Узнав, что его так интересует, Круг Старших не мешкал. И купец, и караван перестали для нас существовать. Нет, никто и пальцем их не тронул. Их не замечали. С ними не говорили. У них ничего не покупали и им ничего не продавали. И им отказали в воде и крове. Купец все понял правильно и исчез на следующий день. Ему вернули все дары и дали воды на дорогу. Его путь до ближайшего колодца проследили, и предупредили соседние кланы. Везде его ждало молчание и неприятие. Другой бы понял все и смирился. Но этот купец был не таков, нет, не таков! Уж не знаю, где и кто рассказал ему... А может, он и сам догадался из обмолвки тут, двух-трех слов там... Он был умен, купец тот. Казалось, его караван уходит к нижним землям, и мы перестали следить за ним. 'Мы' — это не народ колодцев Ибхит, а все племена Земли Первопришедших. Ты не знал, молодой вождь, что наш край так называется? Боги вместе с Гором и Сетом не сразу пришли к вам и в ваши земли. Из своих мест они сперва прибыли на острова блаженных, и потом — к нам и в Пунт. К вам же они прибыли позже, но навсегда, завоевав и подчинив и местных людей, и богов.
Весть о караване передавали от колодца к колодцу, от оазиса к оазису, от клана к клану. Но понемногу, как волна от камешка, брошенного в колодец, внимание слабело. И вот, когда до Хапи оставался только переход, следить за ними перестали. Но до Короско или Кубана он так и не дошел... Они свернули. Но куда — мы узнали намного позже.
Вороны наша родня, и говорим мы почти на одном языке, но ты знаешь, верно — никто не враждует ожесточенней, чем родичи. Наша вражда началась еще до тех пор, как Гор и его Идущие следом ступили на землю эту. Когда-то мы были одним народом. Уже не скажешь, с чего началось наше разделение. Но скажу лишь, что они глухи к заветам Великой Матери. И до сих пор, говорят, самая сильная волшба их колдунов связана с человеческими жертвами и даже, говорят, с поеданием плоти себе подобных, что вызывает только отвращение и ужас. Но и для них, колдунов этих Вороньих, такая волшба запретна. Поэтому, упустив караван купца так близко от нижних земель, мы не обеспокоились. И лишь слегка встревожились, когда узнали, что вновь купец появился в землях Воронов. Но гонцов к нашим врагам мы все равно послали — не такое это дело, чтоб молчать, даже с недругом.
И у Воронов ждал купца неласковый прием. Но за то время, пока гонцы добрались до Вороньих земель и оповестили вождей и старших круга, он уже, наверное, успел найти того, кто был ему нужен. Но то ли он не успел окончательно убедить того колдуна, то ли не смог дать тому, что хотел он. Ведь просто так подобные секреты не раскрывают. В тот раз не достиг он цели своей, купец тот. Но, видно, договорились они уже о многом. Как псы, прежде всего обнюхивают друг друга под хвостами и уж потом решают, драться ли им или сбиться в стаю, так и эти презренные, подобно псам во всей мерзости их обнюхались и сбиться в стаю решили, но не успели. Из земель Воронов их тоже выслали, но уже сопровождали до самого Кубана. Но псы уже снюхались, и зря мы решили, что беда прошла стороной. Видно, они оговорили, где и как пройдут их новые встречи. До волнений в ваших землях уже доходили до нас вести о разном... Скорее всего, были встречи у этих проклятых, и не раз, и число тех встреч росло. Ибо, прямо перед бунтом из земель Воронов пропали два колдуна со своими учениками и слугами. В пламени бунта и после него и Воронам, и нам невозможно было проследить их следы — сначала в смуте и неразберихах, затем — вы сами знаете, каково было бы маджаям выспрашивать что-либо в крепостях ваших. Но знаем мы, что они встречались не раз не только с купцом, но и с какими-то большими людьми из главных земель ваших. Говорят, был какой-то большой жрец и какой-то важный чиновник. И появились они позже, уже в разгар бунта. Да и бунт будто бы не без их помощи подстроен. Но главной их целью было научиться запретному колдовству. И вывезти бездушных в Та-Кем. Бунт лишь прятал следы.
