Из Терний

С виду он всем походил на другие залы дворца, где Ксар побывал сегодня ночью. Посередине, окружённый подушками, стоял низкий столик с остатками позднего ужина; вдоль стен хранили ещё, должно быть, тепло тел пуховые перины. Мальчик спрятался в углу у единственного окна, за массивной статуей льва Каракса, Заступника Богов. Мальчику недавно исполнилось десять, но он был маленьким, хрупким, и полностью уместился в тесный угол. Ксар прошёл в глубь комнаты и встал напротив него, но тот, в своём синем камзоле и златотканых шароварах, с коротко обстриженными тёмными волосами, всё прятал лицо в ладонях, будто темнота в его собственных глазах могла его спасти. Ксар ждал в тишине, лишь из раны мерно капала на пол кровь. Наконец мальчик смирился с безысходностью и обернулся — испуганный, осунувшийся, переживший за эту ночь больше, чем за всю предыдущую жизнь. На его глазах Ксар достал из ножен кинжал, увидел, что на нём до сих пор была кровь, и вытер клинок об одежду, а затем припал перед замершим в ужасе ребёнком на одно колено, опустил голову и двумя руками протянул оружие новому государю.

Сны стали темнее. Страшнее. Кровавее. В последнее время Терилун всё больше любила ночи без сновидений — чёрные, уютные, мгновенные: лишь закрыл глаза — и снова уже пора вставать, а со вчерашнего дня кажется, что вечность прошла. Такое же чувство, как в мире Джури, мире, оказавшемся сном. Тогда в последний раз вкусила она этой блаженной черноты, в которой хотелось нежиться ещё и ещё. Теперь же каждая ночь была либо новым блужданием во мраке, нечётким, беспокойным, жестоким, либо отражением старых, сплетающихся в тугой узел воспоминаний. Лас однажды обмолвился, что всё дело в Цвете, с которым соприкасаешься в жизни, — во сне он глубже проникает в душу, светит ярче. А сам Цвет зависит от людей, событий, и не только — от прошлого, настоящего и будущего вокруг. Поэтому в Степи сны были ясные, умытые, временами бурные и хищные, но чаще — почти пустые. На Утёсе они зеркально отражали "явь" — Терилун, лежащую в заброшенной избушке посреди Терний, без воды и еды. А после Утёса, после того самого чужого, кровавого сна, с которого начался Утёс, всё становилось только тяжелее, мрачнее. "Мы всё ближе к Ламино", — многозначительно ответил Лас на немой вопрос. Ламино, тот самый "проклятый город", который так ненавидела Джури, где её и её народ едва не уничтожили весь за одну ночь.

Но это конечно, был не первый вопрос, который Терилун задала после пробуждения. На первый вместо ответа Лас повернулся к идущей рядом девочке и взмахнул рукой, целясь ей в лоб. Сама толком не поняв, что произошло, она отклонилась назад, влево — и мощным прыжком ушла от удара второй ладонью. Лас поправил сбившиеся на локти рукава и как ни в чём ни бывало двинулся дальше.

— Ты теперь умеешь видеть глазами других. Как Лия. Но её дар управлять людьми отнимает у неё собственную жизнь, так, как никому не пожелаешь. Тебе же вполне достаточно наблюдать. Ты оказываешься в теле другого человека и начинаешь чувствовать мир, как он, запоминаешь его движения. Ты учишься. Но потом возвращаешься обратно и не можешь повторить выученное — твоё тело было другим, слабым, неприспособленным. Раньше. Вспомни, что ты сделала сразу, когда проснулась. Ты теперь можешь многое из того, что умели при жизни Джури, Алани и Умалэй. Не всё, но многое.

Терилун почему-то сразу вспомнила другое: тройку воинов-степняков, идущих перед Лией, прикрывая и дополняя друг друга одной отлаженной машиной смерти. Вот кто достаточно поучился у шенаи, без сомнения.

— Но почему... почему так?.. во сне...

— Настоящие шенаи сейчас... редки. А их боевые навыки труднозаменимы. Ты встретишь живых шенаи в Ламино — но они в день Предательства были детьми, а потом их некому было обучить. Кое-что из того, что умеешь теперь ты, им неизвестно. А ещё — это был не совсем сон.

"Что случилось?", "Почему?", "Зачем?", "Чего ты хочешь?". Спустя больше месяца в дороге, когда спрашивать всё это стало почти невмоготу, Лас внезапно без лишних вопросов рассказывал, досказывал всё сам. Нет, он не ожидал, что Терилун будет сражаться за него на войне. Её главные таланты — чувство цвета и способность быстрее, чем другие, учиться новому. Возможно, учить других. И эти её навыки Лас хочет развить, пока собирает свой собственный отряд против Тёмного Прохожего. План путешествия же был таким: сначала заручиться поддержкой шенаи и листартов, а также воинов из Шайи и Эль-Тэйра, которые специально для этого прибыли в Ламино. Затем вернуться в Суо и в городе Касталлари встретиться с наёмниками из западных земель, к которым Лас послал гонца из Ниссы. Не так далеко от города была деревня ликка, которых тоже можно было попытаться привлечь на свою сторону.

— Тех самых ликка? Ткачей?..

— Я уже объяснял разницу. Ткачи — организация ликка, рассеянная по всему Протяжённому царству и за его пределами. У них свои интересы. А в той деревне ликка больше. И они сговорчивей. Возможно. Непросто найти в Суо умелых воинов, которые уже не были бы в армии Царства. Придётся рассмотреть все варианты, даже наименее удобные... и наименее вероятные.

— Но что с самой армией? Разве она не затем, чтобы защищать Царство от врагов? О чём думает Высочайший?

— Высочайший... Высочайший, кажется, недостаточно мне верит. Не верит, что война близко. И я не знаю, поверил бы сам на его месте. Но когда он увидит всё своими глазами, может быть поздно. Для нас — точно.

Терилун не стала уточнять, почему. Вообще, казалось, чем чаще получалось, что Лас что-то недоговаривает или скрывает, тем меньше хотелось задавать вопросы и, вообще, говорить с ним о чём-либо. Будто пытаясь уравновесить ситуацию, Лас начинал разговор сам, сам рассказывал о своих планах и разъяснял непонятное. И так продолжалось уже несколько дней, Терилун не знала точно, сколько: после маленькой вечности в мире Джури она как будто заново училась вести счёт времени. Единственные ориентиры: солнце становилось жарче, горячие ветра — сильнее, а каждую ночь грязно-багровый клубок снов напоминал, что Ламино всё ближе.

И однажды утром, когда на горизонте, за превратившимися почти в бугристую равнину холмами замаячили стены города, Терилун почувствовала какое-то странное облегчение. Может, потому, что показавшееся вечностью путешествие через Степь, каким бы мрачным ни виделся пункт его назначения, подошло к концу. А может... люди. Терилун замечала их и раньше — вереницы чёрных точек вдалеке, пеших, конных, с медлительными горбами запряжённых лошадьми и волами повозок. Чем ближе к городу, тем больше становилось их, разноцветных и разнообразных, идущих днём и ночью к стенам и от стен. Большая часть шла по правую руку, где пролегал главный тракт между вольными городами и Суо. Слева же, не более чёткий, чем мираж крепостных стен на горизонте, виднелся растянувшийся вдоль реки порт — тот самый, о котором говорил Лас, куда приходили на плотах из всех уголков Царства разнообразные товары, — в обратную сторону купцы шли уже по суше. В очередной раз на время забыв все сомнения и обиды, Терилун принялась расспрашивать Ласа о ближайших к ним путникам, и тот, тоже как ни в чём не бывало, рассказывал. Статный, невероятно высокий воин в белом и с закрывающей нижнюю часть лица шёлковым платком — кел-квэнт из Шайи, член касты аристократов-воителей, мастер двух клинков, с лошадью на поводу, верхом на которой, укутанная с головы до ног, сидела одна из многих его жён. Ватага полуодетых, дочерна загоревших дикарей на запряжённой буйволом разбитой телеге — охотники из муру'инов, возможно, далёкие предки шенаи, везут на продажу добытые шкуры лесных зверей и крокодилов ("Кого?.." — переспросила Терилун, и Лас впервые замешался, пытаясь объяснить). Два дряхлых старца с хитро накрученными на голову заместо шапок кусками ткани, на осликах и в сопровождении десятка солдат в красной с коричневым форме, — по всей видимости, старейшины ближайших деревень, идут на поклон к здешнему правителю — великому калиору. Не было, кажется, такой вещи, о которой Лас бы ничего не знал, — и Терилун казалось, что даже об уже рассказанном он знает много, много больше, но не говорит. Так или иначе, когда они подошли к окраинам города, девочка сбилась записывать названия и подробности, а её самодельная карта Суо и окрестностей превратилась в одну большую каракуль, в которой сложно было что-либо разобрать. Пригородные трущобы, сколько недель на восток или на запад ни иди, во всех больших городах были почти одинаковыми, и Терилун не обращала на них особенного внимания, вглядываясь вместо этого вдаль, где уже внушительно возвышался на холме "настоящий" Ламино. Все люди стекались туда, все взгляды, и весь Цвет в округе вихрился неистово, ещё больше сгущаясь впереди. Уже сейчас Терилун чувствовала, как проходят сквозь её тело потоки, такие бурные, непредсказуемые, сотканные из тысячи оттенков и никак не смешивающиеся в один. Страшно было подумать, что там дальше, внутри.

Ещё пара сотен шагов — и Ламино был как на ладони. С виду он напоминал пышный, круглый пирог с тремя начинками. Крепостная стена окружала огромный холм целиком, и за ней тянулся толстый обод невысоких домов и кривых улиц. Внутри него, выше, над частоколом крыш виднелись правильные, квадратные или круглые строения, похожие на стройный ряд богатых домов или храмов. Наконец, на самой вершине росло просто невообразимое нагромождение шпилей, башен и куполов — сложно было рассмотреть снизу, но Терилун и так чувствовала, что другого такого не сыщешь на всём белом свете.

— Нам немного осталось. Мы разместимся на постоялом дворе в Квартале Мечей — вон в той, средней полоске. И можно будет отдохнуть. С тобой всё в порядке?

Лас будто специально всколыхнул закипающую внутри массу, о которой Терилун старалась не думать, десять раз опостылевшую тошноту, вместе с беспокойством подступающую к горлу.

— Я... я ничего. Слишком много людей... сразу. Так много Цвета.

Сам воздух вокруг, казалось, потяжелел. Терилун теперь будто несла в гору неподъёмную бочку, которую никак нельзя было расплескать, с каждым шагом — бульк — она всё больше наполнялась, и наполнялась, и грозила залить всю улицу вязким, опасным непонятно чем. До ворот — высоченных, с тяжёлыми дубовыми створками в три человеческих роста — оставалось всего ничего... но что толку! Как будто за ними будет легче. А если... а если будет?. Терилун понимала, что это не очень-то умно звучит, но других вариантов не было, и так хотелось скинуть наконец этот груз, непонятно, откуда взявшийся, гнетущий, ядовитый! Только не расплескать. Терилун не понимала даже толком, что это может значить, "расплескать", но почему-то казалось: расплещешь — будет что-то очень-очень страшное. И потому шагала всё быстрее, обогнав Ласа, расталкивая прохожих, ничего не замечая по сторонам, — только вперёд, ещё немного, а там вдруг станет легче... вдруг?.. Чёрный туннель ворот скользнул над головой крылами исполинской птицы, а из-под них вырвалось на свободу ясное небо Ламино. Такое же, как и везде. Терилун замерла в ожидании, и людское море потекло мимо, с площади перед воротами расползаясь по тонким сосудам окрестных улиц. Ничего не менялось. Тяжесть лишь громче плескалась, стучала внутри. Терилун опустила голову, напряжённо, осторожно дышала, тщетно пытаясь унять сердце. Что же, что же, что же...

— Что раскорячилась тут, прошмандовка? Мочалом шевели!

Терилун почувствовала резкий толчок в грудь, и помятая массивная бабка с тяжёлым мешком за плечами протиснулась мимо. Взгляд скользнул дальше, по сторонам, недоумённый — девочка вдруг увидела, что стоит среди людей. Не страшной немой толпы, не яростного потока цвета, а живых людей — добрых и злых, старых и малых, таких же, как везде. И никаких между ними с ней различий. Никаких преград. Терилун подняла глаза, обернулась — и поняла, что уже не своими глазами смотрит, а той самой старухи. Подслеповатые, с наросшим над левым глазом полукруглым бельмом — но как интересно было со стороны видеть себя, тоненькую, запылённую, замершую в людской толчее, видеть площадь, спешащий кто куда люд, уличных зазывал у лавки с тканями... всё то же самое, но другое, по-другому, с подрагиванием в больных ногах, старческим хриплым дыханием, ломотой в натруженной спине, от которой хотелось выть в голос, а ещё лучше — заткнуть всех этих галдёжников на улице, а особливо того горлопана близ лавки, будь она неладна... Так необычно, невероятно, интересно... Но Терилун — а она, глядя теперь на мир с другой точки, всё равно осталась Терилун — не могла усидеть на месте. Изнутри переполняло теперь что-то искристое, жгучее, тоже неудержимое — но его теперь и не хотелось удерживать, лишь лететь вперёд, словно большими глотками воды из ручья утоляя эту жажду. Поэтому, едва взгляд старухи скользнул по "этому горлопану", Терилун тут же скакнула к нему, с размаху врезалась в его Цвет, однотонный, отрешённый, хаотичными тонкими лентами разбрасывающий по округе — "Хээлдэн метелзе-е!" — выкрики на неизвестном языке. Пусть жара, и горло осипло, и не заходит почти никто, — всё равно, как здорово кричать на всю площадь, и все теперь о нас знают. Терилун не читала мысли — всё новое, что приходило, было в форме резких, рубленых, цветных мазков, эмоций, рваных образов — и всё это в страшно запутанной, но отчего-то кажущейся совершенно закономерной и правильной куче. Терилун не могла никак повлиять на то, что сейчас делал или будет делать зазывала, но чувствовала всё вместе с ним — и когда он задрал голову, набирая побольше воздуха для очередного крика, девочка ощутила, как приятно, туго наполняется её собственная грудь. Вместе с грому подобным звуком голоса Терилун прыгнула дальше, к случайному прохожему, от него — к следующему, а от того — ещё дальше, и выше, к женщине, развешивающей бельё на карнизе с видом на весь нижний Квартал Горшков. Хлопанье мокрой простыни, взгляд вниз — и девочка оказалась в... о-о-о, в ком-то большом и быстром, с оглушительным топотом бегущем вперёд и с ходу перепрыгивающем деревянные барьеры. Какой же огромный, как же далеко земля, как много сил в руках, в ногах, в горящей от бега голове! Слева и справа мчались другие такие же — длинноволосые гиганты в холстяных рубашках, пёрышками перелетающие через преграды. В конце полосы препятствий, скрестив руки на груди, стоял в ожидании ещё один великан, с пепельной гривой волос и седой бородой. Терилун легко вошла в его глаза и в тот же миг увидела всё с изнанки: нестройную линию бегущих воинов — тех самых листартов, без сомнения, — и глинобитные стены, ограждающие тренировочную площадку. Ох уж эти юнцы, всё хуже и хуже с каждым годом, где же она, настоящая порода... Вот тренер повернул голову на шум — и через решетчатую калитку в стене Терилун вылетела прочь, к скачущему во весь опор мимо гонцу. Впервые верхом, и сразу в галоп, ух! Бешеная тряска, пыль, ветер, прыгающая в глазах дорога, тревожные лица шарахающихся во все стороны прохожих... Так и хотелось не своими пальцами вцепиться в поводья, не своими коленями обхватить лоснящиеся от пота конские бока. Неважно, куда торопиться и зачем — Терилун была словно в красочном сне, а все эти люди, печалящиеся, радующиеся, куда-то спешащие, все они, казалось, её не замечали. Едва гостья слегка пообвыклась в седле и уже не боялась, что её (нет, не её — но разницы никакой) в любой момент швырнёт головой об землю, как очередной взгляд понёс ещё дальше, быстрее, взмывая в небеса, и... Что это ещё за летящий человек? Терилун будто обухом по затылку ударили: на смену чувству мужского, женского, старческого тела пришёл спутанный, напряжённый комок, а внизу плыл то невероятно чёткий, то тошнотворно смазанный пейзаж. Лишь только когда ястреб качнул крылом, замедляясь, и пошёл по кругу вниз, Терилун поняла, где оказалась, и почему так странно чувствовались руки и ноги — их, по большому счёту, и не было. Кто вообще мог подумать, что можно таким образом вселиться в птицу?.. Терилун ещё осторожно пробовала его цвет — густой, плотно лежащий вокруг тела, как у большинства животных, но то и дело вместе с взглядом хищно выстреливающий острыми пиками наружу. Ястреб тем временем снизился до самого большого купола дворца на вершине, который Терилун прежде видела лишь издали, облетел кругом и юркнул в окно соседнего здания. Перед глазами замелькали развешанные под потолком разноцветные ткани — фиолетовая, оранжевая, тёмно-зелёная... Терилун снова захотелось вцепиться пальцами в удила, хотя ни удил, ни пальцев у неё не было. Но ястреб, как и конный гонец, похоже, знал, что делает: каждый миг меняя направление, скользил он из одного дворцового покоя в другой, а люди внизу даже не отрывались от многих своих занятий, чтобы взглянуть на пролетающего над головой хищника. Терилун же, освоившись в теплом, равнодушном ко всему окружающему мирке ястреба, поняла вдруг, что в мгновения полёта может прикасаться к другим, человеческим облакам Цвета, проносящимся внизу. Вернее, это они касались её — более обширные, многогранные и беспокойные, чем плотное пятнышко вокруг тельца пернатого. Сначала Терилун почувствовала, как кто-то перебирает пальцами струны — как на лергаме, западной лютне, но натянутые в великом множестве на треугольной резного дереве раме. Девочка не услышала музыки — лишь отголосок касания пальцев, нежный, будто успокаивающий, — и тут же вспомнила подаренный Саем ко, такой же треугольный и почти беззвучный, но нежный под пальцами. Но каким бы вязким ни стало в тот миг время, ястребиные крылья несли дальше, к другим покоям и другим рукам. Эти, умащённые ароматным маслом, умелые, мягкие, как глина, и упругие, как плёнка лисса. В тот миг, когда над головой заточенным комком перьев мелькнул ястреб, эти руки опустились на горячую, ожидающую касаний, спину, такую мягкую, податливую, привычную к жаркой расслабленной неге. Лишь только всё началось, спина дрогнула в сладкой истоме, руки же, равнодушные, скользили умело, стремительно, в этом находя свою гармонию. Какую-то секунду Терилун была и спиной, и руками одновременное, неземной искрой единства меж двумя волнами Цвета. Затем же и этому пришёл конец: ястреб пролетел над головами россыпи людей, говорящих, пьющих, спящих, и вспорхнул на жердь в дальней комнате, успокоено закрыл плёнкой глаза — дома. Но Терилун, кажется, теперь не могло остановить даже это. В одном мучительном, удушливом порыве, без воздуха, без чувств, на одних волнах цвета прыгнула она дальше, прочь от дворца, назад в гущу людей. Сначала глазами старого погонщика мулов она увидела кривого торговца, продающего мешками зерно; потом, через единственный глаз того же торговца, — как тот умелым жестом сбрасывает сквозь пальцы монету, обсчитывая покупателя; потом — усталый взгляд дозорного на сторожевой башне, на которого, должно быть, невольно оглянулся мошенник. Терилун и хотела бы замедлиться, но не могла: будто тёрлась о воздух, раскаляя добела всё, что осталось внутри после всех путешествий, плотный, светлый шар, который всё нагревался и летел лишь быстрей. Водовоз, солдат, ребёнок, уличная женщина — какое-то время была ещё разница, но всё скорее, скорее вращалось колесо, и девочке лишь какую-то малость удавалось захватить из каждого, прежде чем поток вырывал её и нёс дальше. Самые первые, поверхностные эмоции, обрывок взгляда во внешний мир — и всё. А потом не стало и их. Образы и лица сливались, цвета смешивались в чудовищный водоворот, какого Терилун не видела ни во всепроникающем многоголосьи Кристы, ни в тёмном безумии Тира. Просто слишком много — миллионы огней, зовущих со всех сторон, сбивающих с толку, шепчущих: мало, слишком мало, нужно быстрей, быстрей, быстрей...