Из Терний

<img src=qjgaa3mmciu.jpg>

<img src=8qmzfgmcbim.jpg>

Пролог

Этот белый туман, что вознёсся над миром до самого священного неба — хищный, безрассудный. Словно шаткая стена лилий, тянется он до горизонта — тоже часть Основы, бесконечно мудрой и безгранично жестокой, но иная часть: ещё суровей, ещё ненасытней. Глядя в этот туман, можно увидеть многое, так говорят. То, что было, то, что есть, но скрыто от глаз, — а порой и то, что только может быть. Но сейчас над кромкой тумана парила сухая тишина, острая, как кончик ястребиного крыла, взрезающий ветер. Первое, что показалось из него посреди этой забытой богами пустоты — нос огромного корабля, одетый в металл корпус из дубовых досок, килем рассекающий воздух под собой, а сверху увенчанный широкой палубой. Десять шагов, двадцать, тридцать — так в кажущейся невероятной тишине выплывал из тумана небесный исполин, и не было видно ему конца. Только затем, как будто нехотя, начали долетать звуки. Хлопки взрывов, глухая россыпь выстрелов, вторящий им лязг металла о металл и, аккомпанементом к древнему, как мир, оркестру войны — крики ярости, боли, триумфа, отчаяния и страха, все слитые в один величественный и страшный гул. Корабль подплыл ближе — и у его левого борта, уцепившийся верёвками, цепями, крюками, стал виден другой: Щже, агрессивнее, выточенный из гладкого морёного ореха вместо тяжёлого дуба — один мифический гигант бросил вызов другому.

Борта обоих суден усыпали люди — живые, мёртвые, раненые, сражающиеся, перебирающиеся с одного корабля на другой. Вот кел-квэнт из Шайи взмахнул одним из двух своих клинков — и гордосский разбойник, проворный, но слишком уверившийся в своих силах, отпустил абордажный трос и полетел вниз, в объятья алчного тумана. Рядом с ним небоходец из Томес-Гардаса схватился за грудь и упал, сражённый болтом корабельного самострела. По палубам летала дробь, то и дело разрывались бомбы и рокотали кремневые ружья. Сама Основа не могла бы сказать сейчас, кто из них защищается, а кто нападает. Под грохот орудий и лязг клинков вершилось то, что под этим священным небом было всегда, и мрачно вторило снизу белое небытие. Над полем боя, точно стервятники будущих могил, кружили лёгкие машины с крыльями из дерева и кож — бесстрашные небоходцы скользили, ловя ветер, и сбрасывали на головы врагов склянки живого огня.

Посреди хаоса, волной захлестнувшего дубовый исполин, меж людей скользила одинокая фигурка. Человек не рвался в атаку и не спасался бегством — просто бежал по палубе, с носа на корму, и широкие расшитые его одежды цвета речного жемчуга колыхались в такт ветру войны. Увлечённые пылом сражения, окружающие не замечали, и он бежал дальше, наклонив голову с опустошённой решимостью воина в глазах: этот день — сегодня. Сегодня всё решится.

Иная фигура стояла в этот миг на корме другого корабля. Величественный, угрожающий чёрный силуэт в плаще, будто сотканном из невесомых лохмотьев тьмы, замер на палубе у дальнего от битвы борта. Также никем не замеченный, он словно стоял вдали от общего безумия; что крылось сейчас в его устремлённом в туман взгляде, не знал никто.

А воин в жемчужных одеждах всё бежал вперёд. Пал, убитый осколком метательной бомбы, грозный кел-квэнт. Четверо лучников разом канули в пропасть, когда ядро из корабельной пушки превратило борт чёрного судна в вихрь жалящих щепок. Воины погибали, но запал войны не иссякал: всё новые заступали на место убитых, принимая на себя удары новых врагов.

Лишь добежав до дальнего края судна, воин повернул направо, в гущу сражения у бортов. С его стороны один небоходец, уже раненый, из последних сил отбивал своей саблей кинжальные выпады коварного фирраха; второй небесный матрос заряжал неповоротливую аркебузу. С пояса белого воина свисали украшенные ножны тонкого меча, но он за всё это время ни разу не обнажил клинок. Подойдя к борту, рассчитав расстояние между кораблями, уклонившись от случайного выпада фирраха, который в боевой ярости теснил ослабевшего небоходца, склонив ещё раз голову в знак смирения перед неизбежностью схватки, хорошо разбежавшись, подлетев, будто на крыльях, к краю, изо всех сил оттолкнувшись ногой от борта, воин прыгнул.

В полёте словно сам злой туман дохнул на него снизу; замерло сердце, руки сжали край широкого пояса, словно пытаясь швырнуть тело ещё дальше.

Но это — лишь мгновение. Потом борт тёмного корабля рванулся вперёд, воин, чуть не задев ногами, перелетел через него и приземлился на палубу. Пахнущие свежим орехом доски на миг оказались прямо у лица, а затем воитель взвился, как распрямившийся лук, встал во весь рост и тут же мощным скачком ушёл в сторону — потерявшая управление воздушная машина едва не сбила его с ног, спланировала на палубу и загорелась, разбрызгивая вокруг пылающее масло. Воин перепрыгнул через огненный след на палубе — и, более не останавливаясь, побежал дальше, вперёд и вверх, к вознёсшейся на ярус выше корме.

Из дверей кубрика выскочили и промчались мимо два солдата в белых балахонах до глаз, с кривыми боевыми серпами. Воин в жемчужном будто выпал из всеобщей оргии смерти — никто не замечал его, скользящего по палубе посреди крови и взрывов, взлетающего по лестнице на корму. Лишь там на него обратили внимание — рулевой и два небоходца в коричневом обернулись на незваного гостя. Один замахнулся широким своим ножом, но воин, по-прежнему не обнажая клинка, подался вбок, поднырнул под удар, толкнул плечом и опрокинул наземь второго матроса, потянувшегося было за аркебузой, и метнулся дальше, к узкой лесенке на капитанский мостик. Пылай, пылай, обузданный пламень в глазах, неси холодную смерть врагам!

В спину воину полетел заряд картечи, но его уже было не остановить. Лёгкий, как тончайший лебединый пух, быстрый, как фирр-рыба в пучине морской, он ушёл от выстрела вправо, но тут же вернулся на свой путь и взбежал по заветным ступеням.

На кормовую палубу он влетел, как шаровая молния, как Белый Вестник Неизбежного на широких крылах. И ветру не прервать было сейчас полёта воителя к своей цели. Когда до человека в рваном чёрном плаще, так и не обернувшегося ни разу за сражение, оставалось пять шагов, рука воина легла на рукоять меча. Четыре шага — он приподнялся на пальцах ног, готовясь взлететь, вложить в один удар всю силу и все годы ожидания. Три — земля пропала из-под ног: воин отталкивался от воздуха, был воздухом. Два — в глазах его отразился лик врага, перевёрнутый образ самого его, потерявшегося во мраке. Повинуясь мощи полёта, клинок сам вышел из ножен.

И всё кончилось. Замерло в янтаре на два долгих мгновения. И воин тоже застыл на краю пропасти, где ещё недавно стоял чёрный человек, и не понимал, что случилось. Потом пол снова исчез, но на этот раз всё вокруг завертелось, начало падать, и воин почувствовал, что падает сам. В последний миг над бортом мелькнула фигура в чёрном, на фоне которой блистал тонкий белоснежный меч. Уже улетая вниз, в вечный туман, воин посмотрел на собственный клинок — тот был соткан из удушливой рваной тьмы, оплетавшей рукоять и руку на ней склизкими щупальцами. И тогда всё кончилось. Всё кончилось.

— ...Прошу прощения?

— Берите ещё кусанов, милсдарь, говорю. И редьки мочёной. Нате-с вам.

— Спасибо, не надо. Только ещё чаю.

Массивный глиняный чайник качнулся над выдолбленной из цельного дерева плошкой, и тонкой струйкой полилась тёмная горячая жидкость. Слегка наклонив голову, гость оценил цвет чая — густой, орехово-виноградный, с едва заметной медовой искрой в глубине. Что это было? Этот запах...

Тем временем хозяйка, выполнив свой ритуальный долг гостеприимства и сама закусив кружком хрустящей мочёной редьки, продолжала свой рассказ.

— А времена у нас, милсдарь, стали тяжёлые, ох, какие тяжёлые. Про Иммре слыхали? Как у них пахота вся чёрными червями пошла да помёрла, слыхали? Говорят, у них то же самое, что у нас, напрямиком то же самое, говорю! Как этот колдун пришёл, сразу всё... чёрными червями... Вы редьку-то кушайте.

Гость дома лиссанты Сурры сидел на полу, заложив одну ногу за другую, как странствующий монах или божок на старинном капище. Сурра с самого начала с подозрением глядела на этого "визитора по поручениям Высочайшего", пришедшего якобы из соседней деревни Коркхри, из тумана (она вообще не доверяла тем, кто ходит через туман, пусть даже без них деревне было не выжить в отрыве от остального мира). Но приняла чин чином, как полагается привечать сановника из столицы. По его одежде действительно мало что можно было сказать: просторный халат из расшитой серебром и очевидно дорогой ткани цвета густых сливок, широкий пояс из накрученного в несколько оборотов бежевого льна и кожаные ботинки с деревянными подошвами и серебряными пряжками. Сам халат как будто целиком состоял из складок — один слой ткани находил на другой, и в на первый взгляд громоздком одеянии гость двигался со свободой необычайной. Определённо, столичная мода, заключила Сурра и решила оставить свои подозрения при себе.

— Колдун? Я слышал о нём, в соседних деревнях. Вам довелось самой его увидеть, хозяйка?

— Да чур меня! — чуть не подскочила на месте Сурра. — Она за глаза порчу наводит, падёж на скот, червей на поля, а вы — увидеть... Вы таких слов не говорите, милсдарь. Мне добрые люди рассказывали.

Гость просто кивнул и медленно поднёс плошку с чаем к губам. Этот аромат — сладковато-терпкий, вызывающий лёгкое головокружение, ни на что больше не похожий. Не чай, не еда, не благовония — его ни с чем не спутаешь... Но откуда?..

Примолкшая Сурра залюбовалась тонкими пальцами гостя, которыми он снизу, не по-здешнему, обнимал неприхотливую деревянную посуду. Обветренные, тут и там в мелких царапинах и мозолях — но никак не похожие на её собственные, обожжённые и загрубевшие от ледяной воды и тяжёлой работы. Подозрения хозяйки дома рассеивались с каждым его движением, с каждым сказанным учтивым словом, и Сурра уже жалела, что не достала на свет дня настоящий столичный фарфор, доставшийся ей ещё от прошлой лиссанты и с тех пор лишь дважды покидавший массивный сундук в подполе.

Гость выпил ещё пять или шесть плошек чаю, во всех подробностях расспросил об уже две недели как канувшем в неизвестность "чёрном колдуне", равно как и о других новостях разной свежести, заботливо разносимых из дома в дом деревенскими кумушками. А затем, будто угадав ход мыслей Сурры, предложил отвесить ей чудесной целебной мази для рук, купленной им у известного травника в Шаине.

— Однако вместе с этим, — добавил гость, остановив обрушившуюся было из уст хозяйки лавину причитаний и благодарностей, — у меня к вам будет просьба.

Сурра настороженно наклонила голову; лицо вновь будто съёжилось в крысьей недоверчивости.

— Если это не доставит вам больших хлопот, я хотел бы послушать игру вашей ученицы.

Тонкий пиликающий звук уже несколько минут доносился из-за стены, заставляя хозяйку нервно коситься в ту сторону.

— В одно с этим время я смогу оценить несомненное ваше мастерство в изготовлении лиссов. Если, конечно, вы не возражаете.

Сурра нахмурилась.

— Вы очень добры, — выговорила она сжатыми губами. — Но попросили бы вы лучше настоящего музыкаря, милсдарь. Или я могу вам сыграть, хоть я их только делаю, только и всего, только... Да только, ну...

— Не будьте так скромны, хозяйка. Годы работы с лиссами , вне всякого сомнения, бесследно не проходят. Я с радостью послушаю вашу дочь.

— Дочь... Что... а, вот вы о чём. Это не дочь, это моей двоюродной сестры... племянница. Она в деревне за Жешши жила, далеко, и вы-то, поди, не знаете... Мать помёрла, отец запил — вот и слонялась туда-сюда, всё по родственникам, ничего не умеет, бездельница, вот её мне и подкинули... эй!!!..

От резкого окрика звуки за стеной — глубокие, надрывные, будто кто-то дул в полый стебель тростника — разом умолкли. Сурра, сама удивлённая своей несдержанности в присутствии гостя, тоже прикусила язык — и тут же вспомнила строгое правило: никаких сплетен о семье с чужими, никакого сора из избы.

Поэтому дальше разговор не пошёл. На улице темнело, и две чадящие лучины на стене едва освещали постеленную на полу скатерть с тёмными кругами наполовину опустевших мисок. В упавшей на гостиную комнату тишине хозяйка беспокойно вертелась на месте и почти неприлично разглядывала гостя, которого, кажется, сложившееся положение ничуть не угнетало. Наконец лиссанта решила заканчивать ужин, и в тот момент, когда она просила себя извинить и обещала принести постель, звук лисса донёсся снова. На лице женщины мелькнула и пропала тень жестокости, которую гость заметил, но не подал виду. Он дождался, пока ему принесут постель, и пожелал хозяйке покойной ночи, уверив её, что двинется дальше с первыми лучами солнца, когда ночной густой туман спадёт. Буквально через минуту музыка в соседней комнате снова замолкла; послышался злой шёпот и топот босых ног по полу; короткий звук удара; сдержанный в последний момент всхлип; натянутая, как новый лисс, тишина.

Одна из двух лучин догорела и в облаке едкого дыма потухла. Густая синева из окна придвинулась ближе, заполнив почти всю комнату, пахнущая молодой травой и крупными хлопьями снега, которые в тот миг, принесённые из неведомой дали, глухо падали на крыши деревенских домов. Гость дома лиссанты Сурры расстелил шуршащую постель на полу и сел поодаль в той же непривычной для этих краёв позе, положив руки на покрытые складками халата колени. Несколько секунд с закрытыми глазами — и дом исчез, а на его месте возник сгусток движущихся линий, пока бесплотный и бесцветный, но уже живой, почти говорящий, с перекликающимися друг с другом живыми и неживыми его частями. Дом дышал — и, если дышать с ним в такт, сразу становилось лучше. Люди здесь выделялись особенно ярко, выбрасывая вокруг себя тугие протуберанцы цвета — разных оттенков одной гаммы, играющих и переливающихся, будто один в другой. Гость наблюдал за ними, стараясь не замечать хаотичные всплески стоящей в хлеву у дома скотины. Всё было тихо, совершенно обычно, так казалось, но что-то не давало покоя, маячило прямо перед глазами, не даваясь взгляду, заставляя собственный нежный контур линий трепетать от волнения. Это видение, этот аромат — они пришли отсюда, они всё ещё близко. Но что в простом деревенском доме могло вдруг всколыхнуть поток, впервые за столь долгий срок приоткрыть непроницаемую завесу?..

Ответа не было, но на мерцающую, мерно колышущуюся картину можно было смотреть долго — и гость смотрел, пока в соседней комнате за совсем тонкой дощатой стеной не раздался шорох. Сначала одинокий, неотличимый от мышиной возни в подполе, потом ещё и ещё.

— Можешь заходить.

За стеной в последний раз шуркнуло и замолкло. Затем там, видимо, поняли, что скрываться нет смысла, и ведущая в кладовку неприметная дверца в стене отворилась.

— Так лучше. Спасибо.

Таинственный гость всё так же сидел напротив двери, и лик его пропадал во мраке. Фигура девочки в дверном проёме, напротив, была как на ладони. Синеющий поздний вечер окрашивал её кожу в светло-васильковый, лицо — в цвет сбрызнутого черникой свежего молока, со спускающимися до едва оформившейся груди и завивающихся на самых кончиках волосами и блестящими точками зрачков. Неужели... Серый холщовый сарафан мешком свисал с крутых, слишком широких для её возраста плеч. Её было не больше тринадцати зим, и она стояла, сама пугаясь собственной смелости, в ожидании.

— Я полагаю, нас не представили. Я Лас.

Несколько секунд тишины, терзаний, новой победы над собой с одной стороны, подкреплённые учтивым молчанием с другой.

— Терилун.

— Терилун?

Девочка сверкнула глазами.

— Я сама его выбрала. Имя.

— Вот как. Хорошо, Терилун, буду звать тебя так. Моё имя — тоже избранное. Можно так сказать.

Терилун почудилось, что гость мягко улыбнулся в темноте, но это было лишь видение. Этим вечером всё за пределами знакомой комнаты и постели было видением — голоса за стеной, игра на лиссе в неположенное время, пощёчина старухи, скрипучие половицы в середине коридора и тихие — по бокам, кладовка рядом с гостиной комнатой. А это онемение в руках и ногах, очевидно, значило, что сон скоро закончится резким пробуждением на мокрой от пота подушке.

— Раз ты оказалась здесь, у меня есть предложение.

Сон не кончался. Лас, этот незнакомый мужчина в чужеземных одеждах, говорил ровным своим голосом, тихим, убаюкивающим, а Терилун стояла в дверях — и не просыпалась!

— Не просьба, не приказ — предложение. От равного к равному. Отправимся дальше вместе.

— Отп... я?.. Со мной?.. — прошептала Терилун. Лас не шелохнулся.

— Ты хорошо играешь. А мне на моём пути стало грустно одному.

"Почему?", "Чего он от меня хочет?", "А это не опасно?" — все разумные, казалось бы, вопросы разом вылетели из головы, или же их вовсе там не было. Вместо них вертелся, наматывая круги, наклёвываясь невылупившимся птенцом, один-единственный... но какой?..

— Это, однако, всё отговорки. Скажу тебе правду — как равный равному. Главное — здесь ты ничего не изменишь, никогда. Что бы ни делала, кем бы ни стала. Там, со мной — есть шанс изменить. Ради этого любая цена хороша, так я думаю. И поэтому предлагаю тебе.

Терилун чувствовала, что краска, так часто заливавшая ей лицо, теперь застряла где-то в горле огромным красным комом и дальше не пройдёт, пока она хоть что-нибудь не ответит.

— Что ты думаешь? Каков твой ответ, Терилун?

А ещё — понимала, что никогда в жизни не сможет объяснить свои слова в этот вечер ни себе, ни кому-либо ещё. Она вдруг вскинула голову, и завитки волос взметнулись вверх.

— Д-да... Я согласна.

И застыла на месте, будто вконец парализованная сном.

В ответ Лас молча поднялся на ноги и расправил свою необыкновенную расшитую одежду — складки ткани опали вниз и легли вдоль тела, превратив халат в удобное дорожное платье.

— Хорошо. Сейчас, может, будет немного страшно. Больно не будет.

Терилун всё ещё стояла на пороге кладовой, не понимая, что происходит, и что уже произошло. Лас тем временем подошёл к внешней стене, открыл старую щеколду и распахнул рассохшуюся дверь наружу. За идущим вдоль стен козырьком бушевала бело-синяя буря.

— Но, в любом случае, — нам пора.

— Т-туда?.. Там же туман... а ночью — особенно...

На лице Ласа вновь мелькнула ускользающая его улыбка.

— Это не туман.

Теперь он стоял лицом, и Терилун могла рассмотреть его в подробностях — высокого, с густо-чёрными волосами, забранными в тугой хвост на затылке, с потёртым, слегка выщербленным, как у всех взрослых, но светлым лицом. Немногочисленные знакомые из деревни, Сурра, даже мама — все отступали на задворки памяти пред ликом этого странного пришедшего из тумана исполина. И было что-то угрожающее в его взгляде, в положении его тела, будто бы он нацелился прямо на неё, бедную, беззащитную, готовый наброситься в любой момент. В комнату вместе с порывами холодного ветра задувало кружащиеся снежные хлопья.

— Но ты права, нам туда.

Ухоженная рука его легла на меч, и, готовый выпрыгнуть, он еле слышно щёлкнул в ножнах.

— В Тернии.

Часть I. След

Глава 1. Глаза Миэ

В давние времена солнце было больше нынешнего, а небо ближе, так, что с высокой горы можно было дотянуться и достать. Правил им бог-Небо, грозный и нравный, как все древние. Прогневался он однажды на солнце, проделал в нём дыру, и полился из него на землю жидкий огонь. Крылатые дети бога-Неба глядели тогда с неба на землю, и стало им жалко людей под огненным дождём. Спустились они вниз, заделали дыру в солнце, а небо разом швырнули далеко вверх, туда, где оно висит и сейчас. Вот только путь назад за ослушание им был закрыт. Потому остались они среди людей и были им, как старшие братья. Говорят, они знали много ремёсел и прожили каждый по тысяче лет, а потомки их ходят среди нас по сей день. Но куда же девались их крылья? Об этом свой сказ. Много лет спустя жил на свете злой государь Мын. С детства он чёрной завистью всем вокруг завидовал, мечтал всё прибрать к рукам, но пуще всего — серебряные крылья, чтобы одному птицей летать по небу. Позвал он всех крылатых на пир, опоил сонным зельем, а потом приказал обрезать всем спящим крылья, чтобы никто другой больше в небо не поднялся. Пришил он себе одни — велики, пришил другие — жмут, а третьи вышли как раз. Шагнул он в них с крыши дворца, да и разбился насмерть. А люди с неба проснулись, поплакали по своим крыльям и пошли восвояси. С тех-то пор не отличить их так просто от обычных людей, а в небе летают одни только птицы.

— — -

Это был самый длинный в мире сон. Сначала словно хрустальными башмачками по льду — цок, цок, цок, — отсчитывались шаги, потом всё плавнее, плавнее, и вот — вокруг уже мягкая пустая пена тумана, сладкая, обволакивающая, и только что-то зовёт: вперёд, вперёд, и нужно идти дальше, пробираться, как сквозь тугую лесную чащу, к маленькому просвету вдалеке, где ничего не видно, но так интересно, что там, на свободе, где нет дома, и нет тумана, нет ничего, кроме полоскающихся на ветру крыльев за плечами, но ещё так далеко, и так долго, и так кружится голова...

Терилун просыпалась постепенно. Сначала медленно поднялись веки, и глаза, всё ещё в сонной дымке, принялись рассеянно гулять взглядом по потолку. Потом руки и ноги — как будто затёкшие, и потому так сладко было поводить ими из стороны в сторону, утопая в мягких складках перины. Лопатки, и коленки, и — хрусть! — спина, и...

Ещё пару минут спустя Терилун пришла в себя окончательно... и мысли, прежде стадом бродившие, как им вздумается, в голове, бросились врассыпную! Терилун уставилась в потолок, пытаясь ухватить их разом, и, конечно, тут же растеряла все до единой. Но было вовсе не жалко. Терилун улыбнулась чистой, аккуратной пустоте у себя внутри и вновь повела лопатками.

Из большого окна в правой стене бил яркий жёлтый свет. Стоял уже белый день, а Терилун до сих пор валялась в... Она ещё раз для верности ощупала её рукой, прижалась головой, поворошила пальцем ноги. Да. Настоящая постель. Лёгкая, словно сотканная из пушинок одуванчика. Терилун будто на облаке парила — между двумя мягкими перинами, чувствуя под затылком совсем уже невесомую подушку. А запах... Когда выходишь из парнСй, и всё тело чистое, ароматное, сияющее, встаёшь на улице под навесом и нюхаешь свои руки, запястья, где бьётся горячая жилка — вот такой был запах. Терилун вдохнула изо всех сил — почувствовать это ещё раз, да! — и рот тут же свело богатырской зевотой. В голове зашумела кровь. Делать нечего — Терилун нашарила под периной твёрдую поверхность, оперлась о неё и села.

Окно действительно было огромное — почти во всю стену, и при этом цельное, без створок — только внутри змеились, как виноградные плети, прожилки металла. Откуда у кого-то взялось столько стекла?

В комнате, кроме окна, кровати и крепкой двери, было совершенно пусто, но она всё равно выглядела, как опочивальня Высочайшего. Или даже, скорее, какого-нибудь сказочного великана — гигантская кровать, на которой четверо бы уместились, исполинское окно, высокие потолки с балками. В сказках великаны рано или поздно возвращаются домой, и вовремя не спрятавшимся маленьким девочкам приходится худо... Но Терилун сама улыбалась таким мыслям. Так удивительно: она оказалась неизвестно где, в странном месте, после вдвойне странного сна — но ни испуга, ни удивления, только любопытство и вот эта облачная лёгкость. Хотя лёгкость, наверное, всё-таки была от перин.

Терилун не без труда выбралась из волнующейся пуховой массы и спустила босые ноги на пол. Оправила платье — простой серый лён, но без катышков, без соломы между нитями, точно не домотканый. Неужто вправду в сказку попала? В ту самую небесную страну крылатых великанов, которые живут просто, но у них всё само, как по волшебству, делается?.. Пол под ногами, тёплый, гладкий, как будто только что струганный, торжественно молчал — не скрипнуло ни дощечки. Терилун обошла кругом кровать, бросила ещё взгляд в окно — весь обзор загораживал бурно разросшийся прямо перед домом куст — и взялась за ручку двери.

В полутёмном пустом коридоре за дверью было тихо и прохладно; пахло древесной стружкой. Пройдя по нему, Терилун попала в прихожую — окошки здесь были маленькие, квадратные, а на полу у стен стояла обувь, лежали сумки и ещё непонятные деревянные или кожаные принадлежности, которые Терилун впотьмах не рассмотрела. В обе стороны из прихожей уходили коридоры, такие же, как тот, что только что остался позади, а впереди белел выход — открытые бумажные створки и три каменные ступени вниз. Терилун осторожно, словно от кого-то скрываясь, прошла эти несколько шагов до двери и остановилась на пороге.

После узкой и тёмной прихожей двор был устьем могучей сверкающей реки. Во дворе густые кусты сменились не менее пышными деревьями, и над ними солнце творило нечто невероятное: воздух полнился как будто снопами прозрачных разноцветных лучей, которые не падали ровно, а собирались в узлы, ручейки и речки, завивались среди листвы и стволов деревьев. Солнце, просачивающееся сквозь завесу длинных заострённых листочков, падало на землю горстями бело-золотого снежка. Пара снежинок угодила и на подол платья Терилун, но она смотрела вовсе не туда. Какое чудесное место. Кажется, ничего подобного раньше она не видела, ничего подобного в её жизни не случалось — да и что там вообще случалось, в этой скуке, раньше? Раньше тётя Рудь, добрая подслеповатая старушка из Йонши, у которой девочка прожила почти год, кормила её на убой солёной морковкой и густым супом с потрошками, но ни на шаг не отпускала из двора, — и она копалась там-сям на грядках, как поросёнок, выискивала гладкие камушки и разноцветные стекляшки, прятала их в ямку у стены дома и воображала, что это её потаённый клад... А теперь, тут, даже воздух красивее, чем эти тогдашние "сокровища". Так вот как оно здесь... в городе? Сложно было понять: обзор загораживали кусты и деревья. Терилун всё стояла на том же месте, а невидимое с порога дома солнце тем временем зашло за облако, и цветные лучи померкли, побелели, посерели, стали обычной молочно-золотистой россыпью света на лужайке. Двор прояснился перед глазами: просторный, ухоженный, но если подумать — двор как двор, ничего необыкновенного. Там, в глубине, под деревьями, между маленьким заросшим прудом и странным нагромождением стоячих плоских камней, на фоне виднеющейся вдали землисто-серой стены забора, на каменной скамейке, повернувшись спиной к дому и лицом к невысокому столику перед скамьёй — сидел он.

Терилун спустилась на ступеньку вниз. Она откуда-то знала, что он её заметил, но всё равно продолжала смотреть ему в спину, не говоря ни слова. Он сидел прямо, неподвижно, руки, кажется, положив на колени, а локти слегка отставив в стороны. Сегодня на нём было светло-лазоревое платье, не вчерашнее белое, но того же покроя и с такой же серебряной вышивкой цветов и побегов. Угольные его волосы были завязаны в тугой узел на затылке, и на открытой внизу шее виднелись...

Того же покроя.

Такой же вышивкой.

Терилун вздрогнула и остановилась на своём пятом шаге к незнакомцу. Или...

"Я полагаю, нас не представили. Я Лас".

— Меня ты уже рассмотрела. Может, теперь взглянешь на саму себя?

Внезапно мелькнувшее воспоминание прервал негромкий голос. Такой же голос.

— Это полезно, особенно по утрам. Помогает настроиться на правильные мысли.

Такой же голос — мягкий, но уверенный, упругий, словно натянутая струна лисса. Опасный. Терилун стояла в нескольких шагах от Ласа — и теперь действительно боялась. Ноги точно примёрзли к земле, язык — к нёбу, мысли — к затылку, изнутри, отдаваясь трусливым холодком в волосах. Всё, что было прошлой ночью, вернулось и тут же заледенело внутри, обратив кости в камень, а волю — в кисель. Вечер... треск свечей... кладовка... фигура в темноте... пойдём со мной... снег... рукоять меч... ветер... ещё снег... туман... пустота... он — Лас, но кто он... туман...

— С добрым утром.

И всё упало. Страх, оцепенение, потёмки вчерашних событий — всё вмиг испарилось, будто и не было. На Терилун, развернувшись вполоборота, с улыбкой смотрел простой добродушный темноволосый дядя. Нет, мужчина. Взрослый. Терилун несколько секунд тщетно пыталась найти нужный эпитет, но в конце концов сдалась.

— Подходи. Это действительно интересно.

С лица он выглядел даже молодо, моложе большинства знакомых Терилун "взрослых". Она знала, что кое-где девушек и помладше неё причисляют к "взрослым", но саму себя к ним относить никак не получалось. Поэтому Лас, с его правильными чертами лица, одинокой неглубокой морщинкой на лбу и зачёсанными назад чёрными волосами, попал в категорию между "парнем" и "дядей", явно не дотягивая до "дядюшки".

Весь этот мирный табун мыслей проскакал в голове Терилун за сущую пару мгновений, пока тело отходило от онемения, а Лас дружелюбным взглядом приглашал подойти поближе. Шажок вперёд, и ещё шаг, ещё — и на месте.

То, что Терилун издали приняла за столик, оказалось тумбой из цельного камня с выдолбленной в ней глубокой чашей. Где-то до половины её заполняла вода, достаточно глубокая и спокойная, что можно было разглядеть своё отражение.

— Ну? Что видишь?

Терилун послушно подошла ещё ближе и встала над чашей. Потревоженная лёгким ветерком гладь ещё некоторое время колебалась, приходя в равновесие.

Нельзя сказать, что её так уж сильно расстроило увиденное. Она просто совсем не ожидала того, что ей показала капризно колышущаяся вода. Нет, это, конечно, была она, без сомнения... Те же глаза, тот же нос, те же щёки (слишком пухлые), тот же подбородок (слишком острый), те же рыже-каштановые волосы чуть ниже плеч, вечно лезущие в глаза и нещадно секущиеся... Всё вроде бы то. Но какое же оно всё вместе было нескладное! Терилун, кажется, сто лет не смотрелась ни в воду, ни в серебряное в костяной оправе зеркало Сурры — а за это время разные части лица вымахали о-го-го как, и у каждой были свои собственные планы на будущее. Но и "взрослой" не сделалась тоже — вымахала, а взрослей ну ни на капельку не стала. Терилун смотрела прямо, боком, так, эдак — нет, не стала...

Заметив взгляд Ласа, всё это время ожидавшего сбоку, она обернулась.

— Там я.

Прозвучало это хмуро, почти обиженно.

— А кого там ещё можно было увидеть? Не трирога же болотного.

Терилун смутилась и опустила глаза.

— Как я уже говорил, это просто наводит на правильные мысли перед длинным днём.

Голос Ласа звучал доброжелательно, но Терилун вконец засмущалась. Вдруг снова стало странным и тревожным всё вокруг: одна, с незнакомым мужчиной, в незнакомом месте, да ещё после вчерашней непонятной выходки... Лицо залила краска, взгляд приклеился к бортику каменной тумбы, хотелось спрятаться куда-нибудь внутрь и не вылезать никогда, никогда...

— Постой.

Терилун искоса недоверчиво поглядела на Ласа: тот улыбался, как и прежде.

— Я, кажется, упомянул, что день будет длинным. Значит, лучше, если он начнётся как можно раньше. Поэтому предлагаю выступить прямо сейчас. Идём. — Лас встряхнул руками, оправил рукава платья и поднялся со скамьи. Терилун неуверенно отступила на полшага назад.

— Я всё объясню по дороге.

Сборы заняли едва ли пять минут. Когда Терилун, немного успокоившаяся, притихшая, вновь показалась на пороге дома, Лас уже ждал во дворе с лёгкой полотняной сумой через плечо. Наряд его остался прежним, лишь из узла волос на затылке под углом выглядывала серебряная заколка со свисавшей на цепочке с кончика жемчужиной. Сама Терилун была одета в новое, опрятное дорожное платье из того же мягкого льна, окрашенного в густо-ореховый цвет. В этом платье, ей казалось, она выглядела ещё более длинной и нескладной — но, посмотрев на своё старое, латаное-перелатанное и влажное после ночного путешествия, раздумывала недолго. Помимо двух платьев, в неприметном стенном шкафчике в комнате Терилун стояли две пары обуви и лежала почти такая же, как у Ласа, холщовая сумка, в которой на поверку обнаружились полкаравая хлеба, кусочек сыра и завёрнутые в тряпочку несколько ломтиков вяленого мяса. Терилун надела сандалии из кожаных ремешков на деревянной подошве и с жадностью вечно ничейного ребёнка захватила сумку со съестным — пригодится. Окно комнаты, которое Терилун прежде приняла за дивный цельный кусок стекла, оказалось множеством кусочков разной формы и размера, скреплённых между собой металлической "паутинкой". За окном, кроме раскидистого куста, виднелась лишь массивная стена, такая же, как во дворе. Солнце мерно ползло к полудню.

— Этот туман вокруг деревни, который ночью подступает к самым домам — все знают, что он не простая водяная дымка. Мы называем его Терниями. Ты и я прошли сквозь них вчера ночью. Как твоё здоровье?

Терилун неопределённо мотнула головой и тут же поёжилась. Нет, со здоровьем всё было в порядке, но при словах Ласа тут же вспомнились больно жалящие снежинки и пронизывающий ветер в чёрной черноте. Снег... ветер... пустота...

Лас удовлетворённо кивнул и продолжил.

— Терниями покрыта немалая часть земель царства Суо. Они отнимают у человека жизненную силу. И волю к жизни, что важнее. Поэтому путешествовать в них можно только на короткие расстояния и только по известным маршрутам, чтобы не заблудиться. Но это ты, наверное, уже знаешь.

— Я всё знаю.

Лас и Терилун вышли за ворота дома, прикрыли за собой калитку и направились прямо по дороге. С обеих сторон высились уже знакомые Терилун серые стены с декоративным черепичным скатом наверху. Дом Ласа полностью исчез за оградой; противоположный, кажется, был двухэтажным, но его мешали рассмотреть проклятые вездесущие деревья.

— Я много путешествовала. Когда была маленькой.

— Прекрасно. Я знал, что ты в Терниях не в первый раз.

Терилун вдруг заметила, что глаза у Ласа как будто подведены тонким угольком по краю века. Красит лицо? Мужчина?

— Но всё равно, где-то на полпути тебе стало плохо, и я принёс тебя сюда.

Терилун хотела было снова смутиться, но вместо этого посмотрела на руки Ласа. Тонкие, ухоженные, без следа той мужицкой силы, с которой на осенней ярмарке силачи гнули на спор подковы. Левая его ладонь мягко, словно на шёлковой подушечке, лежала на богато украшенном мече, в том месте, где ножны крепились к широкому поясу.

— Если... вы... знали, что я знаю... зачем было спрашивать?

Короткий дружелюбный взгляд сбоку.

— Конечно, чтобы завязать беседу. Я чувствую, тебе нужно время, чтобы освоиться. И помощь.

— А что скажет Сурра, если узнает...

— Твоя достопочтенная тётушка обо всём осведомлена. Она ответила мне, что не будет ничего плохого, если ты несколько месяцев проведёшь в дороге и посмотришь мир. При твоём желании, разумеется.

Звучало логично. Лас даже, пожалуй, приукрасил слова Сурры, которая наверняка была рада сбыть нерадивую родственницу с рук. Терилун почувствовала, как к голове приливает кровь.

— Но... зачем...

Вопрос жгучей перчинкой замер на языке. "Зачем вы, дядя, меня сюда притащили?" Но ведь всё было совсем по-другому. Терилун вновь вспомнила вечер в доме лиссанты, и вновь он отозвался внутри стыдом и каким-то липким смущением.

Лас остановился и стоял напротив в ожидании.

— А... зачем... э... а кто вы?

— Кто я?.. — На губах Ласа мелькнула ирония. — Вероятно, то же, что и все эти люди... Простой слуга Высочайшего.

Терилун и не заметила, как они с Ласом дошли до конца узкой дороги. Впереди раскинулась оживлённая площадь со спешащим туда-сюда пешим людом, паланкинами, конными повозками, тележками мелких лавочников; на другом конце площади виднелось высокое, этажа в четыре, здание с выступающими один над другим ярусами черепичной крыши.

— Но это, я думаю, слишком туманно. Если точнее — ...

Лас повернулся обратно к Терилун и умолк на полуслове. Её больше не было на тихой улице меж серых стен. Она была в другом мире. В Миэ.

Это название Терилун слышала, кажется, миллион раз. Одни ехали в Миэ за покупками, вторые возвращались, третьи пересказывали услышанные от вторых новости, щедро сдабривая их новыми подробностями. Миэ как будто был составной частью деревенской жизни, привычной, обыденной, которую Терилун никогда не видела, но при этом знала о ней всё, что нужно было знать.

Поэтому сейчас, открыв глаза и увидев это всё, она сразу даже не поняла, где оказалась. Слово "Миэ" прозвучало из уст Ласа, который на ходу комментировал всё увиденное, и голос его доносился как будто бы откуда-то издалека, то нависая прямо над ухом, то пропадая в тонкой дымке. А сама Терилун была...

Где-то посередине. Может, здесь, а может, не очень. Она и не знала, что так возможно — едва проснувшись, вновь улететь в прохладное, напитанное хрустальными капельками-колокольчиками сновидение. Терилун ступала по мягкой мостовой, то ли следуя за Ласом, то ли ведя его за собой, а капельки тихонько звенели и растворялись в воздухе, лишь только коснувшись тела.

И не сказать даже точно, откуда такой восторг — всё вокруг будто плыло в нежном желтоватом тумане, переливающемся всеми оттенками красно-карамельного и палево-рыжего. Терилун не знала никаких таких "карамельных" слов — просто впитывала первый в своей жизни город из подстриженной зелени, прямых чисто выметенных улице и зданий, от одного вида которых порой кружилась голова. Вот — прямо за площадью, дышащей, живой, с тонущими в прозрачной тишине дня голосам и топотом ног — стоит храм Ко-Уун, посвящённый первому правителю Миэ Ууну Ви, прозванному Убийцей Небесных. Его возвёл более столетия назад правнук Ви, Уун Юк, чтобы почтить память прославленного предка, водрузив на шпиль его символ — голову тигра поверх части доспеха Небесных, похожего на скованные вместе огромные стальные трубки. Вплоть до самого завоевания царства Миэ империей Суо дворец служил резиденцией... да какая разница, кому, он такой ОГРОМНЫЙ! И высоченный. И у всех домов одна крыша, а тут над одной другая, над другой третья... аж пять крыш! И окон нет, одни раздвижные двери, белые, сиреневые, жёлтые, и на верхних ярусах тоже, там, где тянется позолоченный парапет с дивными зверями, и высоко-высоко на шпиле сверкает на солнце злато-серебряная оскаленная звериная голова. Потом — широкая оживлённая улица с шуршащими над головой бумажными фонарями без донышек, с хлопающими здесь и там ставнями, с летающим пухом, с лёгким ароматом жареной картошки, и тут же, за углом — крик торговца, продающего румяные картофельные шарики на палочках. Потом — знаменитый резной императорский мост над рекой Куон и блестящий косяк мелкой рыбёшки в зеленоватой воде. Потом — невероятные дворцовые сады, едва видные за высокой стеной, но источающие такой густой аромат, что Терилун едва не упала прямо там, на мостовой, окутанная цветочной сладостью...

И чем дальше, тем больше всё смазывалось в одно размашистое радужное пятно, из которого позже Терилун могла вспомнить чуть. Как будто тёмные круги в глазах, когда долго смотришь на солнце — медленно плывут из стороны в сторону и постепенно тают, пока моргаешь. Вот только круги самых невероятных цветов и оттенков, как утром во дворе, весёлым вихрем даже слегка скрывая то, что вокруг. Во всех деталях Терилун, кажется, запомнила только последнюю улицу — усаженную опрятными кипарисами гравиевую аллею — прежде чем Лас осторожно тронул её за плечо и сообщил, что они прибыли на место.

— М-место?.. — вздрогнула Терилун, будто очнулась ото сна. Мир постепенно принимал прежние очертания. Небольшая площадь, словно уменьшенная копия той, на которой всё началось. Круглая, жёлто-песочная, немножко пыльная, но не душная. На самом деле, это была даже не площадь, а двор перед приземистым одноэтажным строением, чьи бревенчатые стены буквой "пи?ри" опоясывали площадку с дальней стороны. Фасад его украшали целых три крыльца с коваными тяжёлыми дверьми, которые то и дело внушительно лязгали, впуская и выпуская посетителей.

— Это — канцелярия Высочайшего в Миэ. Здесь, боюсь, тебе придётся меня подождать. Недолго. За полчаса, я думаю, управлюсь.

Терилун нахмурилась. Она знала, что такое час, но вычислить его вне дома, без солнечных и даже водяных часов, представлялось решительно невозможным. А Лас, не дождавшись ответа, пружинистой своей походкой уже спешил к центральному крыльцу. Лязгнула ещё раз железная дверь. Фигура в голубом скрылась внутри.

И снова, в третий, кажется, раз за утро у Терилун внутри словно рычажок щёлкнул. Как будто от того, находится рядом или нет этот странный, непонятно откуда взявшийся и неизвестно чего замышляющий человек, зависели и мысли, и настроение, и вообще всё вокруг. Терилун попыталась вспомнить, о чём говорил Лас до волшебного путешествия по городу, — и все его объяснения о том, что просто была буря, что Сурра просто так взяла и её отпустила, не сказав ни слова, что Ласу ничего от неё не нужно, просто составить компанию, — всё это вдруг показалось таким фальшивым и глупым, что Терилун тут же затравленно оглянулась по сторонам: не пришли ли ещё за ней бандиты, похитители, работорговцы?.. Работорговцы не приходили. Люди по-прежнему как ни в чём не бывало сновали по площади, скрывались в дверях канцелярии и таким же манером выходили обратно. Солнце начинало припекать; пронзительно голубое небо, лишь слегка посыпанное пушком облаков вдалеке, как будто всё разом испускало тепло, и Терилун потёрла изрядно нагревшуюся макушку рукавом. Работорговцев всё не было. Ещё несколько мгновений — и Терилун, постепенно успокаиваясь, начала разглядывать прохожих. Большей частью это были, кажется, писцы или мелкие чиновники — в незнакомых церемониальных одеждах, старых и с протёртыми рукавами, с зашитыми грубой нитью дырами и облезлой серебряной вышивкой на кафтанах, со смехотворными жидкими усиками на потёртых лицах. Вот один идёт: торопится, семенит ножками в острых туфлях, под мышкой большой чехол для свитков зажал, как будто курицу из соседнего огорода украл и тащит — вот так, вот так, меленько, быстрей, пока никто не увидел! в землю глазами уставился, губами шевелит, рукавом лоб потный вытирает. А вот другой вышагивает: важный такой, чинный, толстый — а халат у него ещё толще, во все стороны пузырём торчит! Никуда не торопится, ничего с собой не несёт, да ему и самого себя много: идёт, махина такая, выхаживает, как гусак на пруду, влево-вправо, с пятки на носок, вооот таааак...

Терилун замерла, так и не шагнув, застыв враскорячку в нелепой позе. На неё кто-то смотрел. Буравил взглядом так, что аж нос зачесался.

— Хи-хи-хах!

Терилун рывком обернулась. За спиной у неё стоял, нагло щерясь беззубым ртом, пыльный босой пацанёнок лет пяти. Он ещё раз хихикнул и бросился наутёк, лишь только Терилун притопнула на него грозно.

Но это был не он. Не тот взгляд. Терилун ещё раз обвела глазами площадь — и толстый, и тощий чиновники давно уже ушли по свои делам — и на втором круге наконец увидела. У левого крыльца канцелярии, наполовину укрывшись за стеной здания, стоял Лас. Издали сложно было сказать, но девочке показалось, что он улыбается — так же мягко, таинственно-невыносимо, как вчера в гостевой комнате. Терилун некоторое время гневно смотрела на него — он даже не шелохнулся — после чего демонстративно отвернулась. Минуту спустя Лас покинул своё укрытие и вновь вошёл в здание канцелярии.

Полчаса это было или нет, но совсем скоро он появился на крыльце. Терилун стояла всё там же, не растеряв, казалось, ни капли своей хмурости. Лас подошёл ближе, и она, не говоря ни слова, пошла за ним. Некоторое время они шагали под мерный шорох одежд Ласа и шум поднявшегося в кронах кипарисов ветерка.

— Нам нужно будет зайти домой и забрать некоторые мои вещи.

Терилун молчала.

— А потом пойдём дальше. Ты не голодна?

Терилун не отвечала. Столько всего случилось за одно это утро: новая одежда, новый город, новые люди... И не просто люди: Терилун как будто на миг очутилась у них внутри, стала такой же, как они, рассмешив при этом весь честной народ. Но человек в голубом с серебром халате, говорящий странные вещи, улыбающийся своей подозрительной улыбкой, говорящий, что идёт по делам, а на самом деле следящий из-за стены, он...

— Ты ведь много нового сегодня видела, так? Не спеши делать выводы. Будет больше.

К тому времени, как они вернулись, стало совсем жарко. Медлительные крылья ветра изредка вздымались над городом, принося мгновенное облегчение, но тут же таяли в новых волнах тепла. Терилун впервые по достоинству оценила густые заросли вокруг дома Ласа — во дворе царили полутьма и блаженство. Лас сразу, не останавливаясь, направился в дом. По-прежнему не желая даже смотреть в его сторону, Терилун замедлила шаг у каменного стола-зеркала. Несмотря на жару, мысли мало-помалу прилаживались одна к другой, как костяшки на счётах, позволяя посчитать себя и сравнить. Итак, ещё раз. Сурра. Гость из столицы. Взгляд из темноты. Снежная темнота. Лязг меча. Щёлк. По воде в чаше по-прежнему ходили ветреные круги, но Терилун казалось, что она видит что-то в глубине, в гулких щелчках счёт. Перина. Мягкая ткань. Тёмный коридор. Узел волос на затылке. Зеркало. Площадь перед храмом. Сладкий сказочный туман. Щёлк. Терилун закрыла глаза, запрокинула голову и отсчитывала каждую "костяшку" щелчком пальцев по правой ладони. Канцелярия. Суетливая площадь. Мелкие шажки тощего чиновника — вот так, вот так, вот так. Степенное вышагивание толстого: воооот... Чувство, как будто не просто изображаешь их, а входишь, становишься ими... Щёлк. Детский смешок сзади, пристальный невыносимый взгляд спереди. Щёлк.

Лёгкое касание ветерка на спине заставило вздрогнуть. И всё, тишина, снаружи и внутри. Ничего так и не посчиталось, но кое-что сложилось. Терилун пока точно не знала, что. Но стало спокойнее. Мир вокруг как будто сразу стал на полтона тускнее, зато больше никакого страха. Тишина. Терилун открыла глаза, посмотрела в успокоившееся зеркало — растрепавшиеся густые волосы, гладкая кожа, чётко очерченные тёмные брови, а на заднем плане, в листве, танцуют знакомые уже разноцветные струи — и улыбнулась своему отражению.

Глава 2. Музыка Сая

Жил в одной деревне дровосек, и было у него три сына. Старший, самый сильный, средний, самый крепкий, и младший — мечтатель, каких свет не видывал. То и дело уходил младший от родни, от людей далеко в лес и там бродил в одиночестве. И вот, однажды вышел он на лесную тропинку и увидел женщину, такую прекрасную, что в глазах тут же потемнело, и потерял юноша дар речи. Легко скользила она меж дерев в своем длинном зелёном платье, и он пошёл вслед, вдыхая аромат её одежд — сладкий запах земляники. Долго ли, коротко ли, вышли они на поляну посреди глухого леса. Обернулась лесная красавица, и черны, страшны были её глаза на прекрасном лице. Сладким голосом она молвила:

— Кто ты, путник?

— Я дровосека сын, из деревни.

— Ты мне нравишься, сын дровосека. Чего ты хочешь? Скажи что угодно, я исполню.

Загорелись глаза у юноши, но тут же потупил он их долу от стыда и первые свои мысли оставил при себе.

— Хочу... Хочу быть сильным, как мой брат! Нет, ещё сильнее! Чтобы раз ударил — и бревно долой.

— Как пожелаешь. Подойди-ка сюда.

Взяла женщина его руку, поднесла к губам и поцеловала так, что больно стало, а потом отпустила: мол, ступай, но ко мне ещё захаживай. Лишь только скрылась из глаз потаённая поляна, вышел он из леса прямо к деревне. На следующий день по обыкновению начал старший брат его подначивать: силёнок, мол, маловато, да целый день баклуши бьёшь. Разозлился младший, взмахнул топором — раз! — и целую колоду напополам разрубил.

Долго ли, коротко ли, гулял силач-дровосек по лесу, и вышел вдруг на ту самую поляну, и вновь спросила его женщина: чего хочешь, красивый? А он не решился всю правду сказать, и вместо этого:

— ...Хочу быть ещё крепче, чем брат! Одной рукой бочки поднимать, одним пальцем дверь с петель сшибать.

Опять подошла красавица ближе и поцеловала его руку — так сладко, что аж дыханье спёрло, но всё равно молча ушёл юноша восвояси. На тот же вечер разыгралось в деревне диво: идёт дровосек по улице, а в каждой руке — по столетней сосне. Дивились люди вокруг, и пошли о нём слухи всякие и легенды, лишь только его братья ходили хмурые, не радовались.

— Да завидуют просто, — говорил тогда младший. Зажил он припеваючи, в своём доме, сыто, богато: вся деревня к нему — подсоби, родимый, с тем да с этим, а мы уж не забудем. Вот только неспокойно стало на селе: то коза пропадёт, то корова, а то и девушка уйдёт по ягоды и не вернётся. К силачу-дровосеку все ходят за помощью, а сами смотрят: как бы свою дочку к такому жениху посватать. Долго ли, коротко ли, женили его на первой красавице на селе. Но не смотрит на неё муж, а всё норовит ночью в лес сбежать. Стало любопытно молодой жене. Однажды вечером она притворилась спящей, а сама за порог, на крыльцо — и за ним. Пришёл дровосек в потёмках на лесную поляну, а там ждёт его уже чёрная красавица. Спрашивает: что принёс мне сегодня, родной? Свинью, телушку, а может, красну девицу? Потупил взор дровосек: ничего не принёс. А она: соскучилась я по человечьему мясу. Принесёшь мне свою жену на обед — так и быть, исполню то, чего ты так давно хотел: сама стану тебе супругой. Вскрикнула женщина, услышав такие слова. Вот и лакомство пожаловало, говорит ведьма, а сама на ходу обращается в огромную чёрную волчицу. Не выдержал тут дровосек, бросился наперерез. Ударил одной рукой — волчица по пояс в землю ушла, ударил другой — до верхушек деревьев взлетела. Так бились они до рассвета. А когда разлепила наконец жена от страха глаза, увидела, что их двоих и след простыл, только под деревом лежит маленький ребёнок — вроде на кого-то похож, а вроде и нет. Отнесла она его домой и вырастила как своего, а про то, что это её муж и есть, никому не сказывала. Жили они долго и счастливо, только на загривке у мальчика с тех пор росли чёрные волчьи волоски — чтобы все помнили и с нечистой силой не водились.

— А они иногда приводят меня в края за пределами Протяжённого Царства. По поручениям Высочайшего я доходил до границ Тайры на юге и до лесистого Инве на севере.

— Прямо... самого Высочайшего?

— Конечно же, нет. Это фигура речи. Присутственные места, чиновники, министерства — обо всех них говорят как о "Высочайшем". У вас в деревне, быть может, тоже есть свой.

Терилун хихикнула и на следующем шаге подскочила в воздух, как породистый рысак. Всё прояснилось. Как вода в каменном "зеркале". Ну, может, не всё — но странными и далёкими казались теперь тревожные утренние мысли, а лучистое лето вокруг уносило их ещё дальше, на самое дно памяти, где они оставались копошиться вёрткими безвредными червячками. Разве что... куда подевались утренние разноцветные солнечные зайчики, прежде усыпавшие всё вокруг? Никакого беспокойства они не вызывали, но так хотелось увидеть их вновь.

— Нынешнее же поручение Высочайшего не только тайно, но и связано с определённой опасностью. Раз уж ты путешествуешь со мной, я могу рассказать. Кое-что.

Терилун остановилась и обернулась, встав лицом к лицу с Ласом.

— Значит... мне тоже плохо будет, если что-то случится?..

— Будет, если выдашь тайну.

Терилун нахмурилась и несколько секунд многозначительно молчала.

— М-м... Нет, не выдам.

И двое пошли дальше. Терилун отвернулась от Ласа и только тогда сама улыбнулась своей выходке.

— Я, Лас, визитор по особым поручениям Высочайшего, преследую убийцу.

Терилун снова замерла, как вкопанная.

— Его называют Тёмным Прохожим. Настоящее его имя — до сих пор загадка. Кто-то говорит, что он колдун — хотя не все верят в колдунов, и тем более в таких, странствующих среди людей.

Терилун всё ещё стояла неподвижно, с дикими глазами, пальцами вцепившись в ремень сумки с припасами.

— Я взял его след в восточном пределе, в местечке между Иринги и Учжуном. В конечном итоге этот след привёл меня в вашу деревню, а оттуда — сюда.

Улица вокруг мало походила на ухоженные аллеи центрального Миэ, из которого путники вышли вот уже четверть часа назад: слева — ряды низеньких избушек под пыльными фруктовыми деревцами, справа — глухая стена приземистого, похожего на конюшню строения. Солнце перевалило за полдень и без спешки ползло обратно, в объятья Эри, попутно поливая всех подряд уже не на шутку злыми лучами. Вдали слышался лай собак.

— Получается... у нас он тоже...

— Около двух недель назад. Именно поэтому я так торопился попасть в Миэ — настолько давний след нужно брать сразу, пока не исчез совсем. Ты ведь видела его? След?

И посмотрел вплотную своим железно спокойным, пронизывающим взглядом. Видела... что?.. Терилун не знала, о чём речь, но сразу как будто холоднее стало вокруг. Этот "Тёмный Прохожий" был в их деревне, проходил по их улицам, может, прямо за стеной дома Сурры, когда она, Терилун, как ни в чём не бывало переворачивала заготовки на сушилке или расчёсывала гребнём волосы... Как чёрное облако, холодное, страшное, как... "Тернии"?..

— Я не знаю... но почему же тогда мы не идём и не ищем его прямо сейчас?.. Быстрей...

Лас характерным жестом потёр большим пальцем подбородок.

— На самом деле — по той же причине. След Прохожего старый, и в таком большом городе найти его не так-то просто. Тем более, мне нужно было заглянуть в канцелярию — ни один слуга Высочайшего не может зайти в столичный город и не побывать при этом в присутственном месте, так обстоят дела. А сейчас мы направляемся к одному моему старому другу. Он нам поможет.

Лас двинулся дальше по улице и, проходя мимо, слегка тронул застывшую в ступоре Терилун за плечо; она поплелась следом.

— А что будет преступнику, когда найдём его? Свяжем его и привезём в столицу?

— "Воля Высочайшего". — Казалось, голос Ласа слегка изменился. — Смерть от меча.

Прошёл добрый час, и центральные районы Миэ сменились окраиной, окраина — пригородом, а пригород начал постепенно редеть и разжижаться, так, что теперь в просветах между домами попадались большие пустыри и лужайки, а кое-где — и рощицы дикого леса. Терилун уже чувствовала нарождающееся жжение в усталых ногах; ремешки сандалий прилипли к потной, пыльной коже и тёрли нещадно. Когда Лас наконец остановился, вокруг были уже перемежающиеся с редким леском луга, все в родимых пятнах посевов и бурых родинках скота на выпасе. Дом виднелся на вершине поросшего орешником пологого холма. Дорога плавно огибала препятствие справа, наверх же не вело ни тропки.

— Вот, здесь он и живёт. — Горячий солнечный ветер разворошил волосы на затылке, и Терилун на миг вдруг почувствовала то же, что и на площади перед канцелярии, когда "перевоплощалась" в случайных прохожих: какая-то щемящая растерянность, чувство необозримого пространства впереди, от которого захватывало дух.

— Тот, кто нам поможет?.. — растерянно переспросила она.

— Думаю, он ещё не определился. Но это дело времени.

Вблизи дом на холме производил тягостное впечатление. Построенные по старой моде царства Миэ, со створками из сероватой бумаги вместо стен, он походил на один из роскошных домов в центре города, занесённый неведомым кудесником в серую глушь и оставленный на произвол судьбы на десяток лет. Все слова о стилях и деталях архитектуры как бы сами всплывали в голове, вылетая из смешавшегося в один клубок утреннего рассказа Ласа, но это ощущение — оно было её собственное. Как будто это место населяли не люди, а призраки, притаившиеся в каждом сыром закоулке, в каждом потёке на бумажных створках. Ветви деревьев нависали над домом, нагнетая могильную тишину посреди солнечного дня, мрак, так не похожий на дружелюбную тень во дворе Ласа. И так тихо было — долетали лишь звуки из внешнего, живого мира, оставшегося позади.

— Не могу поверить, что нас не ждут. — Лас первый вышел на заросшую сорной травой площадку перед домом, осмотрел дом сверху донизу и шагнул к главному входу. Две деревянные ступеньки, тянущийся вокруг всего дома дощатый настил, двустворчатая дверь с тёмными следами пальцев. Терилун подтянулась следом, но всё ещё держалась на расстоянии, безотчётно боясь подходить слишком близко. Лас взялся двумя руками за створку.

— Сто тридцать два.

Лас не ответил. Внутри, как и представляла себе Терилун, царила неуютная, сырая на вид полутьма.

— Сто тридцать два шага назад вы сошли с дороги. Тогда мы были наравне. Теперь ты отстаёшь.

Лас двумя лёгкими движениями стряхнул с ног деревянные сандалии, оправил свой наряд и шагнул внутрь.

— Рад тебя видеть, Сай.

Они сидели друг напротив друга. Как чиновники или военачальники на переговорах. Как два врага. Но Терилун, смотря со стороны, чувствовала, что между ними было что-то другое. Соперничество — да: эти первые слова хозяина дома (он что, действительно считал шаги?..), его поза, выжидательная, устремлённая вперёд, возбуждённый сквозь усталость взгляд... Но всё же — другое.

Сай принадлежал к тому же неопределённому классу "мужчина-дядя-взрослый", что и Лас. Сложно было сказать, сколько ему лет, не заглядывая в глаза — а в них, казалось, вихрились вся горечь и безысходность мира. Часть густых чёрных волос была завязана в узел на затылке, как у Ласа, но две большие пряди слева и справа спадали на плечи и грудь; лицо украшали коротко подстриженные усы и борода. Одет он был в просторный белый балахон из лёгкой ткани, не похожий на богато украшенный шёлк гостя. Но манера сидеть — слегка расставив колени, а пятки подвернув под себя — была та же. Терилун за всю жизнь видела лишь двух людей, сидевших подобным образом, и оба они были сейчас перед ней, разделённые двумя шагами свободного пространства и двумя плошками дымящегося, странно пахнущего чая.

— Годы идут, а Миэ всё тот же, каким был раньше. — Лас медленно поднёс чашу к губам, принюхался, осторожно отхлебнул. — Это место — тоже.

Терилун огляделась по сторонам. Дом, действительно, как будто застыл во времени, лишь слегка обветшал и запачкался, а в остальном — ему могло быть и десять лет, и десять тысяч, так казалось. И снова — тишина, на этот раз полнейшая, запертая в четырёх стенах.

— Ты не за этим пришёл. Ведь так? Спустя столько лет. — Сай говорил монотонно, без эмоций — всё, что было, отражалось у него на лице. Он вздохнул, потянулся за плошкой, потеребил беспокойными пальцами пояс.

— Ты прав, Лас, ничего не изменилось. Тебе здесь не рады. В этом доме, в этом городе, нигде. Уходи.

Лас неторопливо поставил чай.

— И впрямь ничего? Чем же ты тогда здесь занимаешься, Сай? Как проходят твои дни? Куда ведут твои желания? Кто владеет твоими думами?..

Лицо Сая сморщилось в гримасе боли. Лас как будто бы чуть заметно улыбнулся.

— Дай мне умереть, Лас. Просто оставь меня в покое и ступай дальше... — Сай опустил голову, будто хотел заснуть. — Я устал.

— Я знаю.

Тишина вернулась, встав стражницей у дверей, между людьми, свисая с потолочных балок. Терилун переводила взгляд с Сая на Ласа и обратно, в который раз за два дня ничего не понимая в происходящем. Один казался беспокойным, раздражённым, даже безумным — но и другой уже не походил на Доброго Вью из сказки: этот взгляд, жёсткий, насмешливый, до дерзости уверенный — Терилун однажды уже почувствовала его на себе и никому бы не пожелала того же. Сай сидел под этим взглядом, стеклянными глазами уставившись в пустоту.

А потом Лас начал насвистывать. Простой, повторяющийся мотивчик, кажется, даже знакомый, а может, и нет, но всё равно похожий на все известные Терилун детские песенки сразу. Лас свистел ровно, без фальши, аккуратно попадая в ноты, и Терилун уже даже сложила губы в трубочку, чтобы присоединиться...

— Хватит!!.. — Сай всплеснул руками и отвёл взгляд в сторону, будто сам испугался своего крика. — Зачем ты это делаешь, зачем... мучаешь меня? Что тебе нужно?..

— Мне? То же, что и раньше. — Сай поднял взгляд на Ласа, который незаметно для Терилун оказался на ногах. — "Ничего не изменилось"? Это неправда — теперь всё по-другому.

В безмолвии вокруг теперь слышался тонкий, едва различимый звон; Терилун не могла с уверенностью сказать, что это не кровь звенела у неё в ушах, но звук доносился очень отчётливо.

— Конечно, я могу уйти. Оставить тебя в покое. — И, действительно, повернулся лицом к двери, спиной к Саю и Терилун. — Если ты этого хочешь. Или же...

По-прежнему стоя спиной, Лас припал на одно колено. Ножны у него на поясе сдвинулись вперёд, так, что Терилун теперь не могла их видеть. Секунда — и сквозь нарастающий звон раздался знакомый металлический щелчок меча, повёрнутого в ножнах.

— Слышишь?..

Сай ничего не ответил, но вздохнул так взволнованно, так вожделенно, что Терилун невольно обернулась к нему — но тот уже был на ногах и в следующий миг вслед за Ласом вышел во двор. Когда она тоже, подобрав полы платья, переступила через порог и оказалась снаружи, Лас стоял посреди площадки, обозревая пейзаж в просвете меж дерев.

— Хорошо, я помогу.

Голос Сая казался растерянным.

— ...Но никаких связей с Ткачами. Хватит. У меня их нет. Я скажу всё, что знаю, но об этом меня не проси, идёт?..

Лас повернул голову, так, что один прищуренный его глаз уставился точно на Сая.

— Ты всё ещё не понимаешь. Если он скроется сейчас, всё остальное будет напрасно. С оружием, без оружия — неважно, во всём этом не будет толку.

Сай почему-то обернулся к Терилун, которую до того момента в упор не замечал, окинул её беспокойным взглядом и отвернулся обратно.

— А найти его след в Миэ без помощи Ткачей — это и мне не по силам. Ты должен понять. — Теперь Лас стоял к нему лицом, опуская слова, как тяжёлые шаги, по одному.

— Но я... Нет, нет... — Сай снова скривился, как от боли, и замолк. Лас подошёл ближе.

— У меня другое предложение. Мы сразимся. Один круг, как раньше. И ты согласишься нам помочь.

Лас наклонился к уху Сая и коротко что-то прошептал — Терилун смогла расслышать только последнее "...живым". Сай поднял голову. Какое-то воспалённое возбуждение блестело в его глазах.

— Я подумаю.

Сай показался в дверях, держа в руке меч в ножнах — похожий на оружие Ласа, но не так богато украшенный. Белоснежную, словно фарфоровую эмаль на ножнах и рукояти покрывала золотая паутинка, сразу напомнившая Терилун окно в её комнате. Лас тем временем извлёк из своей сумки холщовый мешочек, а саму сумку пристроил у входа в дом.

— Сыграй нам, — негромко сказал он, протягивая мешочек Терилун. — Окажи услугу.

Сай с раздражённым видом обернулся.

— Пусть это будет моим небольшим преимуществом взамен твоего, — ответил на незаданный вопрос Лас. И положил свой меч рядом с сумкой.

Терилун извлекла из мешочка свёрнутый в трубочку лисс, умело продела два пальца каждой руки в специальные отверстия, расправила кожистую полупрозрачную мембрану, растянула и посмотрела на свет. Лисс был старым и порядком запылившимся, с сухими трещинками по бокам, но во вполне рабочем состоянии. Сгодится. Терилун сделала несколько круговых движений руками, "разминая" инструмент, давая натянутой между руками бледно-жёлтой плёнке разогреться и принять нужную форму. После наполненного происшествиями дня казалось, что она уже лет сто не держала в руках лисса, хотя ещё вчера утром промывала добрый десяток заготовок в тёплом отваре. Но стоило поставить руки в первое положение — левая впереди, пальцы один над другим, правая внизу, у пояса, пальцы разведены — и сложить губы в трубочку, дуновением выводя первый звук, лисс откликнулся сразу — проснулся, завибрировал, ожил в ладонях, будто сам собой меняя положение относительно губ, чтобы издать следующую плавную ноту. Разогревшись и привыкнув к инструменту, Терилун мельком взглянула на площадку — и едва не оборвала мелодию от удивления.

Двое по-прежнему стояли друг напротив друга, лишь десяток шагов по лужайке между ними. Сай — по-прежнему со своим бело-золотым мечом, Лас — по-прежнему безоружный. Сай встал в боевую стойку, словно врос в землю, левую руку положив на ножны, а правую — на рукоять меча. Лас застыл в ровно такой же позе, будто повторяя за противником... но у него на поясе был лишь воздух. Руки его замерли, точно повторяя контуры несуществующего оружия; правая ладонь обнимала прозрачную рукоять. Казалось, что-то едва различимое трепетало в воздухе там, где должен был быть меч Ласа, что-то такое же ускользающее, как брызги солнца на листьях дерев. Нет, погодите-ка... Глаза обоих воинов были закрыты, а лица излучали ясное спокойствие — даже у Сая, от которого ещё минут назад веяло раздражённостью, почти истерикой. Теперь же они как будто отдыхали, погружённые каждый в свои мысли. Но лисс чувствовал, и Терилун чувствовала вместе с ним, прислушиваясь к едва заметным колебаниям лёгкой мембраны меж пальцев. Напряжение нарастало, как шум грозы за горизонтом, ещё не видимой, но уже ощутимой, — и музыка, простое и бесконечно разнообразное сочетание всех знакомых Терилун базовых гармоний, следовала за этим напряжением, ловила его в воздухе и превращала в звук. Сперва размеренная, осторожная, неторопливая, она постепенно наполнялась тревожным ожиданием, обжигала одной резкой нотой — и вновь возвращалась к своему опасливому шагу. Одна агрессивная трель, другая, как будто что-то пыталось пробиться сквозь тугой заслон тишины — и вот уже он пошёл трещинами, уступая перед натиском всё ускоряющегося, ускоряющегося, ускоряющегося темпа, и в тот момент, когда лисс взорвался свистящим водопадом звуков, двое открыли глаза и бросились вперёд.

Никогда раньше Терилун не видела такого странного поединка. На самом деле, она до сих пор не видела поединков вовсе, но это было вовсе не то, чего она ожидала. Воины словно по команде ринулись навстречу друг другу, но в пяти шагах разошлись, будто натолкнувшись на невидимую преграду — и она, преграда, в тот же миг появилась из ниоткуда, подобно сошедшимся лазурной и бело-золотой волнам. Лас первый выхватил бесплотный свой клинок и рассёк им воздух перед собой — всё вокруг содрогнулось, будто от удара грома, отозвалось в плёнке лисса, а от лисса — в пальцах. Сай отступил на шаг влево, а в следующий миг тонким серебристым пером сверкнул его клинок — тоже рассекающий, но ещё более широкий, вмиг захвативший окружающее простраство в свой водоворот, плеснув в лицо Терилун порывом пронзительной голубизны и свежего ветра. Лас, всё ещё в пяти-шести шагах от противника, в обратном блоке выставил воздушный меч вперёд и тут же с разворота нанёс рубящий в плечо, довершив его стремительным уколом с выпадом — сверкающая золотая дуга, оставшаяся в воздухе уже и тогда, когда Лас пошёл дальше, продолжая рисунок. Сай действительно сначала отступил на два шага, а потом отвёл укол влево, сам уходя в противоположную сторону. Ещё один плавный, в вихре мягкого хлопка одежд, разворот — и новый рассекающий наискось удар, от которого Лас сумел уйти, лишь изогнув колесом спину и припав к земле, в последний, казалось бы, незапятнанный уголок на изрисованном двумя яростными цветами поле сражения. Из этой низкой стойки он выпрыгнул вперёд, перехватывая инициативу, и остриём клинка прочертил сразу две линии в загустевшем пространстве перед собой. Сай принял первый удар на клинок, а на втором с силой толкнул меч противника вправо и вниз, заходя на новый разворот...

Схватка длилась, казалось, бесконечно, в закольцовывающихся друг на друге ударах и блоках, выпадах и уклонениях. Лас и Сай иногда бились, как будто между ними не было этих нескольких шагов свободной земли, а иногда делали совершенно невероятные пируэты, бешено кромсая ветер, отскакивая в разные стороны и сходясь вновь. Это действительно был больше танец, чем бой — со своими жестокими правилами, с терпким биением смерти в каждом движении, но — танец. Теперь не было сомнения: то, что утром казалось простой игрой солнечных лучей, было взаправду. Разноцветные потоки, то густеющие, то растворяющиеся вплоть невидимых, прежде спокойные, теперь же... Воздух над площадкой всё плотнел и накалялся, в нём — так чудилось Терилун — летали тени наносимых ударов, сплетаясь в узоры и узлы, в двухцветную мозаику противоборствующих сил, которую каждый пытался решить в свою пользу. И внезапно симметричный, еле заметно сужающийся в спираль хоровод уже не казался странным, а битва с пустотой обретала новый смысл, новый пульс, прерывистый, бьющийся в такт застывшей где-то в этом медовом молоке мелодии лиса. Лас и Сай танцевали уже бок о бок, не касаясь друг друга, кружась на месте, сводя последние нити воедино, и лишь только настал миг первого касания — взрыв!..

Терилун зажмурилась и ещё раз посмотрела на замерших в движении воителей. Потоки цвета остановились, начали медленно расползаться во все стороны, тая в сумраке дворе. Сай припал на одно колено, держа меч в блоке над головой, губы сжаты от напряжения. Лас стоял над ним; будь у него в руках настоящий меч, тот сейчас остриём упирался бы противнику в горло, обходя поставленную защиту. Лас тоже стоял каменный, тоже напряжённый до последнего предела. И тоже с закрытыми глазами. Поединок, пронёсшийся только что перед глазами Терилун, проходил вслепую.

— Кто такие "Ткачи"?

Терилун догнала Ласа, который, то ли задумавшись, то ли не желая говорить, ускорил шаг и ушёл немного вперёд.

— И о чём вы всё это время говорили?

— Ткачи — это организация. Закрытая. Что-то наподобие гильдии ремесленников, если так понятнее.

— Воры?..

— Нет-нет, — Лас не стал махать руками, как люди обычно делают в таких случаях, а просто снял ладонь с ножен меча и пошевелил ей влево-вправо. — Гильдии воров есть только в южных городах, вроде Эль-Тэйра. И Ткачи — не воры. Но их знание Миэ может помочь нам отыскать след Тёмного Прохожего... я надеюсь. У них есть определённая сила в этом городе.

Терилун потупилась. Перед глазами встало лицо Сая — переменившееся, дикое. Закончив поединок, Лас спрятал воображаемый меч в ножны, наклонился к Саю и негромко спросил:

— Чувствуешь? Чувствуешь силу?

И Сай ответил, захлёбываясь от возбуждения, глядя безумными глазами в глаза Ласу:

— ...Д-да!..

Лас снова ускорил шаг.

— Что же до того, о чём мы говорили... Мы с Саем раньше работали вместе. А потом он потерял дорогого ему человека. Помнишь ту мелодию, которую я насвистывал? Она напомнила ему обо всём.

Терилун помнила. Удивительно, но музыка крепко встала в памяти с первого раза, хотя название её так и не вспомнилось.

— Он хотел бы забыть о ней. Он выгнал из своего дома всю музыку — весь звук.

Мрачная поляна в глубине рощи. Безмолвный, пугающий дом. Терилун прикусила губу от волнения. Выгнал весь звук.

— Утром я рассказывал тебе о Терниях. Не знаю, правда ли это, но мне вот что кажется: они вытягивают из людей волю к жизни, потому что в них совсем ничего нет — ни неба, ни земли, только ты и пустота. Подобную пустоту пытался создать вокруг себя Сай — без музыки, без звуков, без воспоминаний. Неудачно, конечно. Нельзя быть мёртвым и живым одновременно.

— А вы... ты показал ему, что значит быть живым?

Лас резко остановился и повернулся к Терилун. Осмотрел её с головы до ног.

— Ты схватываешь на лету. Хотя всё было не совсем так. Я просто напомнил ему, что жизнь существует. И она вкусна. С остальным он разберётся сам — если захочет. — Он развернулся обратно и продолжил путь. — Мы не за этим к нему пришли.

Они пошли дальше. Терилун молчала, но не так, как обычно — будто выжидала, по капле копя напряжение в воздухе. Наконец Лас обернулся снова.

— Ты знал, что я видела.

Снова этот её взгляд — цепкий, боевой, тотчас делающий её на десяток лет взрослее. Лас даже не стал возражать.

— Ты обещал, что расскажешь.

— Расскажу.

На обратном пути всё казалось совсем не таким, как раньше. Будто устав буйствовать и взрываться, краски приутихли, померкли — мир стал прежним, но после недавней феерии казался непростительно тусклым, почти ненастоящим.

— Всё на свете так или иначе связано с чем-то ещё извне. У тебя есть родственники, любимые вещи, есть миска, из которой ты ешь, и циновка, на которой ты спишь. О некоторых из них ты знаешь, о других — не вспомнишь, даже если постараешься. Например, помнишь ли ты тот валун слева от калитки, который ты всё хотела убрать, чтобы не путался под ногами, но всё руки не доходили? Или старый непарный башмак, который ещё до тебя валялся, ненужный, в сундуке с обувью?

— М-... мысли читаешь?.. — выдохнула Терилун.

— Вовсе нет. И я не закончил. Подобные вещи несут самый заметный отпечаток тебя — но на самом деле, куда бы ты ни шла и что бы ни делала, всегда остаётся след.

Лас обогнал девочку, повернулся к ней лицом, заставив остановиться, и поднял обе ладони перед собой — широкие рукава спали вниз, обнажив бледные запястья.

— Такой есть у всего, что живёт — у людей, зверей, даже деревьев. Смотри.

Не отводя глаз от Терилун, Лас сделал круговое движение левой ладонью, правой, опять левой, будто натирал горячим воском пол. Сначала ничего, но с четвёртого, пятого движения Терилун начала замечать — тот самый золотисто-жёлтый, почти добела горячий цвет, зависший прямо в воздухе по короткой дуге, ровно там, где мелькали руки Ласа.

— Мы видим это, как смешивающиеся потоки цвета, но на самом деле ему нет формы, нет названия. Это — то, что связывает всё сущее воедино.

Больше вопросов не было. Нет, их были десятки, сотни, бесчисленное море — но, как и Цвету, им не было ни формы, ни названия. Двое пошли дальше, и Терилун смотрела по сторонам, видя, как ей казалось, сплошной поток сплетающихся, друг в друга переходящих ручейков и потоков каждого цвета радуги, и не только — от ослепительного красного до грязно-серого, до таких оттенков, к которым и слов не подберёшь. Видение таяло, слабело, и Терилун чувствовала, что многое уже скорее додумывает, не видя на самом деле. Но главное уже случилось: он был. Не выдумка, не призрак, не игра солнечного света в листве — он был здесь, этот мир, таинственный, красочный. Новый.

Широкая оживлённая площадь. Бесчисленные прохожие, пешие и конные, разгоняли горячую пыль, и она рваными облаками поднималась к солнцу. Тот же сказочный центральный Миэ, только уставший за день, поблёкший и замедлившийся. Спасаясь от едкой пыли, Терилун прикрыла лицо рукавом и хвостом шла за Ласом, пока они не ступили за очередной полутёмный, прохладный порог.

В этой таверне было поопрятней, чем в предыдущих. На тянущихся за стойкой полках выстроились ряды глиняных кружек. Летаргический хозяин застыл в углу, навалившись животом на стойку, сжимая в руках нечистую, измочаленную тряпку. Зала была почти пустой; лица редких посетителей не привлекали внимания и вылетали из головы так же легко, как влетали.

С третьего раза за день Терилун уже не так боялась резких запахов выпивки и мрачных взглядов завсегдатаев, а потому просто шла рядом с Ласом, слева и на полшага позади, как жена или дочь. Лас же подошёл ближе к стойке и остановился перед хозяином. Смерил его взглядом, как и в двух тавернах прежде. Тавернщик ответил ему потухшим, нелюбопытным взглядом.

— Локтай нумирэ. Кьонан кирши Сай.

Лас произнёс слова на чужом языке медленно, негромко, тщательно проговаривая согласные.

— Нумирад шийла.

Хозяин убрал тряпку со стойки и встал во весь рост.

— Сай логашитве кьярон. Что надо?

Лас осмотрелся влево-вправо.

— Информация. Возможно, среди твоих постояльцев есть тот, ко мне нужен.

Хозяин перевёл заплывший взгляд с Ласа на Терилун, потом обратно.

— Хорошо. Влево и до конца по коридору. Если что пойдёт не так — пеняй на себя.

Лас вместо ответа натужно улыбнулся, как будто поморщился, и направился к двери у левого края стойки. Терилун следом за ним вошла в дверь, преодолела короткий коридор и попала в небольшую круглую комнату — как будто отдельный кусочек большого зала, но ещё опрятней и тише. На столе, что занимал добрую половину помещения, стояло с полдюжины кружек; между ними змеились стрелки зелёного лука и поблёскивало несколько монет. Человека по другую сторону стола Терилун заметила, только когда он пошевелился, подняв глаза на звук: длинные, частично заплетённые в две тонкие косы чёрные волосы, спадающие на такое же чёрное одеяние из лёгкого хлопка — Терилун сразу же вспомнился необычный для этих краёв наряд Сая. В тёмных, слегка раскосых глазах человека горела насмешливая искорка.

— Сэйке шийла, друг!

— Нумирад шийла, — ответил Лас, подходя к столу. Постоялец в чёрном разломил хлебную лепёшку , которую держал в руках, и отправил кусочек мякиша в рот.

— Это память меня подводит, или я тебя раньше здесь не встречал?

— Несомненно, с твоей памятью всё в порядке, ликк-ши. Я давно не бывал в ваших краях. Я Лас.

— Лас... — Мужчина вертел в руках остатки лепёшки, будто пытался отыскать что-то внутри. — И кем же ты будешь, Лас?

— Поверенным Высочайшего. Будь спокоен, мой визит ни к тебе, ни к твоим друзьям прямого касательства не имеет.

— Ну, как знаешь, Лас, — усмехнулся мужчина. — Думаю, у тебя хватило бы ума не приходить, будь это не так. Так что тебе нужно от старого Рэна? И что за ангел там у тебя за плечом?

Хитрющие глаза Рэна сверкнули в сторону Терилун, и та отвела взгляд.

— Это Терилун. Она со мной.

Впервые девочка почувствовала что-то подобное: Лас стоял впереди, говорил уверенно, спокойно, рассудительно — и между ней и всеми опасностями извне словно вставала невидимая стена.

— А нужна мне всего лишь информация об одном человеке. Не бесплатная, разумеется.

Но если стена — между ними и всем остальным миром... значит, Лас — внутри. Терилун до сих пор не приходило это в голову, а теперь было так странно — этот человек...

— Знакомо ли тебе имя "Тёмный Прохожий"?

...но Терилун уже бросила пытаться составить об "этом человеке" какое-то определённо впечатление — оно всё равно менялось по пять раз на дню.

— Чм-м-м... — цокнул языком Рэн. — Дай подумать... Кажется, говорили о ком-то таком недавно. Как будто кто-то ходит от города к городу и с собой приводит всяческие напасти. Чёрный человек... м-м-м...

Лас едва заметно напрягся, убрал ладонь с ножен и сжал ей край узорного своего платья.

— М-м... Нет, кажется, больше ничего не слышал. Прости, Лас, мне нечем тебе помочь.

Терилун только сейчас заметила у Рэна едва различимый акцент — слишком длинные "с", "о", переходящее в глубокое "ооу"...

— Рэн.

Лас склонил голову набок.

— Ровно то же говорили мне сегодня двое других ликк-ши. Но ты — другое. Ты что-то знаешь, Рэн. Так ведь?

Акцент менее заметный, но похожий на говор тех, с кем сегодня уже встречался Лас. "Ткачи" — кто они? Воры, убийцы, шпионы с запада или с юга: В упавшей тишине Терилун принялась украдкой разглядывать Рэна. В профиль он был вылитый Сай, разве что сменивший цвет: с белого — на чёрный, с мёртвой тоски — на хитрость и бойкое любопытство. И вокруг него не было тишины: комната, пусть и отдельная, была полна обычных, живых, успокаивающих звуков. И было что-то ещё.

— Ладно-ладно, убедил, — картинно поднял ладони вверх Рэн. — Всё равно ничего не обещаю. Но раз уж ты настаиваешь... — Он положил так и не доеденный хлеб, потом убрал руки под стол — и оттуда донеслись две тонкие-тонкие, едва слышные ноты. Где-то за стеной послышался звук стекающей воды; через несколько секунд дверь напротив бесшумно отворилась.

— ...Да, милый?..

На пороге, прислонясь к притолоке, стояла такая женщина, каких Терилун сроду не видала. Маленькая, невысокая, ниже даже самой девочки, она была одета в тяжёлый, толстый халат, спускавшийся до самого пола. Ткань была сплетением красных и зелёных нитей с искоркой золота, с тонким чёрным кружевом на рукавах. Унизанные перстнями пальцы были белоснежными, будто полупрозрачными, как молочная сыворотка; из-под густых бровей смотрели зеркальные чёрные глаза. Пышные волнистые волосы были зачёсаны назад и уходили за ворот халата. По обнажённым щиколоткам на пол стекала вода.

— Подойди, Суу. Здесь кое-кто спрашивает про чёрного человека, которого недавно видели в городе.

Суу подошла, медленной, слегка шатающейся походкой, лениво оглядывая гостей.

— Мне кажется, ты говорила о нём дней десять назад. Слышно было что-то с тех пор?

Суу прошла ещё два шага вперёд, словно ища опоры, и в конце концов оперлась рукой о стол.

— Чёрный?.. Да-а... кажется, было...

Терилун присмотрелась к ней внимательней. У Суу было тело ребёнка, лицо ребёнка, голос ребёнка — но вела она себя, как знатная леди. Ну, как они должны себя вести. По идее.

— Расскажи гостям, Суу. Всё хорошо.

Ещё одна нота из-под стола — немного ниже предыдущих, но всё равно на пределе: казалось, вдохнёшь или выдохнешь не вовремя — не услышишь. Никто в комнате, кажется, не обратил внимания.

— Чёрный... чёрный... да. В рваном плаще. И облако такое тёмное вокруг... как будто. Вокруг лица.

Суу повернулась лицом к Ласу и села, поджав нож, на стол. Говорила она медленно, делая паузы в самых неожиданных местах; её тонкий голосок порой спускался до шёпота.

— Десятого дня... на рынке Киичи. Над рынком, мельком. В центре. Людный день. Он... ушёл.

Суу говорила так медленно и бессвязно, что Терилун заскучала и принялась разглядывать её саму. Вблизи она уже не казалась такой хрупкой, как раньше — маленькая, но крепкая, с мозолями на отмытых до блеска розовых пятках, с ловкими обезьяньими ухватками.

— А шестого дня о... нём говорили. Видели его, опять. Айш. Кажется. Или Ёёи. Не помню. Шестого дня, в... красной столовой. Мы обсуждали налёт на Сондзу на следующ...

Резкий писк из-под стола — одновременно оглушительный и еле слышный. Суу замолкла, медленно повернула голову к Рэну, посмотрела на него и больше не говорила ни слова.

— Где они его видели? — спросил Лас, будто не заметив заминки.

— Айш... или Ёёи?.. — переспросила Суу, когда уже знакомый Терилун низкий тон разрешил ей говорить.

— Кто угодно — мне важно знать, где он был тогда.

Суу подняла глаза к потолку.

— Мм... не помню. Кажется, они возвращались из... об этом можно, милый?..

Она изогнула спину и запрокинула голову, вверх ногами глядя на Рэна. Халат на её груди слегка разошёлся, обнажив тонкую полоску белой-белой кожи.

— Милый?..

Рэн смотрел растерянно, даже сердито, будто жалел, что вообще начал этот разговор.

— Пока что всё, Лас. Нам больше нечего сказать.

— Тем более, — добавила Суу, опершись руками о стол и склонив голову набок, — я и вправду ничего не помню. Честно.

Лас отвёл глаза.

— Если будут ещё вести, мы тебя найдём.

Секунда — и Рэн снова был насмешливым, непроницаемым, будто ничего не изменилось.

— Вы не знаете, где я живу.

— Мы — найдём, — улыбнулся Рэн. Суу выпрямилась и сладко потянулась, подняв обе руки вверх.

— Хорошо, Рэн. Спасибо за помощь. — Лас открыл свою суму и вытащил звенящий мешочек с деньгами. Суу потянулась за ним, но Лас прежде запустил туда руку, вытащил пригоршню монет, и только тогда отдал его девушке.

— Остальное — когда найдёте.

Рэн посмотрел на ладонь Ласа — на ней блестели крупные серебряные юи.

— Будь по-твоему, Лас. Тогда не прощаемся. И заходи ещё!

Суу невероятным движением перекувырнулась и в мгновение ока оказалась на скамье рядом с Рэном.

— ...Или не заходи.

Суу хихикнула и обвила руками шею Рэна, склоняясь для поцелуя. Терилун, смущённая, отвернулась.

— И вот ещё. Передай Саю вот это.

На ладони Рэна покоилась маленькая вытянутая коробочка из простого дерева, в какой могла бы уместиться кисточка или набор для письма.

— Давно пора было это сделать. Раз уж тебе по пути.

Лас молча улыбнулся, принял коробочку и направился к выходу. Уже стоя на пороге главного зала, в который раз ничего не понимая, Терилун услышала смех Суу, а вслед за ним — целый аккорд тонких струн, звонких и неуловимых, как горсть стеклянного бисера на льду.

— Опять, Лас? Что ещё? Уходи.

Сай сидел в полутьме под крышей своего дома, там же, где и в прошлый раз, но спиной. Вокруг стояла та же самая мёртвая тишина, а наступающий вечер превращал вечные сумерки рощи в синюю полутьму.

— Мы, кажется, договаривались увидеться. Ты нашёл то, что я просил?

— От входа влево, вторая полка у стены.

Лас прошёл несколько шагов во мраке комнаты и взял с полки толстую книгу в кожаном переплёте. Полистал, закрыл, спрятал под мышку.

— Один из Ткачей хотел тебе кое-что передать.

Сай вздрогнул, но не обернулся.

— Я предупреждал. Хотя... мне она не нужна больше.

Лас извлёк из сумки коробочку.

— Я могу оставить её здесь.

— Нет-нет, давай сюда, — быстро проговорил Сай, поднялся на ноги, пошатнулся, справляясь с головокружением, и подошёл к Ласу.

Он выглядел потерянным, осунувшимся, пустым — едва ли не хуже, чем при первой встрече.

— Давай.

Он взял коробочку из рук Ласа, несколько секунд промедлил, открыл. Внутри лежал ножичек с длинной деревянной рукоятью и очень коротким, в один палец, изогнутым лезвием. Вроде тех, которыми кожевники срезают жилы при разделке туши.

— Вот и конец... — Сай достал нож из футляра, снова положил обратно. Ужасная мысль вдруг сверкнула в голове Терилун. Он же не...

— Конец...

Сай резко развернулся, подошёл к полкам в дальнем углу и вернулся с другим футляром — кожаным, длинным, размером чуть больше ладони, с пришитым сбоку креплением для пояса. Возвратившись ко входу, Сай долго стоял, молча сжимая деревянный в одной руке и кожаный в другой. По его лицу несколько раз пробегала тень, будто он думал о чём-то и никак не мог решиться. В конце концов, он шумно выдохнул и поднял глаза на Ласа.

— Я не могу. — А потом, глядя на Терилун: — На, держи.

Девочка с удивлением разглядывала кожаный футляр, оказавшийся у неё в руках. Вблизи он казался старым, гладким в одних местах и протёртым почти до дыр в других. И ещё — как будто тёплым на ощупь, излучающим жизнь, особенно с хмурым миром Сая вокруг.

— Ты хорошо играла.

Терилун ещё не успела смутиться, а Сай уже снова стоял спиной к ним двоим на середине комнаты.

Ещё только открывая футляр, Терилун как будто уже почти знала, что внутри. Практически идеально треугольная, с одной слегка скошенной гранью, рамка из желтоватого металла. Отверстие для большого пальца в одном из углов. На тонкой оправе крепились восемь тонких струн — не звериные жилы, а упругая, прочная сталь. Затаив дыхание, Терилун осторожно провела по ним пальцами, и — да! — раздались ровно те же едва слышные, вкрадчивые, нежные.

— Не здесь!..

От крика Сая Терилун дёрнулась, прижимая инструмент к себе. Лас не шелохнулся.

— Пожалуйста. Пожалуйста, уходите.

— Ти, ту-ди-да, да-ти-ту, ди-ту, ту-тун!

Знакомая дорога тянулась вперёд, испуская накопившийся за день пыльный жар. Лас по обыкновению шёл на два шага впереди, но словно на затылке глазами следил за спутницей, не давая ей разорвать дистанцию.

— Ти, ту-ди-да, да-ти-ту, ди-ту, ту-тун!

Терилун повторила новопридуманную мелодию и с чрезвычайно довольным видом подскочила к Ласу.

— Нравится?

Лас посмотрел на неё непонимающим взглядом.

— Нравится мелодия?.. — Девочка чувствовала, что невероятно осмелела.

— Терилун. Ты так и не поняла.

Терилун не любила, когда к ней вот так обращались по имени — как к маленькой. Ничего хорошего это не сулило.

— Я ничего не слышу. Как и все другие. Это могут слышать только ликка. И дети.

— "Дети"! — насупилась Терилун.

— Не переживай. Через пару лет ты тоже перестанешь... а может, и нет. У всех это происходит по-разному, но большинство перестаёт слышать такие тонкие звуки, когда взрослеет. В этом вся идея.

— А эти "ликка"... Ткачи?..

— Ликка — просто ликка. Это народ с запада Суо, небольшой. А "Ткачи" — что-то вроде их организации здесь. Сай был одним из Ткачей.

— А этот инструмент?.. — не унималась Терилун.

— Ко. Да, это был ко Сая. Раньше.

Некоторое время они шли молча. Терилун думала о Сае — о том, как он потерял жену, как замкнулся в своём мраке, без музыки, без всего, и после этого ему дают нож и говорят разрезать струны, уничтожить последнее напоминание о возлюбленной... И Лас — что он хотел сделать этим поединком? Вернуть его к жизни? Или просто использовать и выбросить обратно в темноту?.. Терилун посмотрела на него снизу вверх. О чём думал Лас, не знал никто. То добрый, то жестокий, то внимательный, то загадочный...

Позади послышался негромкий шорох. Звук шагов, возможно. Замер. Терилун обернулась. Посреди дороги, одетая в чёрную рубашку и перехваченные поясом странные широкие штаны, стояла Суу. Прекрасные её волосы спадали до земли и в несколько колец лежали в дорожной пыли.

— Быстро, — улыбнулся Лас. Суу метнула в него острый взгляд. Это было то самое, что Терилун заметила ещё в таверне: глаза, губы, положение тела — всё мощное, упругое, натянутое до предела, почти хищное.

— Айш видела его на дороге в Ниссу. Пять дней назад. Больше ничего.

— Этого... более чем достаточно, — откликнулся Лас через несколько секунд, будто не сразу осознал услышанное.

— Серебро? — равнодушно спросила Суу. Лас достал из сумки холщовый мешочек, поменьше, чем предыдущий.

— Золото. — Он почти вплотную подошёл к Суу и, прежде чем отдать деньги, добавил: — Сай больше не будет с вами работать. Я — буду.

Суу молча взяла золото и отвернулась.

— Идём. Нам нужно спешить, — сказал Лас, возвращаясь к Терилун. Это лишь игра вечернего света — или он действительно выглядел взбудораженным, обеспокоенным?.. Терилун на секунду отвлеклась на Ласа — а в следующий миг на дороге никого не было. Суу растворилась в том же небытии, из которого пришла.

— Быстрей, быстрей! — подгонял Лас, действительно ускоряя шаг до почти невыносимого. — Придётся зайти домой, но ночевать будем в дороге. Мы чуть его не упустили.

Терилун спешно затолкала футляр с ко в сумку и заспешила следом.

— А, кстати — это тоже тебе.

Не сбавляя темпа, Лас протянул Терилун книгу Сая. Она ухватила её обеими руками и некоторое время шла прямо так, прижимая её к себе, как единственное сокровище, но в конце концов не выдержала и, водя дрожащим от быстрого шага пальцем от буквы к букве, прочитала заглавие:

"То, что было прежде".

Глава 3. Голоса Шиллы

...Пришёл он и на третью ночь, куда условились — но никого не было в беседке. До самой полуночи ждал Юн, и тогда наконец появилась его Аи — бледная, грустная, молчаливая. Хотел он обнять её, но она отстранилась в ужасе и приложила палец к губам. В этот миг за деревьями послышались голоса — это отчим Аи, что в гневе расправился с ней и теперь вместе с сыновьями пришёл искать того, кто её обесчестил. Юн спрятался под лавку в беседке, и чудом никто его не заметил. Чуть свет, бежал он прочь из города, а призрак любимой последовал за ним. Никто больше, казалось, её не замечал, и осторожно оглядывался на неё Юн, проходя среди других людей. Каждый день улыбалась Аи ему своей печальной, холодной улыбкой, и то и дело глядела на подаренный им браслет, но никогда не позволяла к себе прикоснуться — отлетала с ужасом прочь. Мучился юноша оттого, что никак не мог достать до любимой, и однажды ночью, когда она заснула, тихо подошёл и погладил её по волосам. В тот же миг поднялся ледяной ветер. В страхе Аи открыла глаза и потянулась к подаренному ей браслету, но тот уже таял, как воск, и скоро жгучим обручем сжал запястье Юна. Вверх по руке его поползла мертвенная белизна. Вскрикнула Аи, схватилась за горло, упала наземь — и он увидел, что это был старый, изъеденный червями труп. Тут бледность из браслета доползла доверху, и Юна тоже не стало.

Терилун закрыла книгу, двумя пальцами затушила свечу, повернулась на бок. Поправила подушку, так-сяк устроилась под тонким одеялом, легла на другой бок. Опустила книгу на пол. Подвернула локоть под голову. Убрала. Снова завозилась с одеялом. Вот зараза.

Последняя история на сегодня была явно лишней. У Терилун перед глазами так и стояло гниющее тело несчастной возлюбленной, а внутри точно тёмная воронка тянула куда-то, на тот свет. Как теперь засыпать? Сказки про волшебный сад и крылатых людей Терилун понравились больше, но теперь в голове вертелась только эта, жуткая, как будто других и не было никогда.

А за окном светало. Чёрные углы комнаты с каждой минутой серели, а в щели бамбуковых штор пробивались первые отблески утра. Ещё полчаса в не пугающем, но каком-то душном мраке — и снаружи зашевелились: заскрипел ворот колодца, захлопали двери, заскрёб уличную пыль дворник. Терилун ещё раз попыталась спрятаться от нарождающегося дня под одеялом, а потом разлепила бессонные глаза и села.

Второе путешествие сквозь Тернии она перенесла намного лучше первого — весь путь прошла своими ногами, хотя идти пришлось в ночи, сквозь вновь пришедшую ниоткуда снежную бурю. Под конец казалось, что на каждом следующем шаге всё закончится, оборвётся в усталом мраке. Но лишь только они с Ласом вышли к окраине деревни, так похожей на её собственную, тяжесть пошла на убыль. Их приняли в одном из домов — явно не на постоялом дворе — и сразу развели по разным комнатам. Терилун помнила, всё ещё сквозь муть усталости, как старуха в чёрном платье молча застелила постель и ушла, а потом настала эта темнота с влюблёнными, отчимами и мертвецами. И кому пришло в голову оставить на столе свечу и огниво?.. Хотя, конечно, удобно винить других, а не себя... Просто не надо было сегодня трогать эту книгу, и вообще...

Размышления Терилун прервал душераздирающий крик. Короткий, пронзительный женский вопль, перешедший в такую же громкую тишину. Терилун подскочила на месте и села обратно, вцепившись ногтями в одеяло. За дверью послышались шаги. Слева направо, затихли, хлопнула дверь. Потом другие, ближе, ближе...

— ...а-А-а-а-а!..

В комнату вошёл... нет, всего лишь Лас. Но Терилун всё равно сначала с криком отпрыгнула прочь от входа, а потом присмотрелась внимательней: да вот же он.

— Зачем так громко? Но хорошо, что ты не спишь. Собирайся, нам пора. — Лас повернулся обратно к двери. — В этой деревне, кажется, завелись призраки.

Тело лежало шагах в тридцати от дома, прямо в дорожной пыли. Не было видно ни лица, ни ран — только запутанное в собственную одежду серое нечто. Сам дом — почерневшая от времени приземистая избушка, которую Терилун в прошлый раз, впотьмах, не рассмотрела — снова стоял без звука, бессонный и безликий. Да и кричали — странно — не в нём.

— Хорошо, староста. Приведите её в себя — я постараюсь во всём разобраться.

Уже добрая четверть часа прошла, а она всё сидела на одном месте — та самая старуха в чёрной юбке, на деле оказавшаяся женщиной лет пятидесяти с плотной косой тёмных волос и большими, будто вылезающими немножко наружу глазами. Уже не в панике, а скорее в каком-то тупом забытьи, она сидела на дороге, вяло перебирая крупицы пыли на ладони. Деревенский староста был там же — сухонький, бойкого вида старичок с длинной козлиной бородой и очками в стальной оправе, свисающими с бечёвки на грудь.

— Да это-то да, конечно... Но вы бы, это... милсдарь...

Лас без лишних слов повернулся к телу.

— Да будет с вами бог, милсдарь... Я уж тут... Что ж это творится-то...

Под удивлённым взглядом перепуганного старосты Терилун вслед за Ласом подошла к трупу. После этих слов про призраков снова словно что-то щёлкнуло внутри — словно слишком много стало вокруг чертовщины — и в конце концов разом смело всё: сон, страх, недоумение... Всего два перехода через эти "Тернии" — и вот всё, что было до них, отлетело в памяти на неделю, месяц вдаль. А теперь вот так: идти всю ночь непонятно куда — ничего странного, обыскивать мертвеца на улице средь бела дня — ничего необычного...

— Стой.

Терилун вздрогнула и помотала головой, как будто не расслышала, но покорно остановилась в пяти шагах от трупа. Лас уже сидел на корточках рядом, разглядывая лежащее навзничь тело.

— Не подходи ближе. Посмотри под ноги.

— ...Пыль?..

— Присмотрись. Следы. Слева.

Терилун присмотрелась — и действительно: слегка левее на нетронутой густой подушке пыли отпечатались свежие следы подошв.

— Твои выводы?

Терилун нахмурилась. Это Лас был "визитором Высочайшего по особым поручениям", он тут отвечал за выводы, а не она. Но в то же время...

— Один след... Заканчивается у тела. Хм... Значит, она шла одна... за ней никто не следил? Но...

...это было так интересно! Глаза Терилун жадно забегали по земле в поисках новых деталей, новых зацепок — а в голове всё это уже вертелось-варилось-мешалось вовсю: узнать, собрать, догадаться!

— ...но с другой стороны... если след всего один, то что произошло? Кто убийца? Она шла одна, по открытой улице...

Точь в точь как в прошлое утро на площади, Терилун как будто вмиг перевоплотилась, перестала быть самой собой, а вместо этого ступила в жизнь этой мёртвой женщины, которую ещё даже не успела толком рассмотреть.

— ...никуда не торопясь — след чистый, песок из-под подошв не летел. В такой ранний час, и налегке, без котомки, корзинки — наверное, работать: в поле, в хлев...

Повторяя её шаги, её движения, казалось, и мысли тоже — секунда за секундой приближаясь к моменту происшествия.

— И вдруг — неожиданно, так, что даже... не успела испугаться — что-то случилось. И она падает, прямо на спину, от сильного толчка. Это... да, это выстрел! Стрела!..

Терилун остановилась в полушаге от тела и тогда только пришла в себя. Лас, всё ещё сидевший на корточках неподалёку, обернулся, поднял голову к ней.

— Хорошо.

И отвернулся обратно. Терилун перевела взгляд с него на тело — и очередной вдох замер и заглох где-то посередине. По лицу женщины проходили три глубоких кровавых пореза, рассекая правый глаз, ухо, нос... Такие же следы виднелись на левой стороне туловища, среди разодранного белого с коричневым платья, в багровом месиве груди, рёбер и как будто содранной по живому кожи. Лицо — или то, что от него осталось — застыло в гримасе ужаса.

— А теперь подумаем, кто мог сделать это.

— Демон... как пить дать, демон!

Теперь Райну было не унять. Лишь только Лас сел напротив неё за стол и при помощи старосты вытянул из неё первые слова, былой ступор будто разом прорвало потоком бессвязных слов.

— Да ж говорю — на крыльях... Белый... бледный, як смерть, да летает, да...

Лас отставил пустую кружку в сторону и повернулся к женщине боком.

— Спасибо. Мы этим займёмся. Поверенные Высочайшего для того и нужны. Разумеется.

Ещё раз повернувшись на стуле, он вполне явно кивнул старосте. Тот сначала не понял, а потом вздохнул и поднялся на ноги.

— Пойдём, Райна, пускай царёв человек разбирается. Думает ужо, не видишь?

Райна завращала глазами.

— Но... оно ведь... Прямо на неё накинулось, налетело, прозрачное... и след простыл! Что же это...

— Идём, идём, болезная... Сейчас рюмочку своей старой, из подпола, выпьешь, и всё срастётся... Идём.

Старик вытолкал Райну наружу, обернулся, заговорщицки полуподмигнул, полупоклонился Ласу и закрыл за собой дверь.

— Мм. Теперь всё понятно.

Терилун внимала. Её уже давно не было понятно ровным счётом ничего, и она постепенно привыкала просто следовать за Ласом, единственным проводником в открывшемся ей два дня назад назад новом странном мире.

— Хм-м... Хотя нет... Наверное, не так...

Что бы он ни хотел сказать прежде, теперь всё потерялось в задумчивом бормотании и хаотичном мелькании пальцев на столе. Терилун вдруг подумала, что впервые видит Ласа за работой — бесстрашного чиновника-сыщика, как в сказке.

— Лас...

— ...Да?

Лас смотрел прямо, бездумно, будто ещё не вышел из своих размышлений. Терилун замялась.

— Я правда не знаю, что здесь произошло, но... почему мы должны этим заниматься? Вы... ты говорил, что мы... едва успеваем идти по следу Тёмного Прохожего, что нам надо торопиться, идти ночь и день... зачем?..

Терилун умолкла и замерла, ожидая ответа. Лас сначала нахмурился, а потом привычно улыбнулся и поднялся со стула.

— Ты права, мы спешим. Мы должны были срезать путь, пройдя через эту деревню... надеюсь, Прохожий направляется туда, куда я думаю. И всё равно мы не успеваем.

Лас шагал из одного угла узкой комнаты в другой, жестикулируя при каждой фразе, взволнованный, не такой, как обычно.

— Сейчас нам, конечно, лучше всего было бы выйти с заднего хода и предоставить жителям самим разбираться со своими призраками. Однако... — и тут он остановился, — ... в этом деле есть кое-что интересное. Возможно, важное для нас. Выйдем к месту происшествия, я покажу. Только посмотри, пожалуйста, чтобы там никого не было. Особенно тех двоих.

Терилун открыла дверь и выглянула на улицу.

— Никого нет.

— Тогда пойдём. — Лас надел сандалии и вышел следом. Снаружи, казалось, ничего не изменилось, даже утренний серый цвет остался, перейдя в дневную пасмурную хмурь. И тело — тело лежало на том же месте, вопреки заверениям старосты, что он всё уладит и распорядится. Бурый комок ткани в растекающейся вокруг головы луже крови.

— Я впервые заметил это как раз тогда, когда попросил тебя описать произошедшее. Прости, что сразу не рассказал всего — мне нужно было время, чтобы сосредоточиться и всё привести в порядок. Но мой вопрос...

Не доходя двадцати шагов до тела, Лас резко остановился.

— ...не был лишён смысла.

Теперь Терилун видела — Лас смотрел вовсе не на тело, а на землю вокруг и на маячащую вдалеке белёсую завесу — границу Терний.

— Ты совершенно правильно заметила, что рядом с жертвой видны только её собственные следы. Но факт этот говорит больше, чем ты думала вначале. Присмотрись ещё раз.

Терилун присмотрелась — к уже знакомому следу на ровном слое пилы добавились чёткие отпечатки сандалий Ласа и смазанные, шаркающие — её собственных сапожек.

— Значит... Райна говорила правду? Если больше следов нет, стрел, дротиков, копий тоже нет... значит, действительно кто-то убил её... так... и улетел?

— Ещё глубже. И ближе. У тебя под ногами.

Терилун опустила глаза.

— Что видишь?

— С-следы...

Терилун зажмурилась, потом снова посмотрела на тело.

— Правильно.

В двух шагах от того места, где стоял сейчас Лас, проходила почти незаметная глазу граница. За ней широкая дорога была усыпана вереницами старых следов — люди, лошади, подкованные и не подкованные, телеги... В трёх шагах от границы натоптано — там стоял, переминаясь с ноги на ногу, староста. В пяти шагах — странное большое пятно, как будто овца или поросёнок повалялся — там сидела осоловевшая от страха Райна. По другую сторону границы суетливый хаос следов кончался. Деревянные башмаки убитой женщины, сандалии Ласа, кожаные сапоги Терилун. И всё.

— Они... не ходят туда. — Терилун прикусила губу. — Просто не ходят. Целый кусок дороги... нет, кусок деревни — как будто был, а теперь его нет. И туда не ходят. — Терилун вдруг вспомнила, с каким ужасом смотрел на неё староста, когда она шла к телу вслед за Ласом. — Боятся ходить.

Деревня за спиной, пусть маленькая, пусть глухая, просыпалась и начинала жить: слышался скрип тележного колеса, молот кузнеца, чей-то хриплый кашель. Перед Ласом и Терилун деревня как будто обрывалась, а вместе с ней — и жизнь. Словно...

— Словно остров Терний в черте города. Город в Терниях...

И, как будто в такт, очередной звонкий удар кузнечного молота эхом отдался в пустоте над покинутой людьми дорогой.

— Что там?..

— А вот это — правильный вопрос.

Этот его взгляд. Терилун за эти дни уже почти привыкла к нему. Лас сам всё знал заранее. И ничего ей не говорил. Но... это было так интересно.

— Узнаем?

Тернии покалывали ноздри, опутывали невесомыми нитями щиколотки, летели мелкой пылью в глаза.

— А мы... это безопасно? Идти туда, прямо так?

Лас крепче сжал ладонь Терилун, но не замедлил шаг.

— Ничего особенного не изменилось — мы всё так же идём в Тернии, я всё так же рядом. Тем более, рядом город. Возможно, ты не замечала, но чем ближе подходишь к свободной от Терний земле, тем слабее они становятся. Сама граница между Терниями и нашим миром — условность, и... стой.

Терилун остановилась. Прохладный молочный туман окутал уже её всю, но под звук ровного, спокойного голоса Ласа было не так страшно и странно, как в первые два раза.

— Кажется, мы на месте. Видишь?

Впереди, шагах в десяти, или больше, едва вырисовывались очертания голой стены дома без окон. Терилун пригляделась — и из тумана выплыл весь дом, и соседний, и тот, что напротив... Целая улица нетронутых, будто новых, опутанных мёртвой дымкой домов. "Город в Терниях"...

— Да... Я вижу.

— Теперь тише. Присматривайся и прислушивайся. Они должны быть где-то рядом.

Терилун хотела спросить, кто такие эти "они", но Лас продолжал, почти шёпотом:

— Места, где Тернии были с самого начала, чаще всего пусты. Мы много ходили по этим пустошам в последние дни. Но там, где раньше жили люди, нередко появляются новые обитатели. Смотри в оба.

Терилун смотрела, смотрела по сторонам, шаг за шагом продвигаясь вперёд по улице, но ничего не видела. И от этого было ещё страшнее.

— Иные среди них просто желают, чтобы их оставили в покое — но почти все, кого я встречал, были весьма недружелюбны.

Вопрос о том, безопасно ли сюда идти, кажется, слегка запоздал. Стало холодно. Невыносимо. На границе "живой" и "мёртвой" деревень лишь слегка веяло неуютной прохладой — теперь же мороз нападал, обступал вокруг, горел под одеждой. Терилун уже после первого путешествия почему-то поняла: одеваться теплее бесполезно — это другой холод.

— Значит... Лас... значит, ты думаешь, один из этих "жильцов" убил ту женщину?..

— Я не знаю. Вернее, я знаю не больше, чем ты. Для этого мы здесь — попробуем разобраться. Смотри внимательней.

— Да куда, куда смотреть??.. Что мы ищем?

От крика Терилун туман Терний будто пришёл в движение, рванулся, вихрясь, в разные стороны, а потом, заполняя освободившуюся пустоту, волнами набежал обратно. Холод стал словно вдвое сильнее. Терилун тут же пришла в себя и опустила глаза.

— Звуки. Знаки. Эхо. Чьих бы рук ни было это убийство, след его всё ещё где-то здесь.

Терилун больше не смотрела по сторонам — просто шагала прямо, к окутанному дымкой горизонту улицы.

— Тернии ничего не забывают. Всегда остаётся след. Всегда. И, пока он ещё свежий, мы можем...

— Я вижу...

Это было сродни уколу. Маленькой горячей игле, легко проходящей сквозь кожу и плоть. Сначала в левом глазу, оттуда — в голову, глубже, глубже, до плотной жгучей точки на затылке. Как на площади перед канцелярией. Как в ту, самую первую ночь в Терниях. Как тогда. Но на этот раз...

— Ещё ближе... ближе. Вон там, слева, да.

Лас повернулся туда, куда указывала Терилун.

— Но они... не мёртвые, они живые!.. Это те, кого мы видели, да! Это...

Всё прояснилось. Не совсем, но достаточно, чтобы видеть на десять, пятнадцать шагов вокруг. Те же самые ряды домов по сторонам, площадь с неясными очертаниями колодца вдали — и дверь в соседнее здание, каменное, почти шикарное для этих мест. И — первый, казалось, посторонний звук за минуты блуждания по Терниям — скрипнула дверь.

— Жа, ну ты спрашиваешь! Легче простого феня!

Терилун оглянулась на Ласа. Видел ли он то же, или...

— Выхелёстка твоя Юхра, говорю тебе. Выхаль выйдет, её пальчиком позовёт — и сховается, как пить дать даю.

Мужчина продолжал говорить, а тем временем за ним в дверях показалась женщина. Райна.

— Да ты сам тот щё выхаль, мил дружок. Мне т не рассказывай, как выкозыриваешься, как буди, да и выхаливаешь будь здоров, жа!

Райна говорила весело, развязно, будто навеселе. Когда она повернулась лицом, Терилун вместо без пяти минут старухи увидела молодую женщину — не сказать, чтобы очень красивую, но бодрую, бойкую, с живым огоньком в глазах.

— Да ну да тебе! А ты что тогда на меня, выхаля такого, запала? Пичин даёт?

Мужчина остановился и схватил Райну за плечу. Секунду она, хохоча, сопротивлялась, потом они поцеловались.

— Не на шоре же, не на шоре, тупейля!

Мужчина на её слова только улыбнулся и пошёл дальше. Терилун почувствовала, что у неё, как от лука, щиплет глаза. Не обращая внимания на девочку, пара свернула на главную дорогу и направилась к площади с колодцем.

— Если вдруг тебе интересно — я не вижу того, что сейчас видишь ты.

Лас подошёл тихо, но не совсем незаметно. Звук его шагов был другой, чем у молодой Райны или её мужчины. И цвет. У шагов Ласа был цвет.

— Но точно могу сказать, что они...

— Да-да, это... не люди. Просто тени... из прошлого. В этой части деревни тоже раньше жили, так ведь?

Лас молчал.

— Здесь что-то случилось. Но это не какие-то "новые жильцы", это старые! Те, что здесь жили раньше! Почему, Лас?..

Лас не ответил. Но в ту же секунду Тернии вокруг... как будто ветром сдуло. Горизонт вокруг расширился — серый, мёртвый, непривычный горизонт. Деревня-призрак обнажилась полностью — с домами, площадью, колодцем, с ратушей и медным флюгером на шпиле, с улицей и людьми на ней, идущими и смотрящими мимо Терилун, как ни в чём не бывало.

— Верно, вестимо, клепаешь. Но я вон то что тебе скажу: не дурь молоток, когда ставишь, прямо держи, клёпка и хорошей будет...

— Прямо так и свирганила? Посошок-то на недельку выйдет, невелика беда. А она туда же...

— Добрая крысица в полях на Юрод родится, слыхали... Не веришь, что ль? А люди бають...

Терилун стояла на месте, а прямо сквозь неё проносились обрывки разговоров, смешки, хлопки, кашель — кусочки чьих-то жизней, всё быстрее, быстрее, потом медленнее — и снова так быстро, что глова кругом. В один миг ей показалось, что она снова услышала Райну, но уже старше... или моложе?..

Лас встал рядом и положил руку Терилун на плечо.

— Я всё объясню потом. Сейчас... скажем, представь вот что: как будто всё, что с нами происходит, отпечатывается во времени, как на годичных кольцах дерева. Там, снаружи, перед нами всегда одно и то же, нынешнее, наше кольцо, но тут, в Терниях, его нет, поэтому иногда можно увидеть какое-то другое, случайное. Или несколько. Ты сейчас...

Из-за угла, с площади, раздался страшный скрежет, как будто сломался и слетел с оси стальной барабан водяной мельницы. Все призраки — все, даже те, которые буквально наслаивались друг на друга, шли один в другом — разом повернули головы на звук, постояли так секунду и пошли дальше по своим делам.

— Это... это я тоже слышал. Быстрей!

Лас схватил Терилун за руку и побежал вперёд, к площади. Терилун пыталась как-то уклоняться, не врезаться в призраков, но Лас шёл напролом, не замечая. "Если вдруг тебе интересно — я не вижу того, что сейчас видишь ты". А может, видит, но не то?..

— ...о така сложность выходит: тока я досочку на неё положу, а она и надломится...

— ...ручун бизедовый, говорю тебе... на болоте...

Прерывистые голоса привидений звучали со всех сторон — и будто втрое быстрее; дома вокруг слились в одну серую кашу. Последний поворот — и Лас с Терилун выскочили на площадь.

— Это...

Лас остановился, как будто отдышаться, совсем не удивлённый — и полы одежд его, единственный всполох света в посеревшем мире, беззвучно опали.

— ...не ратуша?

Издалека шпиль действительно походил на крышу простой ратуши в центе города — такие строили здесь и там, Терилун за время своих переездов из дома в дом видела не одну. Но внизу, под иглой и флюгером, были не деревянные и не глиняные белёные стены — шпиль переходил в крутую двускатную крышу, спускающуюся до гладкого сточного жёлоба. Само же здание было суровым каменным монолитом с узкими треугольными окошками-бойницами, с тяжёлыми деревянными створками в торце. Но не на это сразу обратила внимание Терилун — взгляд её упал вниз, вниз. Прямо перед странным домом, лицом к дверям, стояли неподвижно призраки. Разного возраста, из разных времён — Терилун действительно узнала совсем молодую Райну, с длинной косой и веснушками на большом носу. Стояли мёртво, неподвижно, как тогда, несколько минут назад, когда раздался скрип — но теперь это оцепенение не заканчивалось, как будто они стояли и собирались стоять так вечно. Превозмогая внезапно подступившее желание встать так же, и застыть, и не двигаться, Терилун повернула голову к Ласу — и с трудом отличила его от тех, мёртвых, стёртых, страшных. В один только глазах, быть может... да.

— Ты спрашивала "почему". Я по-прежнему не знаю. Пока что. Но, кажется, определённо догадываюсь, "что". — Лас снова говорил загадками. Терилун отвела глаза. — Помнишь сказку о людях с крыльями?

Внутри было холодно. Очень холодно. Добравшись до входа, вновь пытаясь, вопреки здравому смыслу, не задеть стоящих живой цепью людей-теней, отперев тяжёлые двери и ступив на гулкий каменный пол внутри, Терилун узнала, что в Терниях может быть ещё холоднее. "Может, и это — не настоящий холод, а... воспоминание о холоде, как те люди — воспоминания о самих себе?.." — думала она, но зубы уже стучали, и по спине гуляла неуютная дрожь. Не много ли для воспоминания?..

— Да-да, именно так. Ты ведь уже догадалась, что некоторые из тех историй больше, чем сказки?

Стало не по себе. Терилун ответила не сразу.

— Значит... значит, эти крылатые люди действительно... есть?

Внутри каменное здание было одним огромным, гулким залом с единственным большим окном в противоположной стене. Весь зал был уставлен вперемешку низкими стульями и скамьями, а под окном, круглым, мутным, жёлтым, как луна, виднелся массивный каменный постамент. Лас лишь окинул зал беглым взглядом, будто не находя ничего для себя нового, а потом указал Терилун налево, где узкая винтовая лестница вела вниз.

— Этого я тоже не знаю. И вряд ли кто-нибудь знает наверняка. Это было очень давно — мир без Терний. Но он был. Ты никогда не задумывалась, как всё было раньше? Когда не было тумана? Когда люди жили на бескрайних просторах, а не на жалких клочках живой земли? Когда не нужно было платить проводнику, чтобы добраться до соседней деревни? Думала ты когда-нибудь об этом?

— Я...

Холодные ступени всё тянулись и тянулись вниз без конца, освещённые... да непонятно уже, чем, будто сами на себя лили тусклый серый свет.

— Я... О том, как — нет... наверное. О том, почему всё такое, и как так получилось — да, конечно... даже когда маленькая была... а... — Прошло всего с полминуты, а Терилун уже выдохлась и еле поспевала за Ласом; знакомая ей по прошлым путешествиям слабость Терний пришла позже, чем во вчерашний переход, но уже неприятно покалывала в ногах. — Но как тогда было... как? Откуда узнать? И что это тогда за деревня... деревня в тени?

— Я к этому подхожу. Но дело как раз в том, что главные вопросы — другие. Не "как было до этого?" и даже не "почему это произошло?". Главный вопрос — что дало нам ту жизнь, которая есть сейчас? Да, мы ютимся на крошечных островках и почти ничего не знаем о том, что снаружи — но мы живы. Что дало нам эту жизнь, что защищает от Терний широкие поля вокруг столицы Суо, южные степи и каждую маленькую деревеньку — вот о чём...

Ступени внезапно кончились, и Лас разом встал столбом впереди. Терилун с трудом удержался, чтобы не опрокинуться прямо на него.

— ...эта сказка.

Нижний зал был чем-то похож на верхний: такие же высокие потолки, такой же вымощенный квадратными плитами пол и два ряда колонн по бокам, стены за которыми скрывались в полумраке.

— Вот он... кажется, всё на месте.

Но ни стульев, ни скамей не было. Вместо них на плитах в глубине зала, ближе к алтарю, спиной к лестнице стояло несколько призраков. На самом же алтаре, не прямоугольном, а полукруглом, в форме чаши, отсвечивало белым что-то, похожее на кусок стекла неправильной формы.

— Хм... что же тогда...

— Что "на месте"? — Терилун повернулась к Ласу, но тот, будто не замечая, продолжал бормотать про себя, потом присел на корточки.

— Пыль старая... несколько лет, не меньше. И это, чёрное, — следы гари на плитах...

Терилун от досады топнула ногой — эхо разлетелось по всему залу — и уже открыла рот, чтобы высказать Ласу всё, но тут на лестнице мелькнуло светлое пятно. Терилун обернулась и вздрогнула от неожиданности.

— Алтарь целый, трещин не видно... что же здесь случилось...

Вниз по ступеням торжественным шагом спускался призрак в странных дорогих одеждах — мужчина с суровым бугристым лицом, Терилун раньше его не видела. На вытянутых руках он держал тяжёлый резной ларец, а в ларце, на бархатной подушке, покоился тот же самый камень, что лежал сейчас на алтаре — только выцветший, блёклый, потерявшийся в тенях прошлого.

— Что же...

А в двух шагах позади спускался деревенский староста! Моложе и бодрее, с короткой чёрной бородой — но это был он. Осторожно, ступенька за ступенькой, следовал он за мужчиной с коробкой, будто боясь подойти ближе.

— Лас! Посмотри, это же...

Терилун повернула голову к Ласу — но он уже ушёл далеко в зал и теперь осматривал одну из колонн.

— Что случилось?

— Мне кажется, я вижу, как сюда несут этот камень. В прошлом. Это... снова тени. Ты видишь?..

Лас оглянулся на Терилун, но остался у колонны.

— Нет, не вижу. Но... неужели ты видишь так далеко... так давно, чтобы...

Лас выцеживал слова одно за одним, будто каждое стоило огромных умственных усилий.

— Да нет же, нет! Они... не такие старые. Не очень. Староста тоже здесь, уже взрослый, и совсем...

Терилун замолчала и поморщилась — тень мужчины с коробкой прошла прямо сквозь неё и продолжила свой путь к алтарю.

— Ты хочешь сказать... Ты уверена? Тот же самый камень?

— Д-да, а...

Лас перебежал с левой стороны зала на правую, потом до следующей колонны, ещё раз всмотрелся вдаль, где лежал камень...

— Половина. Да, конечно же! Тут только половина. — Секунду он будто размышлял, а потом рывком обернулся. — Слушай меня. Не делай резких движений. Повернись к выходу, а потом медленно и спокойно...

Сначала Терилун увидела молнию, которая протянулась от камня на алтаре к полу и поползла вперёд, оставляя за собой тонкий чёрный след. Потом слова Ласа потонули в чудовищном скрежете — во много крат громче, чем на улице. Лас прыгнул вбок. Молний стало больше; они били в стены, пол, в колонны, в призраков, слева и справа, — а Терилун стояла невредимая, онемевшая, и смотрела. Прошла ещё секунда, и всё закончилось. Всё затихло.

— Лас...

Как и в прошлый раз, привидения замерли там, где их застиг странный шум, — полдесятка жутковатых полупрозрачных изваяний. Терилун искала глазами Ласа, но его нигде не было.

— Лас?..

Стало совсем страшно. Тихо. Никого. Продолжая искать, Терилун повернулась к лестнице. И тут же встретилась взглядом с ещё одним призраком. Нет, именно так — встретилась с ним взглядом. Их было десять: два ряда по пять человек, в одинаковой одежде — видимо, те, кто когда-то стоял на страже ценного груза. Семеро стояли прямо и смотрели в пустоту, как все прочие тени. Но трое других... Они не казались такими же мёртвыми и бездушными. В них как будто вернулась часть прежнего цвета. Жизнь. И они неотрывно глядели на Терилун. Так, что стало не по себе. Глядели глазами мертвецов, глазами, где вихрились жадные серые Тернии, этими глазами...

— Терилун, беги!

Что-то пронеслось прямо между Терилун и тенями. Как будто клинок свежего воздуха в застойном подвале. Мелькнул и снова опал, оставив лишь слабый вдох-выдох прохлады. Через секунду, ещё даже не повернув голову, Терилун поняла, что это был Лас. Ещё миг — четверо призраков разом повернули головы в ту сторону, где он скрылся, к колоннам по левую руку.

— Беги! Камень!..

И бросились следом. Терилун успела заметить только, как обратились в туман их одежды, их лица — от так похожей на правду иллюзии остались лишь сгустки белого дыма с уродливыми зачатками ртов, глаз и рук. И эта бесформенная масса одной серой волной ринулась в погоню. Терилун промедлила ещё долю секунды, потом побежала к лестнице. В голове гремела горячая, шумная речная галька. Остановилась. "Камень"?..

— Возьми камень!..

Лас кричал истошно, на пределе, так, как Терилун никогда не слышала раньше. Его голос доносился уже из дальнего угла за колоннами, эхом разносясь по всему залу. Камень. Терилун обернулась к постаменту, на котором по-прежнему лежала синяя полупрозрачная глыба — далеко, далеко! — и снова поймала что-то взглядом, на полпути, неподалёку от входа. Ещё одно мутное, перетекающее с места на место пятно. Ещё одна пара призрачных глаз.

Повинуясь не то страху, не то, наоборот, внезапно проснувшейся отчаянной храбрости, Терилун прыгнула так далеко вперёд, как могла, приземлилась, пошатнулась, упала на четвереньки. Живой туман со свистом пролетел сверху. Терилун вскочила на ноги и бросилась бежать к алтарю. Далеко, далеко. Каменная чаша в конце зала как будто от секунды к секунде не становилась ближе, а сзади с отдающимся во всём теле шорохом уже настигала стремительная тень. Терилун по-заячьи вильнула влево, вправо, надеясь уйти хотя бы от следующего удара, хотя бы от одного. Далеко...

И в этот момент навстречу ей на середину зала выскочил Лас. Не меньше десятка призраков вились вокруг него, как стая хищных птиц, залетая сбоку и спереди, нанося удар и снова отлетая прочь, на новый круг. Каждая удачная атака бросала Ласа в сторону, словно великанский удар кулаком, — но он продолжал бежать, уклоняясь, отбиваясь своим спрятанным в ножны мечом, перемещаясь зигзагами от колонны к колонне. И Терилун была прямо у него на пути. Когда до столкновения оставалось шагов десять, их глаза встретились.

"Сейчас поверни направо. Когда я подам сигнал, ложись. Потом беги прямо, до конца".

На этот раз Терилун не колебалась — резко рванулась вправо, уже чувствуя на спине болезненный холод Терний. Теперь Лас и Терилун бежали не лоб в лоб друг на друга, но вихрящиеся вокруг тени всё равно приближались, опасные даже для него, что уж говорить о...

— Давай!

Снова не пытаясь понять, что именно происходит, не думая, Терилун присела на месте. Меч Ласа свистнул над головой, и с жутким рёвом пронеслись мимо разъярённые призраки. Сознание, казалось, спряталось в маленькую коробочку глубоко в голове и оттуда следило за страшным внешним миром. Терилун сейчас тоже хотелось, как ему, обнять руками колени, спрятаться и никому не показываться больше. Ни привидениям, ни Терниям, ни Ласу...

— Вперёд!..

И Терилун побежала вперёд. Один раз оглянулась — Лас отступал, окружённый мелькающими в воздухе тенями, уклоняясь и отбиваясь, но всё медленней. А потом— до предела, не смотря ни по сторонам, ни даже вперёд, так быстро, что ноги тут же будто вспыхнули и потяжелели, а за ними — голова, такая тяжёлая голова, словно огромный железный шар катится вперёд, неумолимый... Сбоку мелькнул размытый силуэт ещё одного призрака, но Терилун будто не обратила внимания. Спереди — изнутри камня, теперь точно! — вновь раздался чудовищный скрежет. Заложило уши. По сторонам заплясали хлёсткие жёлтые молнии; одна, кажется, попала прямо в Терилун. Неважно. На миг ей показалось, что она сама — волна дыма, или света, могучая, стремительная, захлёстывающая всё вокруг. Вперёд, ещё чуть-чуть, и ещё немножко пролететь, совсем несложно...

Преодолев последние несколько шагов до алтаря, Терилун с двух сторону обхватила камень, упёрлась в пол обеими ногами и рванула вверх, — но увесистый с виду валун на деле оказался лёгким, точно кусок коры. Держа камень в руках, Терилун на два шага отступила от алтаря — он тоже светился синим, правда! — и тут только заметила, что из камня по-прежнему вылетают молнии. Вот этот скол справа, как будто более грубая поверхность, несимметричная — там они рождались, одна за одной, соединялись и раздваивались, гладили руки и тело Терилун, не причиняя боли, а лишь слегка покалывая кожу. Этот скол... "Половина. Да, конечно же! Тут только половина". Терилун казалось, что камень становится всё легче и мягче, так, что пальцы погружались в него, как в кусок подтаявшего масла. И чем глубже, тем больше странных, необъятных образов рождалось в голове. Нет, не образов — это было само знание, готовое, как будто всегда было там! У этого камня есть история. Этот камень всё помнит. Об этой деревне, и о том времени, когда он был целым, и даже раньше, когда...

— Невероятно...

Терилун открыла глаза и посмотрела вниз. Камень исчез. Между ладонями был лишь золотистый туман. Одно движение — и он развеялся мельчайшей пылью во все стороны. Тонкие молнии, будто потерявшись, всё ещё вспыхивали вокруг Терилун, с каждым разом слабее. И всё это прекрасное знание, все эти картины и истории — до одной исчезли, испарились, как волшебный камень, в облачке золотой пыли, оставив лишь послевкусие восторга, могущества... всё ушло. Всё просто ушло.

Лас стоял позади, в десяти шагах, посреди внезапно опустевшего и утихшего зала. Он уже не улыбался — но этот торжествующий взгляд, это "невероятно", даже то, как он стоял... Терилун вдруг почувствовала какое-то пресыщение, тошноту. Он знал, что случилось. Он знал, что найдёт здесь. И сейчас просто сияет от удовольствия — он снова что-то знает, и снова, и снова...

С залом происходило нечто странное. Если бы не Лас, Терилун бы подумала, что у неё просто кружится голова: лишь они вдвоём стояли прямо, всё остальное плыло, размывалось, меняло очертания. Неважно. Это тоже неважно. Терилун смотрела только на Ласа — на порванные одежды, заплывший левый глаз, на меч, который он лишь в полёте, лишь в том отчаянном рывке единожды вытащил из ножен. Почему? почему? почему?.. Терилун чувствовала, что просто устала спрашивать.

— Терилун? Всё в порядке?

В ответ она молча развернулась и зашагала прочь. Зал вокруг блёк и словно выпрямлялся, походя уже на обычную пустошь Терний. Отойдя на пять шагов в пустоту, Терилун остановилась, пошатнулась и рухнула на землю.

— Именно так. В каждой земле, свободной от Терний, лежит подобный камень-оберег. "Сигил" — мы так его называем, в переводе с древнего языка — "печать". Где найти большинство из них, не знает никто, но это должно быть неслучайное место. Стоит убрать сигил с алтаря — и земля начинает возвращаться в Тернии. Кто бы ни дал нам эти камни — с крыльями они были или без — разрешил нам всем жить дальше. Каждый раз, когда выхожу из тумана к людям, вспоминаю об этом.

К деревне они вышли совсем скоро. Сначала Лас нёс Терилун на руках, как в первый раз. Потом, к его удивлению, она очнулась и пошла сама. Отстранённо, хмуро, не разговаривая с Ласом и не смотря на него.

— Когда я услышал о злобных призраках из Терний, мне сразу показалось, что дело в сигиле, но я не мог сразу понять, что к чему. И мне действительно никогда ничего подобного не встречалось. Выходит, жители деревни решили расчистить больше территории, разделив свой сигил пополам. Не знаю, как им удалось для этого построить алтарь прямо в Терниях, но какое-то время всё шло хорошо. А потом разделённый камень треснул. И отказал.

Во внешнем мире, похоже, времени прошло гораздо больше, чем казалось Терилун: день клонился к вечеру, и деревня, отработав, отгуляв, отшумев, вновь превратилась во что-то тихое, безлюдное, едва живое. Терилун проследила глазами за их же с Ласом нетронутыми утренними следами. Тело женщины убрали — вместо него бурело в пыли густое пятно крови.

— Это действительно интересно. Одна часть деревни умерла, но не до конца. Тернии сохранили воспоминания обо всём, что когда-либо там происходило — даже о тех людях, кто и сейчас жив и здоров, вроде старости. Такие тени из прошлого обычно безобидны, но здесь разряды энергии из повреждённого сигила позволял им обретать форму в нашем мире. Единственное, чего я не могу понять — почему от нас так скрывали правду. И зачем та женщина вышла на границу, хотя и знала, что нельзя... Кстати, ты хорошо справилась. Там, в зале. Ты сильнее, чем я думал.

Терилун смотрела на главную улицу деревни, почти пустую, с одинокой старой телегой вдали. На ратушу — деревянную, самую обычную, как везде. На дом старосты, который знал о "мёртвой деревне" намного больше, чем сказал — даже сановнику Высочайшего. На дом старой Райны, когда-то такой же, как Терилун, молодой и быстрой. Насколько же другой эта часть казалась после той.

— И с самим сигилом — я до сих пор не могу понять, что именно произошло. Со всей заключённой в нём силой он должен был... я не знаю... может, даже взорваться. А в итоге — ты как будто впитала его в себя. После этого — кто знает? — может, пробудятся у тебя какие-нибудь невероятные способности, м?

Таким Терилун его тоже никогда ещё не видела. Он как будто заискивал, пытался рассмешить, разговорить, как дитя малое. И от этого становилось только горше.

— А раз уж мы полны сил, пора в дорогу. Навёрстывать потерянные часы. Но прежде — хочу предложить сделку.

Опять сделки?.. Терилун с утомлённым видом повернулась к Ласу. Давай, предлагай, вот только кто тебе поверит после всего этого?..

Но Лас смотрел вполне серьёзно. Левый глаз его распух пуще прежнего, а в прорехах платья виднелись кровавые порезы, но выглядел он при всём этом как никогда внушительно. Благородно. Он ещё не раскрыл рта, а Терилун почувствовала, что снова ждёт его слов, как какого-то откровения. До сих пор это и были откровения, правда?..

— Всё просто. Опиши мне, что ты видела в деревне. Это было явно не то, что видел я... и не тогда. А я взамен расскажу, как встал на свой нынешний путь. С самого начала. Мне тогда было не больше, чем тебе сейчас. Полагаю, этого достаточно?

Этого было достаточно.

Глава 4. Пальцы Тира

Он лежит на своём смертном ложе. На холодном камне, в полной темноте. Лежит, а из него по капле уходит жизнь, стекает струйками вниз и оседает меж камней. Вверху, далеко, единственное пятно голубого неба — дыра, через которую он упал в эту пещеру. Рядом, серое, безжизненное, — тело горного волка. Жилистое, ловкое, почти такое же, как у него самого. Волк пал от руки человека, но прежде разодрал ему грудь, лишил сил, сказал: умирай вместе со мной, здесь, во всеми забытой холодной пустоте. А тот, ещё живой, лежит тихо — словно древний бог вселился в него на миг, дал мальчику силы голыми руками справиться со зверем. Но теперь всё кончилось. Он лежит, не шевелится, боится растревожить последние остатки жизни внутри, а боль, холод, смерть подбираются всё ближе.

И тут что-то происходит. Один вздох, случайная мысль — и мир за секунду по кирпичикам обрушивается вниз. В ушах звучат голоса, слова песен, сказок, пророчеств. А в глазах вспыхнул и сияет свет. Прежний мир, раскрашенный в миллион разных цветов, — живых, дрожащих, перетекающих один в другой. Цвет — это жизнь, это единственная ценность, главная, которой никогда не хватает на всех.

Что-то происходит, и он за миг видит всё, понимает всё. С трудом поднимается на локтях, будто не замечая, как из раны вниз, во всепоглощающую Основу, стекает драгоценная сила. Подползает к телу волка, находит рану от камня и припадает к ней губами.

А когда вновь выходит из пещеры на свет, полный солёной, горящей волчьей жизни, — свет уже другой. И всё другое, с новым порядком, новыми правилами, новым смыслом. И сам он уже не тот мальчик, что гулял по полю и провалился в наполовину заросшую травой дыру. Не здесь его место, не под этим кровом, не с этими людьми. И он отправляется прямиком в чащу, куда глаза глядят, через поля и холмы, города и реки, — и повсюду видит этот цвет, борьбу одной жизни с другой, скрытую от людских глаз. Долго ходит он так по миру один, пока не узнаёт об обители таких же, как он, видящих мир таким, какой он есть, и взор его устремляется туда.

* * *

— Я провёл там шесть лет, обучаясь. А потом меня отобрали на службу Высочайшему в Смирре. Не все из тех, кто учился со мной, избрали такой путь — но для меня тогда снова весь мир был в новинку. Я думал, что ходить по свету с государственными поручениями — и достойно, и интересно.

Солнце над этими полями жило, казалось, особой жизнью. Вот уже, наверное, часов пять шагали Лас и Терилун по твёрдой, убитой тележной колее, а оно всё светило сбоку, утреннее, рассыпая свежие искорки на лугах, поросших травой пологих холмах, золотистой паутинкой проглядывая сквозь плавающие тут и там островки деревьев. Это утро всё не кончалось, и утреннее настроение — тоже: лёгкие ноги, гудящая от новостей голова — как будто всю Великую Степь, до самого Ламино, можно было пройти в один длинный, невесомый день.

— Но главное — я оказался прав. Много и опасного, и неприятного, и скучного было за эти годы. Но я не пожалел ни разу. С тобой всё в порядке?

— Д... да-да... в Смирре.

Терилун вмиг пришла в себя, тряхнула головой, нашарила в кармане кусочек грифеля и вывела на листке бумаги одну за другой четыре буквы: С-ми-р-ра. Надо будет спросить, где это. На востоке, там, где столица? Или, нет, на севере, на краю Шингина? Или...

Вот уже в третий раз за неделю Лас рассказывал свою историю — Терилун умела добиться своего и, как маленький ребёнок, снова просила одно и ту же любимую сказку. В этот раз, кажется, было ещё ярче, ещё живее — Терилун так и чувствовала на языке солёную волчью кровь, волчью силу. Девочка начала уже привыкать, что её прежнее фантазёрство в последние дни казалось едва ли не явней яви — и всё равно история Ласа была особенной. Так сложно было представить его мальчиком, ещё младше, чем она сама — но лишь только закроешь глаза, позволишь ему нарисовать себя. Выйти из темноты, — и вот уже всё ясно. Этот маленький лас был чем-то похож на Терилун — такой же потерянный, с трудом узнающий мир вокруг, ушедший от всего, что раньше было домом, странствующий бог весть по каким краям. Вся эта история с Ласом и Суррой всё ещё казалась какой-то неправильной, но Терилун вспоминала судьбу того мальчика, и думать о своей собственной становилось как будто не так тяжело.

— Я не совсем об этом. Но Смирра — действительно занимательный город. Лежит она в месте слияния двух рек, Маттоса и Сейвы, и потому она — главный речной порт на западе Суо. Через неё проходит почти вся торговля между Протяжённым Царством и государствами по ту сторону Степи.

Да и вообще, его таинственности, которая и влекла, и раздражала, за неделю заметно поубавилось. Он сдержал обещание и поведал о своём детстве — но на этом не остановился. Кратко ли, подробно ли, по поводу и без, Лас рассказывал Терилун о внешнем мире. Ведь, на самом деле, всё за пределами трёх маленьких, скучных деревень, где в разное время жила Терилун, — всё это и было внешним миром. Протяжённое Царство, оно же Суо (девочка всё это время и не догадывалась, в какой великой империи живёт), дикая Степь и приморские города-государства за ней — Ламино, Эль-Тэйр, Шайя, всё сплошь красивые, загадочные имена; легендарный Эспаден на западе — в прошлом грозный противник Суо, теперь отделённый почти непроходимой, во много дней пути, стеной Терний. Этот мир всё ярче расцветал перед глазами — по-прежнему нечёткий, но от этого ещё более захватывающий. Очень кстати пришлись грифель и связанные бечёвкой листы бумаги, которые Лас купил для Терилун на следующий день после событий в мёртвой деревне. Первые страницы были сплошь покрыты странными каракулями и буквами, похожими на странные каракули, — но чем дальше, тем ровнее становились ряды слов, напоминая уже записи какого-нибудь счетовода и сборщика податей. Терилун по мере сил пыталась записать всё: рассказы Ласа, названия городов, рек, имена людей, даже сюжеты из книги сказок, которую девочка уже одолела до половины. Иногда попадались даже маленькие рисунки на краях страницы, но тратить на них бумагу было жалко.

— Лас.

— Да?

— Далеко ещё до этого города? Касталлари?

Лас выглядел бодрым, подтянутым, как всегда, будто не шёл всю последнюю неделю с утра до ночи, почти без отдыха.

— Касталлари — весьма далеко. Это ведь не только город, но и название провинции. Мы и сейчас уже в провинции Касталлари. А впереди нас — Нисса. Старая Нисса.

Никакого города, старого или нового, впереди пока видно не было. И хорошо! Со вчерашнего утра вокруг — только волнистые равнины, зелень травы и листьев, и свежесть, и солнце — и ничего больше. Никаких Терний. Ни холода, ни этой неуютной духоты, что пронизывает до костей, а потом прокрадывается в сны. И сны сегодня будут хорошие, подумала Терилун, и сразу захотелось улыбаться неизвестно чему и непонятно зачем. Видение Цвета не возвращалось с самого Миэ — по крайней мере, не так ярко. Но временами что-то мелькало поверх обычной жизни, что-то такое же загадочное, сплетающее между собой всё самое непохожее...

— Мы почти нагнали его. Может статься, он всё ещё в городе.

Улыбку как дождём смыло. Тёмный Прохожий.

— Но как... м... как?..

— Как я понял, что он близко? Это не так сложно. В Сфизи его видели три дня назад, значит, мы не можем быть более, чем в двух днях позади. Но главное — я чувствую. Он так близко, что я не могу его не чувствовать.

— Его... цвет?..

Лас мало рассказывал о Тёмном Прохожем, а о Цвете — ещё меньше. У Терилун была только история с пещерой и волком, и до сих пор, казалось, её было достаточно... Но что теперь?..

— И что теперь? Ты...

— Нам нужно отыскать его, пока он не скрылся снова. И я встречусь с ним в поединке.

Вся улыбка вдруг пропала вокруг — и зелень, и свежесть, и солнце.

— Полагаю, ты заметила, что я за всё время ни разу не обнажил свой меч. Он дан мне только для того, чтобы приводить в действие приговор Высочайшего. Вскоре, возможно, настанет время им воспользоваться.

Стало ещё холоднее. Терилун представила, как стоят друг напротив друга, готовясь к бою, Лас и это чёрное нечто, о котором с таким подозрением и испугом говорят все, кого ни спроси.

— Эй, Лас! Далеко идёшь?

Зычный женский голос раздался из-за спины.

— Да, да, я к тебе обращаюсь — или тебя уж звать по другому?

Лас с улыбкой обернулся.

— Здравствуй, Криста.

Это была не обычная его улыбка — служебная, неживая, появляющаяся и исчезающая сама собой. Нечто другое.

— Рад тебя видеть. Пусть даже и раньше, чем я ожидал.

— Значит, теперь будет утверждать, что прямо сейчас к нам и собирался?

— Точно так. У меня есть дело к Тиру. Но немного позже — сейчас есть срочные дела в ваших краях. Может, продолжим беседу на ходу?

Кристе на вид было лет тридцать, или больше — обветренные руки и лицо вместе с молодыми глазами и бойкими, живыми ухватками сбивали с толку, не давая однозначно определить её в "женщины" или "тёти". Простая холщовая рубашка пожелтела от пота и кое-где была того же цвета, что и забранные в хвост жирные светлые волосы; тёмно-синие широкие штаны, когда-то яркие и красивые, теперь пестрели заплатами.

— Ну, а что ж не пройтись. Мне всё одно по пути.

Когда Криста подошла ближе, Терилун поняла, что они с ней вовсе не одного роста, как казалось издали. Криста была на полторы головы её выше, выше даже Ласа, и шире в плечах — как будто кто-то разом взял и увеличил её целиком, подогнал по мужской мерке. От неё пахло землёй.

— Мы дойдём с тобой до развилки на кружную дорогу, если не возражаешь. А оттуда направимся прямо в город.

Все трое двинулись вперёд. Криста пошла рядом с Терилун, и та то и дело слышала, как в тяжёлом с виду заплечном мешке женщины что-то погромыхивает.

— Издалече идёте? Одёжа вся пропалённая, да лица невыспанные.

— Весьма, весьма. Два дня назад выступили из Сфизи. Дело Высочайшего.

— Вот как. У тебя чуть что, так сразу: дело государственное, вам знать не положено... Шучу. А я сама с реки — накопала шинды в пойме, заодно посмотрела, как в этом году травы растут. Добрый будет год.

Когда она говорила, казалось, будто ей просто хочется заполнить тишину, накидать в неё случайных фраз и звуков. Получалось хорошо — Терилун напрочь забыла о солнце и зелени и только вертела головой от Кристы к Ласу и обратно.

— А шинда вот не уродилась — поморозилась вся прошлой осенью, а что осталось, то клубеньки маленькие да хилые... Может, представишь меня своей девице, а то идём-бредём, как неродные. Ты откуда будешь?

Терилун робко, через плечо, оглянулась на Кристу. Обычно все вели себя так, будто рядом с Ласом никого нет, и так было хорошо. Спокойно. А сейчас...

— Это Терилун. Она с запада, из Миэ. Сейчас путешествует со мной.

— И скоро свадебка?

Терилун чуть не подавилась собственным языком, качнулась в сторону Ласа — но столкнуться с ним в такой момент было бы совсем ужасно, и девочка кое-как, на цыпочках, удержалась.

— Да ладно вам уже, я ж шучу.

Криста повернула голову и ободряюще подмигнула. Легче не стало.

— А это Криста, моя старая знакомая. Мы с её мужем раньше работали вместе.

— Да он тут со всеми сплошь "работал вместе", всё его дела государственные... Молчу, молчу.

— ...Она говорит на языке Степи, прекрасно готовит и знает травы. А с её знаменитым чувством юмора ты уже знакома.

Криста в ответ на слова Ласа только широко улыбнулась своими крупными желтыми зубами и пошла дальше. Удивительно, но при всех её деревенских, грубоватых манерах она не казалась несимпатичной, отталкивающей — напротив, Терилун смотрела на эту её размашистую улыбку и думала, что, должно быть, Криста хороший человек, хотя и простой (себя Терилун к "простым людям" упрямо не относила).

Так пролетел почти час. Криста накидала ещё своих грохочущих поболтушек — о клубнях "шинды", о воскресном рынке и южной окраине, о рано вылезших в этом году грибах-буровиках — и время пролетело незаметно. Терилун вновь вернулась в роль невидимки, слушая разудалую болтовню Кристы и короткие, но учтивые ответа Ласа. Хотя, по правде сказать, учтивости в его словах стало заметно меньше, чем раньше: он, видимо, знал, с кем говорит, и строил свою речь соответственно.

Когда троица подошла к большой развилке на дороге, пейзаж вокруг уже куда больше напоминал предместья города: тут и там — обнесённые плетнём делянки земли, будто вырезанные ножом из зелёного полотна полей; вдоль дороги вдалеке — уродливый паук постоялого двора со стойлами и кузницей, а на самой дороге, всё чаще — сломанные тележные колёса, отлетевшие подковы и прочий интересный мусор, который Терилун с большим удовольствием рассмотрела бы поближе, если бы не заданный Ласом безжалостный темп ходьбы. Кристе, кажется, всё было нипочём — но Терилун чувствовала, что для её и без того уставших за дни путешествия ног это может быть чересчур.

— Ну что же, Лас. Хорошо было с тобой свидеться.

Криста остановилась прямо посреди дороги, на развилке; вслед за ней — Лас, а за ним — с громким "у-ф-ф" — порядком запыхавшаяся Терилун.

— Коль не врал, что зайдёшь — заходи. Тир будет рад. Наверное.

Терилун будто внезапно заметила, что дорога полна народу — особенно правый рукав, уходящий, видимо, в Ниссу.

— И девицу свою не потеряй где-нибудь.

— У меня к тебе есть просьба, Криста.

Лас разом повернулся к ним обеим.

— Не могла бы ты присмотреть за Терилун до завтра? Не хочу причинять неудобств — но там, куда я сегодня собираюсь, может быть опасно. Если нужно, я заплачу.

Секунду Криста молчала. А потом расхохоталась во весь голос, запрокидывая голову вверх и показывая большие свои зубы.

— Ну что ты такое говоришь, а, Лас? Мне, платить? Ты ей лучше заплати, чтобы нас с муженьком потерпела. Конечно, оставляй свою девочку у нас, и до завтра, и до послезавтра. И денег не надо, ещё чего. Если, конечно, она у тебя не цветочным нектаром питается. Хотя и это можно устроить. — Криста снова подмигнула — не так неожиданно, как в прошлый раз, но Терилун всё равно поёжилась и сгорбила спину, как кошка. А потом, поняв вдруг, что её судьбу уже решили, подошла и встала рядом с Кристой.

— Спасибо. Я вернусь завтра днём, может, вечером. Вы ведь живёте там же, где и прежде?

— Да куда мы денемся, честное слово. Тот же старый дом.

С Ласом с виду было что-то не то. В разговоре с Кристой, кажется, ничего тревожного не прозвучало — но теперь глаза бродили беспокойно, уголки губ опустились, даже рука на ножнах меча как будто подрагивала. Что тревожит его, невозмутимого, загадочного Ласа?..

— Тогда до встречи завтра. Надеюсь, к тому времени моё дело будет окончено.

И пристально посмотрел на Терилун. Её вдруг пронзило: она знает то, что нельзя говорить Кристе! Её с Ласом общая тайна! Обижаться на него за то, что он решил всё за неё сам, не спросясь, больше не хотелось. Да и времени не было — Криста уже удалялась в сторону другой, менее людной дороги, на ходу через плечо махая Ласу рукой.

— Давай, заканчивай своё там! И гостинцев приноси.

Первые минуты наедине с Кристой прошли в молчании. Терилун не знала, с чего начать разговор. И стоит ли... Места вокруг снова пошли окраинные: всё меньше участков-заплаток на полях, всё больше случайных островков диколесья.

— Давно ты с ним?

Терилун в изумлении подняла глаза.

— Я? Д... почти две недели, но...

— Прости, если сказала что-то не то. Тогда, на дороге. Иногда сложно напомнить себе, что не все шутки предназначены для... неподготовленных ушей. В любом случае, я не имела это в виду... разве что клубеньки действительно так себе уродились.

Криста преобразилась. Ни следа не осталось от той деревенской показной неотёсанности, грубости, что так поразила Терилун вначале. Теперь она смотрела на плавную, изящную женщину со спокойными чертами лица и ровным, приятным голосом, которым она говорила... так, как Терилун никогда бы не смогла. Не хуже Ласа — а там, гляди, и лучше. И главное — неясно даже, откуда такое восхищение: слова те же, всё то же, а...

— Я... ничего. Ничего страшного. Но мы правда... всего две недели... мы познакомились в Согри. Я из Согри.

— Да говорю же, это шутка. Не беспокойся. — Криста залихватски подмигнула и на секунду снова стала старой странной собой — а потом тут же тепло улыбнулась, и наваждение пропало. — А я из Мегары.

Даже шла она теперь по-другому: прямо, не косолапя, не подворачивая правую ногу при каждом шаге, как раньше.

— Надеюсь, тебе у нас понравится. Тир, мой муж, — художник. В нашем доме много всего интересного.

— Худ... это кто такой?

— Художник? Это тот, кто рисует. Но не то же, что другие люди, а прекрасные картины. Я покажу, потом.

Терилун хотела переспросить и слово "картины" — в голове всплывали только узорные ширмы во дворце Высочайшего и яркие, схематичные картинки в немногих виденных ей книгах — но сейчас на уме было другое.

— Криста, вы... ты... Что тогда было, на дороге? Почему так... странно, с разговором, и вообще... — Терилун с досадой чувствовала, что растеряла и те немногие навыки речи, что были. Но Криста сразу повернулась к ней лицом, не дав договорить.

— Да, я... играла. Можно это так назвать. Хотя, если вернее — я в такие моменты как будто встаю на место кого-то другого, иду по его следам, повторяю его движения... Как будто само получается. Понимаешь?

Терилун не верила своим ушам. Да, она понимала! Чиновники на площади в Миэ, потом — люди и духи в "мёртвой деревне", а прежде этого, ещё немного — во время поединка Ласа и Сая, когда свист клинков и стон лисса слились в одно... Так тогда всё и было, вот только никогда Терилун так точно бы это не описала. А теперь Криста... Нет, нет, нужно собраться, без резких движений. Они же только познакомились, может, она совсем не это имела в виду... Но Терилун знала. Смотрела на Кристу, шла по её следам — и знала. А Криста пристально смотрела на неё в ответ, будто знала ещё больше, чем Терилун могла вспомнить и представить. И сразу захотелось всё рассказать, и про Миэ, и про Шиллу, и про Ласа с его цветом, всё, что волновало, что кипело внутри в последнюю неделю...

— Э-э...

Но слова не шли. Никакие. Ни одного. Как будто кто-то сложил их в мешок и ушёл, оставив только яркие картинки в голове, которые языком ну вот никак не передашь.

— Э... а зачем? Зачем так говорить с Ласом?

Криста задумчиво нахмурилась.

— Не знаю. Наверное, немного боюсь его. Он человек опасный. — И затем, заметив недоумённый взгляд Терилун: — Нет-нет, не в этом смысле опасный, не бойся. Ты ему нужна. Я вижу.

Несколько шагов они прошли в молчании. Солнце, как-то незаметно проскочив зенит, медленно тянулось к горизонту.

— А ты сама — хороший человек, с тобой и притворяться не надо. — Улыбка Кристы была совсем не такая, как у Ласа — тёплая, родная, обезоруживающая. Став настоящей собой, она как будто помолодела — нет, теперь точно не "тётя". — Тем более, тебя всё равно не проведёшь, правда? Ты с самого начала знала, что что-то тут не так.

Ответа, кажется, не требовалось. Терилун кивнула Кристе в затылок, и они пошли дальше. Дорога, петляя, уходила под сень деревьев — а там уже царили вечерние сумерки.

— Устала, наверное, бедная. Каждый день за Ласом поспевать. — Что бы Криста ни говорила, это звучало так ровно, благородно, — она обращалась к равной себе. Терилун вдруг захотелось броситься, обнять и не то расплакаться, не то уснуть.

— Но здесь уже недалеко. Пойдём. Я тебя супом накормлю.

Бывает утром такое — вроде бы и проснулся, а тело ноет всё целиком, говорит с тобой, просит: не наааадо, ещё чуть-чуть, ну, тебе что, жаааалко... Утром вообще много чего бывает, но это — особенное, такое, что не удержишься, скажешь: ладно, будь по-твоему, но только потому что ты меня так сладко просишь, и вообще, я скоро встану... И засыпаешь, и спишь, пока кто-нибудь пинками не выгонит тебя делать очередную работу по дому.

Но нет. Не сегодня. Лишь только ощутив этот протяжный стон уставших ног и рук (а руки-то с чего устали?), Терилун тут же взвилась вверх и села. Постель была не такая мягкая, как та, первая, незабываемая, в доме Ласа, — зато безупречно чистая, пахнущая какими-то ароматными травами. Другие травки пучками висели по стенам, на верёвках под потолком — кажется, эта комната для того и предназначалась, чтобы их сушить. Лишь на узком подоконнике единственного окна примостилась маленькая жёлтая тыковка.

Вчерашний день закончился очень быстро. Когда Криста с Терилун вошли в дом, уже смеркалось, и Криста зажгла маленькую свечку — не сальную, чадящую, а светлую и хорошо пахнущую. При свете её они пробрались на кухню, где действительно обнаружился чугунок холодного, изумительно вкусного супа. Выгребая остатки длинными ложками, заедая подчерствевшим хлебом, они обменялись парой ничего не значащих историй, шуток — ни слова о Ласе и путешествии — и расстались почти что ровесницами-подружками. Внутри Терилун всё было так тепло и мягко, что она даже не подумала взяться за книгу сказок — сразу нырнула под одеяло и укуталась бесшумным плащом сна. После путаных, рваных, наполненных беспокойством Терний ночей — такое облегчение: не снилось ничего.

Натянув запылившиеся в дороге сандалии — здесь, кажется, в доме было принято ходить в обуви — Терилун выскользнула из комнаты. И тут же едва не натолкнулась на Кристу. Та была уже полностью одета — почище и поопрятнее, чем вчера. Она, кажется, встала уже давно — волосы убраны, как вчера, в тугой хвост на затылке, глаза блестят бодростью.

— С добрым утром. Проголодалась? — Криста говорила шёпотом. Терилун вдруг вспомнила, что вчера так и не увидела её мужа, "художника", и догадалась: наверное, ещё спит. — Я как раз на кухню. Идём.

На кухне обнаружилось, что Криста встала уже очень, очень давно. Шинда, те самые кривенькие белые клубеньки, уже стояли на столе, запечённые в горшочке, а рядом с ними — намазанные странным буро-жёлтым маслом ломти хлеба, кружки с холодным травяным отваром и подозрительные чёрные орешки, на деле оказавшиеся кисленькими и вкусными. Настоящий пир. И это всего лишь завтрак. За едой Криста с Терилун не болтали без умолку, как вчера, но просто переглядывались с улыбкой, будто замыслили какой-нибудь безобидный заговор. Со вчерашнего дня Криста, кажется, ещё больше помолодела. Всё равно не стала красавицей, как та таинственная Суу из Миэ, но будто посвежела — большая, сильная и грациозная, как белая лошадь. И это неожиданно пришедшее сравнение совсем не смешило.

— Мм. А что это за, м, маленькие штуки?

— Это виринь-ягоды. Понравились? Тогда тем более не буду рассказывать, откуда они берутся.

Обе рассмеялись. Криста собрала грязную посуду и задвинула её за печку.

— Ну, с этим потом разберёмся. А сейчас — пора отрабатывать еду!

Терилун посмотрела недоумённо.

— Я тебе всё покажу. Ходить на базар — дело серьёзное. Да и нет тут никакого базара, если честно. Ряд там, лавка здесь — а к остальным вовсе пойдём отдельно. Но я места знаю.

День колебался от ясного к серому; быстрые перья облаков то накатывали на солнце, то вновь уносились вдаль, отпуская его на волю ещё на пару золотистых минут. Нисса оказалась совсем не такой, как Миэ — одноэтажная, зелёная, тихая, настоящая огромная деревня. Но вся бодрость, которой не хватало городу, собралась, казалось, в Кристе — она шагала, размахивая руками, всё быстрее и быстрее, будто забыла свои же вчерашние слова о бедных усталых ногах Терилун. И Терилун тоже забыла!

— Смотри. Спелое яблоко. — Криста повертела его в руках, подняла над головой. Седой старичок за прилавком растерянно улыбнулся. — Но это тебе так кажется. Посмотри ближе. Это яблочко с нами говорит. Видишь? — Терилун послушно помотала головой. — Присмотрись, давай же. Вот здесь, ближе к черешку — зелёные пятна, а тут — серые прожилки, как песок. Здесь, значит, была тень от листочка, ничего страшного, — но вверху, посмотри! Нет, это яблоко росло на нижней ветке, не дозрело, не налилось. Но самое главное — потрогай! — Криста взяла ладонь Терилун в свою и заводила ей по яблоку. — Чувствуешь шершавое? На макушке — это так и надо, серый цвет такой и есть. Но вот тут, вот тут, слева — не так! Оно зелёное! С виду красное, а на самом деле — бело-жёлто-зелёное. Возьмём другое. — Прежде, чем Терилун успела что-либо понять, Криста отложила коварное яблоко и взяла следующее. — Воот, оно с того же дерева. Но совсем другое. Вроде бы такое же на вид, но... Посмотри на этот цвет. И как оно блестит. Как из воска. И на ощупь — гладкое, упругое, будто стеклянное. Вот это — настоящий красный цвет. Пусть даже и не красный. — Медленно и осторожно она опустила избранный фрукт на дно корзинки и вновь повернулась к Терилун. — Найдёшь нам десяток таких же?

Было сложно. Терилун не понимала, что значит "красный, пусть даже и не красный", не понимала, как яблочко может говорить — и даже точно сказать, на какой ветке росло. Она разглядывала их со всех сторон, ощупывала, представляла, что они живые, и у некоторых что-то болит, и нужно понять, что... но всё равно не получалось. Криста между тем бродила по соседним рядам, набирала что-то сама и регулярно возвращалась посмотреть успехи Терилун.

— Это слишком твёрдое.

— У этого черешок надломился, — видишь? И давно, почернел уже. Соки плохо шли — яблоко плохо выросло.

— Здесь вот тоже сломан, но недавно, это не так важно. Да, оно гладкое... но это не та гладкость. Не солнечная. Не красная. Но, я думаю, сойдёт.

Где-то к десятому яблоку Терилун поняла, почему "серый цвет должен быть шершавым" — эти серо-бурые прожилки на кожице действительно всегда чувствовались на ощупь, как прилипшие ровным слоем песчинки. Но "не красная гладкость"...

— Это слишком рыхлое, не отвечает, не откликается. На вкус будет, как опилки, никакого сока.

— А вот это...

Идеальное яблоко было маленьким, неправильной формы, всё в жёлто-зелёных лучиках-полосках, как дворовая кошка. Взяв его, Терилун не увидела ни "стеклянной упругости", ни "той самой гладкости", — оно просто так хорошо легло в руку, так симпатично качнуло своим маленьким очешком, что сразу захотелось оставить его себе.

— ...Это — просто прекрасное! Ну-ка... — Криста забрала яблоко из рук Терилун и, не успела та опомниться, карманным ножом отрезала кусочек и положила в рот.

— Это... это... Давно я такого не пробовала. Это просто... впрочем, отведай сама.

Терилун отведала. И с этого всё только началось.

— С персиками всё наоборот: самые лучшие — шершавые. Но не колючие-шершавые, как старая щетина — мягкие, пуховые. Персик слаще яблока, и цвет у него мягче — перетекает плавно, как густой мёд. А кожица — такая тугая, будто вот-вот лопнет, но не лопается. И запах... конечно. Давай, потрогай его — увидишь запах.

— Да-да, и у репы тоже. Видишь, вот, синие круги ближе к низу? Гляди, чтобы не прерывались — но если слишком яркие, значит, не дозрела.

— А у моркови... чувствуешь этот запах? Свежая земля, и ещё что-то терпко-сладкое — вот это настоящая морковка, такую не везде найдёшь... А ты молодец.

Фрукты и овощи двоились в глазах. Какое-то время. А потом Терилун вдруг начала понимать. Как будто под напором новых красок со всех сторон прорвало что-то внутри, и тут же стало не тяжело не душно и почти не странно. Криста весело жонглировала риксами и редисом, переходила от прилавка к прилавку, восхищалась одним и сокрушалась о другом — и Терилун выбирала с ней, радовалась с ней, кажется, даже видела кое-что из того, о чём говорила она... Кристу словно несло вперёд медленным, могучим потоком — она не могла остановиться, лишь брала одни фрукты, и рассматривала, и складывала в заметно потяжелевший мешок, и шла дальше, — всё без остановки, в водовороте цветов и запахов, слов, советов, жестов, улыбок, солнечных зайчиков на соломенных крышах лавок. Ещё немного — и другое подумалось: этот поток — и есть Криста, её знание, её душа. Деревья росли, грелись на солнце и наливались плодами сами по себе — но только Криста могла увидеть это всё одновременно — солнце, воду, землю, течение соков в прожилках. Увидеть — и показать. Всё было в её горящих глазах, во вздымающейся груди, в движениях её рук, она выбирала, объясняла, поправляла — отдавала свои краски наружу. И Терилун принимала их, становилась частью потока. Это было похоже на те, прошлый случаи, о которых они с Кристой говорили вчера, — но теперь на смену маленькой, замкнутой на себе человеческой клетке пришёл целый мир — яркий, многоцветный, невероятный. Терилун вдохнула глубоко-глубоко этого мира, ухватила ртом, зачерпнула в ладони... и стала им.

— Нееет, он хороооший!

Всё было хорошо, на самом деле. И тяжесть сумок в руках, и лезущее в глаза вечернее солнце, и даже взбитая проезжей телегой дорожная пыль. Терилун не в первый раз замечала, что какие-то толковые размышления чаще приходят утром или вечером — днём всё смешивалось в невнятный пёстрый ком.

— Ну, смотри, если что, я предупреждала.

Криста и Терилун возвращались домой, ровно тем же путём, каким шли утром, — а вокруг рассыпался горстями свет. Он теперь чудился везде, во всём живом, мелькал ярким облаком вокруг и вновь исчезал, будто играл, подначивал: веришь, не веришь?.. Но Терилун верила.

— Точно говорю: с ним что-то не так. Не знаю, что. И спелый, и румяный, и рос хорошо... Но... Вот съешь и превратишься в лягушку саблезубую.

Вместо ответа Терилун протёрла персик рукавом и откусила. Сладкий сок потёк по губам, по подбородку, одна капля скатилась вниз по шее.

— М-м-м!.. Вкуфнятина!

Криста только улыбалась в ответ. Её ноша с виду казалась втрое тяжелей, чем у девочки, но она шла ровно, спокойно, не сбивая дыхание, лишь влажная полоса пота спускалась по спине до пояса.

— Ну воф, я говофила — ховофый... А... Ф-фу-у-у!..

Но даже червивый персик не смог омрачить тот вечер. Криста и Терилун вернулись в дом, разложили покупки по погребам, сараям и чердакам — и тут пришла пора подкрепиться по-человечески. Криста достала чистый горшок, поколдовала над ним, засыпала, нарезала туда что-то из старых припасов и ушла к колодцу за водой. Оставшись в одиночестве, Терилун с минуту смирно сидела там, где её оставили, а потом вскочила с места и принялась исследовать кухню.

Какой бы хозяйственной ни была Криста, понятие о порядке у неё было странное. На каждом пятачке горизонтальной поверхности хоть что-то, да лежало, будь то ножи, разделочные доски или недорезанные остатки овощей. Попадались и во всех отношениях странные агрегаты, непонятно, зачем нужные, но явно время от времени использующиеся по назначению. Лишь только она взяла в руки один — сложную ажурную конструкцию, будто скрученную из толстой стальной проволоки — входная дверь со скрипом отворилась, и на кухню вошёл незнакомый мужчина. Тир.

Глядя на Кристу, Терилун представляла Тира улыбчивым светловолосым богатырём со здоровенными ручищами, в заляпанной краской белой рубахе. На самом деле, на месте была только рубаха — уже даже не белая и не серая, а какая-то сизо-землистая, в отстиранных и свежих разноцветных пятнах, и страшно мешковатая, будто её сняли с того самого несуществующего богатыря и надели на настоящего Тира. Сам он был худым, невысоким — не то, чтобы уж слишком, но Терилун представила его рядом с огромной Кристой, и стало как-то странно. Лицо его было как будто ещё более худое, чем тело, с впалыми глазами, щербатым носом и короткой чёрной бородой со следами не то седины, не то белой краски. С движениями то резкими, то замедленными он походил на мятущуюся тень, сгусток дыма, гонимый ветром.

Лишь войдя на кухню, Тир свернул налево, к печи, поднял с пола бадью с водой и поднёс к губам. В рот скатилось едва ли несколько капель. Тир постоял так несколько секунд, будто смакуя несуществующую влагу, и только затем поставил сосуд на место.

— Ты была в Терниях.

Он говорил, глядя стеклянными глазами в стену, будто и не видел Терилун. Сразу вспомнился Сай — такой же холодный, отрешённый, говорящий словно сам с собой.

— Недавно. Тернии сгущают цвет, позволяют брать его много, насыщенно. А внешний мир истощает.

Мгновение назад он стоял неподвижно, и вдруг раз! — стремительно шагнул, почти прыгнул, вправо. Терилун поглядела на него с опаской.

— Взмахнёшь кистью раз, два — и вот, ничего не осталось. А твой сосуд полон. Но почему тогда... — Он вновь встал на месте и повернул голову к Терилун; воспалённые зрачки блеснули в полутьме. — Что... что это за пятна вокруг? Что у тебя с руками? Что... ты делала?..

В мгновение ока Тир оказался рядом и теперь сжимал её пальцы своими, тонкими, заляпанными красками, и подносил их к глазам, разглядывая тревожно.

— Салатовый... И пенно-лиловый... Растения, много мёртвых растений... Солнечная умбра... лёгкий багряный шёлк... Ах, вот оно что.

Приступ закончился так же быстро, как начался. Тир отпустил руку Терилун и отступил на два шага назад; глаза его потухли, взгляд опустился в пол.

— Иди за мной.

Повинуясь жёстким, даже бесцеремонным словам, Терилун последовала за Тиром из кухни, по коридору, в большую комнату слева, прежде запертую. Что-то странное стучало, варилось в голове. Терилун не поняла ни слова из путаной речи Тира, но его слова о цвете и Терниях всполошили стаи птиц, раздули печи, нажали рычаги. Два события, до этого, казалось бы, ничем не связанные, разом связались и сложились, идеально. Рассказ Ласа и поход с Кристой на рынок — две истории почти об одном и том же, в один и тот же день, как будто они двое сговорились, чтобы её чему-то научить. Но такого ведь не может быть, правда?.. Сначала Лас — "бери цвет", — потом Криста — "чувствуй цвет", и вот, наконец...

Погружённая в свои мысли, Терилун не замечала толком, куда попала, пока Тир не подошёл к окну и не раздвинул тяжёлые шторы. Комната осветилась, но лишь немного — ветви большого дерева закрывали окно от солнечного света. Постепенно привыкая к серым сумеркам внутри, Терилун различила большие цветные квадраты вдоль стен. Внушительные холсты в человеческий рост высотой, покрытые линиями и завитками, неведомыми узорами всех цветов, будто запутанные в один плотный узел нити.

— Сюда.

Тир стоял в дальнем от окна углу комнаты. Там, в полумраке, на деревянной подставке стоял ещё один холст — пустой, серый. Будто дверь в никуда или пасть сказочного чудовища. Терилун медленно подошла. Она уже знала, что произойдёт дальше, но голова словно опять отказывалась думать, отказывалась слушать, и вслед за собой уводила тело в ступор, в горячую беспокойную дрожь.

— Это просто замена цвету. Подделка. Одни рисуют подделку, другие на неё смотрят. Но там много что можно увидеть.

Тир одна за другой расставлял по обеим сторонам от холста баночки с краской — маленькие, глиняные, пахнущие маслом и ещё чем-то едким.

— Всё равно как смотреть глазами птицы. Детали теряются, но общая картина... да, картина.

Тир на насколько секунд замолчал, встал между Терилун и холстом и жестами быстро показал, что нужно делать.

— Мы ничего не рисуем. Не создаём сами. Кто думает, что создаёт — не делает на самом деле ничего. Мы видим углубления в холсте. Следы, что нам оставила Основа. И заливаем туда краску. Только и всего.

Терилун подошла к холсту, помедлила миг и потянулась к краскам. Тир коротко кивнул.

— Раньше это сводило меня с ума. Я думал, что скорее убью себя, чем буду чьей-то кистью, бездумной. Но потом...

Его голос утих, как только Терилун окунула палец в синий. Краска была тёплой, густой, маслянистой на ощупь. Левая рука зависла над баночками, выбирая, и остановилась на зелёно-голубом, глубоком, цвета тёмной бирюзы.

— Рисуй. Рисуй. Представь, что гладишь, или обнимаешь кого-то. И очерти его контур, слева направо.

Терилун поставила пальцы правой руки наверх холста и начала движение — медленное, плавное, округлое. Краска на пальцах быстро иссякла, но это было не так уж важно. Где-то на середине мазка почему-то захотелось закрыть глаза. И тут же вспомнилась Криста — единственный человек, кого хотелось обнять. И действительно — движение стало каким-то особенным, не таким, как раньше, и чем дальше по холсту, тем больше сердце наполнялось сладко-щемящей болью, будто и вправду от объятий...

— А теперь другой рукой перечеркни. Это было, и это уже в тебе — перелистни эту страницу. Сейчас.

Терилун буквально хлестнула холст левой рукой — и ничего в этом плохого не было, она никому не вредила, наоборот, в этом движении старое словно уходила в прошлое, чтобы на место ему могло прийти новое, ещё светлее, ещё лучше. Линия получилась резкой, но не жёсткой — живой бирюзовый всполох поверх нежного синего изгиба.

— Вот, теперь он свободен. Рисуй дальше. Бери цвета и рисуй, так же, или по-другому — он твой.

Тир будто растворился в сумраке комнаты, его голос звучал из ниоткуда. Терилун один раз мельком огляделась и увидела краски, картины, которые словно ожили, извивались и перетекали запутанными своими линиями. Но Тира нигде видно не было.

— Потом я понял: они всё равно мои. По чьей бы воле мы ни делали то, что делаем — будь то сама Основа — всё равно: то, что я создаю, во что я вкладываю одолженный у других цвет — моё, и только моё. Пусть мы сначала воруем его, а потом используем, чтобы по своей прихоти ломать мир, — пускай. Основа пожрёт меня и раздавит, но я останусь в мире. Пока есть мир, буду я — и мои непрошеные следы. Рисуй.

Терилун рисовала. Руки будто сами выбирали цвет, глаза — место для мазка, а его форму... Вправду, что-то такое большое жило, дышало внутри, больше, чем всё остальное, больше даже, чем сама Терилун, — и потому так хотело наружу, и выходило двумя тонкими струйками, потоками краски из пальцев. А выходя — вмиг оживало, прямо на холсте, всеми своими ростками, и облаками, и завихрениями, расправляя одуванчиковые крылья тумана...

— Тир... Ты что делаешь?..

Хлопком открылась дверь. Открылась раньше ещё, чем раздался голос, но Терилун почему-то услышала всё именно в таком порядке. Тир снова был здесь, живой, настоящий, с поникшей, виноватой головой. А в дверном проёме стояла Криста. Такой тревоги, что была у неё сейчас на лице, Терилун не видела ещё ни у неё, ни у кого-то другого. Совсем не то же, что тревога Сурры, истерически-крикливая, обычно заканчивавшаяся бранью и подзатыльниками. Нет, это было другое — растерянность и молчаливый ужас. Ужас?.. почему?..

— Я просто... дал ей цвета. У неё же так мало своего, почти совсем нет... И я подумал...

В том взгляде, которым Криста посмотрела на Тира, сложно было что-то прочитать. Вернее, наоборот, очень просто, но... удивление, недоумение, укор, сострадание, ненависть, презрение... и всё это — одновременно?.. правда?..

А потом она молча взяла Терилун за руку, вывела из комнаты и закрыла дверь. Прошла вместе с ней в кухню, посадила на табурет перед деревянной кадушкой, налила туда горячей воды из чугунка. Её руки, даже смягчённые мыльной травой, и впрямь были жёсткие, шершавые, натруженные. Но движения — мягкие, бережные, как вся она.

Она заговорила не сразу.

— Чего он от тебя хотел?

Терилун чувствовала себя как-то растерянно-беспомощно, сидя перед этой кадушкой, глядя, как с пальцев слой за слоем сходят жирные пятна краски.

— Он... Тир говорил со мной о цвете. О Терниях. Учил меня рисовать. А... почему вы с ним думаете так по-разному? Обо всём этом?

Криста не отвечала, лишь опустила голову ниже к воде.

— Ведь... этот поход на рынок — он ведь не просто так. Эти цвета, запахи, жизнь — они не только во фруктах, они везде, правда? Тогда почему они у вас такие разные? У Ласа, у тебя, теперь у него — неужели всё вправду так сложно, так... странно? И никто не знает, как правильно? Неужели нет правильного?..

Вода была уже вся грязная, серо-бурая, в жирных разводах. Руки, напротив, почти отмылись, только под ногтями оставались тёмные следы. В доме было тихо, мёртво, будто ничего не осталось снаружи, даже плеск воды стих, и пропало последнее.

— Мы познакомились с ним давным-давно. Двенадцать зим назад, может, больше. Он не был таким, как сейчас. Но кое-что уже было. И как раз оно мне так нравилось.

Что бы ни было сейчас на душе у Кристы, говорила она спокойно, ровно, ещё ровнее, чем всегда, словно зачитывала из книги — только глаза не поднимала вверх, всё так же сидела на корточках на полу.

— Когда никто не видит того же, что ты, так же, как ты, — знаешь, как это? Знаешь, конечно, с твоими-то способностями. А теперь представь — встретить кого-то ровно такого же, кто всё замечает, всё понимает, представляешь?

Терилун подумала о Ласе, потом о Кристе — и ничего не сказала.

— Вот как всё было. А потом... теперь у него свой мир. Тёмный, больной. И нам этом мире не место — мне в том числе. Хорошо ещё, что он иногда заходит в гости в наш... А мы ведь наконец-то зажили нормально — и дом, и деньги, от заказчиков отбоя нет... И тут... вот.

Криста не жаловалась. Рассказывала медленно, последовательно, унимая дрожь в голосе. Но всё равно, Терилун в этот момент так захотелось обнять её и погладить по волосам.

— Нет, нет одной правды, одного верного толкования всего на свете. Не может быть. Но есть вещи, в которые мы верим. То, во что верит он, и то, во что верю я. Пока мы верили в одно, мы были одним. Теперь — нет. Но я всё равно вижу то, что вижу: что жизнь — поток, что цвет, вкус и касание — одно и то же. И что все они нам не враги. И Основа не враг. И мы ничего не ломаем... Ладно, что это я. Просто не ищи что-то единственно правильное — выбери, во что будешь верить, и верь. Выбери хорошо.

Какое-то время они сидели молча. Потом Терилун вдруг заметила, что Криста до сих пор держит её ладони — уже сами по себе высохшие и согревшиеся. За окном, кажется, уже темнело.

— Может, останешься с нами? Ненадолго. Или надолго. Тир — не плохой человек, просто... иногда понимает всё по-своему. А я научу тебя, ещё лучше. Будешь лучше всех выбирать персики. У тебя уже так хорошо получается. Хочешь?

Терилун будто оглоблей по голове ударили. Чего угодно она ожидала от нынешнего разговора, только не этого. Остаться... здесь... вместе с Кристой... в этом доме... в этом городе... Это казалось чем-то невозможным, невероятным. И в то же время хотелось вскочить на ноги, прыгать и кричать: "Да-а-а, конечно, хочу, чего ещё ты спрашиваешь!.." Даже странная встреча с Тиром — не такая она была и неприятная, даже интересная...

— Д... э... Спасибо. Да. Я спрошу у Ласа.

Криста улыбнулась.

— Да, конечно. Спроси.

Терилун чувствовала, что она потихоньку успокаивалась — сказав всё, что было на сердце, выбросив беспокойство ведром грязной воды наружу. И сам воздух стал словно спокойнее, легче, уже пропуская вечерние звуки с улицы.

— Криста... А что значит — "у меня нет своего цвета"?

Сначала она точно обратилась в камень. Как будто не слышала, как Тир это говорит, или забыла, или... Сразу после того жуткого, невыносимого взгляда снизу вверх, которым она посмотрела на Терилун в ответ на самый обычный вопрос. Минут десять она сидела, глядя в пустоту, ни на что не откликаясь, до боли сжав руками колени. Что-то очень плохое случилось, Терилун чувствовала, но не могла понять, что, и от этого было только тревожнее. Ещё через пять минут ей удалось отвести Кристу в её комнату и усадить на кровать. Потом Криста заплакала. Обняв Терилун за плечи, уткнувшись лицом ей в спину, не говоря ни слова. В этом было что-то торжественное — неведомая беда, способная с непоколебимой Кристой вот что сделать... Девочке тоже немного хотелось плакать, но она просто сидела, будто пережидала дождь под крышей, считала капли, вслушивалась в убаюкивающий шум воды, сама превращаясь в большое, величественное, невозмутимое каменное изваяние.

Проснулась она незадолго до рассвета. Незнакомые тени, запахи плавали в полутьме, задевая края шерстяного одеяла. Это была кровать Кристы — широкая, старая, пахнущая шалфеем и дикой мятой. Приподняв голову с подушки, Терилун увидела её саму — она спала на другом конце кровати, в одежде, поверх одеяла, подложив локоть под голову. Или не спала. Только взглянув во второй раз, Терилун заметила, что левый глаз Кристы открыт и внимательно её изучает.

— С добрым утром.

Криста поняла, что её разоблачили, но не сдвинулась с места, только пошевелила ногами, устраиваясь поудобнее.

— Спасибо тебе за вчерашнее. Я... я даже не знаю толком, чего испугалась. Просто стало вдруг так холодно и страшно, и... спасибо. Было бы здорово, если бы ты могла жить здесь. Правда.

— Но...

— Нужно поговорить с Ласом. Посмотрим, что он скажет.

К горлу подкатил ком досады. Она... она же сама вчера предлагала! А теперь — Лас то, Лас это... Да кто такой этот Лас, не отец, не хозяин, чтобы тут указывать, я вообще добровольно с ним ходила, хочу — уйду... Но Криста так тихо лежала, безмятежно, улыбаясь, что Терилун не хотелось её сейчас тревожить. Ну, хорошо, поговорим... Это ведь ничего не изменит, правда?..

— Ну что, будем вставать? — Будто подтверждая свои слова, она сначала села, а потом поднялась на ноги, отряхнула одежду, будто от пуха. — Сейчас перекусить — и за работу. Мы вчера такую кучу всего накупили — то надо перебрать, это помыть, и почти всё — спрятать по кладовым, чтобы не попортилось. Я же говорила — у меня за бесплатно есть не будешь.

Задор Кристы звучал как-то натяжно, не так, как вчера, но всё равно, стало легче. Пока Терилун вставала и одевалась, Криста раздвинула шторы, потом вышла из комнаты и вернулась с двумя широкими льняными полотенцами.

— А это — для прекрасных ледяных процедур. Как, неужели ты дома этим не занималась?

Терилун было незнакомо слово "процедуры", но она примерно догадалась, о чём речь. Вот только считать ли полоскание заготовок для лиссов "процедурами"...

— Ну, не страшно. Сейчас взбодримся. — Криста снова бойко подмигнула, и это было лучше ледяных и прекрасных. — Всё когда-нибудь бывает в первый раз. А ещё..

Во дворе на цепи залилась собака. Лязгнула и закрылась калитка. Кто-то пришёл. Криста замолчала, прислушиваясь. Секундами спустя шаги были уже в доме. Плавные, мерные, неотвратимые.

— Здравствуй снова, Криста.

Но она смотрела не на Ласа, стоявшего в дверном проёме, а на Терилун — с такой болью, виной, с таким... что же это такое?..

— Здравствуй, Терилун.

Этот неполный день с Кристой казался таким долгим, что Терилун ожидала увидеть в Ласе какие-то серьёзные изменения. Но он был всё таким же — внушительным, собранным, непроницаемым. Разве что беспокойства у него на лице и в воздухе вокруг стало ещё больше, чем вчера, — настолько, что он уже с трудом это скрывал. Или это Терилун за один день научилась видеть лучше?..

— И тебе здрави. Шойт-ты рано — не по нраву, чай, наша Нисса пришлась, а?

— У меня нет на это времени. Прости, Криста.

— Хорошо. — Криста сдвинула брови, помрачнела и тут же превратилась обратно в себя настоящую. — Вам пора?

— Да. Нам пора. — Лас сделал шаг внутрь комнаты, и тут только стало заметно, что светлые его одежды все посерели, потемнели от пыли. — Я думал, что смогу разрешить наше дело здесь и сейчас. Я ошибался. Теперь нам с Терилун нужно выступать, и чем раньше, тем лучше.

С каждым словом Ласа Терилун всё меньше и меньше нравилось происходящее.

— Спасибо за помощь, Криста.

Тревожное, неуютное, опасное. И сейчас оно пришло забрать с собой всех непослушных девочек, как чудовище из детских страшилок. Терилун с надеждой поглядела на Кристу.

— Не за что. Идите.

И будто молотом опустились эти слова. Криста, кажется, тоже это почувствовала — несколько секунд не смотрела на Терилун, будто боялась. Но потом повернулась сама: лицо мёртвое, застывшее, глаза — дикие, отчаянные, с кровяными прожилками по краям.

— Помни: одной правды нет. Верь, во что веришь. — И сразу же, без перерыва, обернувшись к Ласу: — Я соберу вам припасов в дорогу. Можете пока выходить.

Не видя ничего вокруг себя, с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться, Терилун поплелась за вещами в свою комнату. Тира нигде не было видно. Терилун прошла по коридору до двери и прислонилась лбом к притолоке. Сил как будто не стало совсем. Лас всё стоял на прежнем месте, у дальнего дверного проёма; показавшись из комнаты, к нему подошла Криста и наклонилась над ухом. Терилун думала, что ничего не услышит, но, удивительно, её шёпот донёсся очень чётко:

— Я бы пронзила ножом твоё подлое сердце. Прямо сейчас. — И потом, уже громко: — Береги её.

Узелок Кристы оказался весьма внушительным и едва уместился в сумку. Терилун повесила ремень на левое плечо взамен затёкшего правого. Стало легче. Девочка вздохнула и ускорила шаг.

С тех пор, как они выступили, Лас не проронил ни слова. Сначала они дошли до той самой границы города, где расстались вчера, и свернули на кружную дорогу. Потом, пройдя немного по ней, направились на закат — хотя никакого заката сейчас не было: солнце, если и взошло, то пряталось в густых облаках. Вокруг были уже знакомые холмистые луга и купы деревьев, но всё более дикие и безлюдные. Впереди чувствовались Тернии.

И всё это время Лас молчал. А Терилун... Сначала ей хотелось спросить сразу обо всём — о Тёмном Прохожем, о Кристе, о цвете... Потом стало страшно. Вспомнился жуткий шёпот: "Я бы пронзила ножом твоё подлое сердце. Прямо сейчас". Особенно почему-то это "прямо сейчас". Почему?.. Зачем?.. Внезапно очень захотелось домой. Но куда "домой"? К Кристе?.. Перед глазами встало её лицо, застывшее, каменное: "Не за что. Идите". И все слова тут же застряли в горле. Нет. Нет. А Ласу, кажется, было не до этого: он шёл, погружённый в какие-то свои раздумья. И чем холоднее становилось вокруг, чем ближе чувствовала Терилун дыхание Терний, тем отчётливей проступали вокруг силуэта Ласа тонкие сплетающиеся линии. Всё стало таким чётким, обрисованным. Терилун и раньше чувствовала что-то подобное, почти всё, — но картины Тира и фрукты Кристы как будто дали нужные образцы, чтобы правильно всё представить, увидеть и понять. И то, что она теперь видела... Лас был, словно большая, величественная птица, крыльями своими накрывающая всю округу. Но внутри неё, этой сотканной из незримых нитей птицы, было ещё кое-что. Лас колебался. Терилун поняла, что беспокоило её раньше. Лас потерял уверенность. Вместе с этой своей особенной полуулыбкой, одновременно раздражающей и внушающей спокойствие. Он не был больше всезнающим, всесильным Ласом, он не знал, что делать, он потерялся. И она шла вслед за ним таким, потерянным. Значит, она, Терилун, потерялась ещё больше?..

Будто почувствовав пристальный взгляд в спину, Лас оглянулся.

— Нам нужно ускориться. Я чувствую его. Совсем близко.

Терилун вдруг заметила, что они уже вошли в Тернии — не очень густые, пограничные с миром живых — но позади уже не было видно ничего, ни травы, ни деревьев, только пустота.

— Земли к западу — ничьи, там только леса и редкие дикие деревни. Власть Высочайшего нам там не поможет. Прохожий скроется навсегда. Нужно нагнать его сейчас.

В этот раз идти по Терниям было совсем не тяжело — сухой воздух даже немного освежал, прояснял мысли. Терилун зашагала ещё быстрее и поравнялась с Ласом.

— Лас. — А говорить почему-то было сложно, как будто слепой, низкий гул всё нарастал в ушах. — Почему ты не поймал его в городе? Что тебе помешало?

И Лас замолк. Он знал, что Терилун уже нашла ответ. А Терилун не знала ничего, но теперь чувствовала точно, что лишило его уверенности, что ранило большую птицу изнутри. Страх. На один-единственный миг Лас испугался — и этого оказалось достаточно. Вся его беспокойность, мрачность, молчаливость — от одной крошечной трещинки страха.

— Сейчас всё уже по-другому.

— Я знаю.

И поэтому они снова шли в погоню — в леса, в деревни, куда угодно. Наверстывая упущенное за одну секунду сомнения, шаг за шагом сокращая отставание. И длиться это может хоть целую вечность. Эта погоня важна для Ласа, настолько, что он пожертвует собой и всеми, кто рядом, чтобы она продолжалась, чтобы не потерять след. Только след имеет значение, только он должен жить, — и пока он живёт, мир продолжается. Чем дальше Терилун уходила в Тернии, тем больше чувствовала — в себе, в Ласе, в ледяном воздухе вокруг, — и тем меньше у неё оставалось эмоций, чтобы как-то это оценивать. Она просто холодно смотрела на это новое, безликое, — даже не читала книгу, а только водила пальцем по строкам. Время тоже исчезло. Но когда Лас вдруг замер на месте, и Терилун, пройдя по инерции несколько шагов, остановилась тоже, от боли она почти не чувствовала ног.

— Запад. К западу от Ниссы.

И глаза — холодные, сухие, как будто Терилун много часов шла, ни разу не моргнув.

— После встречи с ним я не могу чувствовать так же тонко, как всегда... не сразу. И он об этом знал! Он обманул меня, пустил по ложному следу! Он не на запад идёт, не на запад — на север!..

Разгорячённое лицо Ласа плыло перед глазами, становилось то чётким, то размытым. Гул в ушах перешёл в оглушительный хруст, как если бы целая армия маршировала по сухим осенним листьям.

— Ты понимаешь? На север! В Эспаден! Он же вернётся... с армией, наверняка, я знаю! Он... его нужно догнать, остановить, пока не поздно! Ты слышишь?..

Терилун подняла потухшие глаза на Ласа. И рухнула на землю.

— Терилун...

Лас подошёл ближе к лежащему телу, глядя растерянно, будто не понимая, что стряслось.

— Терилун, вставай... ты нужна мне..

А потом упал на колени рядом и ударил изо всех сил кулаками по мёрзлой земле. По лицу скатились и упали вниз две слезы.

— Ты...

Лас просидел так, кажется, маленькую вечность. Зажмурившись в гримасе боли, не замечая, как на руки переползает белый иней. Когда же он вновь открыл глаза, боли в них уже не было. И неуверенности. Старый Лас умер, сгинул в вихре Терний. А новый поднялся на ноги, поправил ножны на поясе и спокойно огляделся по сторонам.

— Мне нужно оружие.

Часть 2. Оружие

Грозен закат над холмами Ми-Тайры, красный, как сны павших в бою, жёлтый, как искры из-под копыт. Горька роса на стеблях степной травы. Остры мечи тысячи храбрых, да не крепка у них рука, и застыл взгляд бойцов в пене страха. Двое стоят в кругу тысячи, и будто огнём выжгло землю вкруг них — холодным пламенем ужаса. Один — грозный Ларес, Громовержец Тайры, с дерзкой улыбкой и вихри вздымающим широким своим мечом. Другой — стремительный Надару, Молния Гента, спокойный и напряжённый, учтивый и смерть несущий. Спиной к спине стоят двое посреди стального моря, но видят одно. Много лет назад, полутьма из окон, деревянный пол боевой залы — и Ларес, вихрь силы и боли, одного за одним крушит других учеников, и в конце встречается с тихим Надару. Взмахивает раз, два тяжёлой своей доской — ускользает его враг, а взмахнул в третий — подставил Надару свой деревянный меч, и треснула толстая доска.

И так же треснул строй тысячи храбрых, лишь только грянул бой. Треснула армия, надломилось её единство, и каждый стал сам по себе. Лишь Гром и Молния скользили меж воинами, сея смерть, и падали всходы красным дождём в голодную степь. Проезжал ли конный строй, пускали ли залп лучники — взмахивал Ларес широким мечом, поднимал вихрь пыли, и падали на скаку лошади, а стрелы отскакивали, как от стены. Шли вперёд латники или копьеметатели — бесшумной тенью появлялся Надару, разя без промаха своим точёным жалом. Билась ночь тысяча храбрых, билась день, по пояс в крови, пока не осталось никого. А Ларес и Надару продолжили свой путь. Через ущелье Салазар и террасы Гента, по карнизам меж скалами и хищным морем, по безлюдному царству Василиска — до ворот безвременья. Двое непобеждённых, непобедимых, пришли за своей последней наградой — бессмертием. За свободой от оков усталости жизни, от земных царей, от вечных недугов — старости и смерти. За воротами встретил их чёрный страж — в плаще из тени, с двумя мечами — один из тьмы, другой из света, с тяжёлой поступью великана. Три дня и три ночи бились они в гулком зале, пока наконец не нашёл Надару брешь в броне стража и не пронзил его насквозь. Едва упал на землю страж — тут же рассыпался в пыль, а два героя вошли в покои бессмертия. Одним лишь им ведомо, что они повстречали внутри, но лишь только ступили на порог, чтобы уйти, как подёрнулась тенью фигура Надару — и тьма сгустилась вокруг, ложась ему на плечи плащом чёрного стража. А Ларес очнулся посреди пустоши, во многих лигах от Гента, слабым, как ребёнок. Силы, скорости, умелости лишился он в один миг, и никто теперь не помнит, что когда-то был он Громовержцем, грозой Тайры. Но, говорят, и по сей день живёт он среди нас, набираясь сил, чтобы однажды вернуться и освободить друга из тёмного плена.

Глава 5. Сабли Степи.

— Да, ты нужна мне.

Всё уже почти ушло. Иногда появлялось на самом краю, так, что, казалось, сейчас глянешь в сторону, и увидишь — а нет. Изредка приходило во сне. Но во всём остальном этот волшебный мир...

— Не знаю пока, когда и для чего. Но ты уже сильна, а будешь ещё сильнее.

...нет, не исчез. Взглянешь на Ласа — он, раскрашенный, яркий, снова с каждым шагом будто рассекает воздух, как прежде. А больше вокруг смотреть не на кого. Но откуда тогда это волнение, это щемящее любопытство, словно стоит обернуться чуть-чуть быстрей, и там, не успевшее спрятаться, будет что-то интересное, что-то новое?..

— И этот процесс можно ускорить.

Камни и трава мелькали перед глазами серой рябью, всё быстрее и быстрее, пока Терилун ускоряла шаг. Скорее, на мысочках, почти вприпрыжку. Не смотря по сторонам, — но вот ещё пара шагов, и взгляд невольно метнулся на Ласа, чтобы не столкнуться ненароком, — а там уже был склон холма, и солнечные блики, и полоска ясного неба в просвете, и Терилун сбилась с шага, и не удержалась, посмотрела вверх — и чуть не взлетела.

Над Степью дул горячий ветер. Неизвестно, почему эти пологие, каменистые, поросшие жёсткой травой холмы назвали Степью, — но пахли они как раз так, как нужно: теплом, пылью и свободой. Вот уже пять дней, как земля сначала пошла как будто лёгкой рябью, а потом постепенно раскачалась до бурных каменных волн. Пять дней — ни единой живой души вокруг, и в ногах при каждом движении отдавалась жёсткая земля, — но идти было светло, легко, словно во сне, когда паришь над полями и лесами и веса своего не чуешь.

Лас снова вынес её из Терний — измождённую, потускневшую, едва живую. Терилун всё ещё помнила этот мерзкий привкус, что был во рту, когда она впервые после этого открыла глаза. Лас уже был рядом. Он подошёл, сел на её постель и рассказал обо всём. О своей долгой погоне за Тёмным Прохожим, из которой девочка застала только крошечный отрывок. Об Эспадене — легендарной империи, не сгинувшей в тумане Терний, но набравшейся сил за их завесой, давно уже готовящейся к удару по слишком обширному и слишком беспечному Суо. О войне. Раньше, когда Лас рассказывал что-то новое, о чём раньше не упоминал или даже говорил совсем другое, Терилун возмущалась и обижалась. Но тогда она просто молчала и слушала. Хотела бы она обо всём этом узнать раньше, если бы был выбор? Хотела ли она вообще всё это знать? Лас говорил дальше, ровным голосом, будто читал вслух очередную сказку из "Того, что было прежде", а двор за окном наполнялся сумраком. "Прохожий — не обычный человек, — говорил он. — И даже не опасный преступник. Он — демон разрушения во плоти. Одним касанием обращает он жизнь в смерть. Я рассказывал тебе про школу, помнишь? Для таких, каким я стал после встречи с волком. Там нас не просто учили сражаться. Нам рассказывали, как противостоять самым тёмным созданиям этого мира. Тем, которых породили Тернии — бесплотным и алчущим. Тем, что пришли из мрачных глубин веков — опытным и могучим. И самым опасным — тем, кто когда-то был, как мы с тобой. На службе Высочайшего я состою по той же причине — Он понимает, что стоит на кону, и позволяет нам пользоваться привилегиями императорских сановников. А мы делаем Его царство безопаснее."

Темнота сгустившихся сумерек покрывала уже всю Терилун липкой, чёрной пеной, она ничего не видела. И не хотела видеть. Откуда-то вокруг голос Ласа продолжал. "Тёмный Прохожий, конечно же, не государственный преступник, а ещё одно моё задание. Самое опасное за все эти годы. Я пошёл по его следу пять лет назад, после смерти предыдущего охотника. И много узнал о нём с тех пор. Самое важное знание было в том, что тогда, в начале пути, я был не готов."

В тот вечер он был серьёзным, почти мрачным — без испуга, который так поразил Терилун на окраине Ниссы, но с какой-то хмурой решимостью. Что-то в нём изменилось — и с тех пор оставалось так. Не потому ли так хорошо было идти по этим пустым, обдуваемым ветром холмам, что здесь ничто не напоминало о его словах? Ни Прохожего, ни армии, ни войны, — и если их никогда и не будет... Но нет. Был Лас.

— Степь лежит между тремя великими городами — Суо, Ламино и Даргасом. Древний Даргас поглотили Тернии, но треугольник остался. Вместе с примыкающей к нему большой частью Протяжённого царства это — самое обширное свободное от Терний пространство. Из известных нам, конечно.

— Значит, весь остальной мир — в тумане?

Терилун спускалась по склону холма, раскидывая мелкие камешки направо и налево ногами. Не очень жаркое предвечернее солнце закрылось рваной тряпочкой облака, в любой момент готовое показаться снова.

— Кто знает. Даже я не могу заходить в Тернии слишком далеко. А за ними, в днях и неделях пути, могут быть новые земли и королевства, о которых никто никогда и не слышал раньше.

— А о каких слышал?.. — с горящими глазами обернулась к нему Терилун. — Какие, какие были раньше?

— Осторожней, смотри под ноги. Что-то ты уже знаешь из книги Сая. На самом деле, это раньше была моя книга. Я подарил её ему незадолго до того, как взял след Прохожего. Например, ты наверняка читала о царствах Шани и Миэ — оба раньше были большими и могущественными, но потом покорились мечу Высочайшего. Есть ещё Эспаден — туда, я думаю, и направился Прохожий. Это очень особенная земля, очень... другая. И потому с Суо у неё никогда не было мира. Протяжённое Царство в конце концов поработило и присоединило Эспаден, но тут случилось... ты уже знаешь — никому, на самом деле, не известно, что произошло. Но появились Тернии, и большая часть окрестных земель ушла в туман. Вместе с жителями. Ты помнишь, что от них осталось.

Терилун вспомнила и вздрогнула. Как будто от ветерка, подувшего со стороны змеящегося меж двумя холмами ручья. Лас прибавил шаг и шёл теперь в двух шагах впереди, мягко ступая по ощерившемуся острыми камнями склону.

— В Суо думают, что Эспаден ушёл навсегда — я же знаю, что это не так. Они потеряли много земель — даже одну целую область на западе — но быстро вновь набрали силу. Главное — теперь они свободен от власти наместников Суо и уже давно собирают армию против бывших господ, так я слышал. Думаю, Прохожий отправился за этой армией. Нет... знаю.

Снизу лощина между холмами казалась глубоким пересохшим колодцем. После многих дней под шум ветра в траве журчание воды казалось чем-то загадочным, не от мира сего, как будто — брум! брум! брум! — гулко ударяя по перепонкам.

— И поэтому мы тоже ищем помощь?

— Именно поэтому. Я уже писал об этом Высочайшему, — Терилун сначала удивлённо обернулась, но потом вспомнила, что Лас так называет весь чиновный аппарат Суо, и успокоилась. — Но, судя по тому, что мы с тобой видели в городах, никто не воспринимает угрозу всерьёз.

Это было так странно. Лас говорил, как герой старой, кровавой легенды, из тех, что засели у Терилун где-то глубоко-глубоко, никогда не вспоминаясь целиком. Мрачный герой, собирающий окрестные племена на битву со злейшим врагом... Но самое странное было в том, что, пожалуй, так оно всё и было.

— За годы службы у меня появилось некоторое количество друзей. И тех, кто у меня в долгу. С некоторыми ты уже знакома.

Вглядываясь в блеск воды между камнями, Терилун вспомнила Сая, Рэна и Суу из Миэ, Тира, Кристу... Да, много. А впереди, наверное, ещё больше. Вот только... друзья это всё или должники?..

— Не знаю, как Прохожему удастся склонить армию Эспадена на свою сторону. Но всё так и будет — он найдёт способ. Конечно, я не надеюсь сам справиться с войском целой державы, даже с чужой помощью. Но мне это и не нужно. Уничтожить Прохожего, только и всего. А Высочайший и император Эспадена пусть решают свою судьбу сами. Что ты об этом думаешь?

Терилун отвела взгляд от ручья и посмотрела вдаль.

— Я... — Перед глазами промелькнуло несколько случайных мест в деревне, где она несколько лет жила до этого странного путешествия, потом лицо Сурры, дяди Вилмо из Сфейдры, ещё нескольких людей, не то чтобы дорогих или любимых, — но зла им Терилун не желала. — Я... Но мы ведь всё равно не сможем это изменить, правда?

— Мудрые слова, — улыбнулся Лас. — Война — всегда ужас и смерть. Для всех, победителей и побеждённых. Но она будет, хотим мы того или нет. Не было бы Прохожего — она всё равно бы была, может, позже, в других обстоятельствах, но всё равно. Будем думать о том лишь, что нам по силам.

— По силам... — Терилун подобралась поближе по мокрым камням и присела у ручья. — Лас. У тебя много сильных друзей... Но зачем я? Я же не буду...

— Ты помнишь, что я ответил тебе в прошлый раз? Тогда, сразу после нашей погони в Терниях?

Терилун помнила. Непонятно, почему опять вырвался этот вопрос — как будто просто хотелось вновь услышать то же самое, таинственное, волнующее.

— Конечно, ты не будешь вести войска в бой. Даже если бы это было как-то возможно. Я сказал, что в тебе есть сила — но сам пока не знаю, в чём она, и как научить тебя её использовать. Кто-то из тех, с кем мы встретимся в ближайшее время, быть может... стой!

Терилун замерла с пригоршней воды у рта.

— Посмотри.

Погружённая в свои мысли, Терилун перестала обращать внимание на ручей. А тот буквально за несколько секунд изменил цвет: вода из прозрачной стала чёрно-красно-бурой, с хлопьями грязи и глины. Терилун разжала ладонь — на коже осталась как будто жирная плёнка, которую пришлось вытирать о подол. "Брум! Брум! Брум!" вдалеке стало громче, почти заглушая шум ручья.

— Они здесь.

— ...Или не они!

Лас заметил, что слишком далеко ушёл вверх по склону, вернулся, взял Терилун за руку, и дальше они пошли вместе.

— Но даже если я им не знаком — мы муруз'арай, "дети дорог", значит, по законам кочевых племён нас не тронут. Скорее всего.

Что бы ни говорил Лас, сейчас в нём не было и следа того страха, что пронизывал его насквозь в Ниссе. Всё было в порядке.

— В любом случае, спрятаться от степняков в Степи нельзя, лучше сразу выйти и показать, что просто проходишь мимо и не желаешь им зла. И не несёшь ценностей.

Прыгающим от быстрого шага взглядом Терилун посмотрела на богато украшенные ножны меча на поясе у Ласа.

— Эту ценность, я думаю, они предпочтут оставить при мне. Надеюсь на их сознательность.

Топот копыт стал ещё громче и ближе. Казалось, ещё секунда — и на голову со склона посыплется табун лошадей. Лошади... не так уж и часто Терилун их видела в своей жизни. В деревнях пахали на волах — больших, важных, немного страшноватых, но на деле совершенно ко всему на свете равнодушных. А вот лошади — быстрые, гладкие, опасные, и с такой гривой, и зубы...

— Там что-то происходит.

Терилун сама уже чувствовала. После долгих дней в пустых степях способность видеть чужие "цвета" понемногу возвращалась, но пока что виднелась лишь невнятная пёстрая дрожь, как над тележной колеёй в жаркий день.

— Возможно, всё же стоило остаться у ручья и подождать... но нет, уже поздно, идём, идём!

Терилун попыталась пойти быстрее, но было уже невмочь, ноги споткнулись одна о другую, тело подалось вперёд, — и вдруг, неожиданно для себя, она поняла, что дошла до вершины холма, и словно пыльный мешок сдёрнули с головы — перед глазами открылась вся округа.

Сначала было сложно разобрать, что творилось внизу. Терилун из обычного мира в один миг словно перенеслась в страну лилипутов, маленьких вещей и людей, медленно ползущих, копошащихся внизу, на фоне вида, от которого захватывало дух. Полоса каменистых холмов, по которым Лас и Терилун путешествовали большую часть дня, сменилась открытой местностью с редкими заросшими травой буграми, и лишь на горизонте серыми волнами вздымалось нечто далёкое и величественное.

— Да, это они. Смотри.

Терилун посмотрела, но почти ничего не увидела. У подножья холма стаей тёмных мух виднелось конное войско — Терилун умела считать до ста и сразу поняла, что всадников там куда больше. На них были шапки из шкур и широкие коричневые верхние платья; тут и там торчали острия копий и тёмные монетки щитов, но рассмотреть что-то ещё было сложно. Слева — и ещё дальше от холма — по полю скользил ещё один отряд, различимый только как неясно колышущееся пятно из людей и лошадей.

Внезапно Лас поднял вперёд руку Терилун, которую до сих пор держал в своей, и очертил ей в воздухе большой круг.

— Представь, что видишь только то, что в круге. И больше ничего вокруг нет. Что ты стоишь там, где мир видится именно так.

Терилун растерянно моргнула.

— Сосредоточься. Ты не видишь дальше — просто подходишь ближе, и всё становится яснее. Только и всего. Попробуй.

Как ни странно это звучало, на деле получилось почти сразу. Сначала взгляд помутился, перед глазами поплыли разноцветные пятна, никак не напоминающие то, что Терилун хотела увидеть. Потом постепенно начало проясняться: девочка увидела стебли полевой травы, гнущиеся под непрекращающимся ветром, такие чёткие, близкие, как будто можно было прямо сейчас протянуть руку и потрогать. Терилун подняла взгляд — и он резко метнулся вверх, к небу, смазав всё в тошнотворную рябь. Нужно медленнее, осторожнее. Немного вниз, и ещё вниз, и совсем чуть-чуть вправо... вот.

Всадников из "дальнего" отряда поначалу сложно было отличить от "ближнего". Больше чёрного в одежде, длинные косы тёмных волос у некоторых мужчин, но в остальном — такие же: обветренные, угрюмые, с оружием наголо. То, что издали казалось двумя стайками людей на лошадях, теперь виделось совсем по-другому: нападающие продвигались ближе, не напрямую, а как будто сужая круги, а защищающиеся стояли на месте, словно в недоумении. Терилун понимала, что новое её зрение как-то связано с Цветом, с тем, чему недавно научили её Криста и Тир — и, едва она вгляделась внимательней в стоявших у подножия холма всадников, как тут же её захлестнули их волнение, беспокойное возбуждение, ожидание чего-то, чего-то... А когда они все разом посмотрели в одну сторону, её взгляд почти насильно рванулся туда же.

И там была она. Сначала почти неразличимая среди других всадников, на таком же приземистом гнедом коне, — но потом светлой молнией выплыла в первые ряды, лишь слегка придерживая поводья одной рукой, а в другой держа на весу нечто наподобие бус или чёток. Белые её с синей каймой просторные одежды струились на ветру назад, как боевой стяг, или горячий огонь с голубыми, серебряными искрами. Казалось, остановить её — и пламя угаснет, и сама она пропадёт в последнем всполохе, исчезнет в порыве ветра. Кожа и волосы её от степного солнца и ветров не потемнели, а, напротив, выцвели почти добела. Брови, ресницы, даже, казалось, глаза, неподвижные на правильном молодом лице — всё выгорело, стало до странного чистым, почти цвета платья. И так, смотря в одну точку вперёд, летела она бесшумной вспышкой среди чёрного моря кожи и стали, бурлящего моря восторга, волнения, страха, жажды крови, чистая, как рвущиеся назад складки её платья...

Всё это пронеслось — Терилун даже не знала, за сколько. Просто как будто кто-то взмахнул перед носом большой, яркой картиной, такой прекрасной, какую сама она и представить бы не могла, — и тут же рванулся дальше, вслед за раскатившимся над степью громом копыт. Белая всадница ускакала вперёд и вновь затерялась среди живой черноты воинства, картина растаяла перед глазами — но всё другое осталось. Всё, что было важно, осталось внутри.

Отряд под холмом к тому времени оправился от первой нерешительности и двинулся по окружности в противоход врагу, как будто увлекаемый бушующим где-то между ними незримым водоворотом. В коней и людей постепенно просачивалась дрожь, волнение ожидания, отозвавшееся в Терилун болезненным ознобом по спине. Пожалуй, их всё-таки было лишь немногим более ста с каждой стороны — и всё равно, это было больше, чем Терилун когда-либо видела в одном месте, даже в большом городе. И эти две толпы людей сближались, готовые закипеть, готовые... что потом? Девочка и представить не могла. Пытаясь отыскать среди второго отряда белую женщину, она как бы по наитию подняла руки — ладони казались огромными, занимая всю нижнюю часть обзора — и вновь очертила себе круг, ещё меньше, чем прежний, сосредоточивая всё внимание внутри и отсекая лишнее. Стало совсем дурно, но на этот раз Терилун знала, что делать, — замерла на месте, разведя ладони наподобие балансира, стараясь не двигаться и не отводить глаз от выбранной точки. Уже через несколько мгновений тошнота отступила, взгляд прояснился, и среди конников тут же завиднелись молочные одежды всадницы. Она ехала в первых рядах, в таком же бешеном галопе, как и другие... с закрытыми глазами. Лошадь под ней огромными прыжками неслась вперёд — а сама она сидела ровно, с царственным спокойствием, будто задумалась над гладью воды. Левая рука её была отведена в сторону, и в ней — Терилун теперь могла рассмотреть и это — тускло блестели серебряные чётки. Девочка словно поймала момент тишины, наблюдая, как тянутся за новой бусиной её пальцы, — а потом гонка, кровь, ветер грянули снова.

Чёрный отряд уже не кружил по спирали вокруг, а летел навстречу коричневому грохочущим тёмным облаком. Звук, кажется, также усилился и больно бил по ушам, как будто Терилун сама ехала среди всадников. Коричневые тоже вышли на прямую, поймали ветер в гривы, без следа прошлого страха. Быстрее, чем можно было уследить, они сблизились, готовые столкнуться, а тонкая меж ними полоска степи стонала и пела в безумии. Терилун хотелось зажмуриться, спрятаться от грозящего раздавить грохота, — но не могла оторвать взгляд от женщины, летящей на острие атаки. Спокойное прежде белое лицо сморщилось, как от боли, лоб взрезали борозды морщин. А потом она открыла глаза.

В следующую пару секунд, казалось, уместилось столько событий, что Терилун лишь потом, вспоминая, разобралась во всём по порядку. Женщина открыла глаза — нечеловеческие, хищные, с красным отблеском в вертикальных зрачках. В следующий миг тем же алым огнём вспыхнули глаза людей вокруг — а Терилун почудилось, что и лошадей тоже. Скакун белой женщины встал, как вкопанный, на месте, взрыв копытами землю, а буря мечей промчалась мимо, вперёд, к развязке... и в десятке шагов, будто рассечённая вострым клинком, разделилась надвое. Со стороны это выглядело так: неровная толпа всадников в мгновение разошлась на два идеальных клина и ушла в стороны, позволяя противнику въехать внутрь. Одновременно вышли из ножен кривые сабли, одновременно сверкнули над головами воинов — две крайние линии всадников отделились от каждого клина, стремительно сблизились с флангами врага, нанесли удар и так же быстро вернулись в строй. Масса коричневого отряда с обеих сторон дрогнула — всадники падали с коней, но ещё прежде, чем на них опустились копыта скачущих позади, порядок атакующих сменился — из глубины строя на лезвия клиньев вынырнула такая же ровная линия конников, и второй ровный взмах десятков мечей довершил то, что не удалось первому. Строй ещё раз пошатнулся и замедлился — передние ряды защищающихся видели перед собой пустое место взамен полностью ушедшего во фланги врага, а некоторые задние, раздосадованные, начали выезжать из строя в погоне за ушедшими на расстояние "клиньями". За считанные секунды часть строя развалилась и потонула в натиске расширяющегося к задней части наступления. Но большая часть просто проскакала вперёд, ни разу не даже не приблизившись к противнику, а лишь сильно разозлившись, и пошла на разворот. Терилун слишком поздно заметила, что клинья, уходя врагу в тыл, как будто разделяются, смешиваются, внутри что-то происходит. В следующий миг, легко пронзив дружественный строй, на врага устремились тонкие "шипы" копьеносцев, укрытых с боков маленькими щитами. Две линии конников с разных сторон врезались в массу врага и прошли её, почти не замедляясь, сея ветер смерти копьями и мечами, рассекая строй на неравные части. Вражеский порядок окончательно распался на три части, разрозненные и растерянные. Терилун посмотрела на одну из них, самую маленькую — там конники из одного "клина" выставили вперёд щиты и теснили воинов в чёрном на другую сторону, где их уже встречали копьями в спину. Два других "островка" защищались упорнее, не давая себя опрокинуть. Завязалась стоячая конная схватка, переходящая в пешую. Терилун перевела свой новый взгляд туда, в пыльный водоворот смерти — и тут же сложилась пополам от приступа тошноты и боли. Глаза застлала багровая плёнка; земля придвинулась ближе, совсем близко, до травинки, до мельчайшего зёрнышка песка.

— Терилун?

— Я... я... всё хорошо.

Терилун отступила на шаг назад и тряхнула головой, восстанавливая равновесие. В глазах ярким мазком мелькнули кусок неба и всегда спокойное лицо Ласа. Терилун зажмурилась. Ей на миг показалось, что она не просто смотрит на побоище откуда-то издалека, — нет, она в нём, внутри и посреди, между клинком и шеей, стрелой и спиной, булавой и черепом... Она помотала головой, сбрасывая наваждение. Да, уже лучше.

А внизу битва продолжалась. Первое, что увидела девочка, вновь посмотрев на поле сражения, — силуэт белой женщины, застывший в седле в отдалении от схватки. Она беззвучно шевелила губами и по-птичьи поворачивала голову то вправо, то влево, время от времени сопровождая это резким жестом рукой с чётками. Неподалёку от неё спешившийся боец, безоружный, с сияющим красным глазами, чудом уклонился от удара мечом, отступил от противника, будто подставляясь под новый удар, а потом вдруг отпрыгнул назад. Глаза его потухли. Мгновение спустя прямо перед ним пронёсся всадник, на ходу широким ударом рассекая противнику грудь, а тлеющими искорками глаз смотря уже дальше, вглубь сражения. Вдалеке ещё один осенённый алым боец принял вражеское копьё на щит, и в тот же миг другой конник нанёс копейщику смертельный удар. Стрелы летали по полю боя, как стая потревоженных стрекоз на лугу, но чёрные воины в последний момент отступали в сторону или прикрывались щитом, неуязвимые. Терилун вновь посмотрела на белую женщину, неподвижную в вихре дикости и смерти. Её жесты, движения её губ, взгляд, рубиновой вуалью скользящий по полю брани — она...

Вспугнутой птичкой пролетела ещё одна стрела и вонзилась в ногу лошади под белой женщиной. Лошадь взбрыкнула, переступила на месте и захромала на раненую ногу. Женщина запоздало опомнилась и едва успела соскользнуть с крупа на землю, чтобы не рухнуть головой вниз. И секундами спустя, словно подтверждая так и не высказанную догадку Терилун, на землю перед женщиной соскочили три воина и встали перед ней живой стеной. Пыльные и запыхавшиеся, они стояли неподвижно, безучастно, как жуткие каменные истуканы с глазами-угольками. Но это продолжалось всего какую-то секунду. Потом они, повторяя шаги женщины и не разрывая плотного треугольника перед ней, двинулись вперёд. В летящем белом балахоне женщины с виду неудобно было ходить пешком, но она перемещалась по полю резко, стремительно, не переходя лишь на бег, как будто под полами белоснежной ткани у неё не было ног, и она невесомым облаком парила невысоко над землёй.

Всё больше конников втягивались в рукопашную, которая кипела жарче прежнего, хотя конец её уж виднелся вдали: воинство чёрных рассекло коричневых на части и теперь втаптывало в землю. Каждый раз, когда где-то клинок или шипастый шар кистеня вонзался в плоть, внутри Терилун пробегала судорога тошноты, пальцы впивались в шершавую ткань платья, на языке проступала густая солёная мерзость. По живому. Но с каждым разом всё слабее, как круги на воде, как будто и к этому — к смерти, близкой, живой — можно было привыкнуть за пару минут. "Треугольник" белой женщины был уже в самом центре, короткими рывками переходя с места на место. Вот передний воин принял вертикальный удар пешего врага на клинок, и тотчас же второй ударил оставшегося без защиты противника сбоку, в то самый миг, как слева третий отступил на шаг и одним взмахом добил упавшего на землю раненого. Секунду спустя он уже был на прежнем месте, прикрывая женщину от случайной стрелы. Сама она продолжала управлять битвой, переводя взгляд с одного бойца на другого, заставляя их уходить от ударов и стрел. Пред её глазами воины собирались в группы по два-три человека и расправлялись с противниками, защищая один другого, видя то, что никак не могли бы увидеть сами. Если бы не ослепительно белые одежды, женщина, казалось, могла бы затеряться в этом водовороте погибели, которым правила сама. Её боевой треугольник скользил вперёд в брызгах крови, и никто не обращал внимания, кроме тех, для кого это было уже слишком поздно.

Но вот какая-то новая, странная рябь засвербила слева, на краю. Терилун присмотрелась. Из одной из последних групп сражающихся конников с грозной шипастой палицей наперевес выехал воин в чёрном шлеме с одним грозным рогом, торчащим изо лба, с зияющим посреди всклокоченной бороды бесформенным оскаленным ртом. Не такой, как другие, поглощённые убийством всего и вся поблизости. Он решился. Он знал, куда едет. Видимо, поэтому одинокий всадник посреди толчеи схватки и привлёк внимание Терилун. Остальные не видели, продолжая с остервенением рубить друг друга в клочки. И буквально сразу же девочка поняла, куда он направляется. Белая женщина дошла до конца поля и двинулась обратно во главе смертоносной троицы, продолжая отдавать беззвучные приказы, повернувшись спиной к сражающемуся в отдалении отряду и к рогатому всаднику. Он подъехал уже на десять шагов, занеся булаву для одного страшного удара, а ни она, ни трое её телохранителей по-прежнему не...

В последний момент женщина обернулась на звук копыт. Всадник пришпорил коня в последнем рывке, целясь ей в голову, могучим взмахом опустил тяжёлую булаву... На этот раз ни глаз, ни память не уследили — лишь что-то тёмное мелькнуло, заслоняя женщину, а в следующий миг правый воин треугольника взмыл от удара в воздух и с пробитой грудью отлетел в сторону; красные глаза-угольки уже в воздухе потухли, превращаясь в неподвижные, мёртвые. Не понимая ещё, как мог не попасть в цель, всадник замедлился — и тут ближайший пеший воин в мощном прыжке выбил его из седла и повалил на землю. Несколько других с оружием наголо побежали в его же сторону.

Терилун перевела взгляд обратно на женщину. Секунду она стояла, как будто в недоумении. Потом вытерла ладонью лицо и еле заметным движением чёток отпустила телохранителей — они отошли в сторону и стояли неподвижно, ожидая дальнейших приказов.

Бой был окончен. Здесь и там воины спешивались, добивали раненых, начинали уже обирать мёртвых. Почти всё поле было усеяно телами в коричневом, к которым изредка чужеродным оттенком примешивались трупы лошадей. Уже не мечась взглядом вокруг, спокойная, женщина подошла к тому месту, где повалили на землю чёрного всадника. Терилун посмотрела в том же направлении и содрогнулась. Не меньше десятка воинов с горящими красным глазами столпились там, отталкивая друг друга, тыкая давно уже мёртвое тело мечами, саблями, ножами — всем, что было под рукой. Из общей свалки выглядывала только ладонь убитого, и один из воинов, оставшийся без оружия, припал на колени и яростно кусал её зубами. В их движениях сквозило то же, что и у других в пылу битвы: неживая тупость, отрешённость, равнодушие. Подойдя поближе, женщина несколько секунд смотрела на кучу копошащихся в кровавом остервенении тел, а потом повернулась к ним спиной, одновременно в коротком жесте поднимая руку с чётками. Точно по команде, воины тотчас потеряли интерес к телу, начали подниматься на ноги и отряхиваться. Терилун усилием воли удержалась и не стала глядеть на то, что осталось от всадника.

А белая женщина смотрела прямо на неё. Терилун, которая снизу, с поля, должна была сейчас казаться крошечной точкой на склоне холма, почувствовала вдруг, что её внимательным образом изучают. Так же, как она изучала причудливые складки на белом платье, неестественно молочно-снежные волосы на фоне бледной кожи, тонкие руки с проступающим со внутренней стороны рисунком вен. Теперь уже все детали таяли, словно тоже запорошенные не виданным в жаркой Степи снегом. Оставались только глаза — огромные, с тончайшими радужными прожилками, водянисто-голубые — были бы тоже белыми, если бы то позволяла Основа. И вновь Терилун не увидела в них ничего, даже любопытства, — как будто женщиной управлял кто-то далёкий и равнодушный, загорающийся лишь порой рубиновым огнём внутри.

— Познакомься. Это Лия.

— Ты никогда не опаздываешь.

Волнующееся пламя костра обдувало лицо Лии тёмной охрой, а вылетающие с треском из огня искры сыпали горстями золотые пятна. За дни пути привыкшая обходиться крохотным огоньком или ночевать без костра вовсе, теперь Терилун удивлялась, как странно, чуждо отсвечивало море звёзд в небе на фоне пожара на земле. Полыхали лица, одежды людей, мерцали огненными бликами бока лошадей вдалеке, — а небо висело неподвижным полотном, будто и вправду кто-то на ночь накрывал вечно сияющий свод тёмно-синим в мелкую дырочку покрывалом.

— Ты не из этого мира. Ничего твоего тут нет. Ты не приходишь вовремя и не опаздываешь.

Лия говорила, как обычно говорят, когда глядят пустыми с блеском глазами в костёр, — вот только такие, кажется, у неё были всегда. Лас молчал, давая ей выговориться, — но она, похоже, потеряла интерес к разговору: рассеянно ковыряла носком кожаного сапожка землю, прислушиваясь к разговору у соседнего костра.

Покончив с врагом, чёрный отряд — "вург Суэма", как его называл Лас, — собрал добычу и приступил к делёжке. Лия без интереса отъехала прочь и посоветовала Ласу с Терилун не интересоваться тоже. Потом, отягощённый трофеями, вург проехал по холмам в соседнюю долину и там уже встал лагерем — с дюжину костров поменьше и один большой, главный, рядом с которым у совсем маленького в сравнении огонька пристроилась Лия с гостями. Так лучше, сказала она.

Теперь у большого костра громко спорили на неизвестном языке. Приземистые всадники с бородатыми, страшными лицами вскакивали на ноги и о чём-то кричали, потрясая пальцами в воздухе. Другие сидели, упершись руками в колени. Эти, кажется, были чином поважнее — говорили мало, сквозь зубы, но все прочие тут же умолкали и на них оглядывались, дожидались, пока большой человек скажет слово.

— Это о тебе, Лия.

— Я знаю.

Лия даже взгляда не оторвала от огня.

— Чувствуешь их жар, Терилун? Цвет можно использовать и так — понимать что-то, даже когда не знаешь языка.

Терилун кивнула, хотя, если честно, после потрясений дня чувствовала только тупое нытьё на донышке затылка. Но по взглядам, которые страшные мужики то и дело бросали в сторону их костра, было, кажется, всё понятно.

— Главное — оставь в стороне всё, что уже "слышишь" и "понимаешь", — будто прочитал мысли Лас. — Может показаться, что они помогают, но на самом деле — просто замещают собой то, что есть на самом деле, не дают почувствовать Цвет. Забудь о собственном настроении, обо всём, что мешает, попробуй — получится.

Терилун сама не заметила, когда Лия поднялась на ноги и приблизилась к большому костру. Она, кажется, владела неким тайным умением становиться незаметной — будь то среди разгорячённых конников, на поле битвы или в тесной компании у костра. И сейчас: она всё это время сидела здесь, новый, таинственный человек, — и до сих пор не ясно толком, что случилось на поле битвы — с этими красными глазами, чётками, невероятными манёврами целых толп всадников... И вот, Терилун уселась у костра... и тотчас о ней забыла. Как о Ласе, который, хотя и оставался сильным и загадочным, за время путешествия как-то "примелькался". Но она...

— Шэн ды алэхуир чэлмэ, — вещал один из бородатых, поднявшись на ноги и подойдя на шаг ближе к костру. — Шахэ шумаэ ды муль хун дэ. Караха калахэн дэ!

В кругу согласно закивали и зашептались. Один из сидевших "важных" внушительно крякнул, чтобы все угомонились, и медленно процедил:

— Шэмпэн шумаэ. Культон ду мэс.

Страшновато было на всё это глядеть. Как на тайную сходку лесных разбойников. Хотя разве это были не они самые, даром что не лесные. Терилун мало узнала о "вурге Суэма" за этот день — Лас, обычно разговорчивый, после встречи с Лией особенно не распространялся, отвечал односложно. Должно быть, на это была причина. Степняки собирались в "вурги", отряды от десятка до нескольких сотен человек, покупали, продавали и перегоняли на новые пастбища лошадей. "Детей дорог", небольшие группы мирных путников, им не позволял трогать некий древний обычай, но они охотно грабили гружённые заморским товаром караваны, идущие из Вольных городов в Суо и обратно. Вург Суэма, как поняла Терилун, был из крупных, но не самый грозный в Степи. После того, что она видела вчера, сложно было представить, на что способен самый грозный. Сам "вург" — обоз с женщинами, детьми, скотом и пожитками — был в дне пути где-то к западу или югу. Разорять чужой вург в отсутствие конного войска тоже запрещалось — и на обоз разбитого сегодня вурга Кора, кажется, тоже нападать не собирались.

Что до Терилун, она совсем не могла понять, как этим страшным, грязным головорезам можно было запретить грабить и убивать. Наверное, дело было как раз в них, в этих с важным видом сидящих бородачах, которые сейчас вполголоса переговаривались, поглядывая на "крикуна" у костра.

— Хомэлай зуф ду хади, ду алай халла, — продолжал он, исривлённым горбоносым профилем проступая в полутьме. — Шихза кай ду майлар дэ!..

— Нухтай салар. Мур'тай асс, — вновь сквозь зубы добавил сидящий "важный". Среди дикарей, как в кругу, так и вне, нарастало шумное одобрение.

— Рэн шиихани насар...

— Шшахри!!..

А потом, забытая всеми, она неожиданно появилась из тени. И вдруг стала самой яркой звездой среди тысячи костров. Глаза её горели утопающим в янтарном огне хрусталём, волосы стекали гибкими струйками сусального золота на обратившиеся в недвижимый белый мрамор плечи, а улыбка насмешливой молнией слева направо пронзала невозмутимое обычно лицо. Одно слово, один пронзительный крик — и все эти мужчины, важные и не очень, все, кто мог слышать, обратили свои взоры к ней. А она, безжизненной статуей выдержав паузу, с первым словом мягким шагом пошла по кругу, смотря поверх голов, точно обращаясь к кому-то невидимому:

— Шандарлэ айей ды амри килар. Кухэйри тэ мэ. - Свободной от чёток рукой она указала в сторону оставленного за холмом поля боя. — Зундэ храй ду днамэи? Суф да? Кейр да? Сутанэ, храй?

Твёрдый, даже вызывающий тон Лии глухим ропотом отдался в толпе. Тот, что говорил до неё, опешивший поначалу от неожиданности, пришёл в себя, но по-прежнему смотрел на женщину молча, со смесью страха и возмущения.

— Она говорит, что не стоит роптать на "ведьму": они сами согласились на её помощь, а в этот раз, как и в предыдущие, благодаря ей же потеряли всего двух-трёх человек.

— Я... я знаю.

Переходя от человека к человеку, недовольство нарастало, тихое, но грозное, как гуд пчёл в потревоженном улье. Но Лия, кажется, закончила. Уже повернувшись, уходя к своему костру, она через плечо поглядела на застывшего в неловкой позе бородача и небрежно бросила:

— Самаэ шшунды дэ лэ.

На этот раз Терилун не поняла слов — вокруг было столько цветов, что найти среди них нужный и уж тем более определить тонкости смысла в нём было сложно. Но по глазам других, по нескольким десяткам взглядов, устремлённых на Лию, было понятно всё. Они испугались.

— Да, ты прав, я уйду от них. Рано или поздно.

Пока у главного костра разыгрывалась сцена, к очагу Лии принесли еду. Видимо, при всём недоверии вурга к "ведьме", она всё же пользовалась некоторыми привилегиями. Сейчас Лия закатала рукава платья до локтя и сосредоточенно отгрызала мясо с бараньей ноги. Как ни странно, на её образ это никак не влияло. С жареной ногой она обращалась так же, как со всем остальным: методично и бесстрастно, даже как будто с какой-то усталой неохотой. И тем более интриговали Терилун те краткие вспышки, мимолётный огонь в глазах и резкость в движениях, настолько стремительные, что толком и не поймёшь, что к чему, а секунду спустя она снова такая же, как всегда, словно ничего не было. После речи перед большим костром с Лии как будто спала скрывавшая её ширма незаметности, и Терилун могла теперь изучать её, прислушиваться и приглядываться. Понять — пока нет.

— Но тебя не должно это волновать. Ты всё знаешь. Я никогда не пойду с тобой, и помогать тебе не буду. Кому угодно, но не тебе.

Лас улыбнулся уголками губ; в багровой полутьме костра он казался ещё внушительней и загадочней, чем обычно.

— Да, я знаю.

— Зачем тогда ты здесь?

Лия отвлеклась от трапезы и несколько секунд смотрела прямо на Ласа, потом перевела взгляд на Терилун.

— Понятно.

Лия отложила ногу, промокнула губы и вытерла пальцы попавшейся под руку тряпицей.

— Делай, что хочешь.

Она достала из мешка два похожих на груши зеленоватых плода и протянула один Терилун; та машинально взяла, задумавшись. Да, Тёмный Прохожий вернётся в Суо с армией. Да, Лас теперь собирает свою собственную, чтобы противостоять ему. Но кого он здесь хочет собирать? Этих бородатых дикарей? Ещё один взгляд в сторону собравшегося у соседнего костра общества не добавил уверенности. Но кого тогда? И это "делай, что хочешь..." Терилун повернулась обратно к Лие, которая почти уже доела зелёную "грушу". Девочка понюхала свою, ощупала — вдруг тепло и щемяще вспомнилась Криста — всю её поверхность, кожуру, черешок, хвостик. "Груша" действительно была зелёной — хороший фрукт, но недозрелый, буквально с мясом оторванный от ветки. Через несколько секунд, однако, голод победил, и Терилун начала есть, откусывая маленькие кусочки и тщательно прожёвывая твёрдую мякоть.

— Как будешь в Ламино, передай привет Йарану. Скажи, кое-кто ещё помнит, откуда он родом.

— Мы идём в Ламино?? — вырвалось у Терилун. Лия в ответ посмотрела на Ласа чуть более пристально, чем обычно, но ничего не сказала.

— Да, мы пробудем несколько дней в Ламино. Вряд ли больше — через сорок дней нас ждут в Касталлари, и отложить эту встречу нельзя.

Терилун вновь не знала, радоваться или возмущаться — в который раз она узнавала о планах Ласа как-то исподтишка, из третьих рук, в последний момент. Получается, не зря он так много рассказывал сначала об Эспадене, потом о Вольных городах.... Всё не случайно, всё!.. Терилун начала судорожно вспоминать, что он до этого говорил, и что это могло значить, но в успокаивающем свете костра, с долгожданной горячей едой в животе, вспоминалось плохо.

— По пути мы заглянем на Утёс, повидать старую знакомую. Там сейчас спокойно?

— Спокойно, как в могиле. Вурги на Утёс не ходят.

А вот это что-то новое... Но лишь только хотела Терилун спросить про "Утёс", что-то её остановило. В первый раз слова перед этой странной, в чём-то — страшной женщиной вырвались нечаянно, но сейчас, после них, можно было говорить уже совсем о чём угодно, даже...

— Лия... Что было тогда, утром? Со всадниками, красными глазами и... всем?..

Лия обернулась — с такой же маской утомлённого равнодушия. В глазах её плясали искры огня — но всего лишь искры, блики света на мёртвом стекле.

— Ничего особенного. Они дали мне взаймы свои тела — я взяла. Я сильнее и быстрее, я больше вижу, и они это знают. Поэтому дают. Они могут сколько угодно называть меня "ведьмой", грозиться привязать к позорному столбу или разорвать лошадьми. Всё пустой трёп, пока я им нужна.

Она говорила громко, не таясь — видимо, никто из дикарей и впрямь не понимал суили.

— Но я не понимаю, почему ты спрашиваешь. Ты ведь тоже так можешь, я видела. Не так сильно и не сразу, но...

— ...Я???..

— ...но в конце концов Прохожий нас обхитрил и ушёл к Эспадену, а мы там чуть не заблудились совсем, на этой равнине. Но теперь будет война, точно будет! И нужно к ней подготовиться, как можно скорее. Лас уже отправил письма Саю, Ткачам, ещё много кому, даже самому Высочайшему, но этого всё равно мало, нельзя на это рассчитывать... Потому мы и здесь.

Слова, как обычно, выходили хуже, чем мысли. Рассказывая, при молчаливом согласии Ласа, всю историю их путешествия, Терилун уже на середине начала удивляться: с чего ей вдруг захотелось довериться этой женщине, несомненно интересной, но не то чтобы слишком располагающей к себе? Вновь вспомнилась Криста: такая открытая, светлая, тёплая, что Лия на её фоне казалась хладным призраком неупокоенным. Почему же... может, просто хотелось выговориться после долгих дней пути наедине с Ласом, которому что-либо рассказывать бесполезно? Или... может ли она...

— Вы говорили... что берёте их тела взаймы. И они разрешают. А без спроса можете?

Лас с интересом обернулся к Терилун; Лия не шелохнулась.

— Интересный вопрос из её уст. Не находишь, Лас? Ты так же хорошо видишь людей, как раньше. — И дальше, обращаясь уже к Терилун: — Я давно не пробовала. Может, уже и не могу. Это сложно. Когда тебе разрешают, гораздо проще. Как будто тело само тебя принимает. Думаешь поднять руку, и он сам тебе помогает, человек внутри. Сам ждёт, что ты ему скажешь. Знает, что так будет лучше. Смотреть глазами других — ещё проще, с разрешения или без. Ты ведь это делала на холме, так?

Лия говорила быстрые, живые слова, но всё тем же неестественно ровным тоном.

— Я... я... нет, совсем не так, просто... — Терилун показала, как, обрисовав в дымном воздухе перед собой призрачный круг.

— Интересно... Как это у тебя получается?

Терилун обернулась на Ласа. Историю их путешествия она рассказала более-менее полно, опустив только собственные чувства и подозрения: о страхе, о доверии... Но на этот раз Лас заговорил сам:

— Я показал Терилун силу такой, как знаю её сам. В живых существах — и не только в них.

— Показал, а она просто взяла и приняла?

Мгновение Лас колебался.

— У всех нас свой дар. Ты понимаешь, о чём я говорю.

Не меняя позы, Лия несколько секунд внимательно изучала своими глазами-стекляшками Терилун, будто решала, понимает или нет. Девочке стало не по себе. Когда она уже решилась что-нибудь — что угодно — сказать, только чтобы разорвать тишину, Лия внезапно рывком поднялась, и — шших-х! — полились вслед, не успевая, складки одежды.

— Ты интересная, Терилун. У меня настроение кое-что тебе показать.

Пока они шли, удаляясь от света костров в иссиня-чёрную степную ночь, Терилун думала о словах Лии. "Показал — а она просто взяла и приняла?" После этого простого вопроса события дня вспоминались и чувствовались по-другому. Днём всё это быстро пропало, затерялось в суматохе бешеной скачки и пылающих красных глаз, но сейчас появилось снова, необъяснимое, неразрешимое. Лас действительно сказал, и Терилун действительно взяла и всё сделала правильно, сразу, без тренировки, почти без ошибок. Лас говорил, что не знает, насколько она сильна. Неужели настолько, что даже Лия с её холодным равнодушием ко всему на свете удивляется, называет "интересной" и зовёт прогуляться по степи?.. Миг польщённого самолюбия сменился странным страхом. Жить простой деревенской девчушкой в подмастерьях у местной лиссанты было легко. Бесполезной, никому не интересной мышкой, сопровождающей государева человека на задании, — страшновато, но интересно. Но если всё это — правда...

Мысли оборвались на самом волнующем. Кажется, пришли. Лия остановилась и обернулась; в ночном мраке лицо её отливало жутким мертвенно-белёсым сиянием.

— Что здесь? — спросила Терилун.

— Ничего. Просто хорошее место не у всех на виду.

Вокруг и впрямь глазу не за что было уцепиться: самая обычная ложбинка меж двумя холмами, каких Терилун за последние дни видала, кажется, сотни. Розовое зарево костров осталось в нескольких сотнях шагов позади, за склоном.

— Тогда что здесь делать? Мы же совсем...

Вместо ответа Лия молча начала раздеваться. Сначала развязала скрытый под складками одежды узел на лопатках, и обширное платье, разойдясь на спине, упало на землю. Затем, переступив через груду ткани, рыбкой вынырнула из полотняной рубашки. Обнажилась большая белая грудь, недвижная, будто выточенная из того же куска мрамора, что и тонкое бледное тело. Но женщины... кажется, не должны показывать... это?.. Лас смотрел спокойно, будто не находя в этом ничего странного, и Лия совсем не стеснялась. Оставшись в одних широких песочного цвета штанах и маленьких сапожках, она вновь обернулась к спутникам; на её лице — да, не показалось! — застыла блаженная улыбка.

— Слушайте... Он играет.

Не успела Терилун удивиться неожиданной перемене настроения Лии, как действительно услышала... что-то. Сначала — как назойливый комариный писк в ушах, идущий отовсюду и ниоткуда, переходящий в лишённую тона и голоса весеннюю капель. Потом, нарастая и расширяясь волнами, дорос до далёкого птичьего пения, словно неуловимая стайка скользила, то приближаясь, то удаляясь, по окрестным холмам. Лия всё стояла, закрыв глаза, улыбаясь, точно прислушивалась к неземной музыке. Терилун сама ловила каждую ноту, мельком глянула на Ласа — тот всё стоял и смотрел, как ни в чём не бывало. Птичье пение трель за трелью перешло в мелодичный звон, звон дополнился отдалённым эхом медных труб и тонкими переливами, наподобие лисса, а с первыми звуками лисса Лия бросилась бежать!

Но так показалось лишь в первую секунду. На самом деле, это был танец — неистовый, дикий, не похожий ни на что из того, что Терилун видела раньше, но подчиняющийся ритму странной музыки. Взмыв вверх в первом внезапном прыжке, ловя темп, Лия взмахнула волосами — и тут же камнем рухнула на землю, упав едва не на четвереньки, но тут же на пружинистых коленях поднялась для нового прыжка. Грудь, уже не мраморная, взметнулась и опала вместе с ней — а сама она веретеном закрутилась на одной ноге, выбрасывая другую вбок, скакнула вперёд, по-оленьи взбрыкнув пятками в полёте, приземлилась и припала на одно колено, ударив кулаками вертикально в землю... В этот миг музыка громыхнула гулкими барабанами, а за плечами Лии, как показалось Терилун, сверкнули и тут же пропали серебряные всполохи, словно искры невидимого огнива во тьме. Но ещё один прыжок, два, поворот, стремительные шаги по земле... Лия бросила плечи вперёд, потом тугим луком распрямила спину, выгнув грудь дугой, — и по этой дуге, как по горке, скатились три сверкающие белые звезды, яркие, на этот раз нет сомнений — настоящие. Завитая в хитросплетении танца, Лия бежала дальше, а звёзды не отставали, проскальзывая то над головой, то под мышками, обгоняя и отставая, мерцая в такт перестуку небесных барабанов. Терилун зажмурилась и посмотрела снова — да, так и есть! И их становилось больше. С каждым новым "взрывом" танца, с каждым яростным прыжком прямо с неба падали и присоединялись к действу новые ослепительные светила. Они легко касались кожи Лии и вновь отлетали назад, кружили вокруг неё весёлым вихрем, путались в распущенных белых волосах — а сама она всё бежала, не останавливаясь, с закрытыми глазами, — только вместо лёгкой полуулыбки на лице её теперь сияли радость и наслаждение, выходили наружу, переполняя тесный сосуд тела. Звёзд становилось так много, что они светящимися своими хвостами чертили перекрещивающийся, медленно тающий в ночном воздухе след Лии над наполненным неземной музыкой полем. Движения танца более не казались дикими и хаотичными, и Терилун вдруг самой захотелось стать частью этой неистовой гармонии, настолько, что она сложила руки, как если бы держала лисс, и повторяла ноты мелодии, беззвучно шевеля губами в тон звучащим на заднем плане женским голосам. А Лия не просто танцевала вместе со звёздной стаей — играла с ней: протягивала руку, и они летели туда, закручиваясь в невероятные петли, порождая вихри света в ещё недавно тёмной долине. Вскинув ладони вверх, захлёбываясь от лёгкости и восторга, будто скинув тяжкие цепи равнодушия, Лия бежала прямо навстречу Терилун и Ласу, а вслед за ней неслась мерцающая лавина белого света, такая яркая, что слезились глаза. Но было совсем не страшно: это была не та "белая ведьма", холодная и безжалостная, расправляющаяся с врагами руками других. Нет, эта Лия не могла нести ничего опасного, ничего плохого. И, когда она подбежала совсем близко и в трёх шагах рывком остановилась, Терилун лишь сладко зажмурилась, будто в ожидании освежающего потока воды. Но воды не было, лишь лёгкая искра прошла по телу, и всё утихло: свет, музыка, танец — всё.

Когда Терилун открыла глаза, вокруг неё вновь была ночная темень. Лия стояла на четвереньках на земле; спутанная волна волос скрывала её лицо.

— Ну, как?

Охрипший голос едва не переходил в шёпот. Когда Лия поднялась на ноги, по её лицу на грудь и живот стекали струйки пота. На губах оставалась улыбка, но какая-то поблёкшая, усталая. "Нет-нет, мне очень..." — хотела начать Терилун, но Лия заговорила первой.

— Не отвечай, я знаю... Что-то я снова проголодалась.

Неверным шагом она доковыляла до места, где оставила одежду, подняла с земли платье и замерла неподвижно.

— А у нас, кажется, тут ещё один зритель. Ты ничего толком не увидел, но тоже было интресно, правда? Шэр джун ду на'мои!

Крик Лии отдался так же гулко, как тогда, перед большим костром. Терилун обернулась и увидела, что из-за ближайшего валуна, шагах в двадцати, показалась фигура мужчины. Понимая, что прятаться бесполезно, он вышел из-за камня: низкорослый, едва ли не с Терилун, одетый, как все конники, и тоже обросший густой чёрной бородой, — но, кажется, моложе большинства воинов из лагеря. Когда Лия вышла вперёд и встала перед ним, не скрывая обнажённой груди, он опустил глаза, не то от стыда, не то от страха, — совсем не похоже на дикарей вурга, шумных, агрессивных, уверенных в себе.

— Думаю, ты получил то, что хотел, — сказала Лия своим прежним холодным голосом, накидывая платье на плечи. — Теперь моя очередь. Идём.

И зашагала вверх по склону холма, не оборачиваясь, будто забыв о своих прежних спутниках. Мужчина тоже наверняка не знал ни слова на суили, но всё понял: колебался несколько секунд, а потом пошёл следом. После торжественного вала музыки, пришедшей из ниоткуда и слышной, по всей видимости, только им троим, тишина степи давила со всех сторон. Терилун стояла и смотрела Лие вслед, не думая ни о чём, будто застыв в переживании увиденного, такого большого, что впитать всё сразу было невозможно. Внезапно обзор заслонил синий силуэт Ласа.

— Послушай меня.

Он был серьёзным. Даже тревожным — не так, как в то утро исхода из Ниссы, — но даже в темноте Терилун могла различить морщины беспокойства на его лице.

— Это важно. Ты действительно сильна, я даже не знаю, насколько. И тебе доступно многое. Но никогда, — никогда! — не делай так.

Впервые за то время, пока Терилун с Ласом путешествовали по Степи, утро случилось влажным и туманным. Выходя на рассвете из отведённой им с Ласом палатки, Терилун морщила нос, прикрываясь ладонью от мелких капель дождя, — но тело, уставшее от ночей под открытым небом, просто искрилось радостной силой. Прошлая ночь вспоминалась, как странный, путаный сон, а вчерашний день — тем паче, как сон во сне: яркий, но со сбившимися в кучу, неразличимыми деталями.

Палатки Ласа и Лии стояли поодаль от лагеря вурга, парой сотен шагов отделённые от спящих на голой земле, с сёдлами вместо подушек, чёрных всадников. И сейчас полог второй палатки задрожал и приподнялся. На пороге показался вчерашний воин — гораздо более уверенный и довольный, чем раньше, со своей же собственной чёрной курткой в руке. Не замечая Терилун, он направился к лагерю, но не успел сделать и десяти шагов, как из-за полога выглянула Лия. На ней была одна лишь длинная, свисавшая до колен полотняная рубашка; лицо, слегка заспанное, мало чем отличалось от вчерашней застывшей маски.

— Эй, ты.

Юноша изменился в лице, остановился, осторожно, будто чего-то опасаясь, оглянулся.

— Ты помнишь условие.

По-прежнему вряд ли понимая, что ему говорят, он спешно кивнул и заспешил прочь. Лия вышла из палатки, беззвучно потянулась и подставила лицо под прохладный ветерок. В свете дня под топлёным воском кожи проступила серая морось веснушек.

— Ты когда-нибудь приводила эти угрозы в исполнение?

Лас возник за спиной Терилун незаметно, неизвестно когда успев облачиться в замысловатый свой наряд.

— Да.

Завтракали тем, что осталось от вчерашней обильной трапезы. Лия, как прежде, сидела, полностью поглощённая занятием, Лас тщательно пережёвывал каждый маленький кусочек и то и дело вытирал губы, а Терилун сразу набила рот и вертела головой, рассматривая окрестности. Лагерь просыпался медленно, неохотно, со вздохами и стонами, как деревня после праздничной попойки, и Терилун даже радовалась, что не застала самого разгара пира в честь победы над врагом. С конными дикарями не хотелось встречаться лицом к лицу, будь ты "дитя дорог" или нет; девочке только было любопытно, как выглядят те "женщины и дети", что ждали их в обозе. Покончив с завтраком и ещё раз тщательно вытерев рот и руки, Лас объявил, что им с Терилун пора отправляться в путь.

— Да, я помню о твоей просьбе... Надеюсь, нам действительно не встретится никто опасный на пути к Утёсу. Вурги Зулем, Шуаса, Сурах... С кем ещё из тех, кто не чтит закон, можно встретиться в ваших краях?

— Шиасов мы истребили год назад. С обозом. О вурге Сурах я никогда не слышала, значит, скорее всего, их тоже давно уже нет. Появились новые мелкие банды, грязные и безымянные, но все на большом тракте к Вольным городам или в Приречье. Идите спокойно.

По её тону сложно было сказать, желает она удачи или просто говорит то, что знает. До самого прощания она не вымолвила больше ни слова, но потом, вопреки ожиданию, долго стояла и смотрела уходящим вслед. Терилун несколько раз оборачивалась, и стеклянный взгляд Лии сбивал её с толку: потухший, равнодушный, но всё равно направленный прямо на неё.

— Почему она... такая?

Лас заново затянул заплечный мешок со съестным и пристроил его за спиной.

— Лия очень сильно чувствует Цвет. Чрезвычайно. Настолько, что он для неё — и не цвет вовсе, она обходится без таких условностей. И потому не может видеть мир обычным, таким, каким чаще всего видим его мы. Ни тебе, ни мне не понять, что это для неё значит. Не получать удовольствия от самых простых вещей, от каждого дня жизни. Потому она ищет... другие способы, все — слабые и временные.

Терилун вновь обернулась — Лии на прежнем месте уже не было. Но на миг перед глазами промелькнуло видение: два застывших хрустальных зеркала, наполняющиеся живой алой кровью.

— Она... как Сай?

Вспыхнувшая в голове картинка тут же напомнила Терилун другую — отрешённые, подёрнутые дымкой застарелой боли глаза Сая. Полная противоположность — на первый взгляд. Но глубже...

— Не совсем. Сай потерял свою наречённую, главный источник радости и главную связь с миром, а потом от горя запретил сам себе черпать из всех других. Он ещё жив, но хочет умереть заживо. Что до Лии, у неё этих связующих нитей никогда не было. Пользуясь тем же сравнением, она скорее мертва.

Ветер усиливался, порыв за порывом унося прочь серые лоскуты облаков. Чтобы отвлечься от тёмных, жутких мыслей, Терилун перебирала струны ко в кармане, и пальцы сами находили стройную, одной ей слышную мелодию. Лас — она только что заметила — сегодня казался слегка не выспавшимся, утомлённым, хуже, чем после ночи под открытым небом.

— И потому она идёт на безумства. "Звёздный танец", что ты видела, — не простая игра света. Она своей огромной мощью сжимает и надрывает саму ткань, по которой ступает, ткань всего сущего.... Не знаю, как ещё объяснить — мне самому известно только то, что говорит Цвет.

Только сейчас вспомнилось единственное, с чем можно было сравнить то сияние посреди чёрной ночи, те звёзды и их лучезарные хвосты. Как во сне, Терилун вспомнила камень — "сигил", как его называли — тёплый солнечный камень, на глазах тающий и проседающий сквозь пальцы. Такой же свет, такая же сила... неужели?..

— Эти надрывы — словно маленькие Тернии, островки небытия в бытии. Они затягиваются за мгновения, но при этом выбрасывают огромное количество силы, которую Лия поглощает просто так, для забавы, чтобы почувствовать себя живой. И это очень опасно. Кто знает, что может случиться в один из таких танцев — с ней самой, с людьми вокруг, с самой тканью Основы...

— Почему тогда её не остановить? — спросила Терилун и тут же смутилась: что же случилось за этот месяц путешествия, что она теперь сама предлагает кого-то "остановить", в самом ужасном смысле этого слова?.. Но Лас, кажется, не заметил:

— Она может нам пригодиться в будущем. Ты же помнишь, мы собираем войско.

— Но... она же саказала "нет". И ты даже не стал возражать.

Весь лагерь вурга понемногу скрылся меж холмов. В очередной раз оглянувшись, Терилун поняла, что смотреть там больше не на что.

— Ей бесполезно возражать. Мы для неё — куклы на верёвочках, тени в мире теней, отражение того, чего она никогда в жизни не знала.

Маслянистый запах краски, душный мучительный полумрак, дрожащие пальцы на холсте.

"По чьей бы воле мы ни делали то, что делаем — будь то сама Основа — всё равно: то, что я создаю, во что я вкладываю одолженный у других цвет — моё, и только моё. Пусть мы сначала воруем его, а потом используем, чтобы по своей прихоти ломать мир, — пускай. Основа пожрёт меня и раздавит, но я останусь в мире. Пока есть мир, буду я — и мои непрошеные следы."

— Но она чувствует: скоро война. И когда всё начнётся, не сможет удержаться и придёт сама. Она ведь и сейчас не просто так скитается с бандой степных разбойников. Она придёт, когда настанет время, с отрядом или без, — не нужно и звать. Но я оставил ей письмо, на всякий случай, — чтобы она случайно не пришла не на ту сторону, на какую нужно.... Кстати, почему, как ты думаешь, она тобой так заинтересовалась?

Но Терилун не слушала, задумавшись о своём. Не о Ткачах, не о Лие, даже не о солнечном камне. Отвернувшись от Ласа и невидящим взглядом скользя по окрестным полям, она тянула носом воздух, будто пытаясь почувствовать, какая она, чем она может пахнуть. Война.

Глава 6. Копья шенаи

Мерцало, таяло, дрожало над столом свечей неверное сиянье.

План города в неверном свете этом менялся, оживал втрикрат.

Кипели улицы людским безумным морем, горели стены плавленым огнём, а шпили храмов, кровью налившись, бросали в пропасть мрачный сноп теней.

Ладони тех, что вкруг стола стояли, как длани небожителей, последний суд несли во тьме.

Но гнев богов, в морщинах пальцев заключённый, зияя зевами голодных змей, той ночью жертвы лишь одной алкал.

Вот над столом взметнулась непреклонно одна рука — и струйкою серебряных песчинок на плане прочертила путь: от пляшущих в свечном сияньи улиц, в кровавых всполохах домов — к двум заветным точкам, к двум копьями отмеченным полям.

Когда ж иссяк серебряный песок, когда дороги пролегли в угоду плану, — угасли, смолкли пересуды померкшим пламенем свечей, и отступивших в темноту фигур поднялся ветер.

Свершился тёмный приговор, и, как печать скрепляя,

Спустилась ночь.

А город спал, как только может спать огромное, испещрённое крысиными ходами и страхами чудовище. Так, как будто ему сказали сквозь сон: откроешь глаза — лишишься глаз. Город спал, а по спящим улицам, в мертвенной тишине, приглушённым шагом ступали колонны воинов. Даже листарты, гиганты в полтора человеческих роста, с одним неподъёмным мечом-лестом за спиной и ещё двумя клинками на поясе, — даже они двигались бесшумно в этом эпицентре ужаса, оставляя за собой лишь шелест алых плащей.

Первыми отряды пришли к казарме шенаи Каали. Домом-крепостью отгородилась казарма от внешнего мира — замкнутыми вокруг внутреннего двора стенами лишь с двумя выходами — главным и "чёрным". Подперев "чёрную" дверь тяжёлой балкой снаружи, отряд оставил лучников во дворе, а сам двинулся внутрь, по каменной лестнице на второй этаж. В спальнях, как во всём городе, царила тишина — но тишина искренняя, мирная, с храпом и просто спокойным дыханием спящих. Шенаи лежали на жёстких постелях, свесив длинные свои хвосты волос до пола, и полуобнажённые их тела в темноте лоснились от пота ночной жары. Сначала в комнату, сливаясь с тенями, проник бесшумный фиррах — единственный в отряде, в аспидной облегающей одежде, с двумя гнутыми кинжалами тёмной стали на спине. Вошедшие следом простые мечники, как ни старались, всё равно слишком шумели — но глуховатые от природы шенаи спали, одни, кажется, не подозревающие, что чудовище вот-вот проснётся. Дойдя до конца длинного ряда кроватей и встав над одним из спящих, фиррах жестом указал воинам сделать то же. Пока мечники неуклюже на цыпочках ходили по рядам, каждый выбирая себе цель, фиррах начал "закручиваться": руки в неестественном движении завёл за спину и взялся за рукояти ножей, сам наклонился и подался вбок, будто скручивая в узел и туловище тоже, показывая проступающие под тонкой тканью лопатки и вздувшиеся буграми мышцы. Сложившись втрое, вчетверо, до самого своего нечеловеческого предела, он в одном движении выпрыгнул, взлетел, развернулся, с ужасающим воплем, разрывая ткань, плоть и всё вокруг, и в тот же миг мечи вышли из трёх десятков ножен. Началась бойня.

А в другой месте, в пятистах шагах от спальни Каали, в тот миг порвалась струна. Настолько тонкая, что задевший её ногой солдат не заметил и спокойно через главный вход вошёл в казарму шенаи Кейени — почти такую же, как Каали, но больше и с выложенными старой слюдяной мозаикой стенами. Один за другим входили мечники, лучники, копейщики во двор, стараясь не шуметь, — но, по воле разорванной нити и присоединённого к ней нехитрого механизма, казарма уже без лишнего шума ожила. Самый первый мечник ступил несколько шагов по лестнице, остановился и упал навзничь с торчащим из груди длинным, с локоть размером метательным нуру. Началась битва.

А бойня в казармах Каали продолжалась, с криками и нечеловеческим рёвом, разрывая непрочную ткань ночи. Воины кололи спящих, рубили тех, кто скатился с постелей в проход, резали подобравшихся ближе. Один шенаи вскочил на постель, обхватил ближайшего латника руками и ногами и вцепился зубами ему в горло, бездумно, непреклонно, висел до тех пор, пока их обоих насквозь не пронзила пара мечей. Другой, чудом уходя от одного удара за другим, ухватил противника за запястье, желая отнять меч, но тот другой рукой толкнул шенаи вбок и ударом ноги выбросил из окна, на копья караульных внизу. В следующий миг дыхание перехватило; пол ушёл из-под ног; сильные руки подхватили воина и аккуратно положили наземь. Умалэй отпустил тело, взял из ослабевших рук меч и вогнал остриё латнику в горло. На миг замер над врагом, глядя в глаза умирающего, будто доживая украденный сон. Но сзади уже напирали чьи-то локти, спины, стоны — и не понять, чьи. Звериный вой и рёв резни словно впервые ударили по ушам. Оправившись от секунды промедления, Умалэй схватил меч, приник к земле, закатился под кровать, и тут же в проход, где он стоял, упало свежее тело. Вновь на ноги с другой стороны — время, времени не оставалось совсем. И одна цель — одна для всех безоружных, умирающих, как скот, братьев и сестёр. Умалэй вскочил на залитую чьей-то кровью ближайшую постель, оттуда сразу — на следующую в ряду, с лежащим ничком поперёк телом шенаи, оттуда — дальше, с каждым могучим прыжком ближе к цели. Битва шла уже в загромождённом живыми и мёртвыми проходе, тая каждую секунду, и путь сбоку, по уступам постелей, был свободен. Дальше, дальше, в последнем рывке напрягая жилистые ноги — и Умалэй приземлился перед длинным стеллажом в стене у входа. От удара меча хрупкий замок вылетел из петель, дверцы раскрылись, наружу охапкой полетели короткие, в человеческий рост копья шиа. На лету перехватив два копья, Умалэй почти не глядя бросил одно пробегавшему мимо шенаи. Руки будто сами, не повинуясь хозяину, сжали древко, сверкнула в полутьме длинная режущая кромка — и шенаи, готовый уже сбежать из усыпанной телами казармы, резко развернулся и ринулся назад, в бой. Возмездие началось.

Спальня казарм Кейени к этому моменту почти опустела. Выбегая одной из последних, поправляя ремни колчана на спине, Алани подумала, как тихо всё случилось. Верёвочку, которую осторожная предводительница Арьюн протянула поперёк парадного входа и привязала себе к ноге, подняла всех бесшумно и в мгновение ока. Теперь снаружи слышался свист метательных нуру, а в окна стучал крупный град стрел, но всё равно приглушённо, будто всё ещё сквозь сон. Одна за другой шенаи Кейени в кожаных сандалиях и кожаной сбруе, заменявшей им одежду, покидали пристанище тишины, и, когда пришла очередь Алани, она тоже беззвучно выскользнула в ночь.

Внешний мир бросился вперёд бешеным криком, звоном, всполохами огня. Вокруг было темно, но во внутреннем дворе на земле лежали брошенные впопыхах горящие факелы, и в их свете несколько шенаи теснили столпившихся у входа мечников калиора. Лишь только выбежав, Алани свернула налево, на круговую балюстраду второго этажа, в обход двора. Вытащила из колчана нуру, прицелилась, размахнулась изо всех сил, не опуская руки, и метнула в цель — одного из стоявших в задних рядах лучников. Алани не знала, попала или нет — летела быстрее и быстрее, сворачивала, цепляясь подошвами за каменный пол, а длинным хвостом заплетённых в сотни тонких косичек волос вздымая ветер. Вжикнуло несколько стрел, но всё мимо. Вот ещё один похожий на большое веретено нуру лёг в ладонь, глаза нашарили цель, и — Алани в последний момент удержала руку. Внизу шенаи с длинными шиа в ближнем бою прорвали замешкавшуюся оборону, разметали лучников и устремились к выходу. Добежав до арки над входом, Алани замерла в нарешительности. Высокая стена укрывала балюстраду с улицы, а во внутреннем дворе внезапно вновь воцарилась тишина. Алани застыла на цыпочках в ожидании, не пропадёт ли тишь, не треснет ли обманчивой скорлупой под пальцами. И она взорвалась.

— Ай-калишааааа!!..

Боевой клич раскатился по двору, а в следующий миг внутрь ворвались листарты. Смяв ближайших, едва доходящих им до груди шенаи, огромные фигуры прорвались в середину двора и тогда только обнажили оружие. Центральный рывком из-за спины выхватил чудовищный лест и первым же взмахом рассёк замешкавшегося на открытой местности шенаи напополам. Двое других листартов потянулись к поясам, где крепились парные клинки лантайры, каждый размером с полуторный меч обычного воина. Шиа ломались, шиа падали в пыль, вслед за кровавыми брызгами, вслед за ручьями волос. Шенаи пришли в себя и рассредоточились, но широкий размах лантайров не давал подобраться с боков, а исполинская лопасть леста посередине несла на кромке своей всё больше жертв, наступая на группу с Арьюн во главе, загоняя их в угол. Раз взмах — свист, два — свист, и на третьем, через какое-то мгновение после того, как всё началось, Алани очнулась, одновременно с другими, рывком выхватила нуру из колчана, раскрутилась и выпустила свою часть залпа смерти вниз. Бегство началось.

"Почему?.." — неслось вслед, быстрее, чем любая стрела, острее и опаснее, чем любой клинок. Бежать, скорее, пока город не очнулся, пока всё войско калиора не ринулось в погоню, — и всё равно, как громко ни дышать, как часто ни капает кровь из братских ран, — всё равно по пятам холодное, неумолимое "почему?..".

Каали осталось совсем немного, измождённых, обезумевших, в пятнах чужой и своей крови. Когда они расправились с последней охраной возле казармы, Умалэй сосчитал их: двадцать, может, чуть больше. Четвёртая часть того, что было, — и даже они теперь бежали смешанной, разрозненной толпой. До городских ворот было несколько сот шагов, три или четыре поворота дороги, за каждым из которых могло быть что угодно. И уже за первым, выводящим на одну из улиц Большого Колеса, отряд шенаи ждали: патруль дворцовой гвардии, небольшой, но непробиваемый в редкой для здешних мест сплошной пластинчатой броне и с большими прямоугольными щитами. Умалэй видел, как гвардейцы развернулись с мечами наголо, встав живой стеной между ними и спасением. Посмотрел по сторонам — на этих измученных выживших, из последних сил сопротивляющихся смерти. Набрал полную грудь воздуха — и закричал, взревел так, что его собственную голову пронзило живительной болью, а строй латников отступил на полшага, как от удара. И все ожили, все проснулись. В мгновение ока, не сбавляя шага, толпа беглецов перестроилась в боевую группу — по двое и по трое, в знаменитые "связки" шенаи. Ещё через пару секунд неполные связки пополнились за счёт выживших. Умалэй был левым крылом "звезды", сложной комбинации из пяти человек. Из первоначального состава остались только он сам и центровой Гураэад; правый и замыкающий были из других бывших троек, но Умалэй вдруг почувствовал, что доверяет им. Полностью довериться, сейчас или никогда. Ничего не замечая вокруг, думая лишь о том, как поставить корпус, как перейти из связки в ближний бой, Умалэй посмотрел вперёд — и в глазах гвардейца напротив увидел страх.

За четыре шага Гураэад остановился и принял низкую стойку; одновременно по отставленной назад ладони, затем по спине и плечу левого и правого, как по лестнице, взбежали замыкающие, а они, в свою очередь, не теряя инерции, вскочили на ладони и плечи замершего мгновением ранее Гураэада. В один миг конструкция выстрелила: распрямилось, как мощная пружина, тело центрового, выпрыгнули вперёд боковые, а потом, отталкиваясь от них и взмывая ещё выше, ещё дальше, — замыкающие. Не чувствуя более веса на плечах, Умалэй едва не потерял координацию, но сгруппировался и перевернулся в воздухе. Пролетая над не успевшими ещё ничего понять гвардейцами, он задел одним из них свесившимися вниз волосами, а копьё его скользнуло по стальному наплечнику. Мгновением спустя он уже приземлился у них за спиной — легко, с носка на пятку, как дикая кошка. Размашистый рубящий удар звякнул о пластины лат. Но ещё прежде, чем кто-то из воинов обернулся, Умалэй ударил остриём в место между наплечьем и воротником шлема, и обратно оно вышло уже в крови. Гвардейцы оборачивались, некоторые искали глазами в прорезях шлемов врага позади, — но треугольники и звёзды шенаи не распались с первым прыжком. Едва Умалэй вынул копьё из раны, другой шенаи, бывший замыкающим в звезде, рванул его за свободную руку, спасая от удара мечом слева, сам поднырнул под меч, бросился нападающему в ноги и загнал шиа по черенок под бронированный нагрудник. В то же время оставшиеся лучи звезды сообща теснили оказавшихся в заднем ряду двух латников, а другие тройки делали то же: перекидывались короткими выкриками-командами или обходились без них, отводили угрозу друг от друга и запутывали врага. Защищаться не умели они — но подобно хищным птицам бросались вбок, и вперёд, летящей вспышкой вдоль ударов врага, зависнув в мгновении полёта, одним взмахом шиа вершили бой.

Умалэй огляделся — на соседних улицах было пусто. Погоня не подоспела. Треугольники шенаи смяли гвардию калиора почти без потерь, лишь одного Каали гвардеец сначала сбил с ног ударом щита, а потом этим же щитом размозжил голову. На его место тут же встал другой, из неполной тройки. Умалэй тем временем смотрел дальше, на цель их последнего бегства. Городские ворота виднелись вдалеке в отсветах огней. Ворота закрывались. Умалэй видел, как выстраивались перед ними мечники калиора — их можно опрокинуть. Рассредоточиваются на стенах лучники — от стрел можно уклониться. Но открыть запертые огромные створки, без единой калитки, без единого лаза...

— Умалэй!

Гураэад стоял позади, задыхаясь от бега и боя, скалясь своими белоснежными на фоне светло-коричневой кожи зубами. Не говоря больше ни слова, он мотнул головой влево, куда вела поперечная Большому Колесу дорога. Сотню шагов спустя улица упиралась в более низкую, чем везде, крепостную стену.

— Пора отсюда.

Умалэй посмотрел ещё раз на Гураэада, на улицу, и только тогда всё понял.

Ещё одна стрела пролетела, и посреди бешеного стука крови в ушах раздался звук падающего тела. Алани уже не смотрела по сторонам, не оглядывалась, не пыталась найти свою связку или метнуть нуру в преследователей. Её, как и всех, гнал не страх даже, а какое-то звериное чувство погони, превратившее боевой отряд в обезумевшее стадо. Многие падали, сражённые стрелами, или замедлялись от ран, а толпа всё бежала, будто не обращая внимания, тая на глазах. Может, было лучше после победы в казармах принять бой и ворот, отбросить врага... но толпа решила побежать — и побежала. Всё забыто, только ближе и ближе заветные ворота, за которыми — чистое поле, убежище, свобода. Шенаи выскочили на круговую дорогу Большого Колеса, ведущую вдоль крепостной стены. За миг до того, как Алани увидела закрытые ворота, прямо перед её глазами взмыла в воздух и пропала стремительная фигура. Два шага, три — и снова силуэт шенаи взмыл над крепостной стеной. За изгибом кружной дороги Алани увидела всё с начала до конца. Конструкция из десятка шенаи, застывшая, прислонившись к крепостной стене трёхъярусной башней, как будто "вдохнула", приникла ниже к земле. И другой воин с разбегу забрался по этим ярусам, взлетел на самый верхний и прыгнул, а конструкция разом распрямилась, выталкивая его ещё выше, к залитому звёздами небу. Сначала казалось, что он не долетит, но в последний момент, вытянувшись в струну, будто помогая себе парить, шенаи уцепился за край стены, подтянулся и перескочил на площадку. А живая праща из тел внизу уже сжалась для нового рывка. На глазах у Алани трое шенаи перебрались так через стену в полной тишине, а потом ночной воздух разорвал крик:

— Кейени!

Их заметили. А вместе с ними — преследователей, которые немного отстали, но всё равно наступали выжившим на пятки. Алани впервые за минуты погони обернулась и увидела их — пёструю толпу воинов с мечами, копьями, луками, с высящимися из-за спин очертаниями листартов. Вперёд. Нужно ещё быстрее вперёд. Шенаи каали продолжали держать "пращу", и кейени один за другим начали прыгать вверх, вперёд, к спасению, ни разу не оступившись. Оставшиеся ждать обернулись, чтобы встретить атаку. Тут только Алани увидела: преследователи — такая же дикая, неуправляемая толпа, летящая, как волна, куда придётся, куда несут её крутые берега. Увидев, что беглецы запрыгивают на стену, охрана у ворот заволновалась, кое-кто побежал наперерез, но они не успевали. Волна погони вылетела на улицу и на полной скорости врезалась в замерший у стены строй. Шенаи не умели защищаться: первую линию смяли сразу, а вторая скользнула вбок, из обороны переходя в нападение, каждым размашистым ударом копья поражая нескольких сбившихся в кучу противников, заставляя передние ряды пятиться и давить задних. Началась свалка. Всё больше шенаи забирались наверх, и оттуда, в помощь оставшимся у стен, летели тяжёлые нуру.

— Давай, быстрей!

Голос доносился откуда-то сверху, от каали на вершине "пращи". Алани, действительно, будто очнулась от запала, скакнула вправо, ушла с линии атаки. За передним краем сражения было ещё место, чтобы разогнаться, и она отошла подальше, готовясь к прыжку. За секунду до полёта, взбираясь небесной походкой по рукам, ногам и спинам каали, Умалэй и Алани посмотрели друг другу в глаза — а потом её швырнуло вверх, и отчаянной прямой линией она взмыла до кромки стены.

Под градом нуру преследователи отступали. Листартам наконец удалось протолкаться в первые ряды, но теперь на них сыпался град метательных копий. Вот ещё один, последний кейени взлетел на стену, а ещё двое пали внизу. "Праща" осталась одна, в странной предсмертной тишине.

— Кидай ещё раз!

Не все сразу поняли. Тем, кто остался внизу, уже ничего не оставалось. Но Умалэй повторил:

— Ещё раз!

"Праща" собралась, будто неуверенно, напряглись одновременно мышцы.

— Давай!!..

И Умалэй прыгнул сам. Надеясь не столько на силу прыжка, сколько на то, что почувствует движение других, угадает точно момент, когда всё совпадёт, когда мощь многих станет одним. И, уже начиная падать, на верхней точке, почувствовал под рукой надёжный камень, ухватился обеими. Перевалился через край. Всё было кончено. Впереди была темнота, глушь, свобода. А позади всё больше загоралось огней. Через секунду, минуту, вечность внизу блеснул меч листарта, и последний шенаи поднял невидящий взгляд вверх, к последнему лучу рассвета.

Это был самый длинный в мире сон. Сначала — шаги, шаги, как будто и во сне продолжался путь, трудный, бесконечный. Не летящий уже, не стремительный, за ясной целью, — а просто, обыденный и вечный, как солнце и луна, в неизменном шорохе дорожной пыли под ногами. Потом — обрывки сражений, неизвестных людей, куда-то бегущих и за что-то умирающих, так, что и не разберёшь. Вроде той, последней истории из книги, про двух великих воинов и источник вечной жизни, только без главных героев. Совсем без героев.

А потом Терилун вдруг поняла, что давно уже проснулась и стоит посреди прогалины на опушке леса. Облачное небо сыпало редкими лучами солнца; погода была вполне степная, и справа тянулись всё те же пологие каменистые холмы, что и раньше, а влево уходил не очень густой лесок.

— Ты встала. Хаэрашо.

На то, что было перед ней, Терилун посмотрела в последнюю очередь. А посмотрев, отшатнулась, увидев сначала совсем не ту, кто там был на самом деле.

Высокая, с зачёсанными назад и забранными в низкий хвост ореховыми волосами до колен, в холщовой длинной рубахе и широких штанах, она действительно чем-то походила на Кристу. Мускулистые загорелые руки лежали спокойно вдоль тела, и в левой, рождая рельеф под обветренной кожей, покоился серый короткий меч — не очень острый, так казалось, но Терилун совсем не разбиралась в мечах. Сходство кончалось, стоило посмотреть на лицо: тоже смуглое, всё будто заострённое, с высокими скулами, изящным носом и крупным миндалём глаз. Её было, наверное, уже много лет, но Терилун назвала бы её красивой...

— Всё помнишь? Начнём.

...если бы не эта странная небрежность, почти грубость. Во всём: в движениях, во взгляде, в словах. Не то ухарское деревенское дурачество, что так умело играла Криста. Другое.

— П-простите, я... Погодите.

— Язык проглаэтила? Просыпайся давай. Держи.

И прежде, чем Терилун успела что-либо ответить, бросила ей меч. Сама толком не понимая, как, девочка поймала, выронила на миг и подхватила снова, едва справляясь с пронзившей пальцы болью. На глаза навернулись слёзы. А женщина тем временем повернулась и двинулась вверх по склону, прочь от леса.

— П-подождите... — Перехватив поудобнее тяжёлый, невыносимо тяжёлый меч, стряхивая воду с глаз, Терилун пыталась не слишком отставать.

— Ты кому это говоришь? Тут ещё кто-то есть, кроме меня? Зови меня "ты". Или Джури.

— П... подожди... подожди, Джури!..

Её голос становился всё дальше, тише, а меч, действительно совсем не острый, больно оттягивал ушибленные ладони.

— Хаэрашо. Только сегодня. Это твой первый день.

— Первый... день?..

— И праэкрати переспрашивать.

Терилун остановилась перед замершей на склоне женщиной. Взгляд постепенно прояснялся от слёзного тумана, и фигура её на фоне светлого неба обретала детали.

— Лас не говорил, что приведёт такую хилую. Ты откуда?

— Из Согри... из Суо я, из Суо.

— Суо... Паэнятно.

Джури вновь зашагала по склону, на этот раз медленнее, ожидая не до конца ещё пришедшую в себя спутницу. Её короткое "паэнятно" — акцент не очень сильный, но ощутимый на гласных — было обиднее всяких бранных слов. Терилун вдруг стало досадно за свою родину Суо, за пределами которой, как ей ещё недавно казалось, ничего особенного и не происходило вовсе.

— Ну, и что тут такого? Ты сама-то откуда? Завела тут своими "поня-я-ятно"... — выпалила Терилун и осеклась. Не от страха, нет. Просто этот разговор всё больше напоминал одну из частых перебранок с Суррой, которых девочка вроде бы и не хотела никогда, но в конце концов начинала отвечать той же монетой. Всего чуть больше месяца прошло с тех пор, и Терилун забыта ту, прежнюю себя. А когда вспомнила, стало стыдно.

— А таэбе-то что? Ты не болтать сюда пришла, правда? — ответила, переспросив, Джури.

Начало вспоминаться. Лас рядом с домом этой женщины, полуразвалившейся чёрной хижиной, говорящий что-то ей своим обычным внушающим доверие негромким голосом, предлагая что-то или в чём-то убеждая. Впору было составлять длинный список всех, с кем он таким манером говорил. Отдельно отмечая тех, кто, как Лия, смог ему отказать. Хотя от неё он тоже получил всё, что хотел, так ведь?.. Не без труда Терилун вернулась в настоящий момент.

— Значит... Джури... Лас хочет, чтобы ты меня тренировала?

— А что, просыпаешься, кажись! Побэжали быстрей.

И, действительно, с шага перешла на лёгкую трусцу. Бежать под горку оказалось удивительно нетрудно, даже несмотря на тяжеленный меч, который она для удобства зажала под мышкой.

— Хотя какое тут пока тренировать. Ты оружие сначала держать научись. Порежешься.

Джури говорила очень странно. Грубовато, но не резко, как будто просто небрежно, и почти без дурных слов, как будто она тоже притворялась наподобие Кристы, но не так убедительно.

— Да он же тупой... — "И грязный. И тяжёлый. И мерзко пахнет старой железякой."

— Давай сюда. — Не замедляясь, Джури выхватила меч из-под мышки у Терилун и побежала дальше, легко выписывая им в воздухе замысловатые петли. — Тупой, значит?..

Джури ещё ускорила бег, и Терилун в своём платье едва за ней поспевала.

— Побэжали, побэжали!

Склон кончался длинной ложбиной, затканной невысокой порослью. Подскочив к одному кусту, Джури одним ударом срезала ему макушку, ровно, как живые изгороди в садах Миэ.

— Тупой, да?

Молодое деревце, по несчастью оказавшееся на пути, упало наземь, рассечённое пополам. Теперь Джури обернулась к отставшей Терилун и бежала задом наперёд, почти не сбавляя темпа.

— Не спать, побэжали! Побэжали!

Как ни удивительно, это беговое безумие со стороны почти не казалось диким. Джури говорила и делала странные вещи, но всё это — спокойно, размеренно, будто всё так и надо, не злилась и ничему особенно не радовалась, а когда повышала голос, то неизменно с выражением "ну, ты же и так понимаешь, что делать, ага?". А Терилун с самого начала неожиданно для себя поняла, что ей даже нравится. Джури не требовала ничего особенного: бежала вперёд — с горки, на горку, через ручей, по молодому леску — а Терилун за ней. Небрежно, расслабленно — понятно было, что для неё это вовсе не темп, и не будь рядом "хилой из Суо" (как Терилун сама себя в мыслях начала называть), давно бы взлетела к небесам или умчалась до самого Миэ. Ближе к середине дня, когда девочка начала уставать и замедляться, Джури останавливалась и без единого слова, не ругая, не подначивая, ждала, пока она сама не продолжит путь. И это прекрасно работало: лишь только хотелось сказать "всё, баста, в жизни столько не бегала!", как тут же вспоминалось жгучее "паэнятно" — и ничего, беги дальше. Терилун боялась, что на второй день всё начнёт болеть нещадно, но, удивительно, наутро тело было свежее прежнего. Только грязное. Эта проблема решилась в тот же день: они добежали дальше, чем прежде, и прошли под широким, на добрую полсотню шагов раскинувшим радужные свои брызги водопадом. Тодга же стало понятно, что ни для бега, ни для прогулок под дождём старое платье Терилун не подходит. Джури тут же будто из воздуха извлекла короткие штаны с рубашкой и сказала надеть, но обязательно на голое тело. Терилун помялась, но сделала. Поначалу непривычно, но так легко и свободно стало, что свою нижнюю рубашку и портки Терилун спрятала в сундуке в хижине и больше о них не вспоминала. На третий день девочка из обрывков верёвки соорудила себе подобие перевязи, чтобы носить меч за спиной, и с беспокойством ожидала реакции Джури, но та посмотрела и ничего не сказала. А на четвёртый день начались упражнения с мечом. Нужно было сбивать с деревьев зелёные, не созревшие ещё в мае месяце плоды. Получить таким размером с каштан твёрдым шаром по голове было ещё полбеды — постоянно казалось, что неуправляемая железка перевесит, выскользнет из рук и разрубит девочку пополам, как когда-то Джури рубила кусты и деревья. Но к такому тоже быстро привыкаешь. И у третьего дерева Терилун уже размышляла, как не похожи тренировки Джури на то, что ей так недолго удалось попробовать за полтора дня жизни у Кристы. Даже те же фрукты: Криста брала их бережно, осматривала, гладила, чувствовала их цвет, как будто знакомилась и дружилась с каждым до одного, даже если в итоге выбирала другие. А Джури — прибежать, сбить, порубить и побежать дальше. Без спешки, но и без особых чувств, без единой мысли. Без всего. Хотя, уже на обратном пути от водопада, выдыхаясь и стараясь не отстать, смотря на ритмично подпрыгивающий хвост Джури впереди, Терилун подумала, что она в то же время — вовсе не Лия. Не бесчувственный мёртвый камень, время от времени извергающийся вспышками болезненного восторга. Джури иногда улыбалась, порой без злобы прикрикивала, изредка даже казалась глубоко о чём-то задумавшейся. Просто всё это было так неочевидно, малозаметно, что немногим с виду отличалось от обычного чуть-чуть отупелого спокойствия.

— Ты где там? Побэжали!

То же и с делами. Лия делала всё как будто бы без цели вовсе, повинуясь рождающимися где-то глубоко внутри и одной ей ведомым случайным позывам. У Джури, напротив, цель была всегда: добежать до водопада, трижды обежать крутой холм, сбить по десять (не больше, не меньше) плодов с каждого дерева по дороге... Цели были, а причин тратить на них лишние эмоции не было. Утомлённая бегом и тяжестью тупого меча, Терилун всё равно не могла не любоваться на чудесный край, в который превратилась Степь в этом месте с труднообъяснимым названием "Утёс": поросшие густо-зелёным лиственным лесом холмы с ароматными клеверными полянками, шелестящими ручьями и тёплыми заливными лугами окрест. Джури же шла спокойно, вдох — выдох, хвост вверх — хвост вниз. И без малейшего интереса. Но под конец, набегавшись и находившись, возвращаясь в свою без прикрас срубленную хижину на опушке, она улыбалась. Терилун начала замечать это уже гораздо позже, когда могла пробежать весь день почти без передышки и так, чтобы потом не падать в беспамятстве на полати до утра. Много позже — но всё равно так невероятно быстро получилось так натренироваться, чтобы если и не обгонять Джури, то уже хотя бы не валиться без сил на полпути. Хотя это "быстро" было каким-то неопределённым — Терилун не знала толком, сколько прошло времени. На "Утёсе", казалось, не сменялись времена года, не становились длиннее или короче дни, — а если и становились, это не было заметно. Каждый день был одинаковым, степным — солнечным и ветреным, с набегающими порой рваными облаками. Начиная с определённого момента, Терилун могла измерять время только тем, как становилось сильнее — бежала дальше и обращалась со всё таким же тупым мечом легче. И ещё по заданиям. Сначала было сбивание плодов с деревьев, потом душ и "восьмёрки" мечом на ходу, потом, на бегу: влево — вправо, и над головой. Потом однажды, добежав до водопада, Джури неожиданно объявила:

— Ну, что, повертаэла? Наловчилась? Тепэрь верти так, чтобы на тебя ничего не попадало.

— То есть... Вода?.. — За время, проведённое на Утёсе, Терилун стала меньше заикаться, но не меньше задавать вопросов.

— Да. Побэжали... нет. Пока можно стоя.

С тех пор каждый день Терилун прибегала к водопаду и с полчаса бултыхалась, тщетно пытаясь отразить клинком струи воды, а Джури сидела рядом, перешнуровывала сандалии или расчёсывала волосы. Следующее испытание всегда приходилось на обратный путь, на вечер, и отнимало последние остатки сил. Джури выбрала самое толстое в молодом лесу дерево, прочертила на стволе три линии — напротив глаз, груди и коленей — и сказала: бей. Уже с первого удара вернулось ощущение "зачем мне дали эту проклятую железяку" и как-то забылось то, что теперь Терилун в иные дни, кроме меча, носила до хижины ведро с водой. Всё равно, было очень больно, и пальцы привыкли к отдаче клинка не сразу. Но и это прошло. Вскоре Терилун уже бодро справа и слева рубила дерево незаточенным, почти не оставляющим следов на дереве мечом. И в один из таких дней, выполнив всю программу и даже не совсем насмерть уморившись, Терилун вернулась в хижину и впервые за всё время вспомнила о "Том, что было прежде". Книга была на месте, под горой одежды в сундуке, но нужно было торопиться — на улице уже темнело, а ни свечей, ни лучин в хижине не было. Терилун вышла наружу, на закатный склон, села на траву и залистала страницы. Столичная внучка... люди с крыльями... Ларес и Надару.. в тот момент, когда должны были начаться новые, нечитанные, в книге вдруг пошли чистые листы, один за одним, до самого конца. Терилун зажмурилась, посмотрела ещё раз — то же: белые с сероватым налётом, как будто на них не то чтобы никогда ничего не писали, но сами они только что вышли из бумажной мастерской. Как странно. Но не только это: после "Источника Бессмертия" как будто бы была ещё одна история, какая-то... никак не получалось вспомнить, какая, но теперь её там не было. Что-то про... Терилун тёрла бумагу пальцами, словно пытаясь отыскать недостающие буквы, а к голове подступали боль и знакомая тошнота. Как в Терниях. В первый раз за... за... за сколько?..

— Тэрилун.

Джури вышла из хижины и стояла на крыльце, за спиной у девочки.

— Ужинать будешь?

Несколько секунд Терилун не реагировала, будто забыла, кто она и где находится. Потом изумлённо обернулась на Джури, на книгу, снова на Джури.

— Что, совсаэм устала?

В тени козырька, в сумерках, её фигура казалась ещё крепче, изящней, очерченней. И в ней... как будто бы было написано больше об этой недостающей истории, чем в книге, из которой куда-то вдруг пропала добрая половина букв. Но ничего не вспоминалось, и так и не вспомнилось. Терилун спрятала книгу обратно в сундук, молча поужинала вместе с Джури и легла спать.

А следующий день сразу пошёл не так. Уже на первом участке меж холмов просто бежать и глазеть по сторонам стало невыносимо скучно. Монотонный бег вслед за молчаливой Джури после стольких дней вдруг внезапно приелся, а пейзаж вокруг замылился до дыр. Пытаясь хоть как-то развлечь себя, Терилун набрала ход и обогнала Джури; та с лёгким удивлением поглядела ей вслед, а потом двумя легкими прыжками вновь вышла вперёд и взяла новый темп, как ни в чём не бывало. После нескольких минут безрезультатной гонки Терилун поняла, что сопротивление бесполезно, и замедлилась, но поздно: пришлось впервые за множество пробежек останавливаться и переводить дух. Остаток пути прошёл в тишине — не такой, как обычно, а тугой и напряжённой. Терилун смотрела в спину Джури и пыталась вспомнить, не могла, сердилась и только крепче стискивала зубы, чтобы снова не пускаться во весь опор. У водопада это раздражение как будто выплеснулось через край, бессмысленными взмахами меча над головой.

— ...Покажи!

Джури без спешки подняла глаза от своей наполовину зашнурованной щиколотки. Терилун стояла по колено в водоёме, опустив клинок в воду.

— Как это делается? Как вертеть, чтобы вода не попадала?..

Джури не отвечала, и Терилун для большей убедительности плеснула мечом по воде.

— Покажи.

Ничего не говоря, Джури поднялась на ноги, подошла ближе и взяла меч из рук Терилун. Встала напротив водопада, сдула со лба выбившуюся прядь и приняла боевую стойку, низкую, напряжённую. Лицо её вдруг стало строгим, сосредоточенным, глаза, большие, переливающиеся орехово-бархатной чернотой, застыли на одной точке впереди. Терилун притихла в ожидании, тут только вспомнив, что в дни тренировок совсем забыла о мире Цвета, о том, что окружающее можно видеть и другим, тайным способом. Но сейчас точно должна была быть вспышка, взрыв, и он тут же откроет всю Джури, её потайной оттенок, её внутренний язык...

Ещё несколько секунд Джури стояла так, клином сведя густые брови. А потом вдруг выпрямилась, отбросила меч, шагнула прямо в водопад, подставляя лицо под радужный поток. И весело рассмеялась.

— Наэльзя так крутить, чтобы не попадало. Воду сталь не остановит.

Терилун смотрела изумлённая, не осознавая ещё толком, что всё это время гонялась за химерой. А Джури с непривычной глазу беззаботной улыбкой плескалась в падающих с неба струях, разглаживая длинные свои волосы и ловя ртом воду. А потом, на миг выглянув из завесы брызг:

— Воду ничто не остановит.

Обратный путь был ещё более тревожным, воспалённым. Терилун чувствовала, что в её суждениях что-то не так, но простить Джури всё равно не могла. Как Лас, точно-точно: играет, говорит одно, убеждает делать одно, потом признаётся в другом, а в итоге всё оказывается по-третьему, с точностью до наоборот... Насмехается. А Терилун не любила, чтобы над ней насмехались. Поэтому к закату на примелькавшейся спине Джури нагорела большая дыра, а лишь только они добежали до "дерева для битья", Терилун сорвала меч со спины и принялась со всей силы молотить по стволу, слева, справа, глаза, грудь, колени, и сразу так легче, глаза, грудь...

— Тэрилун.

Лёгкое прикосновение к плечу заставило тут же замереть. Джури, кажется, никогда раньше не трогала Терилун, даже случайно. Рука её была гладкой и тёплой, почти горячей.

— Повернись сюда.

Не дожидаясь, пока девочка отреагирует, она взяла её за плечи и мягко развернула к себе.

— Бей.

Недоверчивый взгляд исподлобья.

— Как дерево. Это просто. Бей.

Джури всё так же стояла напротив, как обычно, и говорила, как обычно, но в глазах горели ещё с водопада оставшиеся живые искорки. Первое удивление Терилун прошло, уступив место недоумению и страху: бить живого человека... прямо так... как?...

— Ты что, правда думаешь, что попадёшь?

Хватит!!.. это уже через край. Не думая больше, Терилун размахнулась и буквально швырнула меч вперёд, не чтобы сделать ей больно, конечно же, — чтобы показать, что "хилая из Суо" кое-что да может, и вообще... хватит!..

Первый удар прошёл мимо с самого начала, и Джури лишь на всякий случай отступила на шаг в сторону. Но Терилун было мало — подняв воткнувшийся в землю меч, она с шагом перёд ударила ещё и ещё, сокращая дистанцию. Грудь, глаза, опять грудь, колени, снизу вверх, ещё ближе!.. Джури отступала, уклонялась, упруго перетекая с одного места на другое, — но Терилун видела: такой вёрткости надолго не хватит. С каждым шагом, с каждым ударом — всё тоньше грань, всё меньше места для манёвра, и один раз клинок скользнул по взвившимся небесным змеем волосам, не причинив им вреда. Азарт нарастал: ещё чуть-чуть, ещё пара секунд — и вот он, тот самый взмах, который...

Этого удара действительно было не избежать: широкий и низкий по диагонали, от которого можно лишь отпрыгнуть, — но не в том положении, в котором поймала свою противницу Терилун, не в том... И тут что-то случилось. Терилун много раз потом вспоминала этот случай, но так и не смогла понять точно, в какой момент Джури исчезла и появилась совсем в другом месте, слева, с руками, сложенными будто на рукояти занесённого для удара копья. Девочка почувствовала терпкое дуновение ветерка, лёгкий шлепок по локтю, — и лишь мгновением спустя обернулась для удара уже по пустому пространству. Но преимущество было потеряно — Джури вновь скользила вне досягаемости, без труда уклоняясь от верхних ударов и уходя от нижних. Ещё несколько взмахов — новый рывок, растянувшееся дольше обычного мгновение. Этот бросок в сторону и вдоль, с контрударом — на этот раз Терилун заметила, как и когда он случился, всё равно не смогла ничего с этим поделать. Но в этот короткий и длинный миг, уже чувствуя приближающееся касание ветра, вдруг вспомнила. Всё. Движения Джури. Защищаться не умели они — но подобно хищным птицам бросались вбок, и вперёд, летящей вспышкой вдоль ударов врага, зависнув в мгновении полёта, одним взмахом шиа вершили бой. Волосы Джури. Шуршали, на ветру вились толстые, из тончайших кос сплетённые хвосты. Лицо Джури. Одна лишь цель на перекрестье окоёмов, тёмных зёрен миндаля на оливковых лицах. Как просто было всё объяснить — пустые страницы, неуловимое ощущение, что пропавшая история где-то рядом, где-то вокруг... В следующий миг вновь раздался знакомый шлепок ладонью по локтю, а следом за ним земля ушла из-под ног. Глухим хлопком, как лопнувший лисс, отозвался удар в затылке; Терилун увидела опрокинутое синее небо перед глазами и ухватила губами воздух.

— Ну, как? Ведь просто.

Лицо Джури появилось где-то с краю, спокойное, как всегда, только по левому виску стекала прозрачная капелька пота. Справляясь с накатившей темнотой, Терилун закрыла глаза.

— Да, просто... когда ты... шенаи.

Сегодня смеркалось, кажется, раньше обычного. Или это привычный распорядок дня исчез и забрал с собой часть суток из той, которой был предназначен. В ещё ярком свете дня смотреть на огонь костра было странно — как будто кусочек солнца, отломившись, пылал на земле. Джури насадила на вертел замаринованную несколько дней назад дичь и села на траву рядом с Терилун.

— Значит, ты об этом праэчитала. В книге.

Одним движением она перекинула хвост волос через плечо и положила на колени, поглаживая, как домашнего кота.

— Шай-шауэрэ. По-нашему — "праэдательство".

Терилун слушала, не шелохнувшись. У неё на коленях лежала книга историй, в которой за это время пустых страниц не убавилось — но теперь это было и не нужно. Перед глазами вниз по склону расстилались волны холмов с подёрнутыми уже вечерней дымкой складками. Сегодня, вопреки обыкновению, Джури развела огонь поодаль от жилья, отыскав кострище в сплетении полевых трав.

— Даэсятки шенаи умерли тогда. От рук своих. А всё этот проклятый Ламино... большой, старый, насквозь прогнивший Ламино. И армия такая же, столько разных частей, для завоэваний, для обороны, дозорных. Листарты для авангарда, шенаи для налётов, фиррахи для разведки. Много силы, доверия мало. И интриги, эти интриги повсюду, в казарме, и в штабе, взгляды, слова... Ты понимаешь вообще, чаэго мне это стоило?..

Что-то совсем неожиданное прозвучало в голосе этой новой, другой Джури. Терилун оглянулась на неё — она сидела так же, лишь взгляд застыл в одной точке вдали, тревожный.

— Чтобы не ненавидеть, как они. Я бы и сейчас вспорола брюхо тому, кто приказал нам убивать друг друга. Но просто потому, что так правильно. Без ненависти. А тогда я наэнавидела вместе со всеми, никому не доверяла, думала, что лучше ударить первой. Да что там, ты просто не знаешь, кто такие шенаи. Ты ничего не знаешь.

Солнце садилось, и по мере этого всё холоднее становилось вокруг. Джури поднялась на ноги, помотала головой, будто стряхивая такое странное для неё оцепенение; длинные волосы затрепетали, заколыхались, словно множество маленьких кос, уже не скрывая своей прежней сути.

— Не знаю, где ты могла про шай-шауэрэ прочитать. Всё, что осталось от Предательства, сразу стёрли, заставили забыть. Помнят только шенаи, те, что выжили, А шенаи историй не пишут. И это ведь не так давно было, некогда родиться... сказке, или как ты говорила? Всё равно. Твоя сказка... как будто я сама рассказывала. Молоденькая Джури, когда только оттуда выбралась. "Ах, бэдные шенаи, ах, их праэдали..."

Стемнело совсем внезапно — это солнце так быстро зашло за холм, или что-то другое, Терилун не заметила. Она неотрывно смотрела на Джури, которая металась взад-вперёд в нескольких шагах от неё, с каждой фразой морщась и отводя лицо в сторону, как от пощёчины.

— Всё равно ты не понимаешь. Совсем. Хочешь узнать, кто мы на самом деле? — Остановившись наконец, Джури пристально глазами-кинжалами посмотрела на Терилун и, не ожидая ответа, двинулась снова.

— Шенаи — налётчики. Убийцы. Мы приходим, когда нас меньше ждут, но чаще — ночью, перед рассваэтом. Мы подходим, тихо, медленно. Нас пара даэсятков, в группах по два или по три... Потом мы нападаем.

Джури говорила с жаром, злостью, короткими неловкими фразами на неродном языке. Но Терилун уже видела всё перед собой, страшнее и ярче, чем можно было передать самыми искусными словами. История из таинственно опустевшей книги действительно перевернулась, сменила цвет — но герои остались те же: в тугих кожаных ремнях вместо одежды, с гривами тонких кос за плечами, заострёнными, как у Джури, лицами и тёмными овалами-глазами. Они стоят в полутьме, как сейчас, но ранним-ранним утром, в тиши, на подступах к небольшому городку. А потом, по беззвучной команде, вдруг срываются с места и бегут, будто лавиной обрушиваясь на дорогу, мерным топотом босых ног в жуткой тишине. Ах, как жутко это, как красочно! Джури не могла объяснить, не находила слов, но всё так и было, так, именно так!..

Словно табун степных лошадей, влетели они в город, неостановимые, своей в легенды вошедшей небесной поступью. Часовые на входе в город успели даже выхватить оружие, но один шенаи, на ходу оттолкнувшись от товарищей, молнией ввинтился в их ряды, широким лезвием шиа сея смерть. И дальше, к центральной площади, по дороге, по подворотням, по крышам домов. Город слышал шум, просыпался, но медленно, ленно, будто не желая выходить из дремоты. Жители выходили на улицу, вооружённые, невооружённые, мужчины, женщины, дети. Кто-то не понимал, что происходит, и вскоре попадал в водоворот налётчиков, рассредоточившихся, разящих всё подряд — громко, своем и улюлюканьем, вселяя ужас в сердца. Другие брали оружие и вступили в схватку; казарма в дальней оконечности города гудела, как потревоженный улей, вставая на битву. Шенаи-метатели уже вертелись на месте близ неё, раскручивая и отправляя в полёт тяжёлые нуру, пробивая тонкие перегородки и разя не готовых к бою солдат. У входа в казарму уже кипела схватка; кто-то из шенаи пал, но другие будто не замечали, перестраивались, меняли связки, перелетали неуловимо с одного конца боя на другой, разили всех, вооружённых и безоружных, больших и малых. Терилун трясло в лихорадке, она тёрла руками глаза, уши, но ничто не помогало, лишь глубже, чётче становилась битва, битва шенаи, битва глазами шенаи, и в них: кровь, кровь, кровь. Теперь Терилун словно сама бежала по ночному городу, ища крови, упиваясь силой, свободой ничем не стеснённого тела. Больше, больше и быстрее, препятствие — перепрыгнуть разом, оттолкнувшись руками, бегущий в панике мирный житель — погнаться следом с ужасным воем, но тут же забыть и свернуть в другую сторону. Старый воин с мечом, запыхавшийся, замерший в ожидании боя спиной к стене. Подлететь к нему совсем близко, стремительно, на кончиках пальцев ног, а когда он уже совсем поверит, когда тело его поверит, что удар будет лобовой, без прикрас, — упасть вбок, по диагонали, до предела напрягая ноги, а тело отправляя в свободный полёт. Солдат даже угадал, знал, как ведут себя шенаи в бою, начал отводить меч в сторону, защищаясь... медленно. Когда он только начал движение, среагировал, острие шиа уже летело в широком размахе к его шее. А после, уже на излёте, развернуть копьё и пронзить не упавшее ещё тело в спину. И дальше, дальше, больше, в гущу, по спинам товарищей, взлетая в небо, обрушиваясь невесомым вихрем кровавых брызг, паря каждый раз всё выше, и каждый раз всё больше, больше, больше...

— Тэрилун.

Больно.

— Тэ-эрилун!

Третий и четвёртый раз по имени. И так быстро. Странно. Боль исчезла — Джури увидела, что Терилун приходит в себя, и отпустила её плечи.

— Что с тобой случилось такое?

— Но... ты же рассказывала...

— Я минут пять как закончила.

Было уже совсем темно, и черты лица Джури проступали во мраке жутковато, напоминая о рассеявшемся только что видении. Терилун сидела на том же месте, в той же позе, лишь пальцы онемели и болели нещадно, словно она всё это время висела на них над пропастью. Джури какое-то время ещё смотрела на неё, недвижная, потом поднялась на ноги, отошла и подбросила дров в заметно увядший костёр.

— И что ты видела?

Ноги от долгого сидения на голой земле тоже начали затекать. Кряхтя, как старый дед, Терилун подобрала их под себя и, пошатываясь, встала.

— Всё, что ты рассказывала. И больше.

Пламя костра вновь занялось, и на поляну, с треском разрывая завесу тьмы, полился мерцающий тёплый свет.

— И я думаю, что никакой истории в книге никогда не было. Было то же самое, что сейчас, но по-другому... другими глазами. Это ведь не ты была там, в этих казармах, во время шэйша... предательства? Тебя там не было?

Джури ответила не сразу.

— Не было. Кто доживает до тридцати зим, становится матроной. Матерью шенаи. Нельзя биться и быть матерью в одно время. И я тоже стала. За год до того. И когда всё случилось, матрон не тронули... Но только в ту ночь. На следующий день ушли те, кто мог, самые молодые. До остальных, я думаю, тоже добрались. Пр-роклятое Ламино.

Вновь повисла тяжёлая тишина, — но Терилун, после видения страха и крови, чувствовала, что уже как-то ровнее относится даже к таким признаниям. И к тому привыкаешь, и к этому тоже... будет у этого предел?..

— Значит, это чья-то ещё память была... Это всё он, Цвет.

— Какой ещё цвет?

Джури глядела на неё от костра прежним простым, невозмутимым взглядом.

— То есть... ты вправду не знаешь?

— Не знаю чего? Ты объяснила бы, что ли.

Настоящего рассказа не получилось. Терилун поняла, что не может толком объяснить на словах, что это за "цвет", и почему он с большой буквы Цвет, и чем он такой особенный. Но как же удивительно было, что Джури не знала. За время путешествия Терилун привыкла, что если кто-то яркий, сильный, могущественный, то он обязательно пользуется Цветом — всегда как-то по-своему, даже "от противного", как Лия, — но именно им. И теперь Джури — ловкая, быстрая, живой вышедшая из совершенно невероятных передряг — и "какой ещё цвет?". В итоге говорила сама Джури — больше, кажется, чем за всё время тренировок. Обгрызая подкоптившиеся кусочки мяса с палочек, она рассказала, как попала на Утёс. После ночи "шай-шауэрэ", о причинах которой она до сих пор ничего не знала, оставшиеся в живых шенаи первое время держались сообща, добывая пропитание тут и там, уходя или отбиваясь от посланной им вслед погони. Но потом в Ламино успокоились, перестали преследовать беглецов, и шенаи вдруг поняли, что никому не нужны. Воины во многих поколениях, оторванные от службы, детей, большинства матерей, израненные и уставшие. Большая часть решила податься в Эль-Тэйр, другой приморский город-государство, злейший враг Ламино. Джури не знала, что с ними стало дальше.

— Да и если так, в Эль-Тэйре так кормят, с голоду помрёшь! На-аррдат этот Эль-Тэйр.

Терилун лежала навзничь на траве, смотрела на невероятную россыпь звёзд на небесном полотне и слушала уже в какой-то полудремоте, но всё равно удивилась, как легко от смерти товарищей Джури перешла к шуткам о приморской кухне. Сама она вместе с ещё двумя шенаи откололась от общей группы и ушла в Степь (Джури не называла её "Степь" и описывала какие-то бескрайние зелёные луга — видимо, раньше там было куда приветливей). Эти двое уже в походе соединились и жили вместе поодаль, в часе пути. Даже без имён Терилун почти сразу догадалась, о ком идёт речь, и чьими глазами она видела роковую ночь в Ламино. Некоторое время прошло так, спокойно, а потом однажды Джури решила сходить до дома Алани и Умалэя и поняла, что не может дойти, постоянно возвращается на прежнее место, словно злой колдун запорошил глаза и навёл порчу. В другие стороны — то же, невидимая клетка сомкнулась вокруг. С тех пор Лас был едва ли не единственным, кто когда-либо заходил на Утёс.

— И, главное, не было вэдь этого тумана никогда... Слова "туман" и то не было, вот как, только "шьянтая", морская дымка. А потом появился — и всё, не пройдёшь...

Терилун рывком села.

— Н... н-не было???..

Джури пожала плечами. Ну да, не было, а что такое?

— Но правда, правда?..

Правда. Джури раньше такого тумана в жизни не видела, и не слыхала ни от кого. А после вообще ничего ни от кого не слыхала...

Шенаи быстро потеряла интерес к теме и замолкла, а у Терилун внутри всё кипело, вращалось: как же так, как же так?.. Получается, она жила до Терний, там, в этом таинственном "прежде"? Но это же было так давно, а она совсем не старой выглядит, да и не живут люди столь ко... Как же так...

То ли от напряжения, то ли от подзабывшейся уже дневной тренировки, — но где-то посреди этих размышлений Терилун начало клонить в сон. Продолжая перебирать воспоминания и предположения, она "на пять минут" прилегла на траву и сама не заметила, как сладко заснула. Джури как будто не заметила и несколько минут сидела неподвижно, потом достала из заплечного мешка трубочку на тонком мундштуке, набила и раскурила от горящей веточки из костра. В сонных клубах дыма пролетели часы, непостоянные меры времени, которое Джури давно уже привыкла не замечать. Когда над Утёсом, вслед за золотистым заревом рассвета на востоке, забрезжила мягкая утренняя серость, Джури увидела на склоне соседнего холма фигуру сидящего человека. Казалось, он сидел там уже очень давно, всю ночь, а может, и дольше. Черты лица его в холодном спокойствии сна были едва различимы. Но когда он заговорил, казалось, что голос его, негромкий, доносится совсем рядом.

— Ты славно поработала, Джури. Я даже отсюда чувствую, как Терилун выросла. Здравствуй.

Некоторое время Джури не отвечала; потом вынула давно погасшую трубку изо рта и посмотрела вдаль.

— Твоя очередь. Спаси мою девочку оттуда.

Лёгкая молочная дымка начала скапливаться в лощине между холмами, прозрачная, как простая утренняя роса.

— Я держу свои слова. Сюда её не приводить, как мы и договаривались?

— Нет. Нечего ей здесь... что мне ей дать. Меня нет.

Эти слова, казалось, непросто её дались. Она уронила трубку, обняла себя за плечи и сидела так, понурив голову, а сгустившийся туман подбирался всё ближе и ближе к носкам её сапог.

— Просто забери её. Подальше. Отдай хорошим людям, если сможешь... А когда подрастёт наэмного, скажи, что её зовут Шиари. И что у неё есть мать. Была. Пр-роклятый туман!.. — Джури в досаде пнула туманный шлейф, поднявшийся уже до колен.

— Хорошо... "Шиари" ведь значит "без шиа", так?

— Именно.

Туман поднялся до груди Джури, вихрясь и завиваясь кольцами, уже как настоящая завеса Терний. Утренний свет померк и исчез, сменившись гнетущей тернистой серостью.

— И береги её.

— Я же уже сказал...

— Терилун свою береги.

— ...Хорошо.

— Она мне понравилась. Заходите ещё.

В следующий миг всё исчезло под покровом Терний. Когда Лас поднялся на ноги и двинулся к противоположному склону, там уже никого не было. Но на том месте, где он сидел, осталась тёмная, медленно истекающая струйками черноты тень, словно след на воздухе. Бесплотная рука застыла на рукояти меча, и, тая, взирали на мир два белесых глаза.

Больно.

Боль наполняет тело сначала одним толчком, чудовищной судорогой, сжимающей грудь, выталкивающей наружу клочья кровавого тумана. Второй толчок — грудь выгибается дугой, а онемевшие пальцы пытаются уцепиться за пустоту, ухватить хоть немного равновесия и тепла. Холодно. Второй вдох — тоже горячий, болезненный, полный воспалённого рванья. Но уже вдох. Потом Терилун почувствовала, как её обнимают руки, тёплые, такие тёплые руки, что хотелось прильнуть, слиться... Но от этих касаний по коже пошла новая дрожь, ещё сильнее, ещё горше... И Терилун обхватила Ласа руками, прижалась что есть сил, дрожа всем телом, давясь долгожданными рыданиями. С каждой слезой, с каждым судорожным всхлипыванием из груди уходили Тернии, уходила смерть, и, пусть снаружи того и другого было с достатком, жизнь возвращалась. Несколько минут позже Лас высвободился, ушёл и вернулся с мехом мясного бульона. Один глоток его — тёплого, вкусного, желанного — обернулся жутким спазмом в животе, болью в пересохшем горле. Терилун всё равно проглотила, потянулась за добавкой и не получила её. Не всё сразу. Полдюжиной глотков спустя Лас вышел из хижины Джури — той же самой хижины, но ещё более старой, заброшенной, будто в ней уже много лет никто не жил, — а обратно принёс ведро тёплой воды. Методично обмыл царапины, синяки на теле, ссадины на отёкшей от долгого лежания спине. Терилун смотрела молча, не жаловалась, не задавала вопросов. Прогнившие доски постели пахли грибами и сыростью — запах, что иногда чудился Терилун сквозь чёрную, без сновидений, ночную дремоту. Наконец Лас закончил, взял ведро и вышел. Тепло постепенно возвращалось, но вместе с ним — и холод, что шёл снаружи, опутывал, жалил тысячей осколков. Вокруг были Тернии. Память тоже приходила в порядок, сон отделялся от яви. Разговор Ласа с Джури, прощание — сон, будто сам собой появившийся неясный морок. А явь — долгий путь по вдруг преградившим Степь Терниям, покосившаяся избушка — вроде бы и не в тумане, но толком не поймёшь, — и глаза Ласа, бережно укладывающего сонную Терилун на постель. Сегодня он был почти такой же — нет, совсем такой же. Это у Терилун внутри что-то изменилось. Она села, свесила ноги вниз и попробовала встать. С третьего раза получилось — с пошатыванием, странным покалыванием в одеревеневших ногах — но удержалась, сделала несколько шагов к выходу. Кожа на подошвах сапог скукожилась и задубела. Сколько же дней прошло в этом сне?..

Снаружи было серое утро, или серый день, или что-то ещё посреди — не совсем Тернии, но почти так же мертво, почти так же холодно, почти так же серо. Туман начинался шагах в тридцати от хижины, оставляя на виду прогалину перед крыльцом и несколько поникших дерев поодаль. Лас стоял посреди поляны, глядя на дымящееся кострище под ногами. Где-то глубоко в памяти стучалась другая сцена: залитый солнцем двор в Миэ, и Лас — такой же, стоящий спиной, ничему не удивляющийся, всегда такой цельный, уверенный в себе... что же случилось за это время?.. Держась за притолоку, Терилун вышла на крыльцо. С каждым шагом идти становилось легче, свободнее... свободнее, чем когда-либо до этого. Лас остался тем же, это Терилун изменилась. Всё ускоряя и ускоряя шаг, она сама не заметила, как дошла до костра, и мимо, уже бегом, быстрее, чувствуя невероятную силу, упругость в ногах, и в то же время — болезненное напряжение, горечь, которую нельзя было больше держать внутри. У кромки Терний Терилун подпрыгнула, на миг зависла в воздухе — а потом одним мощным толчком ноги развернулась в обратную сторону, к Ласу. Обратно ноги несли её так быстро, что в глазах всё плыло, смазывалось — горечь в груди не ждала, переполняла, рвалась наружу, быстрее, ещё быстрее. Лас ждал спокойно, глядя прямо в глаза и опустив руки. На полной скорости, не добегая двух шагов, Терилун с отчаянным криком взмыла над землёй и лёгким касанием ноги изменила направление полёта, слегка влево, в сторону, вдоль... Одновременно с непогрешимой грацией начало разворачиваться в воздухе тело, а ладонь потянулась вперёд, чтобы лёгким хлопком по локтю обозначить удар копьём... и встретила крепкое рукопожатие Ласа. Не в силах освободиться, Терилун дёрнулась, пролетела дальше по инерции и упала бы, если бы Лас второй рукой не придержал её за талию и не уложил мягко на землю. В этот раз не было синевы, не было пропавшего много лет назад из этих краёв неба, не было сгинувшей вместе с небом Джури. Но в остальном всё было так же. Невесомая, свободная от тяжести в груди, Терилун не торопилась вставать и лишь смотрела бездумно в низкое пепельное небо. Лас появился секундами спустя — хотя что здесь секунды! — встал прямо над ней, смотря невозмутимо, храня какую-то свою тайну, как всегда.

— Ну, вот. Ты стала сильнее.

И подал ей руку.

Глава 7. Лезвия листартов

Ксар в последний раз провёл бритвой по щеке, тщательно вытер её о край полотенца и пригоршней тёплой воды омыл лицо. Чистым льняным полотном промокнул кожу; из хрустального, острыми гранями сверкающего фиала выдавил две капли ароматного масла и лёгкими штрихами втёр в щёки. Глядя на плывущее отражение в старом бронзовом зеркале, подновил подводку глаз — густо-чёрную на верхних веках, светлее внизу, с загнутыми вверх "крючками" по краям. Оправил платье, приподнял воротник, вложил узкий серебристый кинжал в ножны. Ещё раз оглядел себя с головы до ног, скользнув ладонью по гладкой голове. Удовлетворённо кивнул в пустоту, развернулся к двери и вышел.

Снаружи, как и прежде, ночь полнилась цветами кошмара. В дворцовых залах царили плач и крики, запахи крови, слёз и душных благовоний. Лишь только выйдя в полутёмный коридор, Ксар оказался на перекрестьи схватки: двое стражников теснили вельможу в дорогих одеждах и его телохранителя, который всё отступал к стене, отбиваясь коротким мечом. Незамеченный, Ксар проследовал мимо, мимо телохранителя, с ходу зарубившего одного из солдат и подставившегося под удар другого, мимо сановника, с жалким видом выставившего вперёд бесполезный украшенный нож. Тяжёлые гардины скрыли развязку, и Ксар вступил в другой сумрачный покой, усыпанный опрокинутой мебелью и расшитыми подушками, из него — в третий и четвёртый, во мраке почти неотличимые друг от друга. Действо продолжалось в соседних комнатах, со стонами и стенаниями, которые на пути Ксара пока отмечались лишь мертвыми телами, ненужными мешками плоти по углам. Один раз мимо пробежали с полдюжины солдат — все со светло-розовыми повязками на руках, чтобы в сумерках отличать друзей от врагов. Ксар, весь в чёрном, без повязки, под их взглядами молча прошёл дальше. Проследовав так длинной чередой зал, где шум расправы стихал, сменялся всхлипами на потеху оставленных в живых, он раздвинул занавеси из красного тюля, за которыми лежала женская половина — более яркая, кричащая увешанными коврами и тканью стенами, с высокими узорными окнами, из которых сейчас веяло ночной прохладой сада. Приёмная комната пустовала; в расставленных у дверей расписных вазах плескалась тишина. Но лишь только он прошёл дальше, как на него из-за угла со страшным воплем кинулась хозяйка, старуха в шелестящем чёрном балахоне. Ксар неуловимым движением выхватил кинжал и почти сразу спрятал обратно; старуха в судорогах упала наземь, протягивая руки к рассечённому горлу. Сбившиеся в углу наложницы стаей испуганных зверьков прижались друг к другу, кто-то при виде крови закричал, кто-то тихо, зажимая себе рот, плакал. Ксар окинул их беглым взглядом и двинулся дальше, прямо, налево, снова прямо в западное крыло дворца, где не мнилось уже ни свежести ночи, ни аромата садов. К самым последним покоям, куда вела лишь одна дверь, к крысиному углу, куда только и могла забиться крыса. И он, теперь уже прежний начальник стражи, стоял там, в дверях, с обагрённым мечом в руках. Двое быстро посмотрели друг на друга, и Ксар ринулся вперёд. Плотно льнущие к телу одежды его не стесняли движений, но и не давали защиты: когда мечник после обманного движения неожиданно ударил слева, Ксар извернулся змеёй и отступил вбок, но не поспевшую за телом левую руку рассекло до кости острие меча. Второй удар, могучий, Ксар отвёл в сторону кинжалом, прошёл под вновь занесённой рукой врага и, прежде, чем тот успел ударить, всадил ему клинок снизу вверх в живот, прямо под кольчугу. На секунду Ксар и начальник стражи оказались совсем близко. Старый солдат, кажется, пытался прошептать что-то слабеющими губами, но Ксар слегка толкнул его в грудь, и он, задыхаясь от боли, навзничь рухнул на пол. На его глазах Ксар ещё раз оправил чёрное своё платье, прикрыл тканью зияющую рану на руке и лишь тогда вошёл в покой.

С виду он всем походил на другие залы дворца, где Ксар побывал сегодня ночью. Посередине, окружённый подушками, стоял низкий столик с остатками позднего ужина; вдоль стен хранили ещё, должно быть, тепло тел пуховые перины. Мальчик спрятался в углу у единственного окна, за массивной статуей льва Каракса, Заступника Богов. Мальчику недавно исполнилось десять, но он был маленьким, хрупким, и полностью уместился в тесный угол. Ксар прошёл в глубь комнаты и встал напротив него, но тот, в своём синем камзоле и златотканых шароварах, с коротко обстриженными тёмными волосами, всё прятал лицо в ладонях, будто темнота в его собственных глазах могла его спасти. Ксар ждал в тишине, лишь из раны мерно капала на пол кровь. Наконец мальчик смирился с безысходностью и обернулся — испуганный, осунувшийся, переживший за эту ночь больше, чем за всю предыдущую жизнь. На его глазах Ксар достал из ножен кинжал, увидел, что на нём до сих пор была кровь, и вытер клинок об одежду, а затем припал перед замершим в ужасе ребёнком на одно колено, опустил голову и двумя руками протянул оружие новому государю.

Сны стали темнее. Страшнее. Кровавее. В последнее время Терилун всё больше любила ночи без сновидений — чёрные, уютные, мгновенные: лишь закрыл глаза — и снова уже пора вставать, а со вчерашнего дня кажется, что вечность прошла. Такое же чувство, как в мире Джури, мире, оказавшемся сном. Тогда в последний раз вкусила она этой блаженной черноты, в которой хотелось нежиться ещё и ещё. Теперь же каждая ночь была либо новым блужданием во мраке, нечётким, беспокойным, жестоким, либо отражением старых, сплетающихся в тугой узел воспоминаний. Лас однажды обмолвился, что всё дело в Цвете, с которым соприкасаешься в жизни, — во сне он глубже проникает в душу, светит ярче. А сам Цвет зависит от людей, событий, и не только — от прошлого, настоящего и будущего вокруг. Поэтому в Степи сны были ясные, умытые, временами бурные и хищные, но чаще — почти пустые. На Утёсе они зеркально отражали "явь" — Терилун, лежащую в заброшенной избушке посреди Терний, без воды и еды. А после Утёса, после того самого чужого, кровавого сна, с которого начался Утёс, всё становилось только тяжелее, мрачнее. "Мы всё ближе к Ламино", — многозначительно ответил Лас на немой вопрос. Ламино, тот самый "проклятый город", который так ненавидела Джури, где её и её народ едва не уничтожили весь за одну ночь.

Но это конечно, был не первый вопрос, который Терилун задала после пробуждения. На первый вместо ответа Лас повернулся к идущей рядом девочке и взмахнул рукой, целясь ей в лоб. Сама толком не поняв, что произошло, она отклонилась назад, влево — и мощным прыжком ушла от удара второй ладонью. Лас поправил сбившиеся на локти рукава и как ни в чём ни бывало двинулся дальше.

— Ты теперь умеешь видеть глазами других. Как Лия. Но её дар управлять людьми отнимает у неё собственную жизнь, так, как никому не пожелаешь. Тебе же вполне достаточно наблюдать. Ты оказываешься в теле другого человека и начинаешь чувствовать мир, как он, запоминаешь его движения. Ты учишься. Но потом возвращаешься обратно и не можешь повторить выученное — твоё тело было другим, слабым, неприспособленным. Раньше. Вспомни, что ты сделала сразу, когда проснулась. Ты теперь можешь многое из того, что умели при жизни Джури, Алани и Умалэй. Не всё, но многое.

Терилун почему-то сразу вспомнила другое: тройку воинов-степняков, идущих перед Лией, прикрывая и дополняя друг друга одной отлаженной машиной смерти. Вот кто достаточно поучился у шенаи, без сомнения.

— Но почему... почему так?.. во сне...

— Настоящие шенаи сейчас... редки. А их боевые навыки труднозаменимы. Ты встретишь живых шенаи в Ламино — но они в день Предательства были детьми, а потом их некому было обучить. Кое-что из того, что умеешь теперь ты, им неизвестно. А ещё — это был не совсем сон.

"Что случилось?", "Почему?", "Зачем?", "Чего ты хочешь?". Спустя больше месяца в дороге, когда спрашивать всё это стало почти невмоготу, Лас внезапно без лишних вопросов рассказывал, досказывал всё сам. Нет, он не ожидал, что Терилун будет сражаться за него на войне. Её главные таланты — чувство цвета и способность быстрее, чем другие, учиться новому. Возможно, учить других. И эти её навыки Лас хочет развить, пока собирает свой собственный отряд против Тёмного Прохожего. План путешествия же был таким: сначала заручиться поддержкой шенаи и листартов, а также воинов из Шайи и Эль-Тэйра, которые специально для этого прибыли в Ламино. Затем вернуться в Суо и в городе Касталлари встретиться с наёмниками из западных земель, к которым Лас послал гонца из Ниссы. Не так далеко от города была деревня ликка, которых тоже можно было попытаться привлечь на свою сторону.

— Тех самых ликка? Ткачей?..

— Я уже объяснял разницу. Ткачи — организация ликка, рассеянная по всему Протяжённому царству и за его пределами. У них свои интересы. А в той деревне ликка больше. И они сговорчивей. Возможно. Непросто найти в Суо умелых воинов, которые уже не были бы в армии Царства. Придётся рассмотреть все варианты, даже наименее удобные... и наименее вероятные.

— Но что с самой армией? Разве она не затем, чтобы защищать Царство от врагов? О чём думает Высочайший?

— Высочайший... Высочайший, кажется, недостаточно мне верит. Не верит, что война близко. И я не знаю, поверил бы сам на его месте. Но когда он увидит всё своими глазами, может быть поздно. Для нас — точно.

Терилун не стала уточнять, почему. Вообще, казалось, чем чаще получалось, что Лас что-то недоговаривает или скрывает, тем меньше хотелось задавать вопросы и, вообще, говорить с ним о чём-либо. Будто пытаясь уравновесить ситуацию, Лас начинал разговор сам, сам рассказывал о своих планах и разъяснял непонятное. И так продолжалось уже несколько дней, Терилун не знала точно, сколько: после маленькой вечности в мире Джури она как будто заново училась вести счёт времени. Единственные ориентиры: солнце становилось жарче, горячие ветра — сильнее, а каждую ночь грязно-багровый клубок снов напоминал, что Ламино всё ближе.

И однажды утром, когда на горизонте, за превратившимися почти в бугристую равнину холмами замаячили стены города, Терилун почувствовала какое-то странное облегчение. Может, потому, что показавшееся вечностью путешествие через Степь, каким бы мрачным ни виделся пункт его назначения, подошло к концу. А может... люди. Терилун замечала их и раньше — вереницы чёрных точек вдалеке, пеших, конных, с медлительными горбами запряжённых лошадьми и волами повозок. Чем ближе к городу, тем больше становилось их, разноцветных и разнообразных, идущих днём и ночью к стенам и от стен. Большая часть шла по правую руку, где пролегал главный тракт между вольными городами и Суо. Слева же, не более чёткий, чем мираж крепостных стен на горизонте, виднелся растянувшийся вдоль реки порт — тот самый, о котором говорил Лас, куда приходили на плотах из всех уголков Царства разнообразные товары, — в обратную сторону купцы шли уже по суше. В очередной раз на время забыв все сомнения и обиды, Терилун принялась расспрашивать Ласа о ближайших к ним путникам, и тот, тоже как ни в чём не бывало, рассказывал. Статный, невероятно высокий воин в белом и с закрывающей нижнюю часть лица шёлковым платком — кел-квэнт из Шайи, член касты аристократов-воителей, мастер двух клинков, с лошадью на поводу, верхом на которой, укутанная с головы до ног, сидела одна из многих его жён. Ватага полуодетых, дочерна загоревших дикарей на запряжённой буйволом разбитой телеге — охотники из муру'инов, возможно, далёкие предки шенаи, везут на продажу добытые шкуры лесных зверей и крокодилов ("Кого?.." — переспросила Терилун, и Лас впервые замешался, пытаясь объяснить). Два дряхлых старца с хитро накрученными на голову заместо шапок кусками ткани, на осликах и в сопровождении десятка солдат в красной с коричневым форме, — по всей видимости, старейшины ближайших деревень, идут на поклон к здешнему правителю — великому калиору. Не было, кажется, такой вещи, о которой Лас бы ничего не знал, — и Терилун казалось, что даже об уже рассказанном он знает много, много больше, но не говорит. Так или иначе, когда они подошли к окраинам города, девочка сбилась записывать названия и подробности, а её самодельная карта Суо и окрестностей превратилась в одну большую каракуль, в которой сложно было что-либо разобрать. Пригородные трущобы, сколько недель на восток или на запад ни иди, во всех больших городах были почти одинаковыми, и Терилун не обращала на них особенного внимания, вглядываясь вместо этого вдаль, где уже внушительно возвышался на холме "настоящий" Ламино. Все люди стекались туда, все взгляды, и весь Цвет в округе вихрился неистово, ещё больше сгущаясь впереди. Уже сейчас Терилун чувствовала, как проходят сквозь её тело потоки, такие бурные, непредсказуемые, сотканные из тысячи оттенков и никак не смешивающиеся в один. Страшно было подумать, что там дальше, внутри.

Ещё пара сотен шагов — и Ламино был как на ладони. С виду он напоминал пышный, круглый пирог с тремя начинками. Крепостная стена окружала огромный холм целиком, и за ней тянулся толстый обод невысоких домов и кривых улиц. Внутри него, выше, над частоколом крыш виднелись правильные, квадратные или круглые строения, похожие на стройный ряд богатых домов или храмов. Наконец, на самой вершине росло просто невообразимое нагромождение шпилей, башен и куполов — сложно было рассмотреть снизу, но Терилун и так чувствовала, что другого такого не сыщешь на всём белом свете.

— Нам немного осталось. Мы разместимся на постоялом дворе в Квартале Мечей — вон в той, средней полоске. И можно будет отдохнуть. С тобой всё в порядке?

Лас будто специально всколыхнул закипающую внутри массу, о которой Терилун старалась не думать, десять раз опостылевшую тошноту, вместе с беспокойством подступающую к горлу.

— Я... я ничего. Слишком много людей... сразу. Так много Цвета.

Сам воздух вокруг, казалось, потяжелел. Терилун теперь будто несла в гору неподъёмную бочку, которую никак нельзя было расплескать, с каждым шагом — бульк — она всё больше наполнялась, и наполнялась, и грозила залить всю улицу вязким, опасным непонятно чем. До ворот — высоченных, с тяжёлыми дубовыми створками в три человеческих роста — оставалось всего ничего... но что толку! Как будто за ними будет легче. А если... а если будет?. Терилун понимала, что это не очень-то умно звучит, но других вариантов не было, и так хотелось скинуть наконец этот груз, непонятно, откуда взявшийся, гнетущий, ядовитый! Только не расплескать. Терилун не понимала даже толком, что это может значить, "расплескать", но почему-то казалось: расплещешь — будет что-то очень-очень страшное. И потому шагала всё быстрее, обогнав Ласа, расталкивая прохожих, ничего не замечая по сторонам, — только вперёд, ещё немного, а там вдруг станет легче... вдруг?.. Чёрный туннель ворот скользнул над головой крылами исполинской птицы, а из-под них вырвалось на свободу ясное небо Ламино. Такое же, как и везде. Терилун замерла в ожидании, и людское море потекло мимо, с площади перед воротами расползаясь по тонким сосудам окрестных улиц. Ничего не менялось. Тяжесть лишь громче плескалась, стучала внутри. Терилун опустила голову, напряжённо, осторожно дышала, тщетно пытаясь унять сердце. Что же, что же, что же...

— Что раскорячилась тут, прошмандовка? Мочалом шевели!

Терилун почувствовала резкий толчок в грудь, и помятая массивная бабка с тяжёлым мешком за плечами протиснулась мимо. Взгляд скользнул дальше, по сторонам, недоумённый — девочка вдруг увидела, что стоит среди людей. Не страшной немой толпы, не яростного потока цвета, а живых людей — добрых и злых, старых и малых, таких же, как везде. И никаких между ними с ней различий. Никаких преград. Терилун подняла глаза, обернулась — и поняла, что уже не своими глазами смотрит, а той самой старухи. Подслеповатые, с наросшим над левым глазом полукруглым бельмом — но как интересно было со стороны видеть себя, тоненькую, запылённую, замершую в людской толчее, видеть площадь, спешащий кто куда люд, уличных зазывал у лавки с тканями... всё то же самое, но другое, по-другому, с подрагиванием в больных ногах, старческим хриплым дыханием, ломотой в натруженной спине, от которой хотелось выть в голос, а ещё лучше — заткнуть всех этих галдёжников на улице, а особливо того горлопана близ лавки, будь она неладна... Так необычно, невероятно, интересно... Но Терилун — а она, глядя теперь на мир с другой точки, всё равно осталась Терилун — не могла усидеть на месте. Изнутри переполняло теперь что-то искристое, жгучее, тоже неудержимое — но его теперь и не хотелось удерживать, лишь лететь вперёд, словно большими глотками воды из ручья утоляя эту жажду. Поэтому, едва взгляд старухи скользнул по "этому горлопану", Терилун тут же скакнула к нему, с размаху врезалась в его Цвет, однотонный, отрешённый, хаотичными тонкими лентами разбрасывающий по округе — "Хээлдэн метелзе-е!" — выкрики на неизвестном языке. Пусть жара, и горло осипло, и не заходит почти никто, — всё равно, как здорово кричать на всю площадь, и все теперь о нас знают. Терилун не читала мысли — всё новое, что приходило, было в форме резких, рубленых, цветных мазков, эмоций, рваных образов — и всё это в страшно запутанной, но отчего-то кажущейся совершенно закономерной и правильной куче. Терилун не могла никак повлиять на то, что сейчас делал или будет делать зазывала, но чувствовала всё вместе с ним — и когда он задрал голову, набирая побольше воздуха для очередного крика, девочка ощутила, как приятно, туго наполняется её собственная грудь. Вместе с грому подобным звуком голоса Терилун прыгнула дальше, к случайному прохожему, от него — к следующему, а от того — ещё дальше, и выше, к женщине, развешивающей бельё на карнизе с видом на весь нижний Квартал Горшков. Хлопанье мокрой простыни, взгляд вниз — и девочка оказалась в... о-о-о, в ком-то большом и быстром, с оглушительным топотом бегущем вперёд и с ходу перепрыгивающем деревянные барьеры. Какой же огромный, как же далеко земля, как много сил в руках, в ногах, в горящей от бега голове! Слева и справа мчались другие такие же — длинноволосые гиганты в холстяных рубашках, пёрышками перелетающие через преграды. В конце полосы препятствий, скрестив руки на груди, стоял в ожидании ещё один великан, с пепельной гривой волос и седой бородой. Терилун легко вошла в его глаза и в тот же миг увидела всё с изнанки: нестройную линию бегущих воинов — тех самых листартов, без сомнения, — и глинобитные стены, ограждающие тренировочную площадку. Ох уж эти юнцы, всё хуже и хуже с каждым годом, где же она, настоящая порода... Вот тренер повернул голову на шум — и через решетчатую калитку в стене Терилун вылетела прочь, к скачущему во весь опор мимо гонцу. Впервые верхом, и сразу в галоп, ух! Бешеная тряска, пыль, ветер, прыгающая в глазах дорога, тревожные лица шарахающихся во все стороны прохожих... Так и хотелось не своими пальцами вцепиться в поводья, не своими коленями обхватить лоснящиеся от пота конские бока. Неважно, куда торопиться и зачем — Терилун была словно в красочном сне, а все эти люди, печалящиеся, радующиеся, куда-то спешащие, все они, казалось, её не замечали. Едва гостья слегка пообвыклась в седле и уже не боялась, что её (нет, не её — но разницы никакой) в любой момент швырнёт головой об землю, как очередной взгляд понёс ещё дальше, быстрее, взмывая в небеса, и... Что это ещё за летящий человек? Терилун будто обухом по затылку ударили: на смену чувству мужского, женского, старческого тела пришёл спутанный, напряжённый комок, а внизу плыл то невероятно чёткий, то тошнотворно смазанный пейзаж. Лишь только когда ястреб качнул крылом, замедляясь, и пошёл по кругу вниз, Терилун поняла, где оказалась, и почему так странно чувствовались руки и ноги — их, по большому счёту, и не было. Кто вообще мог подумать, что можно таким образом вселиться в птицу?.. Терилун ещё осторожно пробовала его цвет — густой, плотно лежащий вокруг тела, как у большинства животных, но то и дело вместе с взглядом хищно выстреливающий острыми пиками наружу. Ястреб тем временем снизился до самого большого купола дворца на вершине, который Терилун прежде видела лишь издали, облетел кругом и юркнул в окно соседнего здания. Перед глазами замелькали развешанные под потолком разноцветные ткани — фиолетовая, оранжевая, тёмно-зелёная... Терилун снова захотелось вцепиться пальцами в удила, хотя ни удил, ни пальцев у неё не было. Но ястреб, как и конный гонец, похоже, знал, что делает: каждый миг меняя направление, скользил он из одного дворцового покоя в другой, а люди внизу даже не отрывались от многих своих занятий, чтобы взглянуть на пролетающего над головой хищника. Терилун же, освоившись в теплом, равнодушном ко всему окружающему мирке ястреба, поняла вдруг, что в мгновения полёта может прикасаться к другим, человеческим облакам Цвета, проносящимся внизу. Вернее, это они касались её — более обширные, многогранные и беспокойные, чем плотное пятнышко вокруг тельца пернатого. Сначала Терилун почувствовала, как кто-то перебирает пальцами струны — как на лергаме, западной лютне, но натянутые в великом множестве на треугольной резного дереве раме. Девочка не услышала музыки — лишь отголосок касания пальцев, нежный, будто успокаивающий, — и тут же вспомнила подаренный Саем ко, такой же треугольный и почти беззвучный, но нежный под пальцами. Но каким бы вязким ни стало в тот миг время, ястребиные крылья несли дальше, к другим покоям и другим рукам. Эти, умащённые ароматным маслом, умелые, мягкие, как глина, и упругие, как плёнка лисса. В тот миг, когда над головой заточенным комком перьев мелькнул ястреб, эти руки опустились на горячую, ожидающую касаний, спину, такую мягкую, податливую, привычную к жаркой расслабленной неге. Лишь только всё началось, спина дрогнула в сладкой истоме, руки же, равнодушные, скользили умело, стремительно, в этом находя свою гармонию. Какую-то секунду Терилун была и спиной, и руками одновременное, неземной искрой единства меж двумя волнами Цвета. Затем же и этому пришёл конец: ястреб пролетел над головами россыпи людей, говорящих, пьющих, спящих, и вспорхнул на жердь в дальней комнате, успокоено закрыл плёнкой глаза — дома. Но Терилун, кажется, теперь не могло остановить даже это. В одном мучительном, удушливом порыве, без воздуха, без чувств, на одних волнах цвета прыгнула она дальше, прочь от дворца, назад в гущу людей. Сначала глазами старого погонщика мулов она увидела кривого торговца, продающего мешками зерно; потом, через единственный глаз того же торговца, — как тот умелым жестом сбрасывает сквозь пальцы монету, обсчитывая покупателя; потом — усталый взгляд дозорного на сторожевой башне, на которого, должно быть, невольно оглянулся мошенник. Терилун и хотела бы замедлиться, но не могла: будто тёрлась о воздух, раскаляя добела всё, что осталось внутри после всех путешествий, плотный, светлый шар, который всё нагревался и летел лишь быстрей. Водовоз, солдат, ребёнок, уличная женщина — какое-то время была ещё разница, но всё скорее, скорее вращалось колесо, и девочке лишь какую-то малость удавалось захватить из каждого, прежде чем поток вырывал её и нёс дальше. Самые первые, поверхностные эмоции, обрывок взгляда во внешний мир — и всё. А потом не стало и их. Образы и лица сливались, цвета смешивались в чудовищный водоворот, какого Терилун не видела ни во всепроникающем многоголосьи Кристы, ни в тёмном безумии Тира. Просто слишком много — миллионы огней, зовущих со всех сторон, сбивающих с толку, шепчущих: мало, слишком мало, нужно быстрей, быстрей, быстрей...

Фшш-шшшшш!

На миг всё будто кануло в полную глухую пустоту, горячую... нет, прохладную. Потом снова стало обжигающе. Обжигающе холодно. Терилун открыла глаза и непонимающе поглядела на свои руки, по которым ещё стекали запоздалые струйки воды, на мокрые, потемневшие рукава платья, на расползающуюся во все стороны лужу на земле. Лас стоял слегка поодаль, в одной руке держа пустое деревянное ведро. Как ни пытался он оставаться спокойным, его выдавали слегка вздымающаяся грудь и блеск в глазах... и ещё что-то. Терилун хотела присмотреться внимательней — но на смену свежести пробуждения уже шли головокружение и тошнота. Опять!.. Терилун едва не топнула ногой сама на себя, разбрызгивая грязь. Людской поток как ни в чём не бывало с муравьиным гулом катился мимо. Опять грохаться у всех на виду? Опять "ах, ты из Суо, ну, всё паэнятно", да?.. Опять?...

— Нет. Я не падаю, — выпалила Терилун, жестом показывая Ласу не приближаться. От резкого движения мутная вода в голове поднялась ещё выше, заставила пошатнуться; ноги налились ватой.

— И не упаду, — повторила она, размахивая для равновесия руками. И не упала.

Стало лучше. Ненамного, но лучше. На самом деле, вокруг было очень интересно: Ламино был если не красивее сказочного Миэ, то уж точно необычнее — всё не как у людей. Но живительного ведра воды не хватило надолго, и почти всю дорогу Терилун с трудом, почти болезненно пробивалась сквозь массу плотных, много раз накладывающихся друг на друга и переплетающихся людских цветов. "Как можно жить в такой... тесноте?" — подумала она в один миг, но тут же вспомнила, что ни разу до этого, ни в Согри, ни в Миэ, ни в Ниссе этим вопросом не задавалась — жители Ламино, должно быть, тоже не задаются. Но теперь было нестерпимо, удушливо, будто все эти люди расширились до размеров своих цветов — главным образом резких и грязненьких, как пахнущая потом кожа, — и давили, напирали со всех сторон. Любоваться красотами не оставалось сил — лишь бы ещё глотнуть воздуху, и ещё шаг пройти, и не потерять в этом месиве свой собственный цвет — тот, что очень сложно увидеть, но легко почувствовать струями прозрачной воды вокруг.

— Мы много дней провели вдали от людей, — будто прочитал мысли Лас, когда они прошли широкую кружную дорогу и из извилистого, нечистого Квартала Горшков попали в Квартал Мечей — прямой, строго расчерченный, и впрямь как военный лагерь. — И ты изменилась за это время, научилась видеть то, что другим недоступно. Видеть это лишь тогда, когда пожелаешь, — другое дело, это само по себе мастерство, но всё приходит со временем. Завтра уже будет лучше. Я знаю.

— Завтра... но у нас ведь и сегодня дела, так? Новые казармы шенаи... второй поворот налево, прямо и снова налево.

— Всё правильно! Удивительно — ты, кажется, впервые в Ламино, а уже столько знаешь. — Терилун сама толком не могла понять, откуда — вероятно, в тот последний, бешеный полёт меж телами, о котором почти никаких чётких воспоминаний не осталось, её в какой-то момент занесло в тот район... или в ту казарму... а может, кто знает, в то самое тело маленькой девочки, похожей на Джури?..

— Но нам туда не нужно. По крайней мере, сейчас. Матроны и дети шенаи живут совсем в другом месте — на дальней оконечности квартала, неподалёку от гавани. Это не самый большой порт на побережье, но через него...

— Мы что, увидим море???

— Увидим, — улыбнулся Лас. — Но сначала, я думаю, стоит заглянуть на постоялый двор, пообедать и переодеться.

Заманчиво, очень заманчиво. Но... море! Это же что-то из сказки, что-то невероятное, как живого фисантра увидеть! Не было в Суо морей, а самое большое озеро Лишэн, на берегу которого стояла столица Царства, уже считалось диковиной, хотя если правда всё, что про море рассказывают, то это озеро ему и в подмётки не годится. Терилун при мысли о нём так возбудилась, что перестала обращать внимание на водоворот цветов вокруг, — и боль отступила, а краски обычного мира исподволь вернулись: любопытный взгляд коротко обстриженной маленькой девочки с балкона второго этажа, великолепный чёрный жеребец проехавшего мимо аристократа, дурманящий запах корицы и ещё чего-то, чему Терилун не знала названия, с крытых тканевым навесом прилавков. В Квартале Мечей действительно было много выстроенных будто одним зодчим, ощерившихся узкими окнами-бойницами казарм многочисленных здешних воинств — регулярной армии, листартов, шенаи, фиррахов, гвардии, стражи... В то же время, квартал состоял не из одних их — здесь было достаточно жилых домов побогаче, разнообразных лавок с фасадами, украшенными разноцветными лентами, даже присутственных мест и писарских вроде той, у которой Терилун ждала Ласа в Миэ. Не было лишь ни одного постоялого двора — и ближе к концу пути стало понятно, почему: все гостиницы сгрудились за символической, но всё равно весьма высокой стеной; два стражника стояли у ворот с длинными своими саблями на поясе, смотрели настороженно. Местные нищие, коих Терилун за время пути уже успела увидеть великое множество, держались от ворот подальше.

— В конечном итоге, это разделение на "местные" и гостевые районы — для нашей же, гостей, безопасности, — объяснил Лас. — Но изначально стена создавалась не ради этого. Ламино всегда был городом тысячи народов и племён, но в одно время, давно, тогдашний правитель установил здесь религиозное государство, расселил народы по отдельным районам, а для заезжих торговцев выстроил закрытый квартал в квартале — чтобы они своим неверием и непохожестью не развращали достойных горожан.

— Религи... что это? — не поняла Терилун.

— Религия. Вера в высшие силы, в то, что всем в мире управляет нечто выше нашего понимания. Разве никогда тебе не встречались люди, которые бы в это верили?

— Я... эм...

Сразу за порогом "гостевого" квартала всё вокруг изменилось. Опрятные, но строгие дома Квартала Мечей уступили место лоскутному полотну пестрящих в глазах необыкновенных строений: какие-то трёхэтажные, какие-то из узорного синего кирпича, а иные — скрюченные и вывернутые так, что непросто было представить, как в этом можно жить. По сравнению с остальным городом — и особенно с Кварталом Горшков, через который с трудом удалось протолкаться, — здесь было чище и тише, и совсем другая публика ходила по улицам: уже знакомые закутанные кел-квэнты, важный сановник в усыпанном цветным стеклом дорогом халате — видимо, здесь так ходят, — и в окружении полдюжины человек свиты. А поодаль, в платье поскромнее, расшитом серебром, шёл по своим делам неожиданно родной толстенький купец из Суо.

— Эм... я как-то не задумывалась. Ну да, было что-то такое. Говорят, в столице их больше, таких людей. Наверное, там больше знают, чем у нас, в деревне. А ты об этом ничего не рассказывал...

— Ты немного неправильно меня поняла. Они не знают, они верят. Вот ты... веришь в нечистую силу? В гамырей, фисантров, вырсалок? Думаешь, они существуют?

Терилун вновь замедлила шаг, озадаченная.

— Я... хм. Не знаю. Вроде бы кто-то говорил, что видел, и следы вокруг деревни то и дело странные оставались, не просто так же... Но кто их знает, есть они или нет. А вдруг.

— Вот. С этой верой так же. Точно никто ничего сказать не может — но есть древние книги, и алтари, и слова мудрых старцев, и знамения, которые можно истолковать по-разному... Ничего по существу, но множество предпосылок — вот это и есть их вера. Так желают люди ответить себе на вопросы: "Как появилось всё сущее?", "В чём смысл жизни и разгадка смерти?", "Как объяснить то, что объяснить нельзя?", что предположение принимают за ответ. И верят.

Стало тихо на миг. Терилун сначала казалось, что ей сложно будет понять слова Ласа, слова о том, о чём она никогда даже всерьёз не задумывалась. Но спокойная после бури цветов гладь приняла всё удивительно легко, поглотила, разложила по своим местам.

— А у тебя... а ты, Лас, во что ты веришь? Лас?..

— Тсс... Ты чувствуешь? Сейчас...

— Что? Я... ничего не слышу...

— Я не об этом, разумеется! Не слушай — чувствуй! Эта волна...

Терилун заметалась взглядом по сторонам. Здесь, кажется, было не слишком людно, но так не хотелось возвращаться в этот оглушающий, удушливый, загромождённый мир цвета, так не хотелось... Может, и без этого обойдёмся, и так всё увидим, а?.. И почему Лас встал столбом посреди дороги, зажмурился, будто бы действительно внезапно что-то эдакое услыхал...

Движение пришло откуда-то слева — и, хотя после скитаний по многим чужим телам собственная реакция тела притупилась, Терилун увидела всё с начала до конца. Сановник в звенящем халате всё ещё шёл на встречу, не торопясь, и был теперь шагах в десяти, окружённый терпеливыми своими спутниками. Он сам каким-то мгновением ранее заметил опасность, остановился, отступил на полшага, не понимая ещё, что происходит, только чувствуя. Фигура в чёрном проскользила эти несколько шагов стремительно, в полной тишине, на ходу обнажая длинный нож. Лишь когда клинок вышел из раны назад, обагрённый по рукоять, улицу пронзили звуки.

— Аиз Асхмэр-аза!..

С глухим вскриком свита отшатнулась от упавшего тела: две высокие женщины в длинных платьях, другая, низкорослая, со звенящими монистами на шее, полуголый раб-носильщик и слуга — мальчик в треугольной шапочке. Все они в одном движении отпрянули назад, и на секунду всё замерло. Потом из-за спины — Терилун по-прежнему стояла недвижно, не повернув даже головы, — появились ещё двое, в красно-серебристых доспехах городской стражи и с бросающимися в глаза светло-розовыми повязками на руках. Пока они шли, мечи наголо, одна из женщин побежала, вскидывая ноги, путаясь в полах платья. Чёрный человек в три прыжка нагнал её, прямо по спине полоснул снизу вверх, справа налево по шее, и она ничком рухнула в пыль. Один из стражников тем временем подошёл вплотную к носильщику, который всё это время стоял на прежнем месте с тем же бессмысленным выражением лица, как вьючный мул, и молча вонзил меч ему в живот. Вторая женщина в платье страшно завизжала и с голыми руками бросилась на стража, молотя кулаками ему по затылку и пластинам доспеха. Покончив с рабом, тот отмахнулся от неё, ударом локтя повалил на землю, а подоспевший второй стражник довершил дело. Низкорослая женщина при виде возвращающегося человека в чёрном упала на колени и сложила руки в мольбе, губы её задрожали, исторгая нечто нечленораздельное, но на любом языке значившее бы одно: пощады. Чёрный человек подошёл к ней медленно, держа нож на вытянутой руке сбоку. Терилун рассмотрела его подробнее: узкое, будто вырезанное на суковатом полене лицо, короткие тёмные волосы, дёргающийся маленький рот, а над ним — бесстрастные, раскалённые чёрные точки глаз. Он постоял перед коленопреклонённой женщиной ещё несколько мгновений, будто слушая её причитания, а затем, уже тише, повторил:

— Аиз Акхмэр-аза, дастани.

И мазнул ножом ей по горлу. Глаза её тут же обезумели, остекленели, кровь ручьём полилась по груди, по монистам, по подолу, и тело упало к ногам убийцы.

Всё это произошло за какие-то несколько секунд, так быстро, что Терилун просто стояла и смотрела, как тот раб, не успевая ничего понять или решить. Лишь когда один из стражников свободной рукой схватил за плечо мальчика, последнего оставшегося в живых, испуганного, но бежать не решающегося, — девочка будто проснулась. Глаза, руки, мысли — всё заработало одновременно, бешено, а изо рта вырвалось:

— С-стойте!..

Уже занеся было меч, стражник остановился и поднял глаза — обычный холодный, туповатый взгляд солдата, каких Терилун за время путешествия видела не раз. Это длилось пару мгновений; потом он выволок мальчишку перед собой и с силой толкнул другому стражу. Тот принял добычу и пошёл вместе с ней в другую сторону, а первый тем временем двинулся на Терилун.

— Берегись! — закричал ей Лас, но она не слышала. Она смотрела через плечо воина, туда, где второй уводил мальчика прочь. Несколько шагов прошли они так, потом стражник ухватил пленника за шею сзади и пронзил его мечом. Отпустил шею, стряхнул тело с клинка, дал ему соскользнуть в пыль. Треугольная расшитая шапочка соскочила с головы и упала рядом.

— Берегись!!..

За мгновение до того, как на Терилун опустился меч стражника, Лас пронёсся впереди, сбив врага с ног и возвратившись тут же обратно. Чёрный человек возник из ниоткуда по левую руку, с ножом на изготовку бросился вперёд — Терилун повернулась и с шагом в сторону ушла от удара, уже почти не удивляясь своей прыти. За её спиной Лас изо всех сил ударил острой стороной ножен меча второму охраннику по подбородку, и тот, рыча от боли, шаг за шагом отступал. Закончив с этим, он пошёл вперёд, заслоняя Терилун от человека в чёрном.

— Йуф!

Уже кинувшийся было снова в атаку человек остановился, будто из последних сил останавливая себя, с дикой яростью в налитых кровью глазах. Лас стоял перед ним в своей стойке, на присогнутых ногах, с ладонью на рукояти меча, который, как уже знала Терилун, он ни за что на свете не обнажит. Но что исходило от него, какая сила!.. Терилун сама не заметила, как вернулась к видению Цвета, в мир, куда так не хотела возвращаться. Но сейчас Лас сиял, пылал в жарком костре собственной силы, на перекрестьи её сверкающих лучей, и этого нельзя было не заметить. Многоголосье, гвалт толпы пёстрых облачков и струек — всё умолкло: теперь здесь правил Лас. Своим голубым с золотом опалом, как одно из его дорожных платьев, раздался он широко, на всю округу, позволяя более мелким цветам копошиться внизу, но оттесняя их глубже, глуше, на дальние слои — и, вдыхая очищенный, искрящийся силой воздух Ласа, Терилун посреди усыпанной трупами невинных улицы вдруг почувствовала такую недопустимую лёгкость, чудовищное спокойствие, преступное... наслаждение.

— Йуф тэа. Ш'халла.

Чёрный человек отступил. Встал из боевой стойки в полный рост, отвернулся от Ласа и пошёл прочь, к выходу из гостевого квартала; потрёпанные стражники затрусили следом. Теперь Терилун чётко видела его цвет: бесформенный, как у всех "Невинных", непосвящённых, похожий на растёкшуюся лужу дёгтя (и оттенком напоминающий её же), но плотный, густой, мощный. Он, конечно, не мог видеть цвета так, как они с Ласом — но, несомненно, что-то почувствовал. Что-то, что его если не напугало, то лишило уверенности, заставило умерить пыл. Мир Цвета не замыкался на себе — нет, он был всегда вокруг, видимый или нет. И пытаться убежать от него, убрать щелчком пальцев из своей жизни — всё равно что закрывать глаза руками и думать, что всё пройдёт само собой.

Жгучая радость и возбуждение, что захлестнули Терилун несколько мгновений назад, шли на убыль. Девочка начала оглядываться по сторонам, на пустые проулки, на выглядывающих, будто мыши из нор, испуганных жителей, на обезображенные, сваленные будто в спешке здесь и там мёртвые тела, на которые почему-то смотреть было совсем не страшно. Не страшно — стыдно. За этот восторг, за ощущение свободы и могущества прямо пред их трупами, пусть с ними напрямую и не связанное, всё равно... Но сделанного было не вернуть: изнутри сейчас было так свежо, так умыто, как не было уже много дней... или никогда не было. Даже свой цвет чувствовался теперь иначе — более упругим, более самостоятельным, пусть даже и на фоне мерцающего до сих пор вокруг могучего ореола Ласа.

— Идём. — Лас подошёл ближе и тронул Терилун за плечо.

— Что?

— Не стоит здесь задерживаться. Некогда объяснять. Идём.

В голосе его не было страха, но была какая-то озабоченность, спешка — действительно, нет времени. Но Терилун нарочито медленно обернулась к нему, обратила на него взор своих прояснившихся, огромных, как зеркальные озёра, глаз.

— Ты помнишь уговор, Лас.

Жизнь постепенно возвращалась на улицы; люди вылезали из нор, даже двое трусливых привратников уже выглядывали из-за угла, не решаясь пока выйти совсем. А заодно возвращались звуки, цвета, — всё, что следует за жизнью неотступно, в том мире и в этом.

— Ты рассказываешь мне всё, сразу. Если тебе некогда объяснять, то мне некогда куда-то идти и что-то делать. Это всё.

Лас посмотрел на неё внимательно, на гордость, сияние в её глазах, на разгладившиеся от твёрдого, уверенного голоса черты лица.

— Хорошо. Мы ведь можем делать это на ходу? Но скажу сразу: это долгая история.

Над городом собиралась гроза. Над жарким, солнечным, безоблачным Ламино клубились чёрные тени. Теперь это было видно: закрывай глаза, не закрывай — грозовой воздух раздражал кожу, щипал в носу, тревожно ворошил волосы, пророча недоброе. "Не слушай, чувствуй! Эта волна..." — сказал Лас, — и сейчас Терилун чувствовала её, по сторонам, и сверху, и внутри себя — тёмное, больное, беспокойное.

— Здесь, в Ламино, уже много лет идёт борьба за власть. Так много, что нет, наверное, сейчас в живых тех, кто застал спокойные времена. Давным-давно Ламино был городом салмиров — народа великих воинов и учёных, чья империя распалась во времена ещё более незапамятные. Постепенно оставшись без военного покровительства, Ламино менялся и вскоре превратился в величайший торговый город, какой видел свет. В нём сходились сухопутные и морские пути всех окрестных государств, а реки Фейрати на востоке и Тигира дальше на западе несли к нему ещё больше товаров и денег. Регулярной армии Ламино в то время не содержал: по традиции салмиры, аристократы и свободнорождённые, выходили на битву сами, и в открытом бою не было им равных. Но понимая, какой соблазн таит богатый город для местных кочевых племён — и не только для них — правители Ламино решили взять на службу наёмников. Первыми призвали обитателей лесистых гор юга, племена стремительных воинов копья, которые звали себя каали, кейени и юури, а вместе — шенаи.

Внутри тоже собиралась она, грозовая, не дающая покоя. Видение Цвета вернулось полностью, и Терилун простёрла свой далеко вокруг. Не так широко, не так величественно, как Лас, — но достаточно, чтобы чувствовать: город разрывала гроза. Случай в гостевом квартале был скорее одиноким всплеском в тихой, хоть и полной страха, заводи безопасности. Снаружи же царила смерть. Терилун не могла точно понять, разобраться в паутине затухающих, вспыхивающих снова и исчезающих навсегда цветов — но догадывалась и без этого, что по всему городу повторяется сейчас увиденная ей сцена убийства, снова и снова, снова и снова.

— Вслед за ними в Ламино пришли фиррахи — вернее, просто вышли из тени, из воровской артели став элитным отрядом на страже города.

— Фирр-рыба... это ведь в честь них назвали?

— Наоборот. Фирр-рыбы — длинные, скользкие, скачут и вертятся в воде. И фиррахи избрали их символом своего стиля боя. Так или иначе, на поле боя они стали сильным подспорьем шенаи, а в мирное время — отличными шпионами и убийцами. Множество армий, маленьких и больших, в разные годы приходили под стены Ламино и терпели поражение от салмиров и двух их небольших воинств, становясь частью легенды о неприступности "города ста дорог". Но справившись с врагом извне, Ламино не смог остановить того, что годами и десятилетиями зрело внутри. Ведь по ста дорогам в город попадала тысяча народов, незнакомых, непохожих, неблизких. То, что получилось в итоге, напоминало пирамиду: благородные салмиры, почти такие же малочисленные, как века назад, жили в Лазурном дворце на вершине холма; ниже по склону, рядом с казармами шенаи и фиррахов, стояли дома зажиточных горожан, главным образом — купцов из окрестных земель; черни же разрешалось селиться у подножия стен или за ними. Правители вели дела, как будто остального города не существовало, и так не могло продолжаться долго. Одной ночью группа влиятельных купцов тайно ввела в город верные войска и, звонкой монетой купив помощь шенаи юури, захватили власть. Те, кто участвовал в перевороте, стали новой знатью Ламино, "сотней Лазурных", и каждые пять лет выбирали из своего числа калиора, первого среди равных — не диктатора, но того, за кем оставалось последнее слово. Облик Ламино изменился — он стал больше похож на окрестные портовые города, откуда родом были новые купцы-аристократы, но всё равно остался тем, чем был, лишь сменились флаги у ворот дворца. Пятый из избранных калиоров, Аджира, решил, что среди других претендентов нет достойных власти над городом, кроме него и его рода. Вновь, как и двадцатью годами ранее, он подкупил юури и с их помощью истребил всю сотню Лазурных, даже своих сторонников — претензий на трон не должно было остаться ни у кого. Аджира объявил себя единственным наследственным калиором и создал первую регулярную армию Ламино. Затем, памятуя о неверности шенаи, он уничтожил всех до одного юури, а над прочими поставил неусыпный надзор. С тех пор в Ламино правила династия потомков Аджиры, множество его сыновей от разных жён, внуков, правнуков, между которыми никогда не было мира.

Уже в глубине квартала они свернули с главной улицы на боковую, более узкую, где половину неба закрывали полотняные навесы с крыши. Двери чёрных ходов по обеим сторонам смотрели угрюмо, лишь вдали, в тупике, пятном света маячило парадное крыльцо.

— Чем шире разрасталась династия, тем неспокойнее становилось в городе. Пришествие на престол каждого нового правителя сопровождалось волной убийств его родственников, но и в другое время не прекращался передел власти, интриги, союзы и предательства. В одно время род Аджиры разделился на две ветви: Раджидов, исступлённых фанатиков культа бога Шагра, и Шиваридов, искусных политиков, покровителей торговцев и мореплавателей. Сначала Раджиды организовали первый в Ламино народный переворот — обезумевшая толпа верующих растерзала стражу, ворвалась во дворец и разграбила его, неся всё, что можно было сдвинуть с места, на алтарь ненасытного бога. Последнее украшение, последний черепок мозаики исчез из дворца в тот день, и его с тех пор уже не называли Лазурным. Шиваридам удалось бежать в ближний Эль-Тэйр, и они двенадцать лет жили там в изгнании, готовя возмездие. Раджиды тем временем оправдали все надежды своих последователей: под их рукой родилось государство благочестивых, от которого народ Ламино содрогнулся.

И Терилун в этот миг содрогнулась, хоть на улице и была жара и тишь. Сначала Лас рассказывал что-то далёкое, схематичное, менее настоящее, чем захватывающий дух мир Цвета, менее даже, чем истории из "Того, что было прежде". Но чем дальше, чем подробнее, тем больше сходств находила она с городом, что предстал перед ней сегодня, тем теснее то прошлое сходилось с этим настоящим. Прошлое в стенах домов, во взглядах людей; в этом невероятном делении города на круги, на годичные кольца, как на срезе молодой сосны. "В Терниях граница между слоями времени истончается, можно увидеть то, что было, или то, что будет," — говорил Лас в Шилле, когда в призрачной деревне ряд за рядом выплывали из тумана тени ушедших. Но что, если не только в Терниях можно раздвинуть слои, сквозь полотно сегодняшнего дня увидеть прошлое?..

— В те годы Ламино и поделили на три квартала — для рабов, господ и небожителей. Город опутала паутина правил и запретов, нарушение которых каралось жесточайше. Чужеземцев же селили в специально построенный для них район, где никто из местных не мог видеть их безбожия. Раджиды таким образом пытались поддержать торговлю, которая была сильнее всех благочестивых предписаний Бога-быка, ибо приносила городу большую часть дохода. Но каждодневные жертвоприношения на алтарях Шагра обходились слишком дорого, а многие жители, не так истово верующим, новые порядки были не по душе. И когда двенадцатью годами спустя у стен города во главе войска наёмников появились Шивариды, им открыли ворота изнутри. Никто никогда не брал приступом стены Ламиино, но в тот раз штурмовать их не было нужды. Раджиды с кучкой верных воинов бежали, и где они сейчас, до сих пор не знает никто. А новые хозяева дворца калиора начали возвращать жизнь в прежний вид. Как ни странно, Шивариды не отменили тотчас всё, что ввели их предшественники — лишь сделали веру Быка добровольной и запретили особо кровожадные обряды. Тогдашнего калиора, Ассама Шиварида, по сей день ставят в пример как образцового правителя, искусного дипломата, который принял подобный растревоженному улью город и не только сам вышел невредимым, но и за годы у власти вернул Ламино часть былой славы торговой столицы мира. Однако когда старый Ассам умер, тридцать лет назад, его род повторил судьбу потомков первого пожизненного калиора Аджиры. Мудрый старик предполагал, что после его смерти среди многих его сыновей, племянников, внуков начнётся усобица, и пытался вырастить себе наследника, но избранник Ассама ещё при его жизни погиб при странных обстоятельствах. Другие же претенденты на власть не желали признавать право друг друга на престол. В городе, где народ разобщён, где великое множество артелей ремесленников, гильдий купцов, отрядов воинов живут бок о бок, но ни на грош друг другу не доверяют — в таком городе смута может длиться долгие годы. И длится — все эти тридцать лет, почти без перерыва. За это время дольше всего — семь лет — правил калиор Фазиз. Я как раз тогда в последний раз был в Ламино — и город каждодневно кипел ожиданием переворота. Ты, должно быть, чувствуешь это сейчас — воздух раздора. Фазиз опирался на шенаи, которые за время после истребления племени юури стали, наоборот, самой неподкупной и независимой силой в городе. Но стихия шенаи — леса и горы: они воины, а не уличные убийцы. И в ту самую ночь, когда Фазиза опоили сонным зельем и задушили во сне, почти всех оставшихся шенаи истребили. Выжившие назвали ту ночь "Предательством"... А вот мы, кажется, и пришли.

Терилун как во сне вслед за Ласом поднялась на крыльцо гостиницы и вошла в полутёмную прихожую. Что-то изменилось за то время, пока Лас рассказывал историю пьяного кровью и золотом клочка земли на берегу Великого моря. Изменилось даже дважды. Сначала казалось, что это невероятное, невообразимое прошлое и настоящее — части одного целого, и не только второе несёт на себе след первого, но и наоборот, и по-другому быть не может. Но затем, постепенно, пришло другое: пустое, холодное, равнодушное. Настоящие, живые люди превратились в костяные фигурки для игры в лэй-ро. Терилун никогда сама не играла, но видела — игроки двигают фигурки по полю, хладнокровно жертвуя своими маленькими людьми, всадниками, колесницами, чтобы достигнуть цели, и всё равно иногда остаются ни с чем. И теперь, удалившись на столько лет назад, увидев так много людей, сражающихся и умирающих, Терилун вдруг почувствовала, что смотрит на доску. Жизнь, смерть одной фигурки — ничего особенного, просто ещё один неминуемый шаг к победе или поражению... но зачем?..

Расширившись прежде до цвета, настроения, духа всего города, и дальше, теперь чувства будто сжались в точку, и даже глаза после яркого дня снаружи не желали ничего различать в полутьме дома. Лас ушёл вперёд и через полминуты вернулся, говоря с кем-то вполголоса. Лохмотья обеспокоенных слов летели вразнобой из чёрного коридора, и пока связать что-то из них было сложно, Терилун думала дальше, собирала иного рода кусочки. Не затем ли был этот урок истории от Ласа? Не пытался ли он что-то сказать ей между строк, так, чтобы казалось, что это она — сама обо всём догадалась? И... разве не ровно так он делал всё это время, с самой первой ночи в Согри? Молчал обо всём, что важно, держал в темноте — но для того лишь, чтобы она обрела это знание сама, чтобы оно стало более полным, ценным... родным? Одна лишь мысль об этом, и голова пошла кругом. Только подумать — Лас... на которого она столько раз обижалась, которому так не верила... "Нет, нет, надо собраться. Ничего особенного не произошло, ничего не изменилось. Лас и раньше говорил, что учит, готовит меня, что я ему нужна. Эти фигурки... и жизни... и история, слитая в одно целое — ничего страшного, просто ещё один шаг в том же направлении, один маленький шажочек... правда?.."

Нет, не правда. Темнота перед глазами понемногу рассеивалась — но вместо соседней стены из чёрной дымки выплыла огромная доска для лэй-ро: массивный лакированного дерева круг, расчерченный на ровные шестиугольные деления. Поверх них — леса, холмы, поля в редкой паутинке рек, бесформенные белесые проплешины Терний. Глухое, теряющееся в тумане Согри. Затканный ухоженной зеленью в спелых ягодах дворцов Миэ. Тихая, но сверкающая грозовыми тучами Нисса — такая, какой её оставила Терилун. Словно выброшенная из моря на берег дивная рыба восьминог, великий и ужасный Ламино. И посреди всего этого стояли фигурки, большие под стать доске, так, что казалось, глянешь поближе — там будет человек. Их было, на самом деле, не так много. По правую руку высился белый скорбный профиль Сая с рукой на ножнах меча. Где-то на середине доски — посеревшая от потёков краски фигура Тира, а прямо над ним — широкоплечая, ясно улыбающаяся Криста. Ближе, на холмах Степи, изогнулась в диком танце белоснежная Лия — а утёс Джури, хоть и был виден, пустовал. На дальнем краю доски, за густой завесой тумана, сгрудились неразличимые в дымке мелкие чёрные силуэты — и на этом счёт фигур кончался. Остались руки, которым предстояло привести их в движение. Лишь только Терилун протянула руки к доске, оказалось вдруг, что она точно подходит по размеру — то ли сама уменьшилась, то ли заставила девочку вырасти до потолка, до самого свода чёрного неба. Значит, вот к чему готовил её Лас: чувствовать потоки цвета, большого, мирового цвета, текущего через весь белый свет. Повелевать судьбами людей, как игрок в лэй-ро расставляет безмолвное своё войско, готовясь к нападению. Готовил, исподволь рассказывал основы игры, показывал тайные приёмы — а теперь, кажется, отступил в тень: давай, Терилун, ты готова. Сделай ход. И рука задрожала над клетчатым полем, заметалась в нерешительности. Решать... как?.. Так просто было идти следом, глазеть по сторонам, пока кто-то тянет тебя за руку вперёд, сетовать на неволю — но быть в ней в безопасности. Но сейчас... Внезапно так велика стала доска, так сложны правила, так жалко стало фигуры, которыми неизбежно придётся жертвовать ради призрачной победы. Терилун оглядела их ещё раз: не все любимые, но все до одного знакомые, родные, — более родные, кажется, чем все дядья и тётки, у которых она жила в прошлой жизни, роднее, чем Сурра. Идти в наступление... на эти сокрытые за туманами полчища врагов... ими? Нет, должен быть какой-то другой способ, зачем идти через Тернии, зачем столько опасности и смертей? А главное — почему все они здесь, на доске, под пальцами... за что?.. Рука в недоумении дёрнулась вправо, вверх, потом обратно, налево, над равнинами, степями и морями. Должен быть ещё способ... да, надо отступить. Пусть сами идут сквозь туман, мы будем здесь — а за это время, может, что-то переменится?.. Главное — все будут в безопасности, все... Криста. Терилун подумала о ней и тут же рассердилась на себя, что сомневалась хотя бы и мгновение. Подальше с линии фронта, пестрящего зловещими чёрными точками горизонта, подальше от беды. Терилун протянула руку к как живой, но застывшей фигурке Кристы, двумя исполинскими своими пальцами пытаясь осторожно приподнять её за плечи. Но едва они соприкоснулись, раздался крик, пронзительный, жуткий, как будто её жарили живьём. Криста кричала.

— Терилун! Терилун!..

С третьего толчка девочка очнулась. Лицо Ласа в полутьме выглядело беспокойным, руки слишком сильно сжимали её плечи. За спиной его с омерзительным скрипом, который Терилун во сне приняла за крик, закрылась обратно дверь. Во сне?..

— У нас нет времени. Шенаи в опасности.

Он вправду спешил, с капелькой пота у левой брови, с выбившимся из тугого хвоста локоном на лбу.

— Ч-что... я думал, шенаи тут больше нет... их же всех...

— Ну конечно же, не всех! — впервые, кажется, в голосе Ласа послышалось раздражение. — Мы говорили. Те, что остались, уже не те, но всё равно могут нам пригодиться. Но для этого ты должна мне помочь. Сейчас.

— Ч-что... — Всё происходило так быстро, что Терилун лишь сонно кивала головой и беспокойными пальцами стучала по скамейке, в то время как Лас буквально наседал на неё сверху.

— Обучение у Джури. Её воспоминания — какими были прежние, настоящие шенаи. Как они двигались, как сражались. Ты рассказывала, что она передала тебе их, в подробностях. Они мне нужны.

— Я... но как я передам? Я не могу...

— Можешь. Как Джури давала тебе, как другие давали, сами не замечая, — так можешь давать и ты. Просто представляй, обрисовывай — делись. Ты можешь. Вот, возьми меня за руки.

Какой бы сбитой с толку, ошарашенной ни была сейчас Терилун, она вовремя спохватилась, выдернула свои ладони из рук Ласа и спрятала за спиной.

— Зачем?

Каким бы встревоженным ни казался Лас, под упрямым взглядом девочки он улыбнулся.

— Потому что это всё устроили фиррахи. Тот переворот, что мы мельком застали на улице. Те самые фиррахи, что стояли во главе "Предательства". А все годы после пытались вытеснить или истребить все независимые отряды в Ламино. В этот раз у них может получиться.

Не столько сами слова его, сколько непрошенная улыбка, с которой они прозвучали, заставила Терилун вздрогнуть. Второе Предательство. Здесь, сегодня, прямо перед глазами.

— Я всё сделаю.

Было странно. Сначала руки дрожали, мысли путались, сложно было сосредоточиться на чём-то одном, не говоря уж о "представлять" и "обрисовывать". Но засевшее в голове слово "предательство", подобно щепке посреди водяного смерчика на реке, начало притягивать листики, травинки, всякий мелкий речной мусор. Образы и картинки, смазанные, обагрённые кровью, живущие будто своей жизнью внутри не знающей бед и забот девочки Терилун — все мало-помалу всплывали на поверхность, вплетались в общий водоворот, и Терилун просто позволяла им вихриться и множиться, в первый раз в жизни чувствуя в себе так много разного, непохожего один на другой Цвета. Лас всё это время оставался где-то снаружи, не мешая красочному танцу — Терилун лишь чувствовала свои руки в его, на этот раз мягких и бережных. Когда же поток картин начал ослабевать, тускнеть, он слегка сжал одну из её ладоней, и она открыла глаза. Удивительно — было почти не страшно и почти не больно. Терилун чего угодно ожидала от этого "обрисовывания" — но получилось как-то легко, издалека. Так интересная история куда меньше захватывает дух, когда слышишь её во второй раз. Потому Терилун вернулась в обычный мир без ужаса в глазах, без сухости во рту... и с некоторым разочарованием, Лас, напротив, как будто вобрал всю силу в себя и смотрел теперь упругим, сочащимся силой взглядом. Побелевшее лицо, закушенная до крови губа — нет, не была для него приятной эта сила...

— Хорошо... Хорошо. Теперь — всё в порядке. — Даже говорить, кажется, ему было больно, и слова выходили туго, по одному, как наконечники стрел из ран.

— Здесь ты в безопасности, я... скоро вернусь.

И, ни слова не говоря больше, двинулся к выходу и скрылся за дверью. Терилун осталась одна в сумрачном коридоре, который до сих пор так и не нашлось времени изучить. И сквозь сонливость, сквозь не вышедшую ещё до конца из сердца боль после протяжного крика Кристы во сне, — из-под всего этого, как травинки со дна реки, поднималась ещё одна, новая фигура для игры. Пешка.

Да, Терилун — пешка. И всегда была ей. Ничуть не старше остальных фигур, а может, и гораздо младше. Легче управлять, легче использовать для своих целей, не всегда даже объясняя. Терилун вспомнила вдруг, с какой настороженностью, с каким недоверием относились к Ласу остальные. Сай хотел, чтобы его оставили в покое, "дали умереть спокойно", не впутывали в чужие дела. Криста была готова, до сих пор непонятно, почему, всадить Ласу в горло. Лия сказала, что не пойдёт с Ласом ни за что, и он сам об этом знает... А она, Терилун, ещё посмела вообразить, что он её опекает, учить быть игроком, повелевать фигурами... куда там! Когда он её учил по-настоящему, когда позволял управлять? Нет, раз за разом — одно и то же: воспользоваться её силами или дать новые, чтобы в следующий раз выжать её ровно так же, никогда не говоря всей правды, ничего не предлагая взамен. Просто пешка, разменная фигура, и не из лучших. Терилун почувствовала, что её секунда за секундой наполняет злоба на саму себя, едкая, постыдная, такая, какой она не испытывала ещё никогда, ни к кому. Глупая, безвольная, легковерная простушка, деревенская простофиля, которой лишь казалось, что она что-то значит, что она всё решает сама. С начала до конца.

Нет, не бывать этому. Терилун вскинула горящий взгляд вверх. Минута злобного стыда, когда она сама от себя хотела сбежать и провалиться на веки вечные, сменилась таким же жгучим гневом. Нет, не бывать. Терилун не будет молча слушать и идти следом, не будет больше верить тем, кто так часто обманывал. Фигура в игре? Возможно. Но не Лас один теперь будет задавать правила. Пусть думает, что он по-прежнему хитрее всех, что может заставить любого плясать под его лисс. Терилун будет терпеливой. От горячих мыслей шумело в голове; пальцы, сжимающие доску лавки, побелели, а взгляд метался от одной проступающей из темноты стены к другой, будто ища врага, ища, в кого впиться, поквитаться за обман. Да, Терилун не будет спешить. Сначала — узнать всё, разобраться, что на самом деле происходит в этом окутанном туманом забвения мире. Всё узнать — и тогда уже делать то, что хочется, идти туда, куда хочется, спасать тех, кого хочешь спасти. Это — свобода. Терилун резко поднялась на ноги, так, что опрокинула бы скамью, если бы та не была вмурована в стену. Вокруг по-прежнему не было ни души — из-за входной двери доносились звуки улицы, но тихо, издалека. Взяв со скамьи свою заплечную сумку, Терилун подошла к противоположной двери, той, куда в первый раз уходил Лас. Взялась за ручку, приподняла дверь на петлях, медленно, осторожно отворила — вместо мерзкого скрипа послышался лишь негромкий свист металла. Лишь таким же образом закрыв дверь за собой, Терилун огляделась. Место, куда она попала, походило на светлицу, переделанную под спальню. По левую руку были две закрытые двери, а в углу, в будто специально для неё сделанном закутке, стояла застеленная широкая кровать. Ещё одна дверь уходила вправо, и на правой же стене висел большой ковёр, искусно вытканный узорами чёрных и красных нитей. В дальней стене единственное окно выходило на знакомый каменный забор вокруг гостевого района, а в узкой полоске над ним виднелись глиняные и кирпичные дома Квартала Клинков — Терилун поняла, что незаметно для себя ещё раньше оказалась на втором этаже. Но не это заботило её сейчас. Под окном стоял резной белого дерева стол, а на одном из стульев близ него лежал холщовый мешок с лямкой. После стольких пройденных дорог его невозможно было с чем-то спутать. Машинально оглянувшись по сторонам, Терилун подошла ближе. Сумка Ласа никогда не была слишком тяжелой, но никогда и не пустовала. Помимо съестных припасов, которые, казалось, прямо там внутри родились еженощно, он время от времени доставал оттуда сменные обмотки для ног и мазь от мозолей, кусок бурого мыла для стирки и карандаш для глаз, но главное — бумагу, тушь и особым способом заточенные палочки для письма. Каждый раз, задумав писать, Лас уединялся, садясь где-нибудь поодаль, или по другую сторону костра, и работал неторопливо, то и дело в раздумье поднимая голову от листа. Если можно было что-то узнать сейчас об этом человеке, который всегда говорит полуправду, — то оно там, в его записях. Терилун сама редко что-то сильно важное писала на бумаге — но ведь не потому, что не хотела, просто не получалось, слова рассыпались, предложения не клеились, когда она пыталась собрать из них что угодно серьёзное. Насколько же легче было писать всё цветом — внутри, и снаружи, и порой даже на других, привычных и дорогих предметах, вроде лисса или ко Сая. Но Лас наверняка всё хранит в записях, или хотя бы что-то, обязательно! Терилун развязала узел клапана, расправила горловину мешка и с опаской, будто оттуда вот-вот выпрыгнет ядовитая змея, запустила руки внутрь. Съедобные и несъедобные запасы были на месте, чистые и свежие, как всегда. Помимо них, Терилун нашла на дне мешка несколько продолговатых брусочков серого металла, крошечную шкатулку с резко пахнущими сушёными листьями внутри, и... вот он. Простой кожаный футляр с прошитыми бычьей жилой краями, а в нём — все свитки, все записи, всё, что могло показать здесь правду. Во внешнем отделении лежали чистые листы, но Терилун просмотрела их все до одного и только потом обратилась ко внутреннему, защищённому ещё одним слоем кожи. На самом большом свитке была изображена карта Суо и окрестностей, гораздо более полная и точная, чем самодельный план Терилун, с десятками подписанных аккуратной рукой Ласа городов, рек и дорог. Справа от Великого моря и к югу от Суо виднелась окружённая горами долина под именем "Тайра"; подписи над полдюжиной раскиданных по ней городов были все зачёркнуты косой чертой. Ещё южнее Тайры раскинулась на вид безлюдная область со странным названием "Аразат". На северо-западе же, где, по словам Ласа, лежала империя Эспаден, где сейчас стоил чёрные планы Прохожий, — там, действительно, обширная область пестрела названиями на незнакомом языке, написанными непривычными округлыми буквами. Южнее основного "куска" Эспадена был виден подписанные таким же манером узкий "огрызок", глубоко уходящий в Тернии... нет, нет, это всё интересно, но не то. Не сейчас. Сейчас — дальше. Дальше — расчерченный на равные деления лист, похожий на те, что носили с собой писцы в Миэ. В первом столбце подряд стояли имена, почти все необычные для Суо, с цифрами напротив: Ригс Скр. — 14, Бриндо и Лина — 2, Спинер Мет. — 26... Второй столбец полностью занимали числа с буквенными сокращениями: 11 х. 8 л., 4 х. 18 ю., 21 х. 8 л. 5 ю.... Какие-то секунды потребовались Терилун, чтобы понять: речь идёт о деньгах. Серебряных ланах, золотых юи и нефритовых хэ. Суммы выходили головокружительные. Терилун сама никогда не видела настоящего хэ; говорили, что их делают близ единственной нефритовой шахты в окрестностях столицы, и что на одну украшенную особым императорским узором табличку можно купить целый дом. Здесь же, например, одному-единственному "Спинер Мет." полагалось 21 хэ и ещё почти половина хэ золотом и серебром. Что это, Лас им всем столько задолжал? Или наоборот? Или это плата за что-то... На это времени тоже не было. Хоть Лас и не должен был так рано вернуться, Терилун как будто уже чувствовала его тяжелый взгляд на затылке. Дальше. Несколько подписанных и скреплённых печатями векселей на выдачу внушительных сумм в имперском казначействе Суо и у неких двух торговцев из Касталлари. Нет, по-видимому, брать в долг Ласу ни у кого не требовалось. Дальше...

Следующие свитки были из другой бумаги — белоснежной, тонкой, как невесомая плёнка на берёзовой коре, и с виду такой же хрупкой. Почерк — более крупный, чем у Ласа, более округлый и размашистый, на первый взгляд скорее похожий на письмена Эспадена, чем на обычный суили. Витиеватое приветствие, погода, цветы ещё какие-то, всё не то, всё не то... Терилун мельком просмотрела письмо и хотела уже отложить в сторону, но тут взгляд упал на знакомое название, и ещё одно... и имя... С трудом разбирая круги и петли чернильных букв, Терилун начала читать:

Любезный Странник,

Вот уже неделя, как миновал Лунный месяц Черёмухи, а в воздухе всё стоит запах весенних цветов, и туманы дождей лишь горечью оседают на траве. Великой радостью для меня было узнать, что вы проездом останавливались в Миэ, в самом сердце наших владений. Заметки ваши об этом городе я изучил с большим интересом. Аромат его действительно свежий, хвойный, и тем свежее, чем ближе к его центру, к улицам, что помнят прежний мир и прежних правителей. А бархатцы — вы знали о них, признайтесь... Нет, конечно же, вы не могли знать. Во времена империи Миэ бархатцы были тайным символом династии, оберегом, ограждающим от тёмного колдовства. Они росли в особом углублении в крыше храма Коо-Ун, видные лишь птицам небесным. Даже мне по одному только положению моему известна эта история — вы же безошибочно среди смешавшихся в мраке веков запахов узнали бархатцы, коими пахли магические энергии в давние времена и, я верю, пахнут по сей день.

Но не только это в прошлом послании от вас привлекло мой взор. Вновь написав об истинной сущности того, кто в ваших письмах неизменно зовётся Тёмным Прохожим, вы невольно ответили на слова других — ваших бывших соратников и учителей. Да, у меня есть доступ и к такого рода архивам, редким, хоть и не самым старым в моей коллекции. О вас достойные мужи и девы сии отзывались с большим почтением — но дело, к которому я веду, совсем не в этом. Мне и прежде было известно, что не все они были воинами и путешественниками, подобно вам, — но лишь недавно мне удалось разыскать сочинения лучших ваших мыслителей и учёных, знатоков высоких материй. Они описывали Эфир не так, как мы с вами, но как мазки краски на холсте художника, полную бесчисленных цветов подложку мира вещей. Подобное описание живо напомнило мне работы нашего общего знакомого Тира Нисского — но я вновь отхожу от темы. Эфир, или цвет, как зовётся он в этих трудах, учёным представлялся материей хрупкой и крайне нестойкой. Переходя с места на место, из состояния в состояние, от одной точки сосредоточения к другой, он всё равно остаётся прежним, не растёт и не убывает, и в этом постоянстве кроется гармония всего нашего мира. Но ещё в давние времена, до Катастрофы, великие умы утверждали, что баланс сей нарушен. Кто-то, возможно, во времена ещё более древние неподвластным нашему разумению способом извлёк мельчайшую каплю Эфира из плоскости высших материй, и за века трещина эта расширилась до зияющей пропасти. Или же всё было совсем по-дргуому. Главное — это самое волнующее и убедительно объяснение причин Катастрофы, причём предложенное задолго до самой трагедии. Мне остаётся лишь гадать, было ли вам известно об изысканиях вашего братства, или же вы впервые узнаете о них из этого письма. Так или иначе, слова учёного идут в противоречие с вашими, столь много раз произнесёнными: по его мнению, уже тогда залечить рану Эфира было невозможно. Посреди цветущего, полного своей обычной жизнью мира, он пророчил неминуемую гибель — и, по всей видимости, встретил её вместе со всеми. Теперь же приходите вы и говорите, что можете помочь. Но чем дольше вчитываюсь я в слова мыслителя прежних веков, тем больше в моём сердце сомнений, что предложенными вами методами возможно это медленное, неотвратимое, как смена Солнца Луной, умирание остановить и обратить вспять. Если в ваших силах разуверить меня на этот счёт, спешу воспользоваться своим правом попросить вас сделать это как можно скорее. Если же нет — что же, моё любопытство останется ни с чем, как это часто бывает со зверями столь гордыми и ненасытными. Но нам с вами, любезный Странник, пока ещё хватит твёрдой земли и свежего воздуха. И не забывайте, что на земле этой путь вам всегда открыт.

Засим остаюсь всегда в вашем распоряжении,

Зведочёт

Дрожащими руками Терилун опустила свиток и уставилась в пол. Вновь так много было нового, неожиданного, с ног на голову переворачивающего, так вдруг всё навалилось разом, что хотелось не разбираться, не распутывать, а забиться куда-нибудь, где тепло, темно, спокойно, посидеть... пока не отпустит. Но..

Звездочёт?

Общий знакомый Тира?

Эфир? Запахи вместо цветов?

Катастрофа?

Бывшие соратники?

Лас "может помочь"?

Нельзя остановить?..

Неожиданный скрип вывел Терилун из ступора. Близко?.. Далеко?.. Девочка оглянулась, прислушалась, но ничего больше не было, и глухой шум улицы, из которого выскочил этот резкий звук, показался совсем не страшным. Нужно было торопиться. Ещё много, много писем на тонкой бумаге, лежали в футляре, и не только их... Вот ещё одно от "Звездочёта": Терилун не стала читать его целиком, лишь водила пальцем по строкам, выхватывая кажущиеся важными словам, не вдаваясь в подробности, будто бездумно записывая в память, чтобы потом вспомнить и попытаться понять. В начале каждого письма — пространный комментарий о погоде, непонятные названия месяцев, в конце — пожелания счастливого пути, заверения в дружбе... Всё можно пропустить — всё ради имён, мест, подробностей о Терниях, Эфире, Катастрофе, всё, чтобы ухватить их, закинуть на верхнюю полку памяти и идти дальше. Посреди переписки со Звездочётом попалось письмо на шершавой серой бумаге, написанное тем самым языком Эспадена, круглым и непонятным. Терилун отложила его в сторону и тут же на обратной стороне увидела подобие грубо набросанной от руки карты со стрелками компаса в верхнем углу, схемой города посередине и отмеченной крестом точкой на окраине. Запомнили, убрали, идём дальше... В следующем свитке от Звездочёта она успела прочитать лишь "Нисса" и "осторожность", а потом скрип раздался снова. Близко. Терилун резко повернула голову назад, и на шею легло холодное стальное острие.

— Ааа-та-та, попалась, дэвочка. Лучше не шевелись.

Сама не понимая, что нарушает только что данный приказ, Терилун медленно обернулась. На неё, не опуская копья и недобро улыбаясь, смотрела молодая Джури.

— Значит, всё так, и решение ваше окончательное?

Глаза Умалэя тлели чёрными искрами в полутьме. Прежде чем ответить, он отставил в сторону копьё, на котором до этого демонстративно направлял оплётку древка, и придвинулся на стуле ближе.

— Я скажу ещё раз, шайа'пэ. Нэ знаю, наболтал тебе кто-нибудь, или ты сам придумал...

И замолк. Во всей спальне шенаи царил пыльный мрак, спасающих, хоть и отчасти, от полуденной жары снаружи. Другие воины за спиной Умалэя тоже делали вид, что занимаются своими делами: ходили от постели к постели, латали одежду, точили клинки, разговаривали. На самом же деле все взгляды были обращены к Ласу, и хотя не все всё слышали, но о многом догадывались.

— Скажи мне, в таком случае: фиррахов, которые давно уже подбирались к вам и к власти, а сегодня ночью убили калиора, чтобы от имени мальчика-наследника править городом, — их я тоже придумал?

Умалэй выглядел смущённым; те же из шенаи, что стояли ближе и следили за каждым словом, забыли об осторожости и обернулись прямо к нему.

— И Шай-шауэрэ я придумал? Это не так давно было, всего поколение назад. Что же лучше теперь для сыновей и дочерей убитых: собираться и идти вдали от родины служить Высочайшему, небесному повелителю Суо, — или погибнуть уже навсегда, как род, как память, развеяться пылью в череде веков...

— Замолчи!..

Это был страх. В его глазах и в глазах других, не страх смерти — но другой, воспитанный за годы, засевший глубоко внутри страх перед высшей властью, страх её гнева, непредсказуемого и оттого тем паче ужасного.

— Иди отсюда, пока живой. Через задний ход.

Слишком глубоко, чтобы что-то можно было изменить разговорами. Ничего не отвечая, Лас поднялся со стула и, машинально поправляя платье, окинул взглядом комнату. Все до одного шенаи не спускали с него глаз, ожидали, что он предпримет. Двадцать восемь человек. Накопленная внутри сила закипела, заговорила, чувствуя свободу. И это было правдой: самый худший вариант, самый нужный момент для неё пришёл. Лас развернулся к двери, на секунду замер с закрытыми глазами, а потом потянул из ножен меч.

— Значит, ты её видела... Ну и ну.

Повисла странная тишина. Терилун съёжилась, ожидая ответа; где-то вдалеке гулко лязгнуло тележное колесо. А потом девушка напротив расхохоталась — звонко, нескромно, заразительно, запрокидывая голову к потолку.

— Удивила, ничего не скажешь. Тут все такие, всех родители бросили. И если их там кто-то где-то видел, это их проблема... Но ладно, допрос окончен. Я Алгаэа, шенаи... бывшая. А это — Сид.

Они были странной парой. По Алгаэа (Терилун не знала, как её склонять, и не склоняла) сложно было сказать, сколько ей лет: крупная, с покрытыми густым загаром мускулистыми ногами и жилистыми руками, явно не ровесница Терилун, — но эта мимика, эти внезапные порывы в разговоре, вскочила, встрепенулась, заговорила, замахала руками в такт, принялась смеяться, кричать, показывать пальцем, иссякла, потухла, откинулась на спинку стула... Семнадцать зим, восемнадцать, наверное. Не "тётка". И уж точно не маленькая девочка, которую Терилун ожидала увидеть. Так вот сколько лет прошло...

— Приятно... познакомиться. А как вы здесь оказались?

При всём этом, и несмотря на цветущий старый синяк на скуле и недостающий сверху на правой стороне зуб, Алгаэа была красива. В первый миг от страха и неожиданности Терилун переоценила её сходство с Джури: крупные косые миндалины глаз, оливково-чайная кожа — да. Но всё прочее у неё оказалось своё: тёмно-каштановые волосы были не заплетены в косички, а как будто сваляны в наистраннейшие спутанные локоны, которые, собранные на затылке, хвостом спадали до пояса. На высоком лбу белел тонкий продольный шрам, а нос, явно когда-то давно сломанный, слегка косился вбок. Но всё остальное в лице её было таким ровным, таким изящным, точно подогнанным одно к другому, что даже со всеми увечьями она выглядела красавицей. Каждый раз, думая об этом, Терилун не знала, восхищаться ей или завидовать, — и незаметно для себя завидовала.

— Посмотри на нас. Тебе ещё что-то пояснять надо?

Шенаи повернулась к Сиду и демонстративно облокотилась о его плечо. Терилун во время "допроса" украдкой поглядывала на него, и лишь сейчас представилась возможность рассмотреть подробнее. Какой же он был огромный! Голова с соломенными по плечи волосами даже сейчас, когда он сидел, была угрожающе близко от потолка, а размах богатырских, в буграх мышц плеч почти полностью загораживал проём боковой двери, откуда и появились они двое. Одетый в холщовую рубаху и короткие штаны, он казался почти нагим, настолько хорошо был виден по тканью рельеф мышц. Крупная по сравнению с Терилун шенаи Алгаэа рядом с Сидом казалось маленькой и хрупкой, как ребёнок. При этом, посмотрев ему в глаза, Терилун увидела совсем не то, что ожидала: умные, цепкие, они порой одни двигались, когда всё остальное могучее тело застывало каменным изваянием. Поймав его взгляд во второй раз, девочка смутилась и отвела взор.

— Тут так себе живётся, сразу скажу. А кое-что — вроде того, что мы с Сидом вместе, — просто нельзя. Да и вообще страшновато немножко, если честно. — Алгаэа странно, низким голосом хохотнула. — Лучше свалить, пока не поздно. Вот только куда...

— Поняла! Значит, Лас вам затем, чтобы пройти безопасно через Тернии?

— Через что?

Повисла тишина. Сид, как будто чтобы больше не смущать Терилун, вежливо смотрел то в одну сторону, то в другую.

— Не, ты извини, я, может, не расслышала. Через что пройти?

Алгаэа действительно повернула голову, как будто чтобы лучше слышать.

— Подожди, Алгэй, я слышал об этом. Весьма много слышал. Ты, я уверен, тоже.

— Нуу... Ты про эти сказки? — Развернувшись к Сиду, она скривила физиономию. А Терилун, вначале ошеломлённая, начала приходить в себя.

— Значит... Значит, если вы здесь ничего не знаете о Терниях... То и о своей матери ты не так всё поняла! И никто никого не бросал, и вообще, ну...

Договорить она не успела. В коридоре, там, откуда пришла Терилун, послышался неясный шум, и разговор умолк. Терилун дёрнулась, хотела встать, но Алгаэа жестом остановила:

— Сиди.

Сама она поднялась на ноги и с тяжёлым шиа наперевес прокралась к двери. Сид пошёл следом бесшумно (как такая махина может бесшумно?..), по пути взяв прислонённый к стене короткий меч. Шум приближался, и когда дверь отворилась, Алгаэа уже стояла за притолокой, готовая поразить врага сбоку.

— Спокойно! Спокойно, Алгаэа. Это я.

Лас лёгким жестом отвёл остриё шиа в сторону и шагнул внутрь. Он запыхался; глаза смотрели ещё беспокойнее, с налитыми кровью от напряжения белками. Он молча быстрым шагом прошёл по комнате, сел туда, где прежде сидела Алгаэа, и тяжело выдохнул.

— Они не придут.

— Что?

Что-то странное было в этом — Лас, задыхающийся от напряжения, неспособный прийти в себя.

— Шенаи не придут. Никто не придёт.

Терилун видела его после долгой, изнурительной битвы вслепую с Саем, после сражения с ордами призраков в Шилле, после встречи с Тёмным Прохожим в Ниссе — тогда он был потерянным, совершенно разбитым, но не таким. Что же там стряслось...

— Ну, прекрасно. Приехали.

Алгаэа выпалила всё на одном дыхании и громче, чем стоило, грохнула шиа на стол, но выглядела совсем не раздосадованной.

— Вчетвером, значит, с тобой на войну пойдём? Что твой Высочайший на это скажет?

— Полагаю, ты, Лас, сказал им, что с ними здесь будет, — утвердительным тоном сказал Сид. Особенно по сравнению с Алгаэа, он всегда говорил медленно, приятным, глубоким голосом, чётко отмечая ударения и паузы. — Моим ребятам этого аргумента хватило.

— А ты не сравнивай! — встрепенулась Алгаэа. — Это шенаи, упрямые скотины. Нам в голову вбивать долго надо, но если вобьёшь, то всё, с концами. Ты что им сказал-то, а, Лас?

— Они боятся. — Лас произносил слова одно за другим, как сквозь силу, на перекрестьи обращённых к нему взглядов. — Всегда боялись, но сейчас — особенно. Сейчас страх в воздухе, страх и гнев, повсюду. Вы сами чувствуете.

Сид сжал пальцами подбородок.

— Образно говоря — да...

— Я чувствую. Не образно.

Теперь все смотрели на Терилун. А сама она ощущала, как всё, что она хранила, не обдумывая, внутри на протяжении дня, начинает медленно складываться в одну картину.

— Ещё когда мы входили в город. Нет, ещё раньше, пару дней назад... во сне. Наверное... нет, я точно знаю, это было оно самое. Это беспокойство... ненависть, как будто кто-то готовил что-то тёмное, страшное... И это все чувствовали, далеко-далеко, просто не понимали, к чему. Потом здесь, когда я переходила от одного тела к другому... жизнь как будто бы шла, как обычно, но на самом деле — каждый был возбуждённый, воспалённый... словно ждал чего-то. Не неприятно, просто неизвестно, чего-то, что изменит всё. А потом... я... — Терилун замялась, глядя в пол. — ...потом я сама поддалась. Этой злобе. Даже я сама сначала не заметила, значит, другие — тем более!.. Представляю, как им теперь страшно. Ничто их с места не стронет, хоть сама смерть. Так ведь, Лас?.. Я правильно всё сказала?..

Всё замолкло. Лас не отвечал, а Сид с Алгаэа просто молча стояли и посмотрели на девочку, чей силуэт на фоне окна напоминал скульптуру на древнем надгробии.

— Лас, скажи честно: она дочка твоя?

Он снова не ответил, и Алгаэа, поняв, что шутка не удалась, опять же без особой досады отвернулась к окну. Знойный зенит дня шёл на убыль, и солнце сыпало сбоку уже усталые золотые лучи. Было так тихо, как будто всё, о чём рассказала только что Терилун, были где-то в другом месте, за десятком крепких стен, и не вырвется никогда. Только издалека, нарастая, слышался мерный топот ног.

— Что это?

— Если меня не подводит слух, это — то, почему ты, Лас, ошибаешься. — Размеренно, как всегда, Сид произнёс эти слова, а потом встал к окну рядом с Алгаэа, одой могучей рукой обняв её за плечи, а другой опершись о подоконник. Девушка мурлыкнула и затылком прислонилась к его груди. — Я знаю шенаи. Я бился с шенаи и против них. Я люблю одну из шенаи. В одиночку они теряются, пугаются, как ребёнок вдали от семьи. Но стоит им собраться вместе, сложить силы и умы — они становятся разом одним, новым зверем. Проворным, мудрым, непобедимым. Стоит одному вдохновить их, показать, что правильно, и всё меняется. То, что неподвластно ни одному из смертных поодиночке, отряд шенаи преодолевает с ходу в рёве боевого клина. Вместе встают они по зову, мужи и девы, юные и закалённые в боях.

И слова Сида поплыли, расширяясь, из звуков превращаясь в образы, которые голос его, гордый, полный огня, звенел и наполнял благоговением.

— ...вместе берутся за оружие и наносят боевой раскрас...

Терилун теперь представляла это совсем как наяву: шенаи в казармах, заботливо, как братья и сёстры, надевают друг друг ремни колчанов, затягивают хвосты тугих кос, рисуют на лицах и телах хищные узоры, — а потом один за другим разбирают шиа и нуру, выходя строиться во двор.

— ...вместе выступают в поход и встречают опасность, слитые в одну жизнь, одну боль, одну смерть...

На фоне этих картин и голоса, несущего их вперёд, всё нарастал гул десятков ног, стройный, ритмичный; Терилун казалось, что видение постепенно уступает место яви, и далеко справа по улице, за склоном, виднеются острия копий.

— Но самое главное — они как вместе живут, так вместе и думают. То, что сказал тебе один шенаи, могло быть полным нерешительности, сомнению, страху. Но то же самое ли ты услышишь, вняв хору их голосов? То же самое ли ответят они тебе, слившись воедино? В этом твоя ошибка, Лас. Тот враг, которого не пронзить мечом и не поразить стрелой, отступает пред силой единства. И на этот раз они тоже сделали свой выбор, окончательно. Ответ — перед тобой.

Колонна шенаи вошла во двор и остановилась посередине. Взглядом, который Терилун сложно было с чем-то сравнить, Лас смотрел на три десятка замерших в ожидании воинов.

Алгаэа тронула Сида за плечо.

— Сид?

— Что?

И вместо ответа прижалась к нему в жарком, нескромном поцелуе, за которым Терилун пронаблюдала от начала до конца с болезненным любопытством. Лас тем временем высунулся из окна и обратился к шенаи, что стоял в одиночку в шаге перед колонной людей.

— Доброго дня, Умалэй! Передумал?

Умалэй посмотрел вверх хмуро, щурясь на солнце.

— Да. Мы передумали.

Сид и Алгаэа наконец разъединились, и листарт со слегка мечтательной уже улыбкой вместе с Ласом обозревал воинство внизу.

— Вот видишь. Порой даже в таком месте, как нынешний Ламино, не стоит отчаиваться раньше времени.

Но Лас, кажется, уж оправился от краткого потрясения; уверенная, немного загадочная улыбка вновь светила с его лица.

— Прекрасные слова, Сид! Смотри внимательней, Терлиун: перед тобой — потомок салмиров.

— И не один, позволь заметить!

Густой бас раздался из-за спины. В дверях, улыбаясь во весь рот, стояли двое листартов в полном облачении: алые плащи и позолоченная чешуйчатая броня, исполинский меч за плечами и по два длинных на поясе. Один, кажется, был старше Сида, с морщинами в уголках глаз и проседью в собранных в хвост светло-русых волосах. Другой, что стоял слегка позади, своими большими глазами и взъерошенным золотым "ёжиком" волос напоминал Терилун ребёнка лет восьми, в один момент вымахавшего до великана.

— А мы уже вправду подумали, что пойдём одни. Нет-нет, юная госпожа, тебя мы, конечно, посчитали. Но мы не представились. Я — Мэйлорн, или Мэй, а это — Риц, младший.

Вероятно, не только Сид, а все листарты были такими: степенными, вежливыми, чистыми в речи и манерах. Когда Мэй входил в комнату, Терилун невольно вспомнила придворную грацию Ласа — не то же, но всё же что-то есть. Так или иначе, ни один из них троих, даже явно более неуклюжий Риц, ничем не напоминал обычного солдата. Потомки салмиров, те, на чьих мечах был построен и стоял Ламино... И что с ним теперь?

— Теперь, когда отряд есть, есть кем командовать и кем прикрыть тыл, можно начинать?..

В следующий миг послышался глухой гром, и земля затряслась. Сначала Терилун показалось, что кто-то колотит огромным молотом по стенам и полу; лишь мгновением спустя, когда закружилась голова, а пол пошёл из-под ног, она почувствовала, что дрожь идёт снизу. Сбитый с толку, испуганный, растерянный, разум забился глубоко внутрь, отказываясь чувствовать цвет, видеть или понимать что-либо вокруг. Две мучительные секунды паники, беззащитности — и всё. Дрожь утихла, не оставив следа. За окном, во дворе, шенаи почувствовали её слабее других — почти как раскатистый гром в грозу. В комнате же Мэй с Рицем стояли почти в боевой стойке, расставив руки в стороны, озираясь; Алгаэа то ли держалась за Сида, то ли держала, чтобы не упал. Терилун же не сводила глаз с Ласа. Он пытался выглядеть, как все, ошеломлённым, застигнутым врасплох, с бегающим взглядом и неверными движениями. Но рядом с ним была уже не та Терилун, которую сложно было так просто обмануть. В десятый раз ложь не могла пройти незамеченной, просто не могла. Теперь правда была на поверхности: Лас всё знал.

Зародившись далеко севернее, дрожь земли волной прошла до Ламино и дальше, через Великое море, а потом уже более слабым отзвуком отскочила обратно. Вслушиваясь в этот едва различимы на холмах Степи отголосок, Лия откинулась назад на травянистый склон, подняла лицо к небу и зажмурилась.

— Оно приходит, приходит...

Во мраке недр, в огне печи

Дракона сердце, сердце бьётся,

То Фхард, родившийся в ночи,

Летит пожрать второе солнце...

Ты ведь ничего не понимаешь, правда?

Юноша-всадник, чья голова лежала у Лии на коленях, поднял к ней глаза; в его взгляде, когда-то живом, читалось теперь лишь скотское недоумение. Лия протянула к нему руку и погладила, как щенка, по волосам.

— Ну конечно же. Я сама смотрю на тебя и думаю, что ничем особенно не отличаюсь. Для мира мы с тобой одной породы. Нам шлют восхитительные мелодии, заветы, предостережения — а мы слышим одно конское ржание. Слышишь? — Её тонкие на вид пальцы вдруг железными тисками сжали подбородок юноши и пододвинули его лицо ближе, а голос перешёл на быстрый шёпот. — Да, я тоже ничего не слышала. Лежала, скакала, танцевала — ничего. Мир без голоса, мир без жизни, мир, где меня не было... И вдруг это биение. Эта буря в воздухе, близкая буря. Этот стишок про дракона... Ты ещё не понял? Это сигнал. Мы идём на войну.

Глава 8. Тенета Ткачей.

Его профиль виден так чётко, холодный монолит в дрожащем море хаоса. Вокруг него — ореол белого пламени, невесомого, обжигающего, исходящего как будто изнутри, но не трогающего ни одежды, ни кожу. Лицо его повёрнуто прочь, но Терилун знает: он неотрывно смотрит вперёд, на своего врага, окутанного таким же плотным коконом тьмы, настолько густым, что ближе рассмотреть нельзя. Так стоят они, разделённые десятью шагами блёклой пустоши, а сквозь неё проглядывают тени городских зданий — вроде и Тернии, но другие, приглушённые, присмиревшие. Вот светлый воин привстаёт на цыпочки и бросается к врагу; в последний момент из ножен выскальзывает его угольно-чёрный меч — и удар проходит сквозь такого же чёрного врага, словно через облако, не оставив и следа на поверхности. Второй, третий, пятый удар — сияющий мечник останавливается и слева, справа, наискось рубит неподвижный силуэт, но без результата — только серый простор вокруг с каждым взмахом разжимается и сжимается, как мятый листок бумаги в руке. Всё быстрее, и резче, и больнее — и вот уже из трещин, из разрывов в пространстве сочится ядовитый белый сок... Будто почувствовав это, чёрный человек наконец сдвигается с места, поднимает руку — и очередной удар тёмного меча встречается с другим, слепяще белым, как одежды нападающего. Не пытаясь атаковать, чёрный воин лишь блокирует выпады светлым своим клинком — и Тернии вновь начинают разглаживаться, принимать прежнюю форму. Ещё несколько ударов, всё впустую — сияющий мечник понимает, что дальше упорствовать бесполезно, и замирает. А затем нарочито медленно оборачивается к Терилун. И это не тот Лас, которого она знала до сих пор. В глазах, прежде спокойных, а теперь объятых раскалённым пламенем, играют нотки безумия. Нет, не безумия — уверенности. Так однажды смотрел он уже на Терилун. Тогда, в самую первую ночь, в ту невероятную, странную ночь. Но лишь сейчас стало действительно не по себе. Медленно, медленно тронулся он с места, кошачьими своими шагами подходя всё ближе, не отводя взгляд, вбирая им по капле весь ужас Терилун, весь растущий внутри страх, когда она бросилась бежать, тоже медленно, пятясь назад — и, когда лицо убийцы было уже совсем близко, проснулась.

— Ну, как спалось?

Со второго раза Терилун будто очнулась. В глазах вместо тяжёлого покрывала раздумий зажглась новая искорка. И прежде, чем Алгаэа отвернулась, не дождавшись ответа, девочка догнала её и прокричала:

— Прекрасно!!..

Горячий ветер Степи, ревущий порой в ушах, мешающий говорить, задувал и сюда. Он один, кажется, среди узких каньонов и старых, полуразрушенных гор из красного камня напоминал, что Степь близко. Из края в край шла за Ласом Терилун, из пейзажа в пейзаж, и никогда пейзажи эти не повторялись даже отдалённо. Сейчас тоже: под ногами, над головой, в горящей от бега груди был новый — изрезанная ущельями красная пустыня, её жёсткие кустарники и скрюченные от сухости деревца на склоне. К северу от Ламино и к западу от Степи раскинулась ещё одна страна, которую Теринул ещё пару дней назад и представить бы не смогла. Хотелось бы на обратном пути зайти к Кристе — но "прямых дорог в Касталлари нет", так было сказано, и вот — новый путь, новая выцветшая на солнце дорожная пыль.

— Прекрасно? Беги тогда быстрей, побежали, побежали!..

Путь и в совсем других обстоятельствах, пусть без акцента — всё равно Алгаэа тут же так напомнила свою мать. С развевающимся по ветру, подпрыгивающим при каждом шаге хвостом спутанных кос, со сверкающими пятками кожаных сандалий — и это "побежали, побежа..." И Терилун бежала, уже третий день, почти не отставая от других, — не стремясь, не спасаясь, просто переходя от одной точки к следующей.

— А вот так можешь? Вот, вот так, хей-хей!

Алгаэа на ходу перевернулась, побежала задом наперёд, левой рукой придерживая колчан с нуру. — Вас там в Суо бегать не учили, что ли? Или тумана своего волшебного наглотались?

— Да не туман, сколько тебе говорить, и не волшебный, это... э... уф...

И захлебнулась словами, сбила дыхание, отстала, а Алгаэа, посмеиваясь, побежала дальше.

Их было уже с полусотни — шенаи, наёмники и Эль-Тэйра и Шайи с круглыми щитами, короткими мечами и длинными копьями на ремнях, а следом — трое листартов во главе с Мэем. Терилун чаще держалась ближе к шенаи и, действительно, в беге им почти не уступала: пусть в ритм попадать пока удавалось не всегда, а дыхание, стоило отвлечься, тут же переходило на сбитый неровный хрип — но земля будто пела под ногами, а горячий воздух сам расступался перед телом, даря краткую прохладу. И в голове тоже: полчаса в темпе Алгаэа, в ритме Умалэя, в ритме сестёр Вейрани и Вейлени — и от вернувшегося было ночного морока не осталось и следа. Разве что с Ласом, который сейчас бежал где-то во главе отряда, встречаться не хотелось. Но это уже три дня было так: с самого Ламино, с доски для лэй-ро, с писем "Звездочёта", с торжествующего блеска в его глазах, — с тех пор Терилун старалась держаться от Ласа подальше и радовалась, что судьба ей эту возможность давала. Он сам, занятый управлением своей новой маленькой армией, не возражал.

Первую половину дня отряд двигался по выщербленному деревянному блюду каменистой долины, затем спустился в ущелье, узкое, неуютное, полутёмное на дне. Вышли из него уже в лучах вечернего солнца, в этих краях — кроваво-красного, будто передающего свой цвет старым камням пустыни. Следующую расселину, ещё уже прежней, решили пересечь поверху: шенаи Фаэраа перескочила на другую сторону, закрепила за камень верёвку, и все остальные один за другим перелезли через пропасть. Сердце стучало бешено, а от вида далёкой, далёкой земли внизу пересохло во рту — но в руках Терилун чувствовала уверенную, горячую силу, а в ногах — не потухший даже за три дня огонь, такой, что хотелось тоже одним прыжком перемахнуть на ту сторону и лететь, мчаться дальше. Так хорошо было на солнце, на просторе, где свежо... где не нужно было спать и видеть во сне Тернии.

Но даже с тяжёлыми мыслями, с ночными кошмарами, было всё одно лучше, чем в городе. Терилун теперь как никогда понимала, насколько дивно в глуши, вдали от толпы странных, шумных, не похожих друг на друга людей. Пусть отряд Ласа тоже был не таким уж маленьким — уже на исходе второго дня девочка так или иначе знала и чувствовала каждого, даже мрачных наёмников, доверять которым хотелось не больше, чем дикарям из вурга Лии. Однако когда расселина наконец осталась позади, и в сумерках колонна собралась на ночлег в укрытом от ветров углублении в скале, смутная тревога начала возвращаться. Слишком много разговоров, мыслей, взглядов, слишком много цветов для одной красивой картины. Судорожно Терилун стала искать глазами Алгаэа или листартов и тут же нашла — шенаи заняла укромное местечко на краю площадки и сидела там, разнеженно улыбаясь. Листарты стояли поодаль, на вершине скалы — пытались поделить с наёмниками скудную в этих краях древесину для костра.

— Да брось уже скрываться. Я вижу, как ты на него смотришь.

Терилун с недоумением, почти ужасом в глазах обернулась к Алгаэа.

— К-кого?..

— Говорю тебе, бросай притворяться. Целый день на моего Сида головой вертишь — весь отряд, поди, заметил.

У соседнего кострища уже чиркали огнивом; весёлые голоса отдавались в гулкой трещине внизу.

— Нормально всё. Ещё я из-за такой ерунды не заводилась.

Алгаэа подмигнула.

— У меня вот первый раз в тринадцать зим был. А тебе сейчас сколько?

Ситуация с Кристой повторялась: Алгаэа, кажется, вправду хотела сделать лучше, но получалось ровно наоборот. Терилун не сразу даже поняла, "первый раз" чего, а когда поняла, почувствовала, как обращается в камень снова — не краснеет, но наливается каким-то мертвенным зелёным, самым настоящим, и в мире Цвета тоже! И губы пересохли, так, что проведёшь языком — и ничего, как бумага. Сухая, горячая, щемящая внутри бумага. Что это такое?..

— Да я... не знаю даже, не помню... И какой сегодня день... и какого месяца — не знаю... А что?..

— Да ничего, что ты за чудная такая? Просто спросила. А что не знаешь, когда ты и в каком году, это мы исправим. Я сама тоже не алё, но Сид придёт, у него есть такая штука... в общем, всё будет. — Ещё пригоршня зелёной окаменелости. — Да какая разница, в конце концов — у вас там, говорят, вообще всё рано. Многожёнство, всё такое.

И разом всё рухнуло. Смущение, растерянность, щемящий стыд внутри, всё. Терилун опустила голову, но потом не удержалась и прыснула со смеху.

— Чего такое?

— Да нет, ничего... Мне, наверное, тебе тоже есть что рассказать.

Теперь всё стало совсем по-другому. Мгновение назад Терилун говорила с большой, загадочной, умудрённой опытом, почти тётей, сейчас же — с простой девчонкой Алгаэа, которая не верит в Тернии, зато думает, что в Суо многожёнство и "у вас там всё рано"...

— И я расскажу. Но потом, наверное. А что ты говорила про Сида?

— Про штуковину его стеклянную? Сейчас придёт, сам покажет. Он её вечно с собой носит.

— Да нет, я про другое... Вспомнилось, что ты говорила о нём в городе. "Страшновато немного", как-то так.

— А, про это. Суровая тема. — Алгаэа вновь улыбнулась, но уже как будто не так весело. — Видела когда-нибудь женщину-листарта?

— Ну... — Терилун на секунду задумалась. Делёжка древесины на холме, кажется, счастливо закончилась: Мэйлорн возвращался к костру с охапкой сухих веток, а вслед за ним несли толстый ствол Сид и Риц. — Я самих листартов впервые три дня назад увидела. — Нет, не впервые — мазнуло воспоминанием: сон Джури, Предательство, разъярённые великаны во дворе казарм, истыканные дротиками мёртвые тела... — И женщины обычно не ходят на войну. Ну, у нас так.

— У нас ходят, пока могут. Вот только нет у них никаких женщин. Все листарты рождаются от человеческих матерей. Если девочка — сразу мёртвая. Мальчики живые, вот только их нужно из живота вырезать, слишком большие вырастают. А мамы, значит, умирают, или калеками остаются, если повезёт. Потому и страшновато.

Листарты уже подходили к костру, а перед глазами Терилун стояли женщина с большим животом и кто-то другой, тёмный, страшный, заносящий над ней нож. Значит, они так... все?..

— Вот сюда, вот сюда, Риц, разместимся здесь. Не замёрзли ещё, сударыни?

Обманчиво громоздкий силуэт Мэя заслонил обзор, а через несколько мгновений посреди выемки в скале уже высилось подобие будущего кострища. Мэй отряхнул ладони от древесной трухи и сел рядом с Терилун, а Сид обнажил один из своих длинных мечей и осторожно, как живое существо, расколол ствол на аккуратные поленья.

— Сид! А не легче тем... большим? — Алгаэа указала пальцем на огромный двуручник за спиной листарта. Сид выпрямился и обернулся, но ответил за него Мэй:

— Сразу видно, недолго ты среди нас пробыла. Лест не для того, чтобы дрова колоть или мясо рубить. Лест — для войны. И то не для всякой. Они нам достались от отцов, дедов, прадедов, и если бы пользовались за почём зря, давно бы уже зазубрились и сломались, и нечего стало бы передавать.

Риц всё сидел на корточках у кучки мелких веток, пытаясь камень о камень начиркать огонь, а Сид тем временем снял и сложил пурпурный свой плащ, а взамен его достал другой, из плотной бурой шерсти, который тут же расстелил на камнях.

— Получается... это вроде бы как дань предкам? Ваш, листартов, обычай — от отца к сыну, и всё?

— Вовсе нет. Во-первых, по наследству — не значит по крови. Меч каждого листарта, что не ушёл из воинства, не предал, после его смерти передаётся следующему. Но главное — таких уже не делают, а где раньше делали, того мы не знаем. Да, они большие и тяжёлые... но попробуй, подержи.

Прежде, чем Терилун успела переспросить, Мэй выверенным движением извлёк лест из-за спины и протянул ей.

— Но я...

Он был прямо перед ней — богатырский меч выше неё самой по длине, а по толщине кое-где толще её руки. Казалось, одно неверное движение Мэя — и девочку сметёт этим чудовищным осадным тараном, разрубит пополам, пусть даже к ней была обращена тупая сторона без лезвия. Но подержать...

— Не за рукоять. Просто протяни руки и возьми, как вязанку дров.

Терилун послушно встала, вытянула руки перед собой ладонями вверх и зажмурилась, ожидая, что вот-вот их лишится. Мэй медленно, бережно начал опускать клинок. Сначала удивила поверхность — прохладная, но не мертвенно ледяная, какую ожидаешь от куска железа. Удивительно гладкая. Потом стало тяжело. И ещё тяжелее. Мышцы напряглись на всю свою накопившуюся за день горячую мощь и уже не казались такими уж всемогущими. Вот-вот, вот-вот под непомерным грузом прогнутся локти, порвутся плечи, всё разлетится на куски...

Терилун открыла глаза. Ничего не происходило. Не рвалось, не разлеталось. Было тяжело — но пальцы надёжно лежали на приятном на ощупь металле, и даже ноги не дрожали от ноши. А Мэй сидел рядом, уже не держась на рукоять, лишь улыбаясь, глядя на меч в руках девочки, меч размером с неё саму.

— Ишь, накачалась, — одобрительно цокнула Алгаэа. На кострище занялся наконец, потрескивая, слабый огонёк.

— Вот почему они нам так дороги, — продолжил Мэй, когда лест уже вновь покоился у него за плечами, а Терилун разминала затёкшие запястья напротив. — Будь такой меч из железа или даже из самой лучшей шайянской стали, никто его и поднять бы не смог, не то чтобы сражаться. Даже листарт. Поэтому не будет лестов — не будет и листартов. Но пока они есть, и даже те из простых людей, к кому они каким-то образом попадают, не решаются выходить с ними на бой. Мы же сами заботимся о них, как можем. Вот, видишь кромку? — Мэй указал на лезвие меча — оно сплошь было из другого, более тёмного материала; в трёх местах от него отходили, опоясывая остальной клинок, три такие же тёмные полосы. — Это и есть сталь из Шайи, острей и крепче не найдёшь: шестнадцать стальных листов сковывают вместе, пока не сделают один, и из него-то получается лезвие. А в Ламино их уже наплавляют на лесты — тот металл, что внутри, не плавится, даже гнуться не начинает. И так раз в несколько лет — как ни хороша сталь, от самых страшных ударов и она поддаётся. Гляди, сколько на моём уже зазубрин, впору историю писать. Зато клинок цел.

— Хорошо ты сегодня рассказываешь, Мэй. — Не дождавшись своей очереди говорить, Сид устроился на плаще у костра и теперь грел руки у набравшего силу огня. Алгаэа, в своей скудной одежде как будто не замечающая ночных заморозков, всё же подсела к нему и тоже молча начала греться. Терилун вдруг снова поразило, какие разные они были: насквозь прожжённая загаром и ветром, вёрткая, будто из одних сухожилий сделанная шенаи — и бледный великан-листарт, с виду похожий на величественного смирного буйвола, но с этой манящей искоркой ума, души, чего-то невообразимого в глазах.

— Не каждый день встречаешь гостей из столь дальних краёв. Но знание — великая ценность, а ценности лишь ворам в ночи достаются даром. За этим мой рассказ. Теперь ты, сударыня, расскажи: какова она, страна, куда мы держим путь?

Мэй был другим — снаружи, несмотря на окладистую светлую бороду, похожим на Сида, но другим. Сид восхищал своим молчаливым спокойствием, невозмутимостью великана пред лицом карликов, а когда говорил, обходился всегда краткими, простыми словами, которые, однако, Терилун вряд ли смогла бы повторить. Мэй, напротив, говорил много, порой витиевато, порой чересчур торжественно; временами непонятно было, всерьёз он только что сказал или тонко пошутил, — но всё равно, впечатление складывалось по-своему внушительное. К тому же, Терилун замечала, что не только его ученик Риц, но и Сид относится к нему с большим уважением, а безбашенная Алгаэа за три дня ни разу не обратилась к Мэю напрямую, будто стеснялась или боялась чего-то. Всё это явно было не без причины. После происшествий в Ламино Терилун пока что опасалась вновь "открываться" Цвету, видеть вглубь него, — но ей казалось, что Цвет Мэя будет однородным и властным, как у Ласа.

— Я сама не так много знаю, на самом деле. — "Но больше, чем некоторые", — подумала Терилун, вспомнив о "многожёнстве в Суо". — Мы с Ласом пришли из провинции Касталлари, но из другого города — до столицы дойти не успели. Там всё было почти так же, как у меня на родине, в Согри, только дома немного другие. Совсем другие, чем у вас, конечно!.. Я слышала, раньше это была часть Эспадена, прежде чем... всё произошло.

— Да что произошло-то, объясни толком! — бросила Алгаэа. Мэй посмотрел на неё снисходительно, с улыбкой:

— Сударыне не приходилось бывать там, куда заходили мы с Рицем. Расскажи ты. Раз уж у нас сегодня вечер весёлых историй.

Риц оторвал взгляд от огня и оглядел собравшихся вокруг — удивлённо, почти испуганно, живо напомнив Терилун её саму в первые дни путешествия.

— А что это... А. Но я рассказывать-то не большой мастак, учитель. Больше слушать.

— Знаю.

— Ну ладно, что тогда... Если слишком на север зайти, или на восток — уже просто так не пройдёшь. Там туман, густой. Не знаешь, куда идти — не разберёшься. И ночевать в нём нельзя — что бы там ни говорили, просто чувствуешь: нельзя. — А потом, повернувшись к Алгаэа, как будто извиняясь: — Ты бы поверила. Сама увидишь.

— Увижу — поверю. — И улыбнулась: "нет уж, дудки".

— Мы пару раз с учителем переходили через такой. Вроде бы ничего сначала, а потом голова так начинает болеть, даже ног своих не видно...

— И призраки, призраки, да?..

Все разом с удивлением обернулись к Терилун. И Риц, Риц тоже.

— Ты... вы... разве никто не видел их? Призрачные города, людей из других слоёв времени... никто?

Никто.

— Вот видишь. О землях, куда мы направляемся, ты знаешь больше нашего, как я и говорил. — Мэй развязал свой заплечный мешок и достал свёрток со скудным ужином, как будто заканчивая разговор. Риц молча и вновь виновато посмотрел на Терилун — ну, не видел, что тут поделаешь. Сид даже не повернул голову, будто не заметил. Алгаэа сидела рядом с ним, улыбаясь — чему-то своему, наверное. Не может же это быть так уж смешно?.. Летающие тени, призрачные стены домов и странная округлая башня среди них... Выходит, это тайна, о которой знают лишь немногие? Или обман, из тех, что уже случались за время путешествия, когда всё оказывалось вовсе не тем, чем казалось — а чем, не всегда получалось и выяснить? Вот когда Лас пришёлся бы кстати — всё расставил бы по полочкам, всё объяснил. И можно было не поверить, подумать, что он снова ведёт какую-то свою игру, — всё равно стало бы спокойней. Но Ласа не было. Терилун огляделась по сторонам — нет, ни следа его, как будто нарочно спрятался, как тогда в Миэ: а ну-ка, посмотрим, как сама управишься! Было, правда, множество других людей — их девочка прежде как будто не замечала, ограничив внимание тесной компанией у костра. Были коренастые, нечистоплотные наёмники из Эль-Тэйра с короткими мечами и топорами. Были более опрятные, но почему-то тоже не вызывающие доверия мечники из Шайи с их изогнутыми, покрытыми причудливым узором клинками. И были другие шенаи. Их Терилун знала поимённо: вот высокая, с огромными голубыми глазами Вейлени сосредоточенно несёт ворох веточек к огню, а вот неугомонный Янсаэй встал и отошёл от костра размять ноги. И если присмотреться или, лучше, взять и пройтись вслед за Янсаэем меж очагами, всё будет то же: каждого — по имени, по повадкам, по характеру. Как так получилось? Ни слова друг другу не сказали — будто специально всю дорогу друг друга избегали, хотя времени и сил на праздную болтовню вправду было немного. И вот, на исходе третьего дня, под сухим горячим ветром с заката вдруг выяснилось, что их что-то важное объединяет. Что-то глубокое. Терилун уже думала, не оставить ли осторожность последних дней, не погрузиться ли полностью в Цвет, чтобы во всём разобраться, — но тут Алгаэа снова подала голос, и в следующий миг все прочие мысли были уже далеко.

— А, кстати, Сид. Покажешь Терилун свою штуковину?

Алгаэа посмеялась собственной грубой шутке, и Сид тоже улыбнулся, а потом развязал висящий на поясе рядом с ножнами кошель.

— Смотри.

На широкой ладони листарта лежало нечто похожее на вынутый из реки круглый камень-голыш, совершенно чёрный, с отполированной до блеска передней гранью. С боку к нему крепилось несколько камушков поменьше, слегка напоминая торчащие из-под панциря черепашьи лапы.

— Погоди, это же...

Сид не без удивления несколько секунд глядел на Терилун, пока та пыталась вспомнить.

— ...да, точно! Это часовник из Эспадена! О нём в моей книге есть... ну, то есть, в книге Ласа. Там маленькие жернова крутятся внутри, и всегда можно узнать, сколько время, да?..

— Поразительные познания, сударыня, — не преминул похвалить Мэй. — Но тут кое-что другое. Сид, покажи.

Сид протянул к камню вторую руку, дотронулся до грани между "лапок" — и в глубине, под стеклом, зажглись будто с две дюжины крошечных свечей. Колдовских свечей, с ровным, зловещим оранжевым огнём, складывающихся в нездешние таинственные письмена.

— На самом деле — да, это тоже часовник. Но я видел эспаденские — они тяжёлые, неудобные, и нужно постоянно крутить в них колёсики, сверяться с рассветом и солнцем в зените.

— А здесь... получается, не нужно?

— Никогда. Но в чужих руках он работать не будет — были уже желающие. Этот часовник только для листартов. Отнести его на несколько шагов в сторону, и огни погаснут.

— А что это за знаки?

— Наше древнее письмо. Сейчас мы пишем общей грамотой, но когда-то была другая — "руннар". Меня научил кое-чему тот, от кого он мне достался. Вот это значит "девять и двенадцать частей от шестидесяти, пополудни". Весь день делится на двадцать четыре деления — двенадцать до полудня и столько же после.

— Так много! Зачем столько? У нас всего восемь — и хватает. Всё равно почти никто точно не знает, когда кончается один и начинается другой.

Сид поднял глаза к полному звёзд и огненных бликов небу.

— Наверное, в этом вся суть. К чему беспокоиться о точности того, что не можешь измерить?..

Все умолкли на миг — даже Алгаэа, кажется, прониклась задумчивой тишиной.

— А это что такое?

Терилун указала на второй ряд символов, зажёгшийся только что под первым — ярко-голубой, он не походил уже ни на какие свечи.

— Странно. Они появляются иногда... в особенные моменты. Во время боя, или... странно. Это тоже цифры — увеличиваются, а потом снова падают, до ничто, и тогда строка исчезает. И ни у кого, кроме листартов, не работает, как и всё остальное. И этот тонкий писк, слышите? Его почти не замечаешь, но он тоже приходит и уходит вместе с голубыми руннар. Как будто измеряет что-то — но никто за всё время не смог даже предположить, что именно...

Терилун широко раскрыла глаза.

— Подожди. Ты же не хочешь сказать, что эта... коробочка сама что-то чувствует и нам показывает? Ладно ещё, жернова со временем, но такое...

— Вполне возможно, вполне, — вновь вмешался Мэй, который теперь сидел поодаль, поглаживая клинок своего леста. — Этот часовник — наследие старого Даргаса. А он был знаменит и не такими чудесами, пока не пал.

— Стойте, а эту историю я знаю. Был Даргас, третий город в "треугольнике" вокруг Степи, но потом вдруг... что?

— Не просто "город", а последний город салмиров. Он ушёл в туман. Говорят, вскоре после того, как его завоевал последний единый властитель Вольных земель. Было это семьдесят одну луну назад. Никто из здесь собравшихся тогда ещё не родился. Но я за свою жизнь видел столько оставшихся от Даргаса чудес, что в остальные охотно верится. Во всё, что рассказывают — и гораздо больше. В вечный огонь, не гаснущий ни днём, ни ночью, в дома целиком из стекла и стали, огромные, словно горы, в бьющие без промаха стрелы с живым пламенем внутри...

Терилун по очереди посмотрела на Мэя, Сида, Рица. На тронутых пламенем костра лицах трёх листартов читалось почти одно и то же: смешанная с грустью гордость за что-то, чего никто из них даже не застал. Терилун и Алгаэа переглянулись — и в этот момент, кажется, сблизились больше, чем за все прошедшие дни. Шутливо поднеся палец ко рту, шенаи протянула девочке сухарь. Та взяла — но тут же вспомнила, что хотела сделать до этого. Положила еду в карман платья, вытерла руку от пота и потянулась к часовнику, который задумавшийся Сид так и держал на ладони. Секунду не было ничего, а потом строчка голубых символов будто сошла с ума, начала бешено меняться и рябить под захлёбывающийся писк изнутри. Терилун не знала ни одной из этих древних закорючек — но они узнали её.

Ночи к западу от Степи были чёрными, непроглядными, гуще даже, чем серое покрывало Терний. Ступишь шаг — и не знаешь, что тебя ждёт: твёрдая земля или невидимая во тьме бездонная пропасть. Прежде Терилун засыпала вскоре после наступления темноты, точь-в-точь как птица с наброшенным на клетку платком. Но сейчас глаза будто сами собой открылись навстречу небу в частых крупинках звёзд. Было холодно. Всё под небом укрывала чернота, но в костре тлели несколько угольков — казалось, в их свете можно было что-то разглядеть. Заколдованными горами спали вокруг люди, чужие, неотличимые, даже в мире Цвета слившиеся в одно мирное, дремлющее море. Стараясь никого не разбудить, Терилун поднялась на ноги и медленно пошла меж потухших огней, чувствуя вокруг дрожание случайных снов, смешавшиеся ароматы умиротворения и тревоги. Девочке казалось, что в последнюю пару дней она где-то сбоку, почти неуловимо, кроме оттенка ощущала ещё и запах Цвета... или как его называл автор письма Ласу — "эфир"? Иногда сладкий, манящий, иногда неприятно отдающий металлом, а иногда просто аппетитный — но всегда вместе с Цветом, как будто заставляя его меняться, говорить больше, чем прежде. Сейчас, в темноте, запахи вышли из тени, заполнили воздух, будоражащие. И сколько же всего в них было. Терилун казалось, что она стоит перед множеством открытых дверей: потянешь за ручку — увидишь сны любого, а может, и больше, чем сны. Что до шенаи, у них "дверей" не было вовсе, и видения уже сейчас явились непрошенные, прозрачные, как льдинки, наслаиваясь друг на друга. Но был и другой запах. Резкий, знакомый, но отдалённо, как будто это и не он был, а просто похожий. Не спящий. Терилун оглянулась по сторонам: глаза почему-то совсем не привыкли к темноте, и дорога обратно к своему костру потерялась в ночи. Но тот запах, что не давал покоя, оставался отчётливым, указывая дорогу. Терилун пошла за ним, уже совсем вслепую, каким-то чудом не натыкаясь на спящих. И чем ближе — тем тревожнее, тем больше растерянность и пустота внутри. Снова так: в один миг кажется, что видишь всё, и знаешь всё, и можешь всё, а потом сразу же...

Это здесь. Терилун уже всё чувствовала, всё могла различить — запах тела, сладковато-солоноватый, пугающий и томящий в одно время. Вон от того тёмного пятна в трёх шагах. Уши, казалось, заложило от гнетущей тишины, но даже сквозь неё Терилун услышала сдавленный стон женщины. Быстрое, прерывистое дыхание мужчины. И голоса казались такими знакомыми. И этот силуэт на фоне земли, могучие плечи... Внутри росла паника, а силуэт становился только больше, голоса — громче, оба знакомые... или только один? Терилун зажмурила глаза. А когда открыла, Он был прямо над ней. Да, это она сама. Её тело. Её стон. Над ней нависает Его лицо, странное и безумное в этой ночи, близкое, со звериным дыханием, звериными глазами, звериным равномерным движением, как будто... В колдовском оцепенении, почти не владея собой, девочка сжалась, снова закрыла глаза, и на этот раз сразу провалилась в пустой чёрный сон.

Как тень, надвинулось утро — серое поначалу, но всё жарче, жарче раздувая огонь будущего дня. Как тени, поднялись молчаливые путники, собрали пожитки, тихо двинулись в дорогу. Сегодня шли быстро, но на бег не переходили — может, Лас всё же решил дать людям отдых, или утомился сам. Уже с утра чувствовалось, что каньоны и красные скалы идут на убыль, сменялись новым пейзажем ещё быстрее, чем неделей раньше — Степь. Трещины теперь то и дело преграждали отряду путь, но были всё уже и мельче, совсем нестрашные — такие даже Терилун, пожалуй, перемахнула бы в прыжке, но не рисковала и вместе со всеми переправлялась по верёвке. При этом путь шёл ощутимо под гору, так, что иногда длинная цепочка путешественников была видна целиком, от острого копья авангарда до плотной маленькой толпы замыкающих. В один такой момент Терилун увидела Ласа — далеко впереди, в числе первых, он шагал бок о бок с главным шенаи Умалэем. И лишь только его силуэт, чёткий, уверенный, как всегда, показался внизу, как тут же девочка поняла: солнце больше не светит. Нет, светит, но так, как не должно, будто сквозь густую завесу несуществующих облаков. А за следующей грядой осыпающихся рыжих скал показалась кромка Терний.

— И впрямь... — выдохнула рядом Алгаэа.

Терилун смотрела на них почти безразлично, как на что-то давно примелькавшееся, безынтересное. Вокруг летали удивлённые возгласы, шёпот, даже видавшие виды листарты замерли в почтительном молчании перед непроглядной стеной тумана, и лишь девочке как будто не было дела. Раньше при одной мысли о возвращении в Тернии становилось не по себе — но в предыдущую ночь словно переломилось что-то внутри, порвалось, и страх, переполнив все сосуды, вырвался наружу, внутри не оставив ничего. Кое-что было не так, как обычно — в этот раз туман начинался резко, будто и впрямь остановился перед невидимой стеной, с этой же стороны о близости Терний напоминал лишь померкший свет дня. Люди останавливались у стены и ждали, пока отряд из нити вновь стал плотным клубком. Ему освободили место, будто чтобы произнести речь, и как только все собрались (Терилун удостоилась лёгкого кивка), он начал:

— Как многие уже знают, мы стоим на пороге Терний. Для кого-то это будет в первый раз, поэтому слушайте внимательно. Идти будем плотной группой — так, чтобы каждый знал идущего с ним рядом. Ишид, Юда, — главари наёмников вышли вперёд, — пойдёте со мной впереди. Мэйлорн, Рицен, вы замыкаете. Сиддард, ты берёшь Терилун и идёшь с шенаи. Кажется, всё. И ещё раз: помните, с кем рядом вы идёте. И куда. Кто отстанет, того искать не будем.

И зачем Лас так всех пугал, когда говорил о Терниях? Для Терилун они были — холод, возвращающаяся во сне колючая серость, щемящая безысходность, в которую ещё недавно приходилось окунаться каждый день. Дважды она едва не погибла посреди них. И всё равно — ни следа того благоговейного ужаса, что из слов Ласа перекочевал в глаза его слушавших. "Наверное, дело в неизвестности, — подумала Терилун, когда отряд принял условленный порядок и начал медленно, с явной неохотой вползать под сень тумана. — И Алгаэа так притихла, пуще других. Получается, она тоже боится. Получается, она потому так смеялась над словами о Терниях, что боялась больше других." Терилун как-то отрешённо прокрутила это внутри себя — и тут же осеклась, удивилась странным, непохожим на неё мыслям. Неужели... это всё Тернии?..

— Я сто раз там была. Ничего страшного не случилось.

Алгаэа повернула голову, посмотрела странно, будто пыталась казаться по-прежнему беззаботной, и ничего не сказала.

— Даже со мной. С "соплёй из Суо".

Дальше пошло бодрее. Шенаи всё ещё боялась, но после этого единственного смешка как будто открылась Терилун, и та вела её вперёд, как опытный капитан. Свои тёмные мысли, кажется, отступили в тень, и смелости прибавилось.

— Алгэй, скажи...

— И ты туда же, "Алгэй"? Ну ладно, что такое?

— Этой ночью, у костра... Когда все уснули... Вы с Сидом...

— А тебе что? Интересуешься? — Алгаэа, кажется, ещё повеселела — появился этот хитрый огонёк в глазах, как и всякий раз, когда говорили об этом. — Ладно, шучу, спрашивай на здоровье. Но вчера ничего не было. Мы так чешем в последние дни — вечером встать отлить, и то сил нет, не то что... Эй, что-то не так?

К этому времени отряд полностью вступил в Тернии, и время с пространством пропали. Остались топот ног, ровное дыхание путников — и направление идущего где-то впереди Ласа, единственное, что в этом тумане отделяло от серой вечности. Ответ Алгаэа совершенно, совершенно ни во что не укладывался — но Терилун почему-то думала совсем о другом. Даже если ночью действительно ничего не было — как, как всё это может быть ничем?.. — даже тогда самое главное оставалось неизменным. Всё равно впереди, совсем рядом, шагал спокойный великан Сид, с такими благородными чертами лица, с краткими, но мудрыми речами, с голубыми глазами, улыбающимися из-под густых бровей. А слева брела Алгаэа — забавная, боевая, но грызущая ногти и без смущения говорящая про "встать отлить". Что бы там ни происходило: с Прохожим, с Суо, со всем миром, — всё вдруг стало неважно: почему? Где-то глубоко внутри Терилун чувствовала, что смотрит на Сида скорее как на картину — не из тех, что странными, пугающими мазками краски бросал на холст Тир, а невыносимо красивую, завораживающую, заставляющую возвращаться к себе всё снова и снова. Поэтому-то не только Алгаэа, а, наверное, половина отряда заметила, как Терилун вертела головой в его поисках. Но она, конечно, всё понимает, иначе не стала бы так просто усмехаться. Иногда казалось, что Алгаэа вообще всё на свете понимает, и потому говорит так уверенно. А потом скажет что-нибудь, и получается, что вовсе нет, да и откуда ей, право-слово. И всё равно, Сид...

— Мама родная.

Терилун, Алгаэа, Сид разом повернули головы к застывшему на месте шенаи Юддаю. А тот смотрел вперёд, в млечную глубину.

— Т-ты тоже это видишь, Ю?.. — Рядом с ним Вейрани широко раскрыла свои голубые, совсем не похожие на сестринские глаза.

— Кто это... нет, стойте... стойте!!..

Юддай дёрнулся вперёд и ухватил за руку Терилун, хотя она и так уже остановилась. Второй выкрик услышали все, обернулись — как это часто бывает, на звук, а не на то, что было ему причиной. Воспользовавшись моментом, девочка проследила за взглядом Юддая вперёд, но поначалу, кроме примелькавшегося тумана, не увидела ничего. Тем временем, шенаи за его спиной тоже поднимали головы, округляли глаза, показывали пальцами в пустоту. На удивление легко освободившись от руки Юддая, Терилун сделала несколько шагов вперёд. Тернии, как и всегда, когда их пристально разглядывали, клубились грузными облаками, складывались в причудливые фигуры. Нет, в этот раз — по-другому.

— Да, я вижу.

Терилун мельком взглянула на шенаи, на оставшегося позади Сида, потом развернулась обратно.

— Только это не люди там, в тумане, не великаны. Оно вообще не живое. Это статуи! Разве не видно?

Сзади раскатилась глухая тишина; ушедшие вперёд наёмники тоже встали и теперь с недоумением разглядывали девочку.

— Да глядите же, это каменные статуи. Одна с мечом, другая... в общем, понятно же! У одной даже рука откололась.

— И точно... — выдохнула за спиной то ли Вейрани, то ли Вейлени.

— Да, да, руки-то нет! И не двигаются ваще. А мы-то...

— Фух, да! Идёмте!

Шенаи начали успокаиваться, подходить ближе, кто-то даже на радостях хлопнул Терилун по плечу.

— Или есть рука... не вижу. Но вижу, что там дальше, за статуями. Мэй, послушай! Кажется, я знаю, что это за место. Это...

Кто-то тронул девочку за спину, на этот раз тихо, смущённо. Позади, точно перед древним брачным обелиском, стояли вместе Сид и Алгаэа.

— Терилун.

Впервые она видела Алгаэа такой. Совершенно серьёзной.

— Мы ничего не видим.

* * *

— Руины Даргаса, значит?

Мэйлорн шёл рядом, закутавшись в плащ, с виду такой же, как прежде, — но Терилун чувствовала, что он оставил свою прежнюю весёлость там же, где Алгаэа. Сид сменил его и теперь вместе с Рицем сторожил арьергард; возлюбленная его хотела пойти следом, но потом почему-то осталась и теперь с растерянным видом брела позади. Мэй тоже ничего не видел.

— Ты вчера ещё о них рассказывал. О воротах, защищённых "огнём и мечом". Когда я увидела эти фигуры, мне сразу этот рассказ вспомнился — салмиров ни с кем не спутаешь, даже издали. А как разглядела оружие — совсем стало понятно.

Путь до ворот оказался дольше, чем виделось поначалу. Только сейчас грозные гиганты, которых зоркие шенаи издали приняли за живых, очутились совсем рядом и нависали над путниками со своей высоты в пять ростов. Сделаны они были не из камня, а из серой ткани Терний, какую Терилун уже видела в "мёртвой" деревне Шилле. Сравнение навевало дрожь — но кровожадных призраков пока видно не было, и другим о них девочка тоже решила не говорить.

— Вот только оружие... меч я вижу, а что в руках у правого?

Действительно, левый монументальный листарт сжимал в руках, будто только что совершил замах, знакомый широкий лест, пусть и чем-то отличающийся от клинка Сида или Мэя. Правый же баюкал на груди как будто продолговатое неровное полено, аккуратно опустив его на изгиб левой руки, а правой придерживая "голову" — поэтому издали казалось, что одной из рук нет.

— И вправду, очень любопытно. Из того, что ты описала, мне на ум ничего не приходит. "Огонь", что бы это могло быть... Я слышал о "живом огне" — его делают из горящей воды, что выходит из-под земли в восточных пределах Степи, и затем метают во врага во время битвы. Но это — изобретение Суо, и не такое уж давнее. Что же это тогда за "огонь"...

Мэй прошёл ещё несколько шагов, а потом вдруг широко улыбнулся.

— Впрочем, ты, сударыня, как я посмотрю, по умению заговорить зубы пошла вся в учителя. Вокруг нас — гибельные Тернии, в которые кое-кто и не верил ещё недавно, мы посреди них находим на город, который видят только шенаи и одна гостья из Суо — а я тут рассуждаю о живом огне! Лас бы гордился.

Терилун не знала, что подумать, но на всякий случай улыбнулась. Где, кстати, Лас?..

— И всё равно, попробуем разобраться. — Карие глаза Мэя болезненно блеснули в прозрачном полусвете — совсем как у Терилун до того, как она привыкла к путешествиям через Тернии. — Возможно, этот морок — совпадение? И вы с шенаи видите что-то совсем разное?

— Нет. Я спрашивала — все они видят то же, что и я: две статуи и открытые ворота за ними, каменный свод, начало стен справа и слева... И это не морок. Это то, что было здесь раньше. И оно настоящее. Оно... — Терилун собралась с силами и выпалила: — Мы с Ласом были в такой деревне. Прямо посреди тумана. Она питалась сигилом — светящимся камнем — и пока он был на месте, всё было твёрдое, настоящее, и злые духи летали рядом, защищали его от нас, а убрать его — всё пропадёт, будто и не было, только золотая пыль...

Мэй какое-то время молчал, меланхолично накручивая на палец кончик бороды. Вход в призрачный город придвинулся вплотную; Терилун уже могла различить за невероятно высокой аркой ворот очертания угловатых каменных зданий.

— "Сигил". Никогда не слышал. Но слово как будто наше, салмирское... Послушай, Терилун. Я вижу, ты решила играть по-честному. Буду честен и я. Салмиры из Даргаса и Ламино — не просто дальние родственники. Когда-то мы были одним народом. И хотя говорят, что наши предки пришли из-за моря, мне в это не верится. Скорее, наши пути разошлись где-то посередине, между двумя городами. У нас выходцев из Даргаса раньше называли "о-саннар", то есть неразумные, безрассудные. Это давно было, но я читал. И чудесные изобретения вроде часовника Сида, которыми они так славились, другие салмиры считали чем-то опасным, нечистым. Хотя теми же нововведениями из Суо пользовались без помех. Когда город "безрассудных" пал, всё начало постепенно забываться, исходить из памяти и людской, и нашей... Но теперь оказывается, что и Даргас никуда не исчез. По крайней мере, не полностью. Я верю, что вы с шенаи ничего не выдумываете — скорее, это нам, остальным, некоторые вещи не дано увидеть. Но почему...

Терилун сама не заметила, как вместе с отрядом прошла мимо молчаливых стражей, под высокий свод ворот, в самое сердце города. За первыми воротами стены как будто загибались внутрь, в узкий каменный коридор, в конце которого виднелся выход. Меж угрюмыми, в глубоких порезах бойниц, стенами путники брели молча, подавленно — но девочка за разговором не заметила ни окружения, ни реакции других. Даже сам город, кажется, стал чем-то не столь существенным, всего лишь одной деталью из многих, одним кусочком целого — понимания.

— Не знаю. Но я всегда могла видеть города в Терниях, с первого дня. В Шилле был не единственный такой раз, но только он так запомнился, остальное — тени в толще тумана, истлевшие остатки домов... Шенаи Умалэя тоже видят, все, хотя прежде в Терниях ни разу не были. Алгаэа — не видит. Чем она отличается? Она раньше сбежала из казарм, довольно долго жила среди листартов... может, дело в этом? Или в тех... изобретениях из Даргаса? Много их у вас?

— Не очень. Часовник Сида — почти единственное, что было у всей дружины. Тем более, нам они такого зрения не подарили...

— Погоди. Сид.

Вчерашняя ночь. Звериные движения в темноте. Дикая ярость. Дикая страсть. Сид. Сид всегда держит его рядом. Всегда рядом...

— Да, и правда. Если бы они что-то меняли, то скорее мешали бы видеть "призраков" — ведь их не видите ни вы, ни Алгаэа. Совсем, совсем никогда не видели?..

— Никогда. Я не так часто бывал в Терниях, но и в те дни ниего подобного не встречал. Каких-либо упоминаний — тоже.

— Что же тогда. В деревне тоже мало кто подозревал, что совсем рядом — её ушедшая когда-то в туман часть... В чём же разница. Нет, не так: что общего у нас и отряда Умалэя? Мы из разных земель, они все меня старше, я уже была в Терниях, а они ещё нет...

— Глядите, глядите!

Каменный коридор подошёл к концу, и в начале процессии, уже за вторыми воротами, послышались возбуждённые возгласы. Без испуга. Терилун подняла глаза на вновь появившиеся в проёме, поверх голов идущих впереди, очертания зданий — но увидела совсем не их.

— Я... я поняла.

Мэй обернулся к Терилун. Она на миг остановилась, потом как будто огромным усилием заставила себя идти дальше, но с застывшим, искажённым лицом.

— Что случилось?

Шенаи, кажется, совсем пришли в себя, начали возвращаться к настоящим своим лицам — бесстрашных воинов, охотников, разведчиков. Громкие возгласы стихли, сменившись слаженным полушёпотом, отточенными знаками, в мгновение ока перелетающие от одной части системы к другой. Терилун чувствовала, как их любопытство, их азарт при виде никем не исследованного города разливается по телу — но ничего не могла с собой поделать. Она увидела. Она поняла.

Что ещё связывало их? Почему с самого первого дня она чувствовала их не хуже, чем Криста — яблоки на рынке? Только одно. Один человек. Один росчерк меча в темноте. Девочка видела всё, как наяву: колючий снег залетал внутрь вместе с ветром из открытой переборки, из глухой чёрной ночи. Девочка стояла в одной рубашке, как будто не замечая холода. Девочка ждала, пока незнакомец закончит свою речь, мерную, странную. Девочка сказала "да".

— Мне кажется, я знаю, откуда ему так много известно.

— Кому?

— Ему.

Какое-то время они шли молча. Терилун сначала опасливо оглянулась, потом ждала, что Мэй будет задавать вопросы, но тот молчал, и тогда она начала сама:

— Я ещё в Ламино прочитала его письма от... неважно. Ещё раньше он сам дал мне книгу легенд, и там была одна — о героях Ларесе и Надару. Они воевали где-то далеко, в "Генте", потом отправились в Тайру за вечной жизнью, и там встретили...

— Поющего Стража.

Терилун с изумлением, почти с ужасом обернулась к Мэю.

— У нас такая легенда тоже есть. Имена другие, но перепутать здесь сложно. У нас говорят, что Страж — один из наших богов, обезумевший, падший, и потому приставленный охранять источник. Но при чём тут всё это?

— Имена. Ты говоришь, у вас имена другие? Но в них всё и дело. Я подумала, что сама знаю про Ласа, что он рассказал или дал мне узнать. Он родом из Тайры — говорил, что потомок тех, кто там жил, пока не пришли Тернии, — но что, если нет? Он рассказывал, что в детстве поступил в школу воинов, знающих Цвет, — но что, если это случилось раньше, намного раньше? Он никогда не показывает свой меч — говорит, он только для поединков с преступниками, но что, если не так? Что, если это Тот Самый меч? И имена... не совсем те же самые, но так похоже... Тогда получается, Прохожий — проклятый падший в бою Надару, а Лас... и есть Ларес?..

Вслед за шенаи Мэй с Терилун вышли на открытую местность. Девочка видела теперь городские здания, полупрозрачные, необычайной формы и необычайно высокие, построенные не то из кирпича, не то из гладкого металла — но мысли были совсем не там: горячие, потерянные, уносились прочь.

— Не знаю. Удивительно, конечно, было бы подобное предположить — что герой легенды впрямь обрёл бессмертие и ходит теперь среди нас. Но если так... нет, нет, надо подумать.

Терилун неотрывно смотрела на Мэя, который сейчас в раздумьях устремил взгляд вниз. Ещё только представляя себе будущий разговор, она больше всего боялась увидеть на его лице недоверие, усмешку, снисходительность к маленькой замечтавшейся девочке. Но нет, листарт казался серьёзным, даже озадаченным: он действительно думал, без шуток, как будто... всё это может быть правдой?

— Я и впрямь не знаю. Ты так хорошо всё заметила — мне и в голову бы не пришло сравнивать сказания прошлого с тем, что кипит сейчас вокруг нас. Но если так... Что тогда?

— Я... я ещё не думала. С одной стороны, это прекрасно, что он за такой большой целью идёт по следу Прохожего. Но с другой... я не вижу этого. На его лице, в его Цвете — нигде. Мы с ним не так давно познакомились, ты знаешь? И за это время... я не то чтобы боюсь его, — "Может, потому, что побаиваюсь его слегка", вспомнился голос Кристы. — Просто как будто... не знаю, что делать. Кажется, он меня использует, всех вокруг использует для чего-то... своего. С самого первого дня. Даже если это "что-то" такое благородное. И как с этим быть, не поймёшь. Я пыталась... пыталась сделать по-своему, найти, разобраться, не послушаться... Всё равно каждый раз получается, как будто так, как ему нужно, ровно так, что ни сделай, ни подумай — всё одно... Что мне делать?..

Вслед за шенаи Мэй с Терилун вышли на открытую местность. Девочка видела теперь городские здания, полупрозрачные, необычайной формы и необычайно высокие, построенные не то из кирпича, не то из гладкого металла — но мысли были совсем не там: горячие, потерянные, уносились прочь.

— Вот оно как. — Мэй снова взял паузу, разглаживая вьющиеся по уголкам рта усы. — Я всё понял о нём. Но о себе ты, сударыня, не сказала ни слова. Чего же здесь хочешь ты?

— Ч-что?..

От неожиданности потемнело в глазах. Или это усталость от Терний решила-таки напомнить о себе. А Мэй всё шёл рядом, как будто ничего особенного не сказал, как будто ничего не случилось.

— Нет, я не говорю, что ты сказала неправду. Быть может... нет, наверное, всё так и есть. Но всё равно. Ты много рассказывала — и вчера в лагере, и раньше, ещё в Ламино. Но я как будто только сейчас заметил: все твои рассказы начинаются с того дня, как Лас взял тебя с собой. Могу представить, что у вас там за жизнь в деревне, как мало в ней интересного — но неужели совсем, совсем ничего не было, о чём можно рассказать?

Как будто бы и вправду нет. Память струилась, журчала внутри. Память множества не знакомых друг с другом людей из Ламино, память жестокой Лии, и тёплой Кристы, и грустного Сая... а где Терилун? Где та, что оставила старое своё имя и взяла другое, по созвучию с героиней сказки Ти-Лун? Неужели с именем ушло и всё остальное, всё...

— Это странно, согласись. Но я и не просто так спрашиваю. Лас заставляет тебя делать что-то, чего ты не хочешь, — но это значит, что чего-то ты в этом мире хочешь, так? И хотела. Раньше ещё, чем с ним познакомилась. Не отвечай сейчас — я просто подумал, что над этим хорошо будет поразмыслить без спешки. Пока есть время. А мне как раз пора навестить нашего предводителя. И заодно подумать, кем он может быть на самом деле. Я не задержусь.

И, разом ускорив темп, зашагал вперёд, к голове отряда. Терилун хотела было его остановить, но не нашла слов и лишь молча протянула к нему ослабевшие руки. Мэй, однако, почти сразу остановился.

— Раз уж мы об этом заговорили. Я видел, что тебя в последние дни совсем не только Лас занимал. Ты смотришь на Сида, на его женщину, и думаешь, и сравниваешь... Прямо как я когда-то. Нет, я не отец ему, и не наставник, пусть делает со своей жизнью, что хочет, — но всё равно, было интересно. А ответ оказался ровно тот же, далеко ходить не надо: чего он хочет? Если всё так, как есть, значит, Сид в этом что-то находит. А что именно... это уже не мой вопрос, а твой. И дело твоё. Но поговорить всегда буду рад. Сударыня.

Мэй ещё раз улыбнулся и вновь пошёл быстрее вперёд, на этот раз не оборачиваясь. Терилун осталась позади, полная новых мыслей, усталая, потерянная. В который раз хотелось отложить всё хотя бы ненадолго, так, чтобы оно, подобно сидовому часовнику, не отсчитывало неумолимо время до неведомой страшной даты впереди. Но это "всё" бредёт по пятам без устали, преследует, как возвращающийся днём ночной кошмар, тянет жадные пальцы к шее, к плечам, к груди, к... Так, опутанная мыслями, новыми и старыми, глядя себе под ноги, девочка еле-еле плелась вслед за всеми, пока совершенно случайно не подняла глаза.

А отряд, тем временем, достиг центра города. И то, что громоздилось там, казалось откуда-то странно знакомым. Нет, Терилун точно знала, откуда. Продолговатое серое яйцо, на треть ушедшее в землю, гладкой громадой нависающее над всем вокруг. Пусть в несколько раз больше прежнего, пусть с неизвестного назначения надстройками в верхней части, но это был он. "Храм" Шиллы.

— Терилун! Терилун!

Вздрогнув, девочка обернулась. После всего сказанного и услышанного о нём сегодня она ожидала чего угодно — но Сид шёл к ней со своими мыслями, своими тревогами на лице.

— Смотри.

Он подошёл ближе, почти вплотную. В нос сразу ударило чем-то терпким, пьянящим — видимо, пот, но Терилун раньше в голову не приходило, что его запах может быть приятным.

— Смотри... Что это может быть?

За стёклышком часовника в руках Сида действительно что-то происходило. Жёлтые значки всё так же сменяли друг друга, время от времени выдавливая откуда-то изнутри сдавленный писк. Но теперь под ними появился ряд других — таких же с виду, но красных. Новый ряд чисел — а это были числа, Терилун не сомневалась — полз вверх медленно, короткими рывками, а порой, судя по смене значков, даже отскакивал назад. На изменение красной строки часовник реагировал новым, незнакомым звуком — низким скрипом, как будто кто-то играл со старыми петлями, то открывая, то закрывая дверь.

— Вот, видишь — жёлтые, как раньше, отреагировали на тебя. А красные... я не знаю, мне кажется, появились, когда мы вошли в туман. А ещё... вот. Мне кажется, я знаю, что тут написано.

Большим своим пальцем Сид указал на левую сторону стекла — сверху она была разбита, а снизу немигающими красными глазами застыли четыре угловатых значка.

— "Ньор". Это значит "ночь".

Над Касталлари настало утро. Ясное, ни облачка — без помех лучами проползло от самого горизонта, осветило тёмные ночные закоулки. Отсюда видно не было, но представлялось живо — как струятся по улицам красные отметины солнца, заливая сначала крыши двухэтажных домов, резные украшения на торцах и наконец через окна попадая внутрь, на дощатые потолки и стены, где сейчас, открыв глаза, и видела их Терилун. Первые лучи на досках словно заставили прийти в чувство, но казалось, что она давно уже лежит так, неподвижно, глядя в потолок, утопая в уже не таких непривычных пуховых перинах. Если и так, сна не было ни в одном глазу. Как часто на рассвете, в голове было так пусто, светло и ясно... нет, в этот раз по-особенному. Словно разом очистился взор — и события, мысли, встречи, раньше не находившие себе места, встали каждая на свою аккуратную полку, в свою особую баночку, как у Кристы на кухне. От ближайших до самых отдалённых, от перехода через затерянный в Терниях древний город Даргас — до блеска клинка в запорошённом снегом свете луны. И Терилун, кажется, догадывалась, почему.

"А чего хочет он?" Такой простой вопрос, который не то чтобы никогда не приходил в голову — нет, всё это время там был. Но как сложно иногда привязать болтающиеся без дела мысли к тому, что происходит вокруг. Мэй сказал это, имея в виду Сида — но как только Терилун услышала, Сид сразу стал чем-то не столь важным, всего лишь частью пути к общему, целому — и мысли сначала перешли на неё саму, потом на Ласа... а потом и он исчез, сошёл с пьедестала в дымку раннего утра. Потому что было важно всё. В четырёхдневный переход из Ламино Терилун почти не касалась Цвета, будто боялась его, боялась кусочков душ десятков людей, спящих внутри, — а сейчас окунулась в него полностью, наблюдая, как поверх слабого в городе цвета растений просыпаются, проступают люди, вновь обживают тесные угодья своего оттенка, ходят будто вслепую, не замечая, что в каждый миг сталкиваются с другими, вытесняют других, уступают другим. Лас спал в комнате через одну; Терилун видела его Цвет, широкий, властный, но словно на заднем плане, чтобы он не заслонял других: важно всё. И все. По-прежнему странно было говорить себе подобное, больше похожее на туманные речи Тира. Но Терилун, кажется, сейчас гораздо лучше стала понимать его — человека, отчаянно пытающегося нечто глубокое высказать, вынуть из глубин наружу, лезущий ради этого из кожи, но тщетно. Терилун понимала. Но, в отличие от Тира, у неё начало что-то складываться внутри. "Чего он хочет? А чего хочешь ты?" Из желаний Ласа, листартов, шенаи, Тира, Кристы, Сая, всех остальных, кого увлекло в этот пронёсшийся по Суо и за его пределами маленький ураган событий.

Куда всё это ведёт, Терилун пока не знала. Знала, что до сих пор смотрела на вещи неправильно — через свои "хочу — не хочу", порой даже приписывая их другим людям. Как будто есть только она сама и остальной мир, который "против неё", который надо победить, и это главное, что в нём происходит. Но всё ведь не так, правда? Поэтому теперь наоборот: у всех есть желание, направление, какой-то особый вкус Цвета, заставляющий двигаться именно туда, а не куда-либо ещё, — и только Терилун стоит в стороне, наблюдает, что случится дальше. И неясно, откуда такая уверенность — просто впервые впереди оказался такой спокойный, чистый холст, впервые было чувство, что сейчас на нём ничего нет, но как только появится, его можно будет прочитать без помех. Вот-вот город проснётся — проснётся Лас, проснутся те, кого они уже встретили в пути и те, кого встретят сегодня. Тогда всё станет ясно.

Когда солнце залило уже всю противоположную стену, Терилун поднялась. Оделась, вышла в коридор, умылась из стоящего в углу ушата свежей воды. Лас, кажется, едва проснулся — Цвет его нарастал постепенно, небольшими толчками, будто постепенно освобождался из липкого дёгтя сна. Терилун спустилась на первый этаж, в трактир, спросила у почти не удивлённого хозяина еды, а потом над миской холодных вчерашних щей с хлебом вернулась к своим наблюдениям. Город просыпался, чаще дышал, вспоминал, что он такое и чем должен быть в течение дня. Слишком приметные шенаи вместе с листартами и наёмниками остановились за пределами города, и нащупать их во всё туже стягивающемся узле Цвета никак не получалось. Но Терилун достаточно увидела и вчера, впервые за несколько дней направленно настроившись на Цвет — достаточно, чтобы размышлений хватило и на сегодня, и дальше.

Шенаи Умалэя не были, как их называла Криста, "Невинными". Оттенок людей, не знающих о мире Цвета, обычно неяркий, однотонный, неправильной формы кляксой плотно сидящий вокруг тела: куда собирается человек или зверь — туда, упреждая его, и течёт Цвет. Цвета Ласа или Сая, мастеров и хозяев этого мира, — густые и сочные, порой с вкраплениями неожиданного оттенка, но всегда аккуратные и правильные, покорные воле хозяина. Терилун какое-то время представляла Цвет как живое существо, сейчас же он казался ей скорее чем-то наподобие третьей руки, или третьего глаза: пока о нём не подозреваешь, он просто ходит вместе с тобой повсюду, не помогая и не мешая. Но едва слова Мэя подтолкнули Терилун пересилить страх, вернуть настоящие цвета к себе в глаза — она тут же увидела, что шенаи не похожи ни на тех, ни на других. На всякий случай обернулась на Алгаэа — вокруг неё, как у любого "невинного", парило матовое бесформенное пятно. У идущего в десятке шагов впереди Юддая было по-другому: словно в плохо закрытом сосуде, Цвет колебался, рябил, то и дело выстреливал в разные стороны и расплёскивал капли в пустоту. У всех других из отряда Умалэя было не то же, но нечто похожее: растерянное, вялое, пляшущее рваными краями, настолько странное, что и сравнить было не с чем. Но насчёт того, по чьей вине так случилось, у Терилун сомнений не было.

Вот уже несколько постояльцев последовали примеру девочки и спустились в залу для утренней трапезы. Что же всё это значило? И что, если Цвет Терилун со стороны такой же — мятущийся, слабый, потерянный? Нет, она сама его чувствовала совсем не таким, но... Хорошо, что сейчас, впервые за столь долгое время, неразрешимые вопросы не требовали ответа, не стояли под дверью молчаливыми просителями, сводя с ума. Стоит лишь наблюдать — и всё разрешится. Вполне возможно, уже сегодня. А если и нет — невелика беда. Молча наблюдать. Каким же наслаждением было исчезнуть наконец со сцены, стать кем-то маленьким, незначительным, присесть в уголке с миской супа и просто смотреть, как всё происходит. Терилун не знала, откуда к ней вдруг пришли это спокойствие, это понимание, это желание отойти в сторону и наблюдать — но в таком состоянии и спрашивать не хотелось. Просто наслаждаться этой новой, тёплой полнотой внутри, что будто по волшебству из бремени стала опорой.

Смотреть на посетителей было интересно — как всегда. Вот разорившийся купец хмуро хлебает суп, опустив лицо в миску, вот зазевавшийся мальчишка лет десяти глазеет через окно на сидящих внутри... Но если в первый день путешествия, на площади в Миэ, Терилун входила в случайных прохожих полностью, перевоплощаясь, а в Ламино ухватывала как будто небольшие осколки их мыслей и летела дальше, то сейчас, кажется, даже в этом не было необходимости. Стоило взглянуть на человека, на то, как он сидит, как дышит, как переливается вокруг него Цвет, как тут же становилось понятно, что он и зачем — его место на этой большой, по-тировски пёстрой картине. Всё, что было нужно на данный момент, а остальное — молчи, наблюдай: когда нужно, всё откроется. И когда на порог трактира ступила та, ради одной которой Лас с Терилун отдельно ото всех заночевали в городе, это стало понятно в тот же миг. Женщина шагнула внутрь, остановилась, оглядывая залу, спросила что-то у стойки — хозяин удивлённо поднял брови, но налил из-под прилавка неизвестной жидкости в долблёную деревянную кружку, — и села за дальний стол. У Терилун была всего пара мгновений, чтобы рассмотреть её, — но насколько же это становится легче, если не думать о себе, впитывать новое извне как будто самой кожей. Ничто не потерялось. Гостья была невелика ростом, с тонкими белыми руками и мальчишескими крутыми плечами. Даже с лица она больше всего походила на девочку-подростка, может, чуть старше Терилун, — но та с порога определила её как "женщину". Может, по едва заметным ниточкам морщин на лице — а может, по матовой, непроницаемой стене Цвета вокруг. От мастеров вроде Ласа в ней была эта фигурная правильность, строгость линий, от "невинных" — однотонность и небольшой размах: тёмно-зелёные, цвета осенней травы границы проходили в трёх-четырёх шагах вокруг тела, но в этом небольшом круге как будто подавляли весь остальной Цвет. И невдомёк было, как всё это понимать — молчи, смотри, выжидай. Но в бледном с горстью веснушек посередине лице, в уходящей за ворот некрашеного платья волне медно-рыжих волос, в быстрой пружинистой походке что-то казалось знакомым.

— С добрым утром!

Лас показался на верхней ступени лестницы, бодрый, собранный, будто проснулся уже давным-давно. Женщина подняла на него резкий взгляд — будто изумрудный хлыст протянулся вперёд и хлестнул совсем рядом, полшага не долетев до цели. Цвет Ласа, более обширный и податливый, за пару мгновений залечил новую рану, а сам он без спешки двинулся вниз. Но совсем не это важно, нет, нет! Терилун, кажется, вспомнила. И тихо — наблюдателя должно быть не видно, не слышно — потянулась к своей сумке под столом.

— Мне то же, что и всем, — кратко сообщил Лас, взял предложенную миску щей и вместе с ней сел напротив женщины. — Добралась без приключений?

— Можно было не спрашивать. — Её голос был резким и твёрдым, как натянутая струна, и не мягкая, как у лисса, — железная. — На дорогах позади Касталлари патрули есть, до самой границы провинции. Напрасная трата сил. Я пришла с другой стороны, там не...

Женщина вдруг замолчала, подняла взгляд к потолку, будто взявшая след гончая, а потом метнула его вглубь зала.

— Ты ведь понятия не имеешь, что играешь, правда?

Лас посмотрел с недоумением — но она говорила не с ним.

— Я... нет, не знаю. Но это музыка, так? Должно было что-то выйти.

— Из ко что-то выйдет, даже если на него случайно наступить.

Глаза женщины переливались серым стеклом, прозрачным — и пронизывающим, сквозь голову до затылка и сквозь стол до рук Терилун, где была зажата подаренная Саем маленькая арфа. А потом, совсем внезапно, взгляд её будто смягчился, из резкого стал просто внимательным, почти дружелюбным.

— В определённый момент совсем немного не хватило, чтобы сыграть слово "внимательно". Да, это музыка.

Терилун тут же расслабилась. Здесь её тоже рады были видеть — по крайней мере, стальной взгляд гостьи явно не говорил об обратном. Она встала из-за своего стола и направилась к тому, где сидели Лас и женщина.

— Но всё равно. Какого экки ты убила, чтобы заполучить его? Ко на дороге не валяются. И не продаются.

— Подарок Сая из Миэ, — ответил за девочку Лас. — Ин-эккья. Ему он больше не нужен.

— Стоило догадаться. Не о Сае, а в принципе. — Женщина отхлебнула из кружки. — Таких "непарных", наверное, ещё несколько ходит по рукам в Суо. Так что поздравляю тебя...

— Терилун. — Девочка подошла и, не дожидаясь приглашения, села рядом с Ласом.

— Я Брита. Из деревни.

— Из деревни... Деревни Ткачей?

— Лучше не надо такое тут говорить. — Брита выпалила это быстро, тихо, сквозь зубы, и на этот короткий миг лицо её исказилось, точно от гнева, — но тотчас, не успела Терилун испугаться, вновь стало прежним. — Здесь всё равно знают. Все, кому надо, знают. Всё равно не стоит.

— Х... хорошо...

— О чём мы с тобой говорили, Лас? Да, патрули. Я пришла со стороны деревни — не по дороге, разумеется, но даже если бы они были...

Терилун рассмотрела Бриту подробнее. Вблизи она, как ни странно, не казалась столь уж "пожилой", как издали. Или дело было в Цвете... Так или иначе, совсем не старым теперь было это лицо, разве что немного уставшим и обветренным. Глаза — живые, непредсказуемые, постоянное напоминание о чём-то кипящем внутри. Платье, из глубины зала казавшееся грубым и некрашеным, на самом деле имело лёгкий моховой оттенок, почти такой же, как Цвет самой Бриты. На груди, под воротником, был виден вышитый красной нитью клиновидный узор. Сзади в платье врастал сделанный из такой же ткани заплечный мешок, причём так, что не смотрелся на спине уродливым горбом. И всё равно — неужели ей вправду так важны эти вещи, чтобы его туда прямо вшивать?.. Так думала Терилун несколько мгновений, а потом всмотрелась лучше — и всё начало понемногу складываться. Как и было обещано.

— ...легко можно будет добраться до края леса. Но с этим всё решено. Скажи мне другое: я знаю всю историю, и некоторые другие знают. Не все. Что мне говорить братьям, чтобы они поняли? Не в последнюю очередь поэтому я сегодня здесь, раз уж остальное уже давно расписали и определили — чтобы они знали, что не зря подвергают себя опасности, что не ввязываются без нужды в чужую войну. Ответь.

Пока Терилун разглядывала Бриту, Лас, кажется, без остановки спорил, объяснял, убеждал, делая это в не меньшей мере Цветом, чем словами, и сейчас даже выглядел слегка утомлённым.

— Хорошо. Тебя ведь не смутит, что ты сама ничего нового не услышишь? Тогда передай, что я сказал всё ровно так. Наш враг — не простой военачальник. Он охотится за камнями, которые, как братья знают, оберегают мир от мёртвого тумана. Прохожему нужны сигилы. Только поэтому он присоединился к врагам Суо — никто из тех, кого от Терний охраняют здешние сигилы, ему не помогут. И только поэтому нам всем нужно покончить с Прохожим сообща.

Терилун слушала, впитывала, как следовало, — и совсем другие мысли складывались из кусочков утра, совсем не те, каких можно было ждать. Значит, способ работает... Для начала, откуда Лас вообще знал, что задумал Прохожий? Так точно, подробно: именно в Эспаден, именно за армией, именно чтобы через Касталлари вторгнуться в Протяжённое царство. В том странном разговоре на окраине Ниссы не было никакого смысла. Лас просто остановился, закрыл глаза... и как будто всё увидел. Что Криста говорила о том, как Цвет связан со временем... с прошлым... с будущим?..

— Ты говоришь так, как будто без могучей армии, пушек и летучих кораблей нельзя просто войти в ратушу Касталлари — или где там лежат эти камни, неважно, где — и взять всё, что душа просит. Для этого хватит кучки наёмников за звонкую монету — вроде твоих.

— Ты не понимаешь, Брита. Прохожему нужны все сигилы. В особенности — самый большой, тот, что хранится под дворцом Высочайшего в столице. Туда ни с кучкой, ни даже с большим отрядом наёмников не попасть.

— Не в первый раз хочется спросить, зачем они ему нужны...

Брита наклонилась вперёд, оперлась локтями о столешницу — и на Терилун вдруг дохнуло смрадом крепкой выпивки. Брита краем глаза заметила и скривила губы в подобии усмешки.

— Помогает успокоиться. Вдали от дома.

Женщина ничем не напоминала тех пьяных, которых когда-либо видела Терилун, — разве что глаза то и дело на миг вспыхивали в возбуждении, раздражении, гневе, и гасли обратно. И всё равно, размер кружки, теперь почти уже опустевшей, потрясал.

Лас, кажется, рад был отвлечься от предыдущей темы и вступил в разговор:

— Ткачам нельзя покидать деревню без своих экки. Это опасно. Только Брите иногда разрешают уходить одной.

Терилун напряглась, даже прикрыла глаза, вспоминая. Экки — это ведь тот близкий, без которого никак не можешь?.. Вспомнилась томная, гибкая Суу и подозрительный Рэн рядом с ней, а потом Сай, и у него в глазах — та, кого он потерял. "Значит, это — экки? Но... "опасно"?.." — подумала Терилун, но спросила почему-то о другом:

— А почему можно... и где твой?..

— У меня нет.

"Как у Сая? Так же больно? Зачем я спросила..."

— И не было никогда. Так бывает.

Брита и Лас продолжили свой разговор, важный, полный судеб людей, народов и царств — а Терилун лишь вскользь осознавала услышанное, занятая совсем другими битвами. Кажется, так много всего произошло, столько новых вещей и людей появилось в жизни, даже за последние несколько дней, что разум решил, отбросив прочее, остановиться на одном. И когда разговор закончился, Брита с неуловимым, ни дружелюбным, ни враждебным выражением на лице начала прощаться, а Лас предложил вместе пройти до окраины города, ничего не изменилось — по-прежнему напоказ важные вещи были где-то далеко, под толстым настом того, что действительно волновало. Трое поднялись из-за стола и вышли на мощённую камнем улицу — достопримечательность центра Касталлари наряду с такими же пепельно-серыми каменными домами. С улицы сразу свернули в подворотни и уверенно запетляли по узким переулкам, а скорее, щелям между стенами, где и два человека бы разошлись с трудом. По крайней мере, кто-то из них двоих точно знал дорогу, и из "тесного" квартала вновь вышли на улицы так же быстро и неожиданно, как вошли. Когда стало просторнее, Терилун заметила то, на что не обратила внимания вчера вечером: местные жители совсем не походили на обычных подданных Царства. У них были большие карие или голубые глаза, неприметные, буквально уходящие вглубь щёк скулы, а кое у кого — светлые, почти как у Кристы, непослушные волосы. Криста, правда, говорила, что она не из этих краёв. Но Терилун вспомнилось иное: раньше провинция Касталлари была частью совсем другой страны, той, из которой сейчас под предводительством Тёмного Прохожего шли несметные армии. Кстати, как провести армию сквозь Тернии?.. Сегодня об этом что-то говорили, определённо... или только должны были?.. Терилун чувствовала, что теряет способность остановиться на одной мысли надолго. Но утренняя ясность осталось, а с ней — способность вслушиваться во всё вокруг, всматриваться в цвет, и не в отдельные сполохи, а в весь сразу, а вместе с ним...

— Брита, Брита, берегись!.. Кто-то... я не знаю.. Кто-то угрожает тебе... вот-вот... да стой же!!!..

Брита остановилась, обернулась и спокойным, каким-то невидящим взглядом осенила Терилун. Лас тоже оглянулся — гораздо более взволнованный, даже возбуждённый. Но девочке сейчас было не до этого: то, что было простой ясностью, в один момент переросло в пугающее ожидание, вновь — как натянутый лисс, но страшнее, опаснее, ближе. Вот-вот должно, вот-вот...

В следующий миг мир рванулся влево, живот отозвался приступом тошноты, в глазах сверкнуло, и пару мгновений Терилун чувствовала только, как её несут неведомо куда огромные, бережные руки. А потом за спиной раскатился оглушительный гром. По стене брызнули осколки.

— Сиди здесь.

Голова кружилась страшно, но Терилун не закрывала глаза — и всё равно пока видела перед собой лишь размытые разноцветные пятна: зелёно-бурое платье Бриты, белый овал её лица, Лас нечёткой тенью где-то сбоку.

Коснувшись рукой плеча Терилун, будто подкрепляя свои слова, женщина развернулась на каблуках и мгновенно исчезла, растворилась в воздухе. Девочка выдохнула, пошатнулась и прислонилась к ближайшей стене дома. Спереди, сзади, сверху доносились хлопки, крики на неизвестном языке, сыпалась каменная крошка.

— Ч-что... делать... Лас?

— Она всё сказала. Сидим здесь.

Лас нарочито безмятежно встал у стены рядом с Терилун. Нет, нет, те странные искорки, волнение во взгляде — всё осталось... Но выходить в гущу сражения он не спешил.

Грохот, треск, перезвон стекла раздавались без конца, пока девочка приходила в себя — и едва пропали сизые звёзды тошноты, перед глазами, вылетев стрелой из-за поворота, вновь появилась Брита. Взмокшая, в порванном платье, но главное — с длинными, длинными волосами. Они лились на плечи, накрывали целиком спину, спадали на землю и даже там сворачивались в плотные кольца. Вот, вот зачем тот рюкзак! Терилун правильно догадалась, по Суу, по волосам, по всему! И может, это всё ещё кружилась голова, но показалось, что Брита бежала, и они двигались как-то не так — вслед за ней, но не совсем так, как должны были.

Она ворвалась за поворот — и тяжело оперлась о стену. На левом боку и плече в прорехах платья зияли раны — страшные чёрные ожоги с клочками обугленной плоти по краям. Глаза закрыты, изо рта летит тяжёлый хрип дыхания, и вместе с ним волнуется, идёт рябью гладь волос.

— Пеrrедохни уже, Ткачиха! Долго не протянешь.

Насмешливый голос раздался из глубины улицы, откуда только что едва спаслась Брита. Голос странный, неуловимо чужой — казалось, все слова на месте, но говорит их всё равно кто-то из других краёв.

— А он прав, — усмехнулась женщина. Терилун опустила глаза — из раны на боку сочилась не кровь даже, а нечто белесо-розовое, на что не хотелось смотреть. — У них живой огонь. Ещё бы немного, и всё.

Живой огонь?..

— Есть ещё вrrемя уйти. Без чиновника. По кrrышам, если хочешь. Ты ведь не пойдёшь по кrrышам с ним?

Словно в подтверждение его слов, на крыше противоположного дома, выше третьего этажа, кто-то зашевелился: Терилун увидела только зелёную шляпу и похожее на толстую железную дубину оружие. Потом обернулась обратно к Брите — а в её залитых потом глазах играло злорадство.

— Жаль, долго они со мной копались. — И сразу — громко, так, что на миг заложило уши: — Яни, хьяин шаэ!!!

Мгновение все ждали, затаив дыхание, — ждали, казалось, и здесь, и там. А потом узорное окно дома напротив брызнуло осколками. На улицу спутанным клубком вылетело что-то, что Терилун сначала приняла за вторую Бриту — такая же тонкая девичья фигурка в водовороте несущейся вместе с ней огненной массы. Клубок коснулся земли и распался. На какой-то короткий миг Терилун увидела облачённое в тёмно-синий комбинезон хрупкое тело, молодые безумные глаза — и теперь уже чётко: разделившиеся на тонкие пряди волосы в полтора, два человеческих роста длиной, парящие сами по себе в воздухе, словно дюжина рассерженных гадюк! Всего миг, а потом две гадюки изогнулись, оттолкнули тело от земли и швырнули вперёд по улице, туда, где недавно сражалась Брита. Терилун отскочила от стены и в нетерпении выскочила за угол.

Если сцена на улице уже сейчас не напоминала побоище, то Терилун не видела побоищ. Окна домов были почти все выбиты, а кое-где в стенах не хватало целых огромных кусков камня. На мостовой, прямо под ногами и дальше, валялись вперемешку осколки стекла, камни и застывшие в неестественных позах мёртвые тела. А ещё дальше, в десяти шагах, двигалась девушка-клубок — так быстро, что едва можно было уследить. Вот она подскочила к двум стоящим посреди улице воинам и на мгновение превратилась в сверкающий смерч живых волос с зажатыми в них кинжалами — оба врага, изрезанные, рухнули наземь. Прыгнула вбок, к крыльцу дома, а потом взмыла в воздух и вдоль стены пролетела вперёд, оказавшись лицом к лицу с ещё одним воином. Прежде, чем тот успел опомниться, неуловимым движением скользнула ему за спину и черкнула кинжалом по горлу, выпуская на волю фонтанчик крови, и тут же с громким кличем "Ййййей!" отскочила в сторону. В следующий миг там, где она стояла, стена разлетелась осколками, а уши Терилун вновь заложило — на этот раз до боли и противного писка где-то вдалеке. Она взглянула вправо — четвёртый солдат стоял там с той самой железной дубиной, а точнее, с закреплённой на деревяшке полой трубкой, и дымящимся концом её указывал на взорвавшуюся только что стену. "Живой огонь", значит? Удивительно... Но ещё больше Терилун удивилась, когда в следующий миг он с досадой отбросил страшное своё оружие в сторону и потянулся к поясу, где рядом с длинным ножом висело нечто наподобие обрезанной стариковской клюки — такая же трубка на деревянной ручке, но меньше и короче. Для Ткачихи, кажется, это тоже оказалось неожиданностью: уже в полёте к новой цели она вильнула вбок и приземлилась — но живой огонь нашёл её и там. Новый болезненный хлопок, и улицу заволокло дымом. Но первое, что Терилун увидела, когда дым рассеялся, — та самая сумасшедшая улыбка, что совсем недавно вынырнула из моря звенящих осколков и умчалась в бой. Девушка стояла, широко расставив ноги, вся в мелких порезах от каменной крошки. Глыба серого камня, что висела перед ней на полдюжине прядей-змей, приняла на себя удар живого огня и раскололась надвое. Стиснув зубы, Ткачиха тяжело сдвинулась с места, размахнулась и один за другим метнула оба валуна в противника. Чужак отреагировал в последний момент, рыбкой бросившись прочь, перекувырнулся, поднялся на ноги — но стремительная смерть была уже у него за спиной. Он обернулся и попятился назад, будто из последних сил хватаясь за свою жизнь... А в следующий миг земля под Ткачихой вспыхнула и загорелась. Терилун не заметила, как это произошло, ничего не услышала — просто тонкий силуэт в один момент объяло пламя. Девушка выскочила из огня, но две рыжие пряди загорелись, и она заметалась по улице, крича истошно, жутко, по-звериному, только ещё больше раздувая тлеющее пламя. Не раздумывая, Терилун бросилась вперёд — спасти, затушить, пока не поздно! Всё произошедшее заняло каких-то несколько мгновений, и сейчас тоже — девочка едва сделала пару шагов вперёд и тут же заметила, что огонь на волосах Ткачихи потух, а сама она смотрит... нет, бежит со всех ног сюда, с тем же восторгом, безумием, убийством в глазах!..

Как совсем недавно воин чужаков, Терилун отпрянула, неуверенным шагом стала медленно отступать, уже видя перед собой ощетинившиеся лезвиями огненные пряди. Видеть всё, чувствовать всё, понимать всё, но ничего не уметь с этим сделать — так странно, правда? В последний миг вокруг груди и живота обвились другие волосы — Брита, да, за спиной же Брита... Но время кончалось: Терилун знала, оно сейчас специально становилось медленнее, чтобы она успела всё заметить и понять, — но даже этому был предел. Время кончалось, кинжальные острия тянулись к шее, к голове, к сердцу, наперегонки с тянущими назад объятиями Бриты, — а потом, когда оставалось совсем немного, кто-то встал у них на пути.

— Эккь'е!

И девушка бросилась к нему в объятия. Обвила его руками, неровными обгоревшими волосами — ненужные кинжалы звякнули о мостовую. Прижалась всем телом и положила голову ему на плечо, так, что всё ещё опутанная прядями Бриты Терилун увидела её очень чётко: маленькие, детские черты лица, зажмуренные глаза — и выражение полного беззаботного блаженства. Кровожадное безумие словно растаяло в объятиях этого тонкого, низкорослого мужчины, который сейчас не без труда слегка отстранился от девушки и повернулся к остальным.

— Простите её... Но я вовремя, так?

— Киэн. — Брита отпустила Терилун и вышла вперёд; волосы её уже снова спрятались в неприметный рюкзак. — Вовремя, да. Как обычно — ровно настолько, чтобы всё не полетело к чёрту. Не больше.

Киэн растянул губы в улыбке — не то виноватой, не то снисходительной. После красавцев-листартов его печальные цвета жухлых листьев глаза, прямой длинный нос и тонкие чёрные волосы до плеч совсем не впечатляли, но всё равно чем-то он привлекал, чем-то не давал отвести от себя взгляд. Ещё раз оглядев собравшихся — Бриту, Терилун, подошедшего позже всех Ласа, — он выдержал паузу и уже без тени ложного стыда добавил:

— Хорошо, я виноват. Яни не виновата. — И потом, уже смотря на неё, сжимая её плечи, смотря в глаза: — Сима и дэшья, эккь'е!

Что бы ни значило это последнее, Яни тут же просияла и буквально впилась в губы своего экки, осыпала поцелуями его щёки, шею, прильнула виском к груди. Терилун сама удивилась, с какой невозмутимостью наблюдала за этим, — и сразу же почувствовала, как сами собой затряслись колени, задрожали в болезненном ознобе зубы. Время раскручивалось обратно, возвращало долги, с каждым оборотом било больно по лицу.

Прижимая руку к ране, Брита обернулась и скользнула взглядом по Терилун.

— Не смотри так удивлённо на всё, Лас. Если меня отпускают из деревни без экки, это не значит, что я хожу одна. Я не так хороша в бою, как... некоторые другие. — Брита как будто затронула что-то, о чём не хотела говорить, и отвела глаза от всё не отлипающей от Киэна Яни. — Скорее, вопрос к тебе: откуда враг знает, что ты здесь. Они ведь из Эспадена — все эти их штучки... И один ушёл, не забывайте.

"Штучки" сейчас валялись под ногами и по всей улице, среди камней и тел. Трубка "живого огня" вблизи оказалась не такой простой, как казалось поначалу: большая, на вид неудобная деревянная рукоять крепилась к ней тонкими железными обручами, а внизу прямо из трубки торчал ещё один обруч с полукруглым крючком посередине. Мёртвых чужаков рассматривать не хотелось — Терилун заметила только, что они были одеты в обычную для этих краёв одежду и в целом сходили за местных.

— Яни, шьяг о'дайнн юн. Шьяг айте, — напутственным тоном сказал Киэн и хотел совсем освободиться от объятий. Но Яни вдруг дёрнулась, с недовольным видом подалась обратно; волосы её, прежде без движения свисавшие вниз, спутанным мотком ниток воспрянули вверх. — Юдэ, юдэ, мэа... — будто забыв, что собирался уйти, Киэн сам обнял её, левой рукой прижал её голову к груди, а правой гладил по затылку. — Юдэ...

Терилун заглянула ему в глаза — и в этот момент не увидела там ни раздражения, ни усталости, ни снисхождения, только нежность и тепло. Не капризную маленькую девчонку держал он в объятиях, но свою жену, свою экки. И от понимания этого что-то сдвинулось, дрогнуло внутри, будто точно этого так не хватало. Девочка оглянулась вокруг, на заснувший, а вернее — притихший в страхе город, на так хорошо сложенную мозаику жизней людей, животных, деревьев, камней. Как, оказывается, немного надо, чтобы увидеть всё-всё сразу, как оно есть. И как много — чтобы всё это понять. Взгляд спустился ниже, на вечно занятого своими проблемами, своей охотой Ласа, на Бриту... Брита тоже смотрела на двух обнявшихся посреди улицы ликка. Как и прежде, лицо и всё тело её застыли молчаливым камнем, но глаза говорили — возможно, больше, чем хотели.

— Идём.

В ближайшем доме оказался маленький трактир — опустевший, с выбитыми стёклами и проломленной внешней стеной. Осторожно, стараясь не потревожить раны, Брита села на один из уцелевших стульев. Лас пошёл искать лекаря, Киэн с Яни отправились в погоню за сбежавшим поджигателем — "наверняка с концами ушёл, но нужно хоть попробовать, подпалить ему усы". Терилун осталась в трактире.

— Брита, я хотела спросить...

Раненая Ткачиха подняла на неё глаза — кажется, единственное, что теперь было в ней не запылённое и не порванное.

— О Яни? Да, ты всё правильно увидела — у наших мужчин нет особой силы, но они видят и чувствуют больше других. И умеют усмирять чувства своих экки. Они спокойнее. Поэтому поодиночке женщин из деревни не отпускают.

Брита проверила, хорошо ли лежит временная повязка на плече, вновь подняла голову — Терилун смотрела всё так же вопросительно.

— О чём тогда? Лас? Конечно же, он должен был ждать, что его попытаются достать ещё до начала войны, но стоило подготовиться самому, и...

— О любви.

На улицы начала возвращаться жизнь. Издали уже звучали голоса, шаги, люди без страха ходили по ещё недавно гудевшей от страха и смерти мостовой. Только в полуразрушенном трактире до сих пор висела тишина — осторожная, недоумённая, словно где-то в соседней комнате затаилась любопытная девочка в ночной рубашке.

— Вот как. Давай я расскажу, что в тебе творится. Ты недавно отправилась путешествовать, оглянулась по сторонам, и увидела, что как будто у всех любовь есть, а у тебя нет.

— Нет!.. Да нет же. Совсем не так. Так... так раньше было. Вчера было. Сегодня совсем по-другому. Сегодня... С самого утра как будто всё, всё на свете понятно — и зачем Прохожему убегать, и почему у него нет Цвета, и зачем Лас идёт следом, и почему он так похож на героев легенд из книжки, и что здесь делает Высочайший, ведь Звездочёт — это же он и есть, я не объясняла, не поймёшь... И всё это я вижу, всё как на ладони — кроме неё. Потому что у каждого она как будто своя — но так ведь не бывает, правда? У Лии... ведьмы из Степи — одна: она берёт, не спрашивая, жжёт себя и других. У Сая... другого Ткача... другая... у Сида... — ещё другая... И всё новые, новые появляются, и ваши Яни с Киэном, и другие, и все такие непохожие... я ведь не совсем ерунду сейчас говорю? Я просто потерялась.

Брита сидела сгорбившись, словно полностью погрузилась в свою боль. Так или иначе, когда она подняла глаза, улыбки в них уже не было.

— Прости меня. Не запомнила, как тебя зовут... прости. Я к другому привыкла: что интересно только с теми, кто меня раза в два старше выглядит. Только им есть, что сказать. А вот нет. Но вопрос твой...

В крайнем окне показалась фигура в белом — Лас, никаких сомнений. С лекарем в кожаном жилете и нелепой шапке с завязками, что степенно шагал позади.

— Я не понимаю. Ты ведь можешь видеть, как наши экки, теперь-то я права? Этот "цвет" — оно самое, только мы его по-другому называем. И это то, что в тебе нашёл Лас. А я-то гадала. Но если можешь — то в чём тогда проблема? Используй его. Как Ткачи. Ведь ко нужен только, чтобы быстро отдать команду — бей, беги, возвращайся. Для всего остального — этот твой "цвет". Наши женщины чувствуют его только внутри, а мужчины — снаружи... Ты видишь, как сплетаются эти нити и когда рвутся, а больше ничего и не надо. Смотри и решай, как тебе по душе. Я вот и без них справляюсь — думаешь, я от плохой жизни без экки сижу, когда слева-справа понукают: возьми, да замуж выйди, да давай в семью? Но я всё ещё одна в городе, без поводыря, без указки. Так мне пока лучше — без особой причины, просто так. И ты выбирай.

— Смотри и решай...

Последние слова Бриты Терилун пропустила мимо ушей. Внутри было только одно. Воспоминание, которое никогда не должно было теряться — но потерялось. Слова той, кто уже ответила на все, все эти вопросы — а Терилун забыла. Лас уже вошёл в трактир и направлялся прямо к Брите, а лекарь замешкался на входе, дивясь масштабам разрушений внутри, — но Терилун даже не посмотрела ни одного из них. "Помни: одной правды нет. Верь, во что веришь." Вот кто бы объяснил бы... да нет, уже объяснил — ей, глупой тогда, всё по полочкам, так, что вопросов больше не должно было быть...

Случайно толкнув на ходу медлительного лекаря, в трактир вбежал мальчик в коротких штанах на подтяжках, смутно знакомый, задыхающийся от долгого бега.

— Господин... господин визитор... Ты просил сказать, если... Гонец с севера — Нисса пропала! Четыре дня назад... погибла в тумане... все погибли.

Как один, все вскочили на ноги. Взгляды сошлись на мальчике-посыльном — и только Лас почему-то смотрел в другую сторону, на Терилун. Но её и это уже не заботило. Нисса. Криста. Из глубины, сметая всё на пути, поднималось то самое, позабытое, самое страшное, то, что вот-вот выйдет и разрушит всё, как дыхание живого огня; чувствуя его, мир вокруг мелко задрожал, как от страха, готовый пойти смертельной рябью, изойти млечным соком ожившего кошмара.

Все погибли.

Часть 3. Жертва

Глава 9. Плоть небес

Молнией взвился

пламенный Хагни,

ветру подобный,

в сотне шагов

наземь спустился!

Ветер хлестнул по ушам, со свистом пробил полотно Цвета, рванулся вперёд, быстрый, как мысль, быстрее человека, зверя, птицы, — так, что угнаться лишь другой мысли было бы по силам. И Надару заметил: то, как напряглись ноги врага, как открылся рот его для гневной тирады. Когда грянула она — десяток слов разом, будто наслаивающихся друг на друга — Надару уже прыжком ушёл вбок, и ветер смерти остался позади. Страж не летел даже, а просто одновременно со своей колдовской песней оказывался на месте, в трёх десятках шагов от того, где стоял прежде. И атаковал. От удара первого меча Надару уклонился, второй поймал в воздухе собственным клинком и отвёл в сторону, нырнул за колонну, уходя от выпада слева, припал на одно колено в блоке... Тут наконец раздался другой свист — знакомый, сладкий. Далайн, меч Лареса, широким крылом разрезал воздух и обрушился на Стража, заставив теперь уже его изворачиваться и блокировать, отходя на безопасную дистанцию. Ларес нанёс ещё два косых удара, вынуждая противника отступить, и отошёл на два шага сам. На миг всё остановилось.

Чертог Стража был полутёмным, высоким, с теряющимися в черноте потолками, и формой напоминал полумесяц или подкову. Пол из чистой стали гулко отдавался под ногами; стены — как будто такие же, но высоко, где их уже нельзя было достать с земли, виднелись остатки словно силой выломанных исполинских полок — или этажей? По краям полумесяца шёл ряд железных опор, а посередине тут и там лежали груды металла, более всего похожие на свергнутые с пьедесталов памятники прежним вождям. Меж двух таких груд стоял сейчас Страж — огромный, на две головы выше даже дюжего Лареса, с растрёпанными пшеничными волосами и холодным безумием в глазах. Тело его защищали лишь обтягивающая рубаха и штаны из чёрной змеиной кожи — но каким бы тонким ни казался зачарованный доспех, он отразил уже два скользящих удара.

— Gott. Forseiti.

Прекрасно. Продолжим.

В голове Надару сами собой всплыли слова языка салмиров, выученного давным-давно и порядком забытого. Страж тем временем договорил, и в воздухе вновь мелькнули два его клинка. Из легенд все знали: сияющее Лезвие Дня и клубящееся тьмой Лезвие Ночи режет любой доспех, разрубает любое оружие, и попадавшиеся порой под ногами сломанные мечи и топоры казались достаточным подтверждением. Два воина заранее готовились к поединку, где от удара можно лишь уйти в сторону — но уже в бою Надару заметил, что у Лезвия Дня светилась колдовским светом только режущая кромка, сам же меч был из металла. Что, если попытаться отразить его не напрямую, а так, чтобы только задеть железом железо?.. За последние мгновения боя неожиданная идея уже по нескольку раз спасла обоим жизнь. Но сейчас и этого могло не хватить.

Сьомира меч

опустился громом —

— Вправо!!..

тысяча храбрых

от грохота замертво

тут же упали!

Надару успел почувствовать волнение Цвета перед очередным "стихом", успел предупредить Лареса, тот успел услышать и отступить вправо, за груду металла... Но что это? Вместо того, чтобы рвануться вперёд, Страж размахнулся и изо всех сил плашмя ударил обоими мечами об землю. Тело его заискрило молниями; земля от грома поплыла под ногами, уши заложило, на глаза навернулись слёзы. Страж тем временем вскочил на ноги и ринулся вперёд. Сквозь разводы боли Надару едва видел его силуэт, всё ближе и ближе, с двумя крыльями смерти в руках. И тогда Ларес побежал навстречу. Не просто пошёл, а бросился в атаку, так, что противник опешил и на миг замедлил ход — а потом под несколькими размашистыми ударами отступил. Раз взмах — шаг назад, два — шаг назад, три — ... В последний миг Ларес почувствовал, но не успел остановить движение: Страж развернулся и подставил один из своих клинков под удар. Кусок меча описал в воздухе дугу и звякнул об пол. Лишившись доброй трети своего оружия, Ларес не ослабил напора, но теперь этого было недостаточно: укороченный меч с прямоугольным обрубком на конце не доставал до врага, и тот вновь перешёл в наступление. Вовремя подоспел Надару со своим Одоори: изящный тонкий меч, слегка изогнутый ближе к острию, раскалённой иглой прошёл сквозь Цвет вокруг Стража и оцарапал ему плечо. Враг вновь ушёл невредимым, но кое-что изменилось: пляска смерти началась. Теперь двое сражались, как один: перехватывая инициативу, не давая противнику расслабиться и обдумать следующий шаг, по очереди атакуя — а потом разрывая очередность, чтобы удивить и продвинуться ещё дальше. Страж был невероятным врагом, слепящий белый Цвет его пульсировал яростно и почти хаотично, сбивая с толку, но теперь было видно: и его можно было загнать в угол. Ларес отступал, почти невозможным движением выбрасывал руку с мечом далеко вперёд, а в следующий миг намеренно открывался и отвлекал на себя внимание, раз за разом побеждая в опасной игре. Надару сейчас восхищался им даже больше, чем Стражем: рискуя жизнью, он защищал друга, давал время изучить противника и спланировать смертельный удар. Как и раньше, как будто перед ними был не грозный часовой Источника Бессмертия. И, как и раньше, его жертвы приносили плоды.

— Вправо! Бей вправо!

Ларес отреагировал, сдвинулся вправо и ударил. А Страж — нет. Надару мысленно извинился перед товарищем за обман: нужно было как-то убедиться...

— Он не понимает, что мы говорим! Слушай меня.

Ларес перехватил клинок в левую руку, отразил выпад сбоку и вновь вернулся в стойку.

— МОЖЕТ, УЖЕ НАЧНЁШЬ? А ТО... Я ТУТ... СОСКУЧИЛСЯ!..

Он всегда орал во всю глотку, когда нужно было говорить во время боя. Надару усмехнулся, открыл рот — и едва успел поднырнуть под косой удар Лезвия Ночи. В горле застрял колючий ком: ошибок Страж не прощал.

— В левом крыле узкое место, гони его туда!

Ларес вновь перехватил меч в другую руку и отпрыгнул, уходя от подсечки. Весь бой напоминал танец с очень широким шагом: Страж знал, что его удары не отразить, и бил размашисто, не оставляя места для манёвра. Поэтому почти каждый раз один отступал, а другой шёл в атаку с другой стороны, завершая круг танца. Теперь же Ларес начал отходить с каждым разом дальше и дальше, упругой щепкой отскакивая прочь, а возвращаясь медленно, будто нечаянно. Совсем скоро трое оказались у левого рога "полумесяца", где стены смыкались в узком тупике.

— По моей команде, когда он будет прыгать, ныряй вниз... когда приготовится...

— НЫРЯТЬ? КОГДА?..

— Сейчас!!..

Лишь только Ларес в очередной раз отпрыгнул назад, ещё дальше в угол, Страж вновь набрал побольше воздуха, открыл рот, готовый выкрикнуть очередной стих... И Гроза Тайры успел — вместо того, чтобы возвращаться на расстояние удара, он кубарем полетел на пол, уходя с линии поражения влево.

Молни...

...менный Ха...

...тру подоб...

...не ша...

...ился!

Страж не смог остановить свое заклинание, устремился вперёд и на полной скорости врезался в стену; его бросило обратно с такой силой, что, казалось, он никак не мог встать обратно с пола — но на деле не только остался в сознании, но и попытался удержаться на ногах, зашатался на месте, раскинув руки. В этот миг на его спину опустился клинок Надару. Удар не пробил колдовской брони, но заставил Стража распластаться по полу и выронить клинки. Не теряя времени, он перевернулся на спину и вытянул вперёд руки с растопыренными пальцами. Новый стих, сорвавшийся у него с губ, показался нечленораздельным шипением — а потом из пальцев его вырвалось белое пламя, и тело Надару тряпичной куклой взмыло в воздух. Уже спешивший на помощь Ларес взревел раненым медведем, в два прыжка подскочил к Стражу и принялся осыпать его яростными ударами, после чего изо всех сил всадил остриё меча ему в нагрудник. Из груди сквозь прорванную змеиную кожу хлынула чёрная кровь. Поющий Страж пал.

Всё ещё не веря в произошедшее, Ларес попятился и сел прямо на пол. Из чертога как будто сразу же исчезли остатки света, и стены из тусклой стали и груды металла на полу больше не пророчили опасность, но смотрели мрачнее прежнего. Несколько тяжёлых вдохов спустя Ларес откинулся назад, смахнул с лица слежавшиеся от крови комья волос — и тут только вспомнил о друге. Вскочил, оглядываясь по сторонам, и почти тут же заметил лежащую ничком фигуру неподалёку.

— Братец... Эй, братец!

Едва битва завершилась, силы ушли из рук и ног — Ларес едва доковылял до Надару, упал рядом и перевернул его на спину.

— Давай, вставай, мы победили... Да что с тобой?..

Надару был жив, но лежал неподвижно; в глубоких устремлённых к потолку глазах сверкали отголоски молний Стража.

— Да... да. Со мной всё в порядке.

Он вздрогнул всем телом, но действительно поднялся на ноги. Отстранённое выражение лица осталось — опалённому волшебным пламенем Надару будто ни до чего не было дела.

— Правда в порядке? Ну, давай. Как тебя шибануло — а вроде ничего, силищей такой теперь пахнет, — проговорил Ларес неровным голосом. После жаркой битвы до сих пор слегка шатало. Надару посмотрел на него непонимающе и отвернулся.

К поверженному врагу подходили осторожно, будто опасаясь, что тот сейчас же восстанет и продолжит бой. Но тело в чёрной луже лежало неподвижно. Пришло время собирать трофеи.

— Вот они — Лезвие Дня и Лезвие Ночи! Так долго мы шли, и вот... Выбирай любое.

Надару словно не заметил дружеского великодушия — просто смотрел на два лежащих неподалёку от тела клинка, после смерти хозяина не менее живых: один — стальной, с сияющей ослепительным светом режущей кромкой, другой — весь в угольно-чёрном дыму, невидимый за плотной завесой.

— Что скажешь?

Туман ярости и боли тотчас упал с глаз. Надару видел два меча — видел по-новому. Дикие сполохи Цвета поверженного Стража всё ещё мелькали вокруг, мешая рассмотреть что-либо ещё, — но легендарные клинки жили собственной жизнью, как будто независимо от их прошлого владельца. Стоило взглянуть на первый...

— ...словно в тот же миг пронзает изнутри, стремительно, как самый быстрый удар. На языке чувствуешь сладкую кровь. Лезвие Дня — это жизнь, радость, голод, стремление вперёд. Убийство. Другой — застывший, вечный, печальный. Лезвие Ночи — мудрость, старость, смерть — но смерть, вечности подобная. Безупречная.

Ларес сначала удивлённо посмотрел на друга, потом усмехнулся.

— Ты что, оба захотел? Выбирай.

— Я выбрал.

Но прежде, чем он успел закончить, труп Стража вдруг заговорил.

— ...av loggerbok postren tre vinta...

Нет, он лежал там же, мёртвый, как прежде, и хладные губы не шевелились. Голос — его голос, несомненно, — продолжал говорить и исходил при этом как будто прямо из левой руки; там же теперь мигал холодный, зачарованный белый свет. Смотря почему-то не на Стража, а в глаза Ларесу, Надару вслух перевёл:

— ...запись двадцать три. Сегодня мы вернулись домой.

Что это было? Этот запах...

Лас открыл глаза и какое-то время сидел молча, отстранившись от суеты вокруг. Как и раньше, всё увиденное исчезло почти в то же мгновение, как появилось. Можно не двигаться, попытаться удержать, сохранить больше в себе, но в глубине души всегда ясно: то, что ушло, должно было уйти. Даже видение битвы со Стражем было уже скорее отголоском, прощальным подарком от продлившегося один миг озарения. Но в этот раз Лас точно знал, чем этот запах был на самом деле — чем-то прямо противоположным увиденному осколку прошлого. Запах будущего. Запах возможностей. Запах надежды.

— Все... все погибли?..

Терилун без сил опустилась на пол прямо перед мальчиком-гонцом. Встревоженная Брита вскочила на ноги и тут же зашипела от боли в свежих ранах. Задумчивый лекарь, напротив, вышел из оцепенения и как ни в чём не бывало заспешил к больной:

— Это вы-с тут жалуетесь? Посмотрим...

Ткачиха как будто не поняла, что речь о ней, и мимо озадаченного мужчины прокричала:

— Что случилось? КТО это сделал??..

— Н-н... Я не з-знаю, только это сказывали, больше ничего... н... — Под зверским взглядом Бриты мальчик сжался в комок и умоляюще посмотрел на Ласа. Тот сначала поглядел ещё более грозно, но потом пришёл в себя и глазами указал на выход.

— Я... пойду, узнаю... — И был таков.

Мальчик чуть всё не испортил. Ещё немного, и если не Терилун, то уж точно Брита заподозрила бы, что между ним и Ласом что-то есть. Фальшивый гонец за шесть медяков был узким местом этого состряпанного на скорую руку плана. Но план удался.

— Успокойте сударыню, милсдарь, а то я такую лечить не буду. — Лекарь обернулся к Ласу, указывая на нервно вертящую головой Бриту. — Или мне за это больше заплатят?

Вместо ответа одна из рыжих прядей поднялась с земли и повертелась перед носом у старика.

— Скажем так, тебе заплатят. Лечи.

Лекарь испуганно спрятал глаза и принялся разбирать свой саквояж. Слухи подтверждались: в Касталлари о Ткачах знали все.

Изнутри Терилун сейчас выглядела так же, как снаружи — потерянной, измученной, обессиленной. Сколько бы ни вглядывались в её Цвет сейчас даже опытные мастера, всё равно увидели бы только это. Ласу потребовалось наблюдать за ней с самого начала, с первого дня их знакомства, чтобы чувствовать разницу. Нет, это не опустошённость: она просто как будто выдохнула, выпустила всё наружу, позволив Ласу искупаться в целом море Цвета и с помощью этой силы на какую-то долю мгновения заглянуть за грань. Теперь — всего лишь затишье, пока она вновь не наберёт воздух. Следующий выдох будет ещё сильнее. Не зря он учил её: не выбрасывай лир понапрасну, как Лия в её сияющем танце. Лия... вот кто бы мог занять место Терилун, с её невероятной врождённой мощью, с даром черпать из внешнего мира силу безграничную. Всё бы сложилось совсем по-другому, если бы она не отказалась — резко, бесповоротно, как может сделать только равная. Что же, пришлось выбрать другую, пустышку, к этому не готовую, для этого не предназначенную. Она сидела сейчас напротив.

Когда Лас подошёл ближе, на лице Терилун не было слёз. Все правильно: ни ярости, ни паники, ничего. Оставалось разве что на самом донышке — она подняла глаза и тихим голосом спросила:

— Получается, погибли все... совсем? Никакой надежды?

— При мне никогда не уничтожали сигил целого города. Но я знал людей, которые выбрались из Терний без ориентиров, — ответил Лас, но посмотрел достаточно пристально и долго, чтобы дать понять: да, совсем. Она быстро росла, училась читать между строк, пускай же прочитает это: надежды нет.

Лекарь удивительно быстро обработал раны Бриты, получил свою плату и ещё быстрее убрался восвояси. Лас двинулся к выходу; Терилун молча поднялась на ноги и пошла следом. Обычные звуки дня вернулись в город, но долетали издалека — разгромленная, обожженная, залитая кровью улица стояла молчаливой гробницей. Осторожно ступая среди обломков, Лас со спутниками прошел дальше, к уходящему влево переулку.

— Эй... стойте!!..

Лас неохотно остановился.

— Именем Высочайшего...

К ним навстречу в сопровождении полдюжины солдат направлялось живое подтверждение факта: предчувствиям Ткачей стоит доверять. Завитые на модный манер усы, большие навыкате глаза, длинная алебарда за плечами, подкрашенный позолотой узорный доспех.

— Долгая жизнь Великому, сыну Солнца, Неба и Звёзд! Чем я могу помочь Его бдительному патру...

— Ты! Да, ты, я к тебе обращаюсь. Стой на месте, руки подальше от оружия. И хватит тут разговаривать. В лагере поговорим, что вы натворили и что вам за это будет. А вы, эй, что встали? Расчехляйтесь.

Патрульные тотчас очнулись и обнажили свои мечи, сабли, длинные копья — кто в лес, кто по дрова. Их более скромная броня тоже сверкала вымученным лоском, но с лиц некоторых ещё не сошёл пух ранней юности. Значит, действительно регулярная армия Суо была уже здесь. Во всей своей сомнительной красе.

— Мы? Сделали? Позволь объяснить...

— Говорю, в лагере объяснять будешь. Э, сударыня, руки из карманов, быстро!..

Раненая Брита отреагировала мгновенно — рванулась вперёд, но тут же остановила себя, волком глядя на солдат. Те схватились за оружие. За какие-то несколько мгновений обстановка накалилась до опасной. Лас взглянул на Цвет патрульных: по большей части нейтрально-растерянный, даже испуганный, только у командира — кипящий подозрительностью и упоением властью, отгородившийся от всего мира. Цветом тут ничего не сделаешь — Невинного извне не достать.

— Я всё-таки скажу. На нас напали лазутчики из Эспадена. На меня — визитора Высочайшего.

Капитан как будто на миг смутился, но тут же снова недоверчиво прищурился.

— Кого-кого? Тебя? Речи ловкие у тебя, да говор не наш. Не видел что-то я таких визиторов. И лазутчиков не видел. Что вы тут мне выдумываете, посреди всего этого стоючи, а? Сдавайте живо всё, что есть, и идём разбираться.

— Нет у нас времени никуда идти — но бумаги в порядке. Печати Высокого советника будет достаточно? Сейчас...

— Стоять!!.. — Едва Лас потянулся к заплечному мешку, капитан будто взорвался, а его отряд ощетинился лезвиями. — Я сказал!! Руки с оружия убрали, а то...

Над левым ухом раздался страшный грохот, будто разом грянула тысяча молний. Знакомый. Тело капитана с дырой в груди отлетело назад, прямо на солдат. Но ещё прежде, чем оно коснулось земли, второй выстрел сбил с ног стоявшего ближе всех воина.

Лас обернулся и увидел нарушителя спокойствия. Сегодня Гиллис был в чёрной широкополой шляпе, кожаной куртке с широкими рукавами и потёртом рыжем жилете; кончики тонких усов копьями смотрели в разные стороны. Он лёгким движением выпустил из рук два разряженных кремневика — те повисли на прикреплённых прямо к куртке цепочках — и извлёк из кобуры на боку тяжёлое ружьё.

— Стой, стой, они же...

Гром! Гром! Двигаясь по часовой стрелке вдоль стены и не слыша ничего за выстрелами, Гиллис без промаха поразил ещё двоих патрульных. Оставшиеся в живых трое, кажется, только сейчас по-настоящему заметили стрелка, выставили вперёд два копья и меч и стояли в неуверенности, как будто расстояние могло их спасти. Наконец один двинулся вперёд и толкнул второго. Оба побежали к Гиллису — а он, кажется, израсходовал все заряды кремневиков и встретил их с длинным зазубренным на обратной стороне тесаком в руке. Но едва один из патрульных приблизился с копьём наготове, ему под ноги полетел плоский серый камень. Мгновение спустя земля под ним вспыхнула, и он, как ещё недавно Яни, закружился в языках пламени. Пользуясь моментом, Гиллис обогнул горящего солдата и ударил второго — но тот оказался готов и легко отразил короткий клинок. Контратака едва не стоила стрелку жизни — а второй мощный размах выбил тесак из рук. С какой-то ребячьей растерянностью Гиллис поднял пустые ладони вверх, а солдат занёс меч для последнего удара... и тут же опустил. Следом его тело беспомощно осело наземь, и стало видно, что за его спиной стоял Лас. Выверенным движением он заткнул за пояс ножны с мечом, которыми только что оглушил воина.

— Последнего держите!..

Повинуясь зычному голосу Гиллиса, все обернулись к последнему — единственному патрульному, так и не решившемуся атаковать. Всё это время он медленно отступал к противоположному краю улицы, теперь же замер, как потревоженный заяц, а потом бросился бежать. Прядь Бриты выхватила метательный нож, но в момент броска женщина вновь зашипела от боли, и снаряд полетел мимо.

— Всё, всё самому! — с наигранной досадой воскликнул Гиллис и запустил руку глубоко под плащ. Мгновение спустя у него в руке оказалось что-то, что сложно было назвать оружием — тонкая стальная дудочка на костяной ручке. На этот раз хлопок оказался совсем тихим, но беглец в тот же миг упал и больше не двигался. Регулярного патруля армии Высочайшего не стало.

— Ну, что скажете? Что скажете, а? — Гиллис с залихватским выражением лица обернулся к остальным, после чего начал не без удовольствия приводить себя в порядок: "дудочку" убрал обратно в потайной карман, два малых кремневика — в кобуры под мышками, ружьё — на бок...

Лас перестал разглядывать всё ещё догорающее тело солдата и поднял глаза.

— Юродивый.

— Ну, ты преувеличиваешь, скажешь тоже. Откуда мне было знать, что они вас просто так отпустят? Да и отпустили ли — вы бы видели глаза этого корнеро... Ну, да вы и так видели.

— Ты, кажется, не понимаешь. Если кто-то узнает, что мы... нет, я, визитор по особым поручениям Высочайшего, расправился с целым патрулём армии Суо, тогда всему конец.

Заметно пополнившаяся процессия двигалась в прежнем направлении. Вместе с Гиллисом в Касталлари пришёл отряд из четырёх человек — такие же не по-здешнему одетые темноволосые стрелки с трубками живого огня, угадывающимися под плащами. Во время боя эти четверо безучастно стояли в стороне, будто так толком и не поняв, что происходит. Как им в таком виде удалось незамеченными попасть в город и, тем более, сразу же отыскать Ласа, оставалось загадкой.

— "Конец" — это как? — насмешливо протянул Гиллис. — Обнаружат, что ты во всём виноват? Вычислят среди всех жителей этой громадины-города, найдут свидетелей? Но это же правда, ты действительно нас сюда на войну позвал? На войне до таких мелочей никому нет дела. И искать не будут. А если вдруг станут — на всех телах живой огонь. Спишут на тех ублюдков, что пришли по вашу душу. Мы же тут не единственные злодеи вне закона, помнишь?

— Помню, Гиллис. И не знаю, что мы будем делать, если сейчас встретимся c ещё одним патрулём.

— Не знаешь, правда? — хохотнул Гиллис. — А я знаю.

Минутой спустя подала голос Терилун:

— Получается, вы не из тех, что напали на нас раньше?

— Ну что ты, девочка. Как можно нас спутать с этими безрукими отморозками... а, погоди, нас и вправду не отличить. — Главный стрелок вновь посмеялся собственной шутке, а затем продолжил уже серьёзно. — Мы из Томес-Гардаса. А Гардас и впрямь раньше был частью Эспадена — правда, мало кому это было по душе. И после... когда между нами и ними появился туман, наши ребята, наверное, обрадовались больше всех. Своя делянка земли, бедной, голой, окружённой белым непонятно чем — мечта! Но они нас тоже так просто не оставили, ясное дело. И вот — наши ребята здесь, вновь в бою чести со старыми недругами... за деньги. Мы бы и за бесплатно им задали жару — только не говори никому. Сама понимаешь.

— Интересно...

— Ну ещё бы... А ты о чём?

— "Столько лет". Мы время меряем в зимах, а вы — в летах. Одно и то же, казалось бы, но на самом деле — совсем другое дело, другой... взгляд?..

Гиллис поглядел в бездонные глаза девочки с удивлением.

— Ну... Выходит, так.

Терилун смутила стрелка внезапным ответом, но сама не могла скрыть любопытства и разглядывала его необычный наряд, а особенно — причудливое оружие, обитель живого огня. Лас невольно проследил за её взглядом до самого большого кремневика, закреплённого на поясе, осмотрел узорную рукоять и тонкий молоточек на затворе. В Суо даже просвещённые люди до сих пор считали подобные устройства чем-то из разряда чудес, и не находилось доводов с ними спорить. Но сам Лас за свою жизнь видел такое, что изрыгающие огонь трубки казались чем-то тусклым. Заоблачные своды чертога Вечности, колдовские клинки Стража, всё, что открылось после победы над ним... Не без труда Лас отвлёкся от воспоминаний и ещё раз изучающе посмотрел на Терилун. Да, она восстанавливается, уже почти восстановилась, как будто не было того бешеного выброса, что позволил на миг заглянуть в будущее. Всё вышло так, как можно было только мечтать: она о чём-то догадывается, что-то подозревает, сравнивая истории из "Того, что было раньше" с реальностью, но ничего конкретного и ничего настоящего. А теперь Терилун смотрела по сторонам, задавала вопросы — вновь ожила, превратилась если не полностью, то хотя бы немного в себя прежнюю. Значит, всё готово. Один взгляд в грядущее — и вернулась уверенность, вернулась надежда. Прохожий, старый друг, завтра на рассвете ты умрёшь.

— А... Э... Ещё... далеко?

— Недалеко!

— Раньше тоже... было... недалеко!..

— С тех пор дальше не стало, кьита!

Лас пришпорил коня и поравнялся с остальными. Терилун никогда раньше не ездила верхом, и Гиллис с показной куртуазностью посадил её впереди себя. В отличие от оставшегося в городе Сида, гардасский стрелок был девочке мало симпатичен, и нынешнее её возбуждение Лас связывал лишь со скоростью, со свистящим в ушах ветром, с прытью скакунов, не сравнимой даже со стремительным бегом шенаи. К северо-западу от Касталлари пошли пологие поросшие травой холмы, мягкие, не похожие на каменистые складки Степи.

— Да шучу я, шучу. Во-он ту гору видишь, так вот, за ней...

— Да, да, я их... вижу, вон там!..

— Что?..

Лас сначала тоже не понял, о чём именно говорила сбивающимся от быстрой скачки голосом Терилун. Но мгновение спустя — и впрямь: справа над горой мелькнула как будто огромная птица, скрылась за склоном и ненадолго появилась вновь. В часе езды верхом от города наёмники из Гардаса потеряли осторожность, начали тренироваться средь бела дня. И пока, кажется, их риск оправдывался.

— Давайте, давайте скорее туда! — едва не вываливаясь из седла, воскликнула Терилун, и Гиллис из крупной рыси пустил лошадь в галоп. Устремившись за ними, Лас едва заметно улыбнулся. Да, она ожила.

Последний склон холма вскоре остался позади, и конники вихрем влетели в укромную лощину у подножия горы. Как всегда, когда Терилун испытывала сильные чувства, она расплёскивала их наружу, заряжала всех и каждого — так, что можно было и не гадать, что у неё на уме. И сейчас тоже: скорее, скорее, что там, за этим поворотом, ещё чуть-чуть-чуть-чуть... И вот наконец он показался из-за края лощины, огромный, величественный, больше даже, чем мечталось. Небоход из Гардаса был действительно похож на взмывший в небеса морской корабль: шагах в пятидесяти от земли завис продолговатый, сработанный из светлых сосновых досок корпус, над ним виднелась пара низких мачт без парусов — а вокруг него, подобно чайкам... Да, именно те, кого Терилун издали приняла за птиц. То небоходцы скользили на хрупких своих крыльях из парусины, закреплённых на тонких деревянных рамах. Неспособные летать сами, они соскальзывали с небоходов и умело управляли ветром, чтобы продержаться в воздухе дольше. И сейчас, едва всадники выехали за поворот, один из полудюжины парящих в небе людей заметил их и полетел навстречу. Никто не испугался — а Терилун, напротив, обрадовалась ещё больше: так быстро он мчался сюда, что дыхание захватило. А когда в потоке свистящего ветра пролетел над головами, отчётливо увидела лакированные рейки его маленького воздушного корабля, опутанные сложным узором верёвок крылья, прикреплённые к этим верёвкам рычажки, на один из которых небоходец нажал, чтобы прямо над путниками резко повернуть влево и вверх, вновь уносясь в вышину. Тем временем, вдалеке остальные летающие машины кругами летали над полем, сближаясь, порой как будто чуть не сталкиваясь, коршунами падали к самой земле и взлетали снова. Лишь когда отряд подъехал ближе, Лас понял, в чём дело. На ровной площадке между склонами прямо на траве было начерчено два круга шагов в пять шириной. Вот один из небоходцев вышел из очередного виража, разогнался по прямой, потом на полной скорости упал камнем вниз и в последний момент вынырнул обратно в небо, в нижней точке падения сбросив внутрь круга мешочек с песком. Не только Терилун, но и пара гардасцев из отряда наградили его меткость одобрительными возгласами — однако смельчак не остановился. Когда уже казалось, что он вот-вот уйдёт дальше кружить вокруг площадки, он снова направил значительно замедлившийся аппарат вниз и без промаха поразил вторую мишень. Вновь выйдя на подъём, машина как будто остановилась в воздухе, в миге от падения — но небоходец с помощью рычажка резко развернул крыло и по спирали постепенно поднялся ввысь.

— Здорово, да? — вновь обратился Гиллис к Терилун. — А теперь представь, что на месте песка — склянки с живым огнём. — И потом, обернувшись к товарищам: — А вы что удивляетесь? Это же Шиллен пролетал, лучший орёл наш. Если бы он так не мог, то что нам вообще здесь делать?

Отряд подъезжал к месту, над которым грозной тучей навис небоход. Терилун расспрашивала Гиллиса, почему, как, с чьей помощью летает чудесный корабль, и тот отвечал неохотно, по большей части неудачными шутками. После четвёртого или пятого вопроса Лас вдруг понял: предводитель стрелков не знает, как работает его собственное судно! Весь обвешанный диковинными порождениями эспаденской науки, он отвечал "ну, да, наверное, эти маленькие мельницы снаружи и двигают корабль". Он, может, сам закладывал внутрь своих кремневиков соль земли и свинцовую дробь, но наверняка понятия не имел, почему соль превращается в огонь, или откуда берётся свинец. С другой стороны, добавил Лас про себя философски, Гиллис здесь не за мудреца. Достаточно тех навыков, которые он сегодня показал на улице. Так лучше.

Гардасцы спешились и стояли теперь у подъёмной корзины, закреплённой на двух верёвках: одна — для подъёма, другая же, нижним концом прибитая к земле — чтобы не шатало в воздухе. Кроме оставшихся вдалеке стремительных небоходцев, вокруг никого не было.

— А где все? — тут же спросила Терилун. — Где весь отряд? Ваши... ребята?

Ближайший к ней стрелок в чёрном сюртуке только развёл руками — никто из них явно не понимал суили — и Гиллис ответил за всех:

— Какие все? Наши все на корабле, полсотни крепких парней, команда "Яррен Дас". А тебе сколько надо?

Пламя свечей то тускнело, то вновь разгоралось, повинуясь волнам призрачного в закрытой палатке ветра. Дуновения Цвета, Аромата, ещё не решённой судьбы — не они ли являют себя так, что никто не замечает, сдувают пыльцу с цветов и колышут огоньки свечей?

— Мы ударим на рассвете. Армия Эспадена придёт в Суо ночью. Их путь над Терниями будет пролегать недалеко отсюда — других прямых дорог для флота небоходов здесь нет. Едва они спешатся, против нас будет целая армия, лучше обученная и лучше вооружённая. Но нам и не нужно будет с ней сражаться. Пока они в воздухе, у нас есть шанс.

Командиры сидели вкруг стола молча, лишь блестя время от времени искрами огня в глазах: листарт Мэйлорн, шенаи Умалэй, главари наёмников Юстан и Зир, предводитель стрелков Гиллис и капитан небохода Янге. Все — нарочито спокойные, сосредоточенные, все верят во всезнающего Ласа, никто не задаётся вопросом, откуда ему известно так много. Хорошо.

— Мы знаем, на каком корабле летит Прохожий. И нас интересует только он. "Турс Венге", один из флагманов флота. Узнать его будет несложно — я опишу его позднее. Капитан, у нас есть хороший разведчик? Нужно заранее засечь приближение нужного корабля и при этом не открыться самим.

Гиллис перевёл, и Янге согласно закивал: да, найдётся. Лас продолжил:

— Как все уже поняли, бой мы будем вести в небе над Терниями — там ниже видимость, и нет шанса, что враг пойдёт на снижение и высадит людей. Но даже так, времени будет немного. Отправлять на битву людей без опыта абордажа нет смысла. Зир, Юстан, Мэй, ваши отряды останутся в обороне, в носовой и средней части. Умалэй, твои шенаи — наша главная ударная сила. Ты готов вместе с небоходцами пойти в атаку?

— Мы готовы.

— Хорошо. Скажу ещё раз: нам не нужно захватывать корабль. Мы идём за единственным... человеком. И им самим займусь я.

После недолгого обсуждения расстановки людей на палубе командиры разошлись — по одному молча вышли под ночное небо; из-за приоткрывшегося полога на мгновение долетело тихое жужжание парящего неподалёку небохода.

— Значит, в этот раз окончательно? — Терилун едва заметно пошевелилась в тёмном углу палатки, где просидела весь военный совет. От неё свет как будто не отражался — пропадал без следа, растворялся в чёрных складках платья.

— Окончательно.

— Я знаю, что было тогда. В Ниссе. Я понимаю. Мне кажется... я много теперь понимаю.

Лас точно осознавал, что этого не может быть, что она понимает лишь то, что он позволил ей понять — и всё равно, на миг стало не по себе. Чем дальше в Тернии, чем чаще Лас заставлял Терилун наполняться Цветом и выпускать его, чтобы в следующий раз набрать ещё больше, тем дальше она казалась от людей, дальше как будто даже... от самого Ласа?.. Вздор. И всё же...

— Если так, ты знаешь теперь, зачем ты здесь, в этом путешествии...

— Знаю. Я видела прошлое, читала по губам. Я знаю, ты меня используешь. Тебе нужно меня использовать. Другого выхода нет. Я знаю.

Теперь пришла настоящая тревога. Глаза этой, несмышлёной, маленькой, даже по меркам маленьких простых людей, — вдруг такие глубокие, такие полные настоящего знания о мире, настоящего Цвета. У самого Ласа когда-то были такие. Совсем недолго. Может, ради этих мгновений он сейчас и...

— Но если по-другому нельзя, я готова. Спаси своего друга, Ларес.

И волшебство пропало. Нет, не видела, не знает. Всё по-прежнему. Лас молчал — не соглашался, не опровергал, и, кажется, этого было достаточно.

— Я догадалась ещё давно. В Ламино. Но это неважно, правда?.. Ты говорил раньше, что не знаешь, как именно пригодятся мои силы. Но даже если это не так, я могу помочь. У этой сказки должен быть другой конец.

Она встала и выступила вперёд из темноты. Как тогда, в первую ночь. Она и тогда ни о чём не догадывалась, и сейчас подобралась лишь немного ближе. Но всё изменилось. Стоило посмотреть ей в глаза, и здесь, и в мире Цвета сияющие всеми оттенками радуги — и становилось понятно. А потом она взглянула в его. И села рядом, и протянула ладони вперёд. И сила, которую она так долго собирала, которую Лас собирал в ней, наконец устремилась наружу.

Этот белый туман, что вознёсся над миром до самого священного неба — хищный, безрассудный. Словно шаткая стена лилий, тянется он до горизонта — тоже часть Основы, бесконечно мудрой и безгранично жестокой, но иная часть: ещё суровей, ещё ненасытней. Глядя в этот туман, можно увидеть многое, так говорят. То, что было, то, что есть, но скрыто от глаз, — а порой и то, что только может быть. Но сейчас над кромкой тумана парила сухая тишина, острая, как кончик ястребиного крыла, взрезающий ветер. Неохотно отдаёт он то, что принимает в свои владения. А сегодня добыча будет богатой.

Воздух по правому борту рвался на части от грохота живого огня, треска пламени, звона клинков. Лас бежал по палубе "Яррен Дас" твёрдой поступью, уверенно, в потоках Цвета видя окружающее на мгновение вперёд, но и внутри него раздавался дикий хор войны. Наёмники приняли на себя первую волну абордажа на палубе; во второй линии трое листартов громовой поступью сотрясали дубовые доски, одним ударом добивая пробившихся дальше. Когда Лас добрался до кормы, из задних рядов уже выступили, готовясь, как стрелы на тетиве, боевые "тройки" шенаи. Занятый перестрелкой с небоходцами, враг ничего не заметил, а стрелы тем временем сорвались, и полетели вперёд — стремительные воины, привыкшие мчаться с ветром, и убивать, и сеять хаос. Лишь только приземлившись на вражеский корабль, они перестроились в новые группы по трое и ударили в тыл стрелкам на краю палубы. Пора. Ласа так переполняла сила, собранный Терилун Цвет, что хотелось прямо отсюда прыгнуть на капитанский мостик, к Прохожему. Теперь силы хватит. На всё. Но нужно было помнить: у смертного тела есть свой предел. Скоро, скоро и он падёт, а сейчас — обуздать пламень в глазах, направить тело, как клинок, точно и прямо в уязвимое место. Сегодня всё решится.

Лас подбежал к краю у кормы, где один из команды Гиллиса умирал под кинжальным вихрем фирраха, разогнался, оттолкнулся ногой от борта и взмыл в небо. В полёте словно сами Тернии дохнул на него снизу. Радуйтесь, пока есть силы: ещё немного, и ваш холод будет не страшен. Но всё равно — замерло сердце, руки сжали край широкого пояса, словно пытаясь швырнуть тело ещё дальше. Лишь на мгновение. Потом борт тёмного корабля рванулся навстречу. Чуть не задев ногами, Лас перелетел через него и приземлился на палубу. Пахнущие свежим орехом доски на миг оказались прямо у лица, а затем Лас взвился, как распрямившийся лук, встал во весь рост и тут же мощным скачком ушёл в сторону — потерявшая управление воздушная машина едва не сбила его с ног, спланировала на палубу и загорелась, разбрызгивая вокруг пылающее масло.

Но и это — случайность. Из недр "Турс Венге" выбегали всё новые бойцы, устремлялись вперёд, сражались, убивали, как будто не замечая Ласа. Все видели его, но никто не обращал внимания, потому что он так захотел, своей силой повелел — и все послушались. Когда Лас выскочил на верхнюю площадку, всё произошло слишком быстро: трое небоходцев обернулись, заметили его, и он рванулся вдоль края платформы, сбив с ног двоих и без труда уклонившись от выстрела кремневика третьего. Лёгкий, как тончайший лебединый пух, быстрый, как фирр-рыба в пучине морской — да, теперь совершенно неостановимый, потоком цветов, ароматов, движением всего сущего летящий вперёд. До Прохожего, так и стоявшего спиной в мрачном своём саване, оставалось пять шагов. Четыре шага — на взлёт, вложить в один удар всю силу, всё, что собирала по всему Суо случайно встреченная в странствиях девочка. Три — земля пропала из-под ног. Два — в глазах Ласа отразился лик врага, перевёрнутый образ самого его, потерявшегося во мраке. Старый друг. Один.

Чёрный меч мелькнул в руках Ласа, очертил дугу в загустевшем воздухе. И всё кончилось. Что случилось?.. Стараясь унять дрожь, Лас посмотрел вниз: его клинку путь преградил ослепительно белый меч Прохожего. Сам же Прохожий смотрел прямо на противника: сквозь тёмную завесу не было видно лица, лишь тусклыми огоньками просвечивали глаза. Ответным движением Ласа отбросило на три шага назад. Уже падая, он увидел, как его Цвет, все остальные цвета сметает прочь могучим приливом, и на их место приходит один — его Цвет, невероятный, невозможный, одновременно чёрный, белый и никакой. Прохожий владел полем боя, владел всем вокруг. Лас тут же вскочил на ноги и отчаянно рванулся обратно — вновь мощный блок отправил его на сухие доски рядом с краем. Что же это, что... Прохожий не двигался, не нападал сам, не пытался прикончить врага — но сейчас просто уйти было нельзя. Больше ничего не осталось. В последнем броске Лас ударил наотмашь, и силой от столкновения двух мечей его тело швырнуло за борт. Чёрный меч всех быстрее полетел вниз, в Тернии, из которых был рождён.

А сверху за падающим вслед Ласом наблюдала тёмная фигура. Лас смотрел в его глаза, в эти последние мгновения вглядывался в искорки за чёрным туманом, а в голове отчаянно билось лишь одно. Как так могло получиться? Значит, всё ещё мало силы, мало... Но нет, неважно. Это не закончится сейчас. Не может. Не должно.

Глава 10. Кровь земли.

— Запись двадцать три. Сегодня мы вернулись домой. Здесь лежит "Таира", что так долго была для нас домом. Мудрые сказали уходить отсюда и никогда не возвращаться, но сегодня пришлось. Рискуя жизнью, да. Но мы все знаем, зачем рискуем.

Держа руку мёртвого Стража на весу, Ларес и Надару смотрели на чудесную квадратную рамку — а изнутри, видный по грудь, на них смотрел другой, маленький Страж. Но как он туда попал?.. Фигура его виднелась под тонким стёклышком; казалось, что всё движение происходит прямо внутри запястья поверженного врага. Ларес и Надару догадывались, что на самом деле всё не так, но могли лишь смотреть, заворожённые, на ожившую картинку в рамке. Страж говорил на языке салмиров, воинов-великанов с запада — странном, не во всём похожем на тот язык, что они слышали прежде. Значит, хозяева Источника Бессмертия — салмиры? И название "Таира" — долина Тайра?.. Страж тоже был похож на одного из них, но ещё выше, ещё мощнее, с нечеловеческим огнём в глазах. Так или иначе, сейчас внутри рамки он больше походил на обычного человека, совсем не страшного.

— Если вдруг наc найдут, и вместо ирла придётся отчитываться перед кнейгом — мы хорошо знаем, что вход во внутренний реактор разрешён только Зрящим. Но Зрящих среди нас было всего шестеро, и все погибли при крушении. Так сложилось, но мы не можем допустить, чтобы отсек отходов реактора остался без питания и рано или поздно раскрылся. Нет, мы лично никогда не видели, чтобы tyr njor накрывала землю. Но можем представить. Ты можешь представить, Дагр?..

Страж замолк на миг, обернулся к кому-то за спиной.

— "Тирньор" — это что такое? — себе под нос пробормотал Надару. Ларес пожал плечами: с него на сегодня было довольно чудес — волшебных мечей и говорящих дощечек. — Странное слово... Тирнёр... Тёрн... Тернии? Может, он сказал "Тернии накрывали землю"?

— Что за тернии? Как кусты? Какой смысл?

— Звучит похоже. Не знаю.

Страж повернулся обратно, видимо, не дождавшись ответа.

— Добро, добро, не отвечай. Я продолжу. Следующий выход на связь — уже из зоны поражения, тогда будет не до праздных речей. Ещё для тех, кто, может, услышит нас потом: установить новый экран от лир-излучения представляется совершенно невозможным. То, что осталось от реактора там, внутри, сейчас сияет, будто глаз Мирра у подножья Древа. У нас пара часов на работу, пока мы не превратимся в облученный прах. Да наградит нас Орн священным светом звёзд, если Сил заберёт наши жизни сегодня.

Ларес пододвинул стёклышко ближе к себе, всмотрелся внимательнее.

— Ты тоже думаешь... Это прошлое? Как будто история о том, что было?

Надару промолчал.

— Мы во втором модуле. Здесь всё хуже, чем предполагалось. Балки внутреннего купола расплавлены, саркофаг отсека для отходов пострадал при падении. Времени нет. Но если бы и было — необходимых материалов для ремонта на этой планете не сыскать. Нам говорили, что в нормальных условиях реактор и отсек должны схлопнуться и нейтрализовать друг друга — но при крушении явно что-то пошло не так. Теперь у нас не целый реактор, а только большой его кусок. Остальное лир-топливо рассыпалось на полконтинента ровным слоем и фонит так, что в ближайшие лет двести к нему лучше не подходить. Зато инженеры говорят, что с такой гирляндой лир-излучения нас будет проще засечь из космоса. И своим, и чужим... Говорить подробнее сейчас некогда. Надеюсь, силла Скейди выживет и сама обо всём расскажет. Тем, кто прилетит к нам на помощь.

Понимать Стража становилось всё труднее: Надару впервые слышал слова вроде "излучение" или "модуль", но здесь хотя бы можно было догадаться, тогда как "саркофаг", "лир", "инженер", "космос"... Тем временем, картинка на миг пропала, а потом запрыгала, как будто Страж нёс чудесную всевидящую рамку куда-то в руках.

— Входим в третий модуль. Здесь даже стены как будто светятся — уровень излучения, должно быть, запредельный. Не удивлюсь, если благодарным потомкам придётся отскребать нас с пола. Это мы тоже хорошо понимаем.

Картинка дрогнула, и вместо лица салмира по ту сторону стекла показалась уменьшенная копия входа во внутренний чертог — того самого, что сейчас зиял тёмной дырой по правую руку Лареса и Надару.

— Так, где этот вентиль ручного доступа... вот. Корабельная инструкция, раздел 678. Спасибо ирлу Кварди, что дал нам полный доступ. С ним есть шанс во всём здесь разобраться. Как я уже говорил, запорный механизм отсека отходов будет работать от силы реактора, как и прежде. Нет, разумеется, от силы того, что от него осталось. По показаниям датчиков, там по-прежнему находится больше половины всего реакторного ядра, и подключить к нему нашу систему будет несложно. Выдержит ли запор? На всё воля богов. — И потом, хором вместе с другим человеком, всё ещё прятавшимся за пределами рамки: — А МЫ — РУКИ БОГОВ!..

Страж и его спутник, несомненно, были теперь там, куда по лесам и отвесным пикам Тайры держали путь воины — в святая святых, покое Источника. Это их дом, так они сказали. Но почему им пришлось уйти, и зачем возвращаться?..

— Отключаемся и начинаем работу. С нами Ильс и Юльс, кузнецы звёзд! Мы вернёмся. Дагр, передай вон ту...

И окошко погасло.

Столько невероятного произошло за последнее время, что Ларес и Надару не обмолвились и словом — лишь переглянулись, одновременно поднялись на ноги и направились к тёмному коридору вглубь чертога. Потом Надару вернулся, повозился с волшебным зеркальцем — как выяснилось, оно крепилось к руке Стража на ремешках — отвязал его и взял с собой. Толщиной волшебная вещица была едва в полпальца, а с обратной стороны оказалась простой матовой дощечкой. Едва Надару вернулся к дожидавшемуся его у входа Ларесу, под стеклом вновь появился маленький Страж.

— Запись двадцать четыре, тот же день. Мы продолжаем работу над отсеком отходов... Я продолжаю. Никогда так раньше не работал, никогда!..

На миг под рамкой мелькнуло лицо Стража — на этот раз дикое, с горящими, как сегодня, глазами. Потом картинка потемнела и мелко задёргалась: очевидно, Страж вернулся к работе, и теперь лишь из-за рамки доносился его возбуждённый голос.

— Такими темпами мы закончим быстрее, чем думали. Закончили бы, если бы не Дагр. Раньше я не замечал, но сейчас... Он совсем не старается. Как будто хочет, чтобы всё было как можно медленнее. Чтобы всё совсем не получилось. Сейчас он отошёл проверить внешний энергоконтур, но на самом деле — сколько его уже нет, сколько можно проверять такую ерунду, как можно быть таким медлительным? И это не всё. Он что-то замышляет против нашего дома, против нас всех. Так и передайте ирлу Кварди, если со мной что-то случится: Дагр против нас. И я выясню, почему.

Ларес и Надару переступили через порог внутреннего чертога — "третьего модуля", как его называл Страж. Голос из-под стекла здесь раздавался не так гулко, как снаружи, — но удивительно было не это. Всю центральную часть совершенно круглой комнаты занимала причудливая конструкция: оплетённая тонкими трубками металлическая башенка в полтора человеческих роста. С одной стороны в ней зияла огромная брешь, словно кто-то неостановимый вырвался изнутри. Толстые листы металла рваными краями выступали наружу, и из бреши на тёмные стены лилось слепящее белое сияние. Как будто знакомое.

В этот миг волшебное стекло вновь засветилось, и Надару мельком заметил за спиной Стража то же, что видел перед собой сейчас: рядом с дырой к башенке крепилось странное сооружение из разноцветных верёвочек и металла, определённо чуждое изначальной постройке. За стёклышком было видно, как над ним склонился другой, незнакомый салмир в такой же змеиной броне, как и Страж.

— Запись двадцать пять. Я не был уверен, но теперь принял решение. Предателей нужно искоренять.

А с самим Стражем произошли невероятные изменения. Те самые. В голосе появилась гневная сталь, во взгляде — яростный свет, которым он встречал двух воинов сегодня. Gott, forseiti — давайте, продолжим, я получаю от этого удовольствие. Теперь это был он: безумное божество Источника Бессмертия.

— Дагр Альгаз-6, хватит пред лицом Богов осквернять нашу работу! Отойди сейчас же от механизма. Или заплати жизнью.

Не отрываясь от работы, второй салмир ответил через плечо:

— Успокойся, Альви. Помнишь, нам говорили: рядом с реактором может что-то такое начаться. Беспокойство. Поэтому нас послали вдвоём. Возвращайся, нужно припаять ещё...

— Отойди оттуда. Сейчас.

А Источник был прямо перед глазами, в пяти шагах от Лареса и в шести от Надару, — почти такой же, каким его показывало волшебное стекло. Да, совсем не похожий на картинку из книжки сказок, где из каменной чаши лился колдовской нектар жизни вечной... Но что, если этот свет, белый, завораживающий, который был в глазах Стража тогда, в стальной башенке сейчас, — и есть тот самый нектар? Что, если стоит лишь окунуться, омыть себя этим светом...

— Говорю в последний раз. Если ты, коварный, хочешь помешать нам улететь отсюда...

— Я... помешать???.. — Дагр в гневе вскочил на ноги, но тут же осадил себя: — Нет, нет, это тоже оно... Видишь? Лир-излучение на всех влияет, и на меня тоже. На каждого по-разному, но всё равно. Помнишь, что нам в детстве рассказывали? Лир — это свет, движение, жизнь, но даже его не должно быть слишком много.

Лир — свет, движение, жизнь. Ньор — уныние, мудрость, вечность. То, на чём работала раньше эта башенка, эта "Таира", — лир. То, что она производит, отходы — ньор. Страж молча смотрел на Дагра, а Надару — на холодное сияние Источника... реактора. Это — больше, чем Цвет, рядом с ним все цвета тусклы и несовершенны. Больше даже, чем вечная жизнь — вся мощь мира в густом, всюду проникающем свете. Лир. Свет, движение, жизнь. Убийство.

— Успокойся. И давай закончим то, что начали. Никто здесь ничего не портит — мы вместе сделаем так, чтобы ньор из реактора никому не повредил. Давай... стой, что...

Рывок, глухой лязг — и на миг лицо Дагра с остекленевшими вдруг глазами заполнило всю рамку. Потом тело сползло на пол, а окровавленное Лезвие Дня осталось в руке Стража. Неторопливо он спрятал его в ножны и отвернулся. Картинка пропала.

— Этот страж, выходит... С ума сошел?

Вместе с ней погасло все вокруг — но Источник светил ярче прежнего.

— Что с тобой, братец? Эй... Надару?..

Ларес тронул друга за плечо, но тот вначале не сдвинулся с места. А когда наконец повернулся, в глазах его сиял Лир.

Что это было? Этот запах...

В этот раз по-другому. Как будто кто-то впопыхах стёр написанное углём и начал писать поверх, но надпись осталась внизу, размытая, расплывающаяся в полутьме.

— Все... все погибли?..

"В этот раз". Значит, всё это уже было. Сейчас, как и всегда, увиденное казалось странным сном, путаным, отрывочным, вновь завершившимся мгновенным взглядом в прошлое. Цвет — то, что связывает все вещи в настоящем, и даже его могут видеть немногие. Что же до Аромата, который объединяет Цвет во времени, во всём, что было и будет, — чудо, что хоть сколько-то удаётся его понять. Аромат безупречен — несовершенен лишь разум человека. И всё же, эти отрывки — уже не в первый раз. Будущее произошло, развернулось и перенеслось обратно к началу.

— Это вы-с тут жалуетесь? Посмотрим...

Лас открыл глаза. Терилун сидела на полу перед мальчиком-гонцом, который только что сказал всё необходимое и теперь стоял в неуверенности, сбитый с толку всеобщим вниманием.

— Что случилось? КТО это сделал??.. — Брита оттолкнула спешившего к ней лекаря и едва сдержалась, чтобы тут же не ринуться прямо на посыльного.

— Н-н... Я не з-знаю, только это сказывали, больше ничего... Что мне сказали рассказать, то я и... вы, мил... сдарь... — Лас в последний момент спохватился и так грозно поглядел на мальчика, что тот сейчас же молча повернулся и выскочил на улицу.

Он чуть было всё не испортил. Ещё немного, и если не Терилун, то Брита бы что-то заподозрила. Или заподозрила?.. Лас поймал на себе её пристальный взгляд и лишь усилием воли не отвёл сразу глаза.

— Успокойте сударыню, милсдарь, а то я такую лечить не буду. Или мне за это больше заплатят?

С неохотой Брита отвлеклась на лекаря:

— Тебе заплатят. Лечи.

Нужно было собрать всё воедино. Нет, не все увиденные отрывки будущего — Лас понимал, что не получится, как ни старайся, — но хотя бы это чувство, что происходящее уже было. Казалось бы, всё в порядке. Первое видение: Тёмный Прохожий ведёт в Суо флот небоходов с армией на борту. Сегодня ночью. Среди множества небесных судов его — особенное, с хищным тонким профилем, с выкрашенными в тёмно-бурый досками. Капитан "Яррен Даса" точно узнает его по описанию. Второе видение: чертог Стража, волшебное зеркало... всё?..

— Держись, Терилун. Странно звучит, но ты теперь знаешь, каково может быть нам, Ткачам. Связанным.

Лекарь почти закончил бинтовать Бриту, но, судя по её голосу, от повязок стало лишь горше. Девочка как будто не поняла сначала, что обращаются к ней, а потом подняла растерянные глаза.

— Брита... Получается, погибли все... совсем? Никакой надежды?

— Да, все.

Можно было подойти, сказать ей что-нибудь успокаивающее, но Лас не хотел тревожить это своё состояние — вдруг получится вспомнить ещё хоть что-то. Ничего страшного. Сколько раз она восстанавливалась прежде — восстановится и сейчас. И не просто восстановится, а быстро, достаточно, чтобы за полдня вновь наполниться Цветом, и вложить его в клинок Ласа для последнего удара...

— Ясно.

Терилун одним движением поднялась на ноги и теперь в упор смотрела на сидящую рядом Бриту. Та некоторое время смотрела в ответ, потом повернулась к Ласу.

— А ты-то что притих, Лас? Как будто сам в Тернии провалился.

Пустота вокруг, за спиной. Глаза Стража за бортом. Провалился в Тернии. Брита глядела на Ласа, как на умалишённого, но это было уже не важно. Всё складывалось. Всё сложилось.

Обычные звуки дня, казалось, вернулись в город, лишь над разгромленной улицей пузырём надулась гулкая пустота. Столько нужно было решить, столько обдумать после этого нового откровения — случайного слова, что наконец расставило всё по местам. Бой в воздухе... бег... удар... Тернии... мало Цвета... Прохожий слишком силён... не получилось... но как тогда, как?.. Несмотря на это, пришлось поторопиться и выступить в путь: спутники бы не поняли ожидания, а время, то самое, что раз уже произошло, не стало бы ждать тем более. Так или иначе, по дороге план в общих чертах сложился. Этот должен получиться. Обязан. Тем временем, Брита шла, озираясь, осторожно переступая через обломки, а Терилун, опустевшая, ничего не выражающими глазами смотрела в облачное небо.

— Эй... стойте!!.. Именем Высочайшего...

Первым желанием Ласа было схватить девочку за руку и броситься прочь. Но нет, слишком поздно, и слишком опасно — кто знает, сможет ли Терилун сейчас куда-то бежать, и что из этого выйдет. Нехотя Лас замедлился и остановил других. Неугомонный капитан стражи вместе со свитой уже спешил к ним навстречу.

— Долгая жизнь Великому, сыну Солнца, Неба и Звёзд!..

Лас начал говорить и вдруг осёкся. И это было. Может, по-другому?..

— Ты! Да, ты, я к тебе обращаюсь. Стой на месте, руки подальше от оружия. И хватит тут разговаривать. В лагере поговорим, что вы натворили и что вам за это...

— Слушай, ты. Недородок.

Капитан умолк, глядя на Ласа с каким-то озверевшим изумлением. Тот не дал ему раскрыть рта снова:

— Ровно через две минуты здесь начнётся судилище. Вершить его буду я, Лас, дважды Приближённый визитор Высочайшего. И если всё пройдёт как должно, лазутчики из Эспадена отдадут нам больше, чем свои жизни. Если же я потерплю неудачу, то все узнают, по чьей вине это произошло. Мой слог достаточно ясен?

Если капитан не открыл рот от удивления, то, возможно, потому, что боялся потерять при этом челюсть. Солдаты за его спиной, оставшись без приказа, тоже смотрели растерянно, но вникнуть даже не пытались. Не дожидаясь, пока в голове их командира созреет очередная глупость, Лас коротко закончил:

— Прекрасно.

А потом, обращаясь к своим спутникам:

— Терилун, ступай к стене дома, вот сюда, за угол, и жди там. Брита, йэнед шиамойд дэ дьюнэ, эрне.

Брита кивнула, развернула свои пряди и в два прыжка оказалась в двадцати шагах вглубь бокового переулка. Затем, простонав от боли, оттолкнулась от мостовой, взлетела на третий этаж и замерла там на подоконнике, держась руками и волосами за карниз.

— А вы отойдите куда-нибудь с дороги. Не хочу, чтобы они раньше времени увидели солдат и начали панику.

Впавший в странное оцепенение патрульный отряд подчинился. Всё было готово. А по переулку, поигрывая дорогим часовником на цепочке, уже шагал Гиллис с двумя небоходцами позади. Лас подождал, пока главный стрелок заметит его, и тогда со всей мочи прокричал:

— Гэвет эн, йелдет! Альт эс гэндарт!!..

Голос густым эхом раскатился по улице. Началось. Рывком погружаясь в воцарившуюся суматоху, Лас чувствовал дрожащие, вышедшие из равновесия пятна света случайных людей вокруг. Один из солдат в патруле был местным, знал язык Ткачей. Знал, что последняя фраза была сказана на совсем другом языке, и совсем не Брите, как то хотел представить Лас. Но неважно, всё неважно: как там говорил тот, прошлый Гиллис — на войне никому нет дела?.. А Гиллис нынешний тем временем, кажется, всё услышал и понял правильно: вместо ружья потянулся к тесаку, да и к тому медленно, притворно. "Подыграй, сдайся, всё по плану" — так прокричал ему Лас, если, конечно, за долгое время не забылись эспаденские слова. Гиллис всё понял, а вот один из его людей, кажется, не разобрался. Когда на мостовую позади них мягко, на кошачьих лапах, приземлилась Брита, он резко развернулся, на ходу выхватывая кремневик. Стрелок не успел: на полпути по руке хлестнула бронзовая прядь, и оружие звякнуло о мостовую. А мгновение спустя Брита была уже прямо у него за спиной, в почти страстном объятии опутывая его руки, ноги, шею. Второй небоходец отшатнулся прочь, но к поясу тянуться не стал.

Не только солдаты Высочайшего, но и Лас, и, кажется, даже Терилун — все с восхищением наблюдали за происходящим. Ткачиха закончила схватку раньше, чем та успела начаться. Один боец, намертво связанный живыми волосами, в нелепой позе застыл посреди улицы; четверо остальных с совершенно потерянным видом на него смотрели, явно не собираясь сопротивляться.

— Нэй, йелдис, йелдис, — продолжая спектакль, по-эспаденски сказал Гиллис и поднял руки вверх. Лас про себя усмехнулся. Выходит, любитель пострелять в патрули средь бела дня хитрее, чем казалось. Это пригодится.

— Пленников оставить в темнице при лагере, никуда не отправлять. Их судьбу решит военный наместник. И если я говорю "оставить", ответственным за это будешь лично ты. Надеюсь, это понятно.

Из вконец напуганного капитана теперь можно было вить верёвки, но Ласа подобные развлечения не интересовали — он ещё раз довёл мысль о том, что отправлять пленных "лазутчиков" в городскую тюрьму нельзя, и отпустил его восвояси. Военный лагерь армии Суо под Касталлари гудел вокруг полуденным ульем, хлопал затхлыми крыльями шатров, перекрикивался командами младших офицеров. Не без оснований напомнив о "сложных" отношениях Ткачей с Высочайшим, Брита покинула отряд на окраине города — и сейчас, когда солдаты и их добровольные узники разошлись по им отведённым местам, среди шатров стояли вдвоём лишь Лас и Терилун. Точно так, как прежде, в начале пути. Лас не без восхищения подумал, как удобно, как безупречно всё вышло. Снаружи они ничем не отличались от тех двоих, что в ночь выступили из деревни Согри, — но насколько же другим всё стало на самом деле! Настолько, что даже сейчас Лас чувствовал, как Терилун собирает жатву Цвета с сотен, тысяч собравшихся в лагере людей. Это тоже было частью плана: привести её туда, где она быстрее утолит свой возросший во много крат голод. Утолит, сама того не заметив, — и в этом тоже был невероятный подарок судьбы. Судьба — или "воля Лира", как её про себя называл Лас — поведала, что воздушное сражение не удастся, и тут же указала новый путь. Осталось пройти его до конца.

Из шатра военного наместника Лас выходил победителем. Если утром он добился помощи солдат Суо одними лишь наглостью и апломбом, то теперь всё было официально: визитор Лас отныне — советник наместника на поле завтрашней битвы, по сути — первый среди равных. Преимуществом и недостатком верительных писем от самого Высочайшего было то, что понять их ценность могли немногие. И Тэ Суин, второй по рангу полководец во всём Царстве, к числу этих немногих принадлежал. Подтвердив свой статус, Лас поделился идеями о предстоящем сражении. Едва стало понятно, что давать бой в воздухе нельзя, эти идеи начали возникать как будто сами собой, наполняясь деталями и смыслом, а на пути в лагерь обрели окончательную форму. На стол Тэ Суина лёг уже продуманный, выверенный до мелочей план действий, — настолько, что полководец, кажется, действительно поверил: Лас действует по санкции самого Великого Звездочёта.

План был принят. Не полностью, разумеется, но принят. А об остальном предстояло позаботиться самому. Поэтому, едва выйдя из шатра, Лас отправил гонца в лагерную темницу с поручением: именем наместника освободить гардасцев и передать им, чтобы переоделись в более подобающий наряд и "привели друзей на пиршество". У Гиллиса утром хватило ума сдаться без боя, должно хватить и на это. Отпустив посыльного, Лас завернул за угол — и увидел Терилун в весьма необычной компании.

— ...почти все. Тех, кто не встретил своего экки, Ткачи не презирают, но жалеют — без него жизнь не может быть полной. По крайней мере, так говорят.

За прошедшие полтора месяца Сай не сильно изменился: вместо домашнего платья на нём было дорожное схожего кроя и окраски, а в волосах виднелась новая костяная заколка. Главное различие крылось в том, как он говорил сейчас с Терилун — всё ещё устало, но без боли в каждом слове, без того высокомерия, что помешало ему даже своими руками отдать девочке книгу и ко в Миэ. Длинная дорога всем идёт на пользу — и не только она.

— Получается, только у женщин есть такая... сила?

— У мужчин-Ткачей сила своя. Мы видим и чувствуем больше других. Но главное — нам дана власть всегда мыслить здраво. Но сила женщин и ум мужчин всё лучше, когда они вместе. Как объяснить... Ко нам нужны только для коротких сигналов в бою. А обычно мы общаемся без слов, без звука, по этому потоку, что раз на всю жизнь нас соединяет.

— Через Цвет?

— Женщины-Ткачи редко знают Цвет — всё, что им нужно знать, обычно передают экки через поток между ними двоими. И по нему же мы обмениваемся. Мужчина отдаёт мудрость, спокойствие, женщина — силу. Или наоборот, если нужно, но постоянно всё идёт именно в этом направлении. Экки друг для друга — не два разных человека, а полупустые сосуды, и из одного можно в любой момент перелить в другой... А ты, Лас, не стой в стороне, присоединяйся.

Лас действительно остановился в пяти шагах от Сая и Терилун. Слова Ткача вдруг заставили вспомнить. Два сосуда... один с мудростью, другой с силой... лир и ньор? Лас и раньше знал, что пары Ткачей крепко связаны Цветом, но никогда раньше не думал об этом с подобной точки зрения. Что, если Цвет и тот самый лир, о котором говорил Страж, который струился из Источника в ту ночь — одно и то же? Лир разных существ, всего живого, раскрашенный в миллион цветов, чтобы не спутать хозяина. Внезапно многое стало понятно: и почему у самого Стража вместо Цвета было нечто белое — на самом деле, Цвет, но сильнейший, ослепительный, — и как именно этот "лир" существовал в здешнем мире, мире простых смертных. И за ньором далеко идти было не надо — что ещё, как не он плескался сейчас серым туманом по всему свету?..

— Или не присоединяйся. Дело твоё.

Лас отвлёкся наконец от случайных размышлений. Сай и вправду стал другим — настолько, что его хватало теперь хотя бы и на такую слабую, не очень смешную иронию. Но что важнее — он, как и все прочие, ничего не замечал. Не замечал, насколько сильнее стала Терилун, не видел, как она уже сейчас черпает Цвет из всего и всех вокруг. Это тоже пойдёт на пользу.

— Мог бы и не спрашивать, Сай. Как обычно — без тебя не обойтись.

Едва стемнело, над Касталлари крупными хлопьями пошёл снег. Горсти снежинок падали на нагретую майским солнцем землю и мгновенно таяли. В самый разгар снегопада Лас и Сай выступили из лагеря, издали тоже похожего на скопление грязных сугробов.

— Удивительно, как быстро ты успел собрать такой отряд, Лас. Связи с Высочайшим — это одно. И денег у тебя должно быть достаточно. Но всё же...

— Дело не только в деньгах. У каждого своя причина, почему он сюда попал: у шенаи, у листартов, даже у шайянцев. У тебя тоже. И, честно говоря, насчёт тебя я был менее всего уверен.

— С полным на то правом. Я не знал, что думать, когда получил твоё письмо. И до сих пор не знаю. Но, видимо, мне и впрямь нечем больше заняться в жизни, раз я явился по первому зову. Надеюсь только, ты сдержишь слово.

— Да, всё так, как я писал: никаких связей с Ткачами. Мы расстались с одной недалеко от лагеря. Может, ты с ней знаком: девушка без экки, рыжая.

— Знаком. Теперь вижу, откуда вопросы Терилун... — Сай замолк на время, а потом со вздохом добавил: — Я когда-то даже думал, что мы с ней, с этой Бритой, в чём-то похожи. Неправда. На самом деле, между нами пропасть в целую жизнь. Которой у неё толком и не было.

Удивительно — Сай так страдал от своей потери, так клял судьбу, и при этом находил в ней такой странный повод для гордости.

— Но это всё не так важно. Главное — если не Ткачи, то зачем я тебе здесь?

— Ты разучился ценить себя, Сай. В тебе есть кое-что ещё, кроме права рождения. В этот раз нам понадобится твоя сила. И твоё отчаяние.

Путники остановились на вершине пологого холма, с которого, если оглянуться, в ясную погоду можно было увидеть город. Сейчас же позади была завеса снега, а впереди, совсем близко, в паре десятков шагов, таким же непроницаемым полотном раскинулись Тернии.

— Пробовал ли ты когда-нибудь плеснуть Цветом прямо в Тернии, Сай? — спросил Лас громко, перекрикивая ветер. Сай на секунду задумался.

— Они должны... отторгнуть его, правильно? Или отступить сами. Тернии и Цвет несовместимы.

— Верно. И сегодня нам нужно заставить их отступить.

Сай повернулся лицом к Ласу; в темноте он в светлом своём платье словно вырастал прямо из покрытой снегом земли.

— Это как-то связано...

— Да, всё дело в будущей войне. И вот ответ на твой вопрос: на ней ты мне не нужен. Ты нужен сейчас. — Лас вышел вперёд, отмерил одному ему ведомое расстояние и носком сапога начертил линию на снегу. — Мало кто захочет выбрасывать весь свой цвет наружу, туда, где от него совсем скоро не останется и воспоминания. И это больше, чем можно от кого-либо требовать. Особенно от тех, у кого его много. Но ты, Сай, — другое дело. Ты сам мне говорил, что хочешь избавления, хочешь выпустить свою боль, чтобы впустить что-то новое. И в Миэ я показал тебе, как один-единственный поединок может твою боль облегчить. А теперь представь, что будет, если вмиг выплеснуть всё — почти всё.

Сай теперь смотрел мятущимся взором, со смесью надежды и недоумения в глазах.

— Я здесь, чтобы защитить тебя, пока ты будешь открыт. Ты останешься жив — я за этим прослежу.

— Нет, Лас, я совсем не о своей жизни думал... совсем не о ней. Я думал... почему мне не пришло это в голову самому. Почему я не сделал это сам. Не пошёл путём меча, не отдал свои горести Терниям... почему?..

"Потому что ты больше ничего не способен сделать сам, даже для своего же спасения," — подумал Лас, но ничего не сказал.

— Начнём?..

— Начнём.

Лас отступил в сторону, и Сай вышел вперёд, на почти пропавшую уже под свежим слоем снега линию. Ослабил пояс платья, и оно спало с плеч на пояс, обнажив бледную спину. Прижав локти к бокам, он протянул раскрытые ладони вперёд, и на руках от напряжения проступили бугры мышц. Лицо его с закрытыми глазами тоже напряглось, пошло глубокими бороздами, как от боли. Лас собрал свой цвет плотнее вокруг, отошёл ещё на пару шагов, сжался, как мог, чтобы защитить себя. Сай начинал раскрываться. И первыми это почувствовали Тернии. Стена тумана задрожала, заметалась, будто в неуверенности, а потом начала медленно отступать. Лас осознанно заставлял себя оставаться в "обычном" мире, не смотреть глубже, но мог представить, что в тот момент происходило на самом деле: Цвет Сая хлестал наружу, чудовищным наводнением заполнял окрестности. В лагере сейчас, должно быть, каждый солдат, каждый командир чувствовал себя немного Саем, с его болью и безысходностью, помноженными на скрытую в глубине великую мощь. Нет, внутри Сая был не ньор, но отравленный каплей отчаяния лир, и сейчас это было видно каждому. Тернии отходили всё дальше, образуя полукруг с холмом посередине. Но Лас знал, что такое вторжение не пройдёт незамеченным. Раньше никогда не проходило. За границей тумана уже собирались мрачные тени, смотрели на мир живых злобные глаза. Лас вспомнил деревню Шиллу, где в глубине Терний лежал "неисправный" сигил. Было совсем несложно выманить тень из Терний наружу: бросить туда немного Цвета, дождаться, пока рассерженный туман не бросится в контратаку и не разорвёт случайно проходящую мимо женщину. А потом использовать это, как предлог, чтобы зайти ещё глубже в деревню и заставить Терилун впитать всю силу сигила. Чем больше силы, тем человек умней, и догадливей, и подозрительней — но тогда девочка ничего не заподозрила. А сейчас и никакого обмана было не нужно... Лас поднял глаза от снега, посмотрел прямо в Тернии — и в тот же миг ещё одна горсть снега хлестнула Сая по лицу, тот выпустил новый фонтан Цвета наружу, и твари из Терний ринулись вперёд.

В то же время в нескольких лигах от Касталлари, высоко над линией тумана, дозорный-небоходец вглядывался в темноту. Крылатая машина для разведки парила на крепком тросе в тридцати шагах от палубы небохода, и всё равно — ночью, да ещё и в такой снег, лететь в пустоте на утлом парусиновом планере было страшновато. Поэтому, когда на горизонте вместо чёрного простора встал бледно-серый вал, дозорный сначала подумал, что почудилось. Зажмурился, протёр глаза закоченевшей рукой в меховой перчатке. А как только взглянул ещё раз, тут же изо всех сил задёргал тонкую сигнальную верёвку, что шла вниз параллельно канату. На флот Эспадена, прежде летевший на большой высоте вне всякой опасности, надвигалась исполинская волна Терний.

Лас шагнул вперёд и нанёс первый удар, с разворота, разом разрубив хищную тень напополам. Лезвие Ночи мелькнуло в его руках ещё раз, и ещё, останавливая призраков в полёте, отсекая их когтистые руки и гладкие выпуклости голов. Они не пытались защититься и распадались от одного удара, но нескончаемой ордой наступали со всех сторон, пытаясь хоть как-то достать лучащегося Цветом Сая. А он стоял, будто ничего не замечая, разгоняя Тернии на сотни шагов вокруг, и по щекам его катились слёзы. Лас был на страже, вытоптав уже отчётливый полукруг на снегу, без остановки рубя направо и налево своим колдовским клинком, — а для Сая всё это потеряло смысл. Впервые за вечность он был спокоен. Почти счастлив.

Лебёдка опускалась слишком медленно. Дозорный уже чуть не оборвал сигнальную верёвку и даже попытался раскачать сам канат, но всё тщетно. Тот, кто крутил сейчас ворот внизу, притягивая крылатую машину к палубе, ничего не видел. А серая волна была уже совсем близко, и гребень её затмил собой ночное небо. Пришедший с ней бешеный ветер раскачивал планер из стороны в сторону, норовя в любой момент порвать крылья. Быстрее же, быстрее!.. Мокрый снег толстым слоем облепил раму, а под тёплую шубу забрался нехороший холод. Тот самый, от ядовитого тумана, что сейчас шёл навстречу флоту с востока. Быстрее!.. — ещё раз про себя прокричал дозорный... а потом посмотрел вниз. Внизу же бесновалось серое варево, поднималось от земли, подбираясь к самому небоходу. Мгновением спустя очередной порыв ветра резко дёрнул машину назад, та сложилась внутрь себя, спикировала и на полной скорости врезалась в палубу.

Сил оставалось немного. То, что говорил Лас Саю, было отчасти правдой — бывший Ткач действительно был одним из немногих, обладающих достаточной силой и при этом готовым выбросить её прочь. Но и сам Лас постепенно начинал уставать. Лезвие Ночи как будто истощало, отнимало сил больше, чем обычный клинок, — а призраки наступали нескончаемой армией, не давая ни мига передышки. Но вот, ещё одна волна, и стало ясно: буря стихает. Сай выдыхался, и вместе с ним слабел напор воинства Терний, а отвоёванный у них участок земли понемногу съёживался, пока не исчез совсем. Наконец Лас перечеркнул последнюю, потускневшую тень и убрал Лезвие Ночи в ножны. Вместе с вихрем сошедшихся в битве Цвета и Терний, кажется, утих и снегопад. Где-то впереди, не так уж далеко, одни небоходы Эспадена падали, захлёстнутые туманом, другие отчаянно набирали высоту — но здесь всё было тихо. К запаху холодной слякоти, возвращая свои владения, начал примешиваться аромат весны. Сай громко вдохнул носом воздух, будто хотел глубже вобрать в себя этот аромат, а потом рухнул наземь. Проходя мимо, Лас увидел на лице его умиротворённое блаженство. "Какая странная шутка. От этой моей игры ещё кому-то хорошо", — отстранённо подумал Лас и по скользкому склону направился к лагерю.

Настало утро. Лас до сих пор не сомкнул глаз, обсуждая с наместником план сражения, но кошмары Терилун этой ночью стучались в голову настойчивей обычного. Девочка питалась новым Цветом, новыми людьми, новыми тревогами, впускала в себя силу, для которой не была предназначена, которая с каждым глотком разрушала её изнутри. Кроме Ласа, лишь что-то глубинное в ней самой — может, "душа" — знало об этом и пыталось страшными снами предупредить, но вызывало лишь беспокойство. Незадолго до рассвета армия Высочайшего снялась с лагеря и тихо, не зажигая огней, двинулась на северо-запад. Первые отряды прибыли на поле грядущей битвы ещё затемно, а с первыми лучами света уже всё войско стояло в условленном месте, изучая заночевавшего на другой стороне поля врага.

Достаточно было взглянуть на силы неприятеля, чтобы понять: ночная вылазка удалась. По сравнению с тем, что можно было ожидать, воинство Эспадена заметно уменьшилось, а из уцелевших некоторые остались без отряда или без оружия.

— М... Глаза меня не подводят, визитор, и теперь мы превосходим их числом?

На самом деле, глаза наместника сейчас просто сияли восторгом и уважением — но демонстрировать подобные чувства перед битвой, да ещё и в окружении подчинённых, он никак не мог. Генерал Суин был моложе своего звания и пытался исправить этот факт так, как только мог: голос его был нарочито низким и медленным, а усы он определённо отбеливал серной водой.

— Так и есть, генерал. Как обычно, судьба на стороне Высочайшего.

Несмотря на цирк с голосом и усами, наместник не был ни глупым человеком, ни бездарным полководцем, и сейчас Лас даже немного пожалел его. Откуда было ему знать силу трубок живого огня, которыми вооружён каждый эспаденский солдат? Эспаден и Протяжённое Царство разделяла такая непроходимая толща Терний, что между двумя государствами многие годы не было никакого сообщения. Чтобы нанять так и не пригодившийся небоход из Томес-Гардаса, Ласу пришлось трое суток подряд идти сквозь Тернии, а на такое больше не был способен никто. Разве что Прохожий. И теперь, хоть его армия и поредела за ночь, расклад по-прежнему был не в пользу копий и стрел Суо.

Всё было готово. Все были на месте. Генерал — при своей армии. Лас — при генерале. Терилун — при Ласе. Бывший отряд Ласа — в строю войска, там, где его нужно было усилить: шенаи и листарты — по центру, наёмники — справа, освобождённые гардасцы — в задних рядах справа. Сай вернулся в лагерь ближе к утру, но Лас не искал его среди выступивших в поход воинов: он сделал своё дело.

— Не только судьба, но и такие большие люди, как ты. Кто ещё бы смог так точно выполнить завет Высочайшего — победить врага прежде ещё, чем начнётся битва? И всё же, Лас, скажи: зачем было собирать собственный отряд, только чтобы присоединить его к воинству? Как отдельная единица он смотрится внушительно, но по сравнению с армией Царства...

И вновь Суин был неправ. Ни один из воинов Ласа не потерялся: даже сейчас он видел почти всех в людском море войска. Прежде чем занять место в строю, каждый из них проходил мимо, и находил глазами Ласа, и кивал — казалось, не ему, а прежде всего Терилун за его спиной. В ней-то и было всё дело. Шенаи и листарты были искуснейшими воинами — одними из лучших на долгой памяти Ласа — но в войске Суо из восьми тысяч копий они действительно растворялись бесследно. Однако ни кто-то из этих тысяч, ни даже они все разом ничего не значили для Терилун. Другое дело — Алгаэа, Сид, Мэй, Риц, даже Вейрани с Вейлени и Умалэй: каждый — живая ниточка к её сердцу, приросший кусок родной плоти, каким недавно была и Криста. И все видели, что случилось, когда одна такая ниточка оборвалась. Если Терилун была стрелой, то все близкие ей люди сегодня натянутой тетивой звенели над сражением.

Над полем боя собиралась гроза. Лас не любил этого иносказания, ему казалось наоборот: что воздух перед ударом молнии чистый, свежий, полный обманчивого спокойствия. Ровно так было сейчас, и в этой чистоте с невероятной чёткостью виднелось войско врага. Эспаденские солдаты носили короткие куртки из плотной чёрной ткани и шляпы с короткими полями; за спиной у каждого висело тяжёлое ружьё с длинным кинжалом на конце. На стороне Высочайшего же преобладал белый, цвет чистоты и божественной власти: у мечников поверх белых одежд крепились стальные доспехи, у копейщиков — более дешёвые деревянные щитки. Лас видел себя сейчас во главе воинства света, сияющего, как лир в сердце Источника. Сегодня это воинство вышло на бой против армии тьмы, чёрной, как призрачный доспех Прохожего, как ньор, о котором говорил Страж. Tyr njor. Тернии. Через многие годы после того, как всё закончилось, Лас спросил у одного листарта, что это значит, и тот перевёл правильно: tyr — пелена, или завеса. Тернии — "завеса ньора", то, что Страж и его товарищ пытались удержать внутри их "реактора". Но смотрите, что вышло в итоге — бескрайние поля смерти, залитые отчаяние несущим туманом. Вот против чего сегодня битва. Лас прекрасно понимал, что с Терниями нельзя ничего сделать, как бы ни разрешились все его планы, и всё равно... На пороге решающего сражения к Ласу вдруг пришла мысль, которую он так долго гнал прочь. Зачем с такой настойчивостью, с таким самоотречением преследовать Прохожего? Зачем на самом деле? Чтобы исцелить мир? Тебе нет дела до мира. Чтобы спасти старого друга? Его больше не спасти. Зачем ты это делаешь, Лас, братец?..

Вражеского сигнала к наступлению не услышал никто. Чёрный строй просто сорвался с места и двинулся вперёд, всё набирая скорость. Армия Эспадена стояла спиной к Терниям, в невыгодном для себя положении — ей оставалось только наступать. Войско Царства, напротив, разместилось на возвышении и теперь собиралось подпустить врага ближе, чтобы навязать ему бой на склоне. Всё это происходило почти в полной тишине, под едва ощутимую дрожь земли под ногами, пока Тэ Суин первым ударом грома не пророкотал:

— Гаааа-товьсь!..

Клич подхватили командиры по всему строю, и тысячи мечей вышли из ножен, тысячи копий опустились навстречу врагу. До боя было ещё несколько мгновений, но буря уже началась, это чувствовали все, а Лас с Терилун — сильнее всех: девочка стояла, опустив голову, а руки подняв к груди, и странно шевелила пальцами, будто сжимала или перебирала что-то в ладонях.

— Страшно?

Терилун подняла невидящие глаза на Ласа: в зрачках её мелькали кровавые сполохи.

— Больно...

Пылающий раж войны поглотил её всю: с невероятной скоростью переносилась она от солдата к солдату, долю мгновения видя поле боя его глазами, вбирая его замешанный на страхе азарт, его клокочущую безумную горячку, а потом её кидало к следующему в строю, и дальше, и дальше, с копейщиков на шенаи, с шенаи на Сида, перекидываясь на эспаденцев — таких же горящих и напуганных, ничем не отличающихся от солдат Суо, кроме оружия и цвета мундиров. Терилун не спрашивала, почему они, одинаковые, мчатся убивать друг друга — ей было просто так жарко и больно за каждого, десять раз больно, сто раз больно, тысячу раз больно... больно...

Когда строй эспаденцев подошёл на сто шагов, войско Высочайшего по команде "В бо-ой!.." ринулось вниз по склону. Почти в тот же миг строй врага остановился; первая линия выверенным движением припала на одно колено, вторая встала у них за спиной. Дула кремневиков тысячей голодных ртов повернулись к бегущим навстречу воинам Царства. И вот, наконец, грянул настоящий гром; расцвели и тут же погасли два ряда огней, и передние линии копейщиков Суо разом упали замертво. Оставшиеся в живых заступили на место павших, но из-за спин вражеских стрелков им под ноги тут же полетели огненные бомбы. Строй утонул в водовороте взрывов, языков пламени и клубов дыма, летающих комьев земли и ошмётков тел. Прорвавшихся сквозь дымную завесу воинов встречал частокол закреплённых на ружьях ножей, разивших с одного удара не хуже копий.

Атака захлебнулась. По правому флангу бомбовый удар оказался таким страшным, что к эспаденцам вышло лишь несколько десятков оглушённых, беспомощных солдат. На левом фланге склон был круче, и несколько бомб скатились обратно к тем, кто их бросил; строй пошатнулся, и копейщики в белых одеждах воспользовались этим, вклинились в брешь и теперь медленно теснили врага. По центру двойной залп живого огня ударил так, как и предполагалось, точно и смертоносно — но не успели клочья поднятой взрывами травы упасть обратно наземь, как на эспаденцев с оглушительным криком набросились "тройки" шенаи. Десяток воинов с шиа разом выпрыгнули из "живых пращ", перелетели через обе линии и оказались в тылу стрелков. Там их встретили застрельщики с саблями — третья линия, прежде невидимая, стоявшая позади на случай прорыва линии. Через полминуты из десяти шенаи в живых осталось всего двое — но их бешеные круговые удары пробили фронт сразу в нескольких местах, и подоспевшие мечники Царства вступили в бой со стрелками на равных. А ещё через пару мгновений в ещё держащийся строй слева буквально врезался Сид. Один взмах чудовищного леста скосил, будто молодую траву, обе передние линии солдат, а следующие несколько ударов покончили с третьей. Мэй и Риц подошли следом, сея хаос среди эспаденцев, и на этом крошечном участке линии атаки враг обратился в бегство. В остальных же местах завязалась рукопашная, и на этот раз судьба была явно не на стороне Высочайшего. В пылу сражения войско не заметило, сколько жизней унёс живой огонь в первые секунды, но сейчас это было очевидно: воины Суо отчаянно бились с остатками передовых сил врага, бросая на это последние силы, а с той стороны фронта тем временем подходили подкрепления — и в их числе, кажется, на миг мелькнула закованная в чёрный доспех фигура. С левого фланга уже доносились хлопки выстрелов. Склон холма остался позади линии схватки и стоял теперь молчаливым кладбищем, грязно-белым от испачканной землёй и кровью одежды солдат.

Не в силах больше наблюдать, генерал Суин отвёл полные отчаяния глаза от поля боя и посмотрел на Ласа. Лас же не обращал внимания на сражение. Лас держал Терилун за плечи — а та билась в диком припадке, сотрясаясь всем телом, запрокидывая приоткрытый рот к небу. Лас улыбался.

Сквозь щёлки приоткрытых глаз теперь можно было увидеть всю её душу — а там сейчас рвались ниточки. Одна за одной. Ниточки памяти, ниточки понимания, ниточки жизни. Терилун переносилась от человека к человеку всё быстрее — а люди умирали. Последняя боль, последний ужас — и её несло дальше, к следующему убийце или убитому. Каково это — умирать снова, и снова, и нести смерть другим, но на самом деле — самому себе?.. Движение всё ускорялось, как раньше в Ламино, но на этот раз никто не мог и не хотел его остановить. Где-то там — главные люди, тоже умершие или умирающие, исчезающие в водовороте смерти: убитая сабельным ударом Алгаэа, убитый Мэй, смертельно раненый Риц, разорванная на куски взрывом Вейлени... Рвались, рвались ниточки, пока не осталось ни одной, не осталось ничего. Так много людей дрались, убивали, погибали теперь в голове, что они стали и не люди вовсе, а огромные песочные часы, где наверху — живые, красивые, почти совсем не злые люди, а внизу — кровавое месиво изуродованных останков. В самом центре же, там, где песчинка падает из верхней части в нижнюю — удар, укол, выстрел, взрыв. А на острие удара — сама Терилун. Это она держит меч и погибает от него, она вонзает остриё в собственную плоть, в плоть Сида, в плоть Алгаэа, в плоть Кристы, она разрывает тело, и Цвет, и саму ткань мира, как во сне, когда из трещин в реальности текла белая кровь Терний, холодная, терпкая...

Терилун распахнула глаза, дёрнулась вверх, из груди её вырвался гортанный крик. А в следующий миг оттуда же, прорвав грудную клетку, выстрелили в небо полупрозрачные руки, тела, лезвия — словно плотный поток призраков Терний, разом вышедший на волю. Взмыв высоко над холмом, он на секунду завис на месте, но тут же распался на сотни тонких нитей, которые тотчас ринулись во все стороны, к земле, петляя и извиваясь подобно хлыстам, без труда рассекая всё на своём пути, своих, чужих, вплоть до дальнего края поля, где стояли последние подкрепления врага. За считанные секунды пролетев над битвой, не оставив живых, плети растворились в воздухе. На несколько лиг вокруг Ласа и Суина воцарилась смерть.

Ошеломлённый генерал перевёл глаза с опустевшего поля на окровавленное, с развороченной грудью тело Терилун, с него — на Ласа. Недоумение в его глазах сменилось гневом.

— Т-ты...

Лас отпустил труп девочки, стремительно подскочил к Суину, выхватил кинжал из ножен у него на поясе и вонзил ему в горло. Полководец покачнулся, протянул слабеющую руку к убийце, забулькал собственной кровью и упал.

Лас бросил кинжал под ноги и вздохнул с облегчением. Он вдруг почувствовал, насколько устал за последние дни, когда приходилось постоянно куда-то идти, планировать и менять планы, предполагать и надеяться... Но глухая тишина над полем возвещала победу. Генерал и девочка, лежавшие теперь бок о бок, будто отец и дочь, — всего лишь трава под сапогами, инструменты, хорошо справившиеся со своим делом. Когда Лас вновь посмотрел на мёртвую Терилун, внутри шевельнулось что-то. Какой же она была красивой, даже с дырой в груди. В иных краях, и в правду, была бы уже девицей на выданье, а теперь... В ней никогда не должно было быть столько Цвета, никогда за всю её жизнь, и тем более не в один момент. Жалко. Но всё равно — трава под сапогами. Бой был окончен, цена уплачена, пришло время получить награду. Лас поднял глаза.

Прохожий стоял у подножия холма, на границе взрытой бомбами земли. Чёрное сияние вокруг него ослабело, так, что стали видны его плечи, ладони, даже туманные черты лица — странные, совсем не похожие на те, что должны были быть. Светящиеся белым глаза неотрывно смотрели на Ласа.

— Нет... — еле слышно прошептал Лас. — Нет!.. Как ты... Нет, нет, нет!.. — Он яростно ударил сапогом в землю, и в воздух взлетел комок вырванной с корнем травы. Трава... под сапогами?..

Прохожий постоял ещё немного — сильный, как и прежде, почти невредимый — а потом развернулся и двинулся прочь, обходя трупы. Лас бросился было следом, но бессилие вдруг нахлынуло свинцом, связало ноги, вкопало по колено в грязь.

— Стой!.. — прокричал он в отчаянии, но не услышал собственного голоса. Над полем было тихо.

Глава 11. Сердце Стража.

С таким звуком рушатся миры.

Эта мысль единственная осталась в голове Лареса, когда впервые сошлись Лезвие Дня и Лезвие Ночи. Оглушительный скрежет, пробирающий до костей, отдающийся в каждом закоулке тёмного чертога — он был именно такой, роковой, потусторонний, и непобедимому герою захотелось тут же броситься бежать, спрятаться, закрыть лицо руками в ожидании конца. Вместо этого он развернул корпус, с силой отвёл меч противника в сторону и отступил на шаг.

— Надару!

Он не услышал. То, что раньше звалось Надару, немигающими светящимися глазами смотрело на врага, а Лезвие Ночи в руках его уже готовилось к новому удару. За годы битв Ларес хорошо выучил "язык тела" старого друга, почти невидимые сигналы будущих выпадов, поэтому следующий удар тоже поймал без труда... и едва удержал своё Лезвие Дня в руках: прежде не хваставшийся силой Надару ударил так мощно, как будто в него вселилось разом с полдюжины салмиров. Не останавливаясь, он продолжил косым взмахом слева, обманным манёвром изобразил подсечку, а потом наотмашь ударил по горизонтали. Несмотря на отдающийся в черепе скрежет, Ларес не попался на уловку — но новый удар буквально сбил его с ног, проломил блок и заставил отскочить ещё дальше назад. Нет, это был не Надару: Ларес бился с новым Стражем.

— Да что с тобой такое-то? Дружище, а, проснись!.. Там даже... на этих картинках...

Бой продолжался. Два мечника в битве всегда были примерно равны — но сейчас Надару стал быстрее и во много крат сильнее: прежде Ларес стряхивал его удары в сторону, теперь же приходилось ставить неуклюжие опорные блоки или отходить ещё дальше. Каждое столкновение двух клинков сопровождалось пронзительным лязгом, но не только: казалось, весь мир вокруг на мгновение мутнел, а из-под лезвий вырывалось и тут же исчезало облачко серого дыма.

— ...то же самое произошло! Этот мужик чокнутый, и его друг... Ты что, забыл, зачем мы здесь??..

Надару вдруг остановился, опустил меч. Во взгляде его, прежде безжизненном, появилось некое подобие человеческих чувств.

— Забыл? Вовсе нет, я всё помню. Мы пришли за главной наградой. За силой. И один из нас её получил.

Надару зловеще улыбнулся — и Ларес отшатнулся, так похожа эта улыбка была на холодную ухмылку Стража.

— Ты думаешь, сила — в этих мечах? Вздор: меч можно потерять, его могут украсть, или убить тебя им же во сне. Нет, сила — быть непобедимым под луной, быть лучшим из лучших, безо всякого колдовства. Нет, всё это ты знаешь. Мы вместе прошли этот путь, и оказались так близко. Сегодня.

Надару шёл вперёд медленно, шаг за шагом, а Ларес так же медленно отступал, растерянно оглядываясь, ища выход.

— Тогда другой вопрос: ты думаешь, бессмертие — значит оставаться вечно молодым? Так много юных воинов мы с тобой убили — помогла им их юность? Вечной молодостью бредят жестокие цари, вроде правителей Вольных городов. Почему? Потому что хищников в их пруду не осталось, они всех съели, и больших, и маленьких, и боятся теперь только холодной руки Основы. Никого не напоминает?

Что-то важное сказал "прошлый Страж" под стеклом, пока они двое шли к внутреннему чертогу. Что-то, что тогда показалось непонятным, несущественным, что отказывался принимать возбуждённый битвой разум — а сейчас, казалось, от этого зависела жизнь. Лас продолжал пятиться к выходу, вполуха слушая обезумевшего Надару, на самом же деле пытался вспомнить. Салмиры пришли чинить "реактор", излучающий этот "лир", чтобы не допустить... И наконец нужные слова пришли.

— Вот что такое сила: быть непобедимым, единственным — потому что все остальные пресмыкаются, и боятся, и им уже никто не поможет. Быть сильным — значит, избавиться ото всех, кто опасен, кто может быть опасен, и больших, и маленьких. Ты, старый друг, — лучший воин, которого я знаю. С силой Источника ты станешь ещё сильнее. Поэтому ты первый. Так должно быть. Я это понял, а ты — нет. Иначе поднял бы сейчас меч и сражался, как настоящий...

Ларес ринулся вперёд. Застать Надару врасплох не удалось — но ему всё равно нужно было время, доля мгновения, чтобы поднять меч, и его противник воспользовался этим сполна: в момент, когда клинки соприкоснулись, заставил свой меч скользнуть вперёд, заставляя Надару блокировать прямо над головой — а потом освободил правую руку и изо всех сил толкнул его в грудь. У Надару прибавилось сил, но не веса; от могучего удара он полетел на пол. Ларес же тотчас бросился бежать мимо, обратно в чертог. До железной башенки в центре зала было два десятка шагов. Уже подбегая, Ларес услышал далеко за спиной гневный голос:

— Что ты... делаешь... Стой!..

Верить ему было нельзя. Этот "реактор", этот "лир" — в них всё дело, они свели Надару с ума, и только вместе с ними его безумие уйдёт.

— Стой...

Надару вскочил на ноги и бросился вдогонку, но Ларес уже заносил меч. Сотканное из света лезвие без труда прошло сквозь металл, разрубая башенку и разноцветные нити снаружи. На какой-то миг в разрезе сверкнул лир, слепящий, неостановимый — а потом наружу диким потоком хлынула тьма, захлестнув Лареса, чертог, всё вокруг, на ходу превращаясь в густой серый дым. В Тернии.

И я остался один. Едва фигура Лареса сгинула в волне тумана, едва волна эта расползлась по залу и залилась в глаза, настало ничто. Не стало ни рук, ни ног, ни головы, ни даже единой цельной души, как её рисуют иногда: круг, где всё на своём месте, где всё связано. Но она тоже разлетелась на куски, на дымные клочья. Очень долго, может, сто лет, я был ничем, зависшей в слепом мраке оболочкой. Потом в какой-то момент я понял, что вижу этот мрак над собой — значит, у меня есть глаза, значит, я существую. Ещё через десять, сто, тысячу лет почувствовал своё тело, опустил взгляд, увидел его, в тех же одеждах, с тем же Лезвием Ночи в ножнах — значит, это моё тело. Надару. Нет, нет, всё не так. Это тело Надару, но я внутри — уже не он.

Я встал на ноги, огляделся, попытался найти стены или пол — но сколько ни шёл в любом направлении, находил лишь больше Терний, таких холодных, сквозь два слоя ткани пробирающих до костей. Под ногами хрустела покрытая инеем голая земля. Не сто, а гораздо больше, много, много лет брёл я куда глаза глядят, и были у меня лишь я и моя вина. За безумие, что обуяло меня вблизи Источника. За предательство. Ларес оказался прав: вместе с Источником лира ушла и ярость, им рождённая. Но за свою правоту он заплатил жизнью. Старый друг. Нет, я не мог больше звать себя Надару, ненавистным, проклятым именем. Отныне я — Лас, недо-Ларес, бледная тень того, кто ради меня пожертвовал всем. Я хотел умереть, но даже на это не мог решиться, таким ничтожным себя чувствовал. Потому тенью бродил я в тумане целую вечность, угасая, готовый угаснуть насовсем. А когда наконец вышел к свету, сразу даже не понял, что случилось. Я проснулся в том же теле, в том же платье, и вокруг была та же серость — но туман ушёл.

Как внове смотрел я на серый тростниковый пол, серые стены, обтянутый серой бумагой потолок. Мне нечем было отплатить людям, которые — может, по доброте, а может, из страха — приютили лежавшего на краю Терний человека с мечом. Я как можно быстрее ушёл своей дорогой и начал заново узнавать вселенную. Выпущенная Ларесом "завеса ньора" накрыла мир туманом, в котором никто, кроме меня, не мог оставаться слишком долго: людей захватывало отчаяние, они сбивались с пути и гибли от истощения и печали. Лишь некоторые земли остались нетронутыми, и там жизнь продолжалась, как прежде. Различать цвета разучился только я. Вместе с этим моё тело потеряло, кажется, какую-либо способность накапливать Цвет. Я видел его вокруг и мог принимать в себя — но он почти сразу улетучивался, словно на месте меня был воздух. Постепенно в обычное зрение начали возвращаться тусклые оттенки, что-то почти неуловимое, позволяющее отличать мир живых от Терний, — но в остальном всё осталось без изменений. В богов давно уже никто не верит, но теперь они будто наказывали меня, издевались надо мной: у меня почти не росли ногти и волосы, я не старел, застыв во времени, но Цвет был мне почти недоступен. Случайный опыт открыл мне особую силу Лезвия Ночи — "вскрывать" людей, лишать их дарованной всем Невинным защиты от воздействия Цветом извне. Один раз взмахнуть мечом, рассечь воздух поблизости — и человек остаётся нагим, беспомощным против любых манипуляций, не строя сам свою защиту — ведь даже не догадывается, что произошло. И вновь стал слышен злой смех судьбы: с таким умением я мог бы повелевать городами и царствами, если бы только во мне самом оставалось достаточно Цвета для управлением волей других. Так же — я научился слегка склонять их в свою сторону, способность, которая с тех пор много раз мне пригодилась, но... почему именно так всё вышло?..

Как и почти весь известный мир, родная мне Тайра целиком исчезла в Терниях, а вместе с ней — школа, где мы с Ларесом учились искусству меча и знанию Цвета. Некому было рассказать, что за недуг меня постиг, и как с ним справиться. Зато я, хоть и не сразу, понял, что спасло некоторые края от тумана — ведь никто из живых, кроме меня, не знал всей правды. "Осколки реактора, — то есть лира, несомненно! — разбросало по всей округе" — вот что говорил Страж под стеклом. Тот самый лир, несущий жизнь, несовместимый с ньором, теперь отгонял его прочь и давал людям пространство для жизни. Первый осколок я отыскал, рассчитав расстояние от одного края Терний до другого в отдалённой деревне. Много лет пролежав глубоко в земле, он светил всё так же ярко и давал такую дикую, живую силу, словно маленький Источник. Так много её было, что в тот день впервые в жизни я почувствовал Аромат, о котором раньше лишь слышал от мастеров. В Цвете всегда отражаются прошлое и будущее — но когда его становится достаточно, можно ощутить Аромат, заглянуть далеко, далеко вперёд, в безграничном море ухватить всё, что способен понять несовершенный разум человека.

Но и эту силу я не мог удержать в себе — лишь отходил я от камня, она тотчас исчезала. Стоило же мне взять сигил в руки, как он начал таять, превращаясь в чистый свет. Как только от него ничего не осталось, деревня со всеми жителями канула в Тернии — а я за несколько часов из переполненного чудовищной силой небожителя вновь стал прежним Ласом, пустышкой. Пути назад не было. И когда уже казалось, что усмешка богов нашла свой предел, появился он. Слухи о человеке, окутанном чёрным туманом, сразу заставили насторожиться. А одного взгляда хватило, чтобы догадаться об остальном: Ларес вернулся. Новый, тёмный, впитавший ядовитый дым ньора — кто ещё это мог быть? С первой нашей встречи я понял, что теперь одержим он: не замечая, не узнавая меня, шёл он своей дорогой, и я мог лишь смотрет ему в спину. А на следующий день город, в котором мы встретились, навсегда ушёл в Тернии. Не нужно было доказательств, чтобы сказать, чьих это рук дело, кто лишил его сигила. В тот миг я понял, зачем забытые боги сохранили мне жизнь. Нельзя просто так уйти, не завершив историю, не исправив ошибок. И эта история на мне, и этот бой — мой последний: пустой, совершенно лишённый цвета Лас против непобедимого Тёмного Прохожего. Этот подвиг — мой последний, старый друг.

Что это было? Этот запах...

— Все... все погибли?..

Терилун без сил опустилась на деревянный пол. Мальчик-гонец испуганно проследил за ней и замялся на месте, переступая с ноги на ногу.

В этот раз по-другому. По-другому — и снова по-прежнему.

Брита вскочила на ноги и тут же зашипела от боли в свежих ранах; взгляд мальчика перескочил на неё, на дёрнувшиеся разом медные пряди, и ужаса в его глазах стало ещё больше. Лекарь, кажется, ничего подобного не заметил и спокойно шагал к больной.

— Это вы-с тут жалуетесь? Посмотрим...

Мне раз за разом показывают одно и то же. Один день, одну ситуацию. Один вдох Аромата накануне войны

— Что случилось? КТО это сделал?...

— Н-н... Я не з-знаю, только это сказывали, больше ничего... мне что сказали, то я и...

У этой войны много вариантов, и ни одного правильного. Мечи в ножнах, кровь не пролита, но всё уже решено. В воздухе, на земле, в тумане Терний — победы не будет нигде.

— Успокойте сударыню, милсдарь, а то я такую лечить не буду. — Лекарь обернулся к Ласу, указывая на нервно вертящую головой Бриту. — Или мне за это больше заплатят?

Неважно, какой вариант выбрать, всё останется прежним. Снова и снова. Но что-то меняется, неуловимо, как будто ведёт меня к ответу. Что делать, если будущее словно увязло в смоле, не хочет двигаться ни влево, ни вправо? Что делать, если даже в завтрашнем дне не найти решения?

— Скажем так, тебе заплатят. Лечи.

Да, правильно. Искать во вчерашнем. Вот что менялось каждый раз, с каждым новым повторением рассказывая всё больше. Вся моя история, от битвы со Стражем до наступления Терний, до первой встречи с Тёмным Прохожим. Начнём же заново. Реактор салмирской "Таиры" распался в воздухе, и осколки его источают лир, даря жизнь. Сила их велика, но даже впитанного Терилун малого сигила не хватило, чтобы одолеть Прохожего. Что же может быть сильнее малого сигила? Разве что...

— Получается, погибли все... совсем? Никакой надежды?

Брита уже открыла рот, чтобы ответить — но тут Лас, прежде сидевший без движения, вдруг распахнул глаза.

— Надежда есть. Надежда есть всегда. Пойдём.

Город по ту сторону каменных стен восстал из мёртвых. Последние минуты первой, настоящей его жизни были хрипами умирающего, и с каждым наружу вырывались последние капли его крови — люди, из пламени войны бегущие прочь. Потом город затих, и в этой траурной тишине особенно гулко цокотали под ногами ступени. Сейчас же снаружи зазвучали отголоски, хлопки, окрики — город возвращался жутким умертвием, неспособным жить, а лишь клацающим зубами на случайно оставшихся поблизости.

— Надо торопиться... они близко.

В последние дни Терилун говорила всё меньше, а если говорила, голос её был монотонным, будто совсем далёким от происходящего. Щуря глаза в полутьме, Лас вгляделся в план дворца: лестница, по которой они спускались сейчас, через шесть пролётов выводила на нижний этаж, а оттуда напрямую можно было попасть в подземелье.

— Я знаю. Скоро будем на месте.

Шестнадцать дней армия Суо отступала. Некому было всполошить Тернии и утопить в них корабли врага, некому рассказать о силе живого огня или прорвать линию штыков — и битва при Касталлари закончилась оглушительным поражением. С тех пор оставшиеся в живых воины Царства сдавали города и земли без разбора, и отступление их постепенно превратилось в бегство. Генерал Юхэй, военный наместник восточных земель, собирал силы для решающей битвы за столичный город, но путь из провинций был долог, и в срок успевало подойти не больше половины. В последний момент, когда неравный бой казался неизбежным, пришли удивительные вести: на выходе из Шэнси, в двух днях от столицы, на пешую часть армии Эспадена вдруг налетел отряд всадников — небольшой, но такой слаженный и стремительный, что никто даже не успел опомниться. Когда командованию на борту небоходов сообщили о нападении, конники уже расправились с четвёртой частью пехоты и скрылись. Один Лас тогда знал, что случилось: неспособная верхом преодолеть каньоны к северу от Степи, Лия сделала крюк и опоздала — но всё равно пришла, ведомая лишь скукой и жаждой острых ощущений. Лёгким взмахом тонкой руки она показала, как можно было бороться с захватчиками: быстро, маневренно, навязывая свои правила игры, не давая даже спустить кремневик с плеча. Вург Лии не мог победить врага, но остановил его, оставив множество раненых и разорвав боевой порядок, а Юхэй за эти выигранные два дня подтянул войска из юго-восточного предела. И вновь за день до битвы выяснилось невероятное: Высочайший пропал из дворца. Случилось это, по всей видимости, несколькими днями ранее — лишь десяток самых верных людей имел право видеть Великого Звездочёта лично, и слух о его бегстве распространялся медленно. Однако когда весть вырвалась на волю и разразилась паникой, генерал сделал свой ход: прилюдно скорбя (а в глубине души вздохнув с облегчением), он с полным на то правом увёл армию из предместий столицы дальше, на стратегически выгодную позицию между берегом озера и покрытыми лесом холмами. Город остался без защиты — как и было нужно.

— Сюда, налево.

На нижнем этаже каменные своды были выше, убранство — величественней и проще, как будто тканей и позолоты на эти стены не хватило. На самом деле, выстроивший дворец далёкий предок нынешнего Высочайшего был страстным поклонником культуры салмиров и вручил зодчим раздобытые где-то рисунки: так, по его представлениям, выглядели чертоги салмирских господ. Тогда, должно быть, затея казалась довольно сумасбродной — но Лас в свете последних событий видел в ней нечто далеко не случайное. Время прошло, мода изменилась, а коридору спрятавшегося под парадной лестницей этажа так и не нашли определённого применения и оставили, как есть.

Сейчас Терилун шла по нему вслед за Ласом, и лишь стёртые до деревянных колодок подошвы сапог клацали в такт. Шестнадцать дней армия Протяжённого Царства отступала, и всё это время они вдвоём шли впереди, стараясь не попадаться на глаза ни своим, ни чужим. Шестнадцать дней Лас берёг Терилун, как тончайшую фарфоровую чашку, ухаживал, как за новорожденной царевной. Ситуация изменилась, и "воинство Ласа" больше не было ему нужно. Наёмников из Шайи и Эль-Тэйра он отправил в лагерь армии Царства под Касталлари, и они, видимо, погибли в бою в числе прочих. Шенаи и листартов Брита за огромные деньги отвела в деревню Ткачей: как ни удивительно, безопаснее места в Суо сейчас не было. А вскоре после этого пришли вести, что с Ниссой всё в порядке, и о возможной гибели её даже никто не слышал. Ласу не было дела ни до Кристы, ни тем более до бывших солдат его отряда. Суть крылась в другом: Терилун должна была прожить эти две недели. Оболочка её разрушалась, рвалась, как переполненный кошель, от напирающего изнутри Цвета, и раньше Лас был рад уже тому, что в сохранности довёл её до Касталлари. Теперь же предстоял новый долгий путь, а девочка всё чаще чувствовала слабость, беспокойство; кошмары её из ночи переходили в день. И если прежде её нужно было встревожить, всколыхнуть для последнего рывка битвы, то теперь наоборот: успокоить, обрадовать, дать надежду. И, кажется, сработало. Пока они по охваченному паникой Суо шли к столичному городу, она всё чаще жаловалась на видения и головную боль, из носа то и дело шла кровь — но так и не порвалась совсем, осталась целой и на своих ногах прошла через западные ворота. День за днём вспоминала она оставшихся позади дорогих людей, которые так в неё верили, так на неё рассчитывали, — и смело шагала в день следующий, ещё дальше отсрочивая свою смерть.

В коридоре нижнего этажа тоже не было ни души. Наверху, когда Лас в поисках подсказки или карты входил в покои Высочайшего, он ещё опасался встретить случайного стражника или перепуганного придворного, но нет: дворец, кажется, опустел намного раньше города. Сейчас же всё было спокойно, и под анфиладой каменных арок они прошли к одной из них, слегка отличающейся по цвету. Потайной ход скрывался за замаскированной дверью в боковой стене. Несмотря на найденные у Высочайшего довольно точные указания, Ласу потребовалось время, чтобы отыскать невидимый посреди мозаичного узора запорный механизм. Решение сразу отправиться в покои правителя оказалось правильным: Лас и Терилун одинаково сильно чувствовали, куда нужно идти, но без найденных в кабинете записей Звёздочёта ни за что бы не нашли ни двери, ни хода. А когда под пальцем наконец щёлкнул скрытый рычажок, и каменная панель отъехала в сторону, вспомнилось ещё одно: то, с каким придыханием, с каким восхищением писал Высочайший о том сокровище, что много поколений хранилось в подземельях его дворца. Он догадывался, что это, изучал его, пробовал даже брать у него силы — но что-то в его тоне обнадёживало, говорило, что сила эта слишком опасна и не по нему. Он никого — Ласа в том числе — не хотел подпускать к нему, но и сам не торопился им пользоваться, а теперь вот: сбежал. Лас никогда бы не оставил дворец и то, что в нём. Гранитные ступени, гораздо более узкие и покрытые пылью, уже бежали вниз в свете факела, а Лас всё повторял, вдруг взбешённый случайной мыслью: никогда, никогда.

Терилун посмотрела на Большой Сигил и сразу всё поняла. Лас на всякий случай объяснил на словах, но видел: в этом нет нужды. Маленькая фигурка девочки в запылённом платье терялась посреди широкого подземного зала с двумя рядами резных колонн, по торжественности приближающегося к чертогу Источника. А перед ней снятой с небес звездой возвышался алтарь сияющего совершенства. Сам алтарь был простым холмиком земли, которую аккуратно обкопали вокруг и укрепили стальными пластинами. Откуда-то древние знали, что касаться сигила ни в коем случае нельзя, и потому не стали относить его во дворец — выстроили новый поверх него, и целый город впридачу. Терилун стояла впереди, всё понимающая, но как будто совсем не удивлённая происходящим, — а Ласа вдруг бросило в дрожь. Он здесь — самый огромный кусок чистого лира, чистой мощи, что так много лет оберегал обширные края вокруг от Терний. Такая сила лежит, никому не принадлежащая, только руку протяни... Нет, нет, взять его сейчас своими руками — исчезнет без следа, как раньше. Нужно по-другому. Но всё равно — он сейчас вновь понимал Стража, так вещавшего из-под волшебного стекла: Сила — значит, быть непобедимым, единственным. Я это понял, а ты нет. Или это сказал сам Лас... Зачем ты на самом деле всё это делаешь, зачем?..

Прохожий был здесь. Влекомый тем же зовом, безошибочно отыскал источник и шёл теперь сюда. Издалека, с верхних ступеней лестницы, уже раздавался мерный топот, барабаном отзываясь в груди. Лас и Терилун переглянулись: она — уставшими, впалыми, с искоркой надежды глазами, он — вдруг вспыхнувшими прежним холодным огнём. Пора. Не поворачиваясь, девочка отступила к Сигилу, и в тот же миг Лас почувствовал: работает. Проходя сквозь Терилун, сквозь её истерзанную входящим и выходящим Цветом грудь, лир струился внутрь, в его тело, в его руки, в его клинок. Не было больше границ — мощь Сигила клокотала внутри, покорная его воле, и сейчас последний враг несся прямо на её острие, спускался под землю, не зная, что выйти обратно ему не суждено. Пора со всем покончить, и на этот раз — никаких разговоров. Лишь только силуэт Прохожего показался в дверях, Лас ринулся в бой.

С таким звуком рушатся, сталкиваясь, миры. Столкнулись и сейчас, чудовищным скрежетом отозвались под сводами, роковыми литаврами грянули надо всей подлунной. Лезвие Ночи задрожало в руках Ласа, он сам пошатнулся, но левой ногой упёрся в пол, не желая отступать, сияющим взглядом исподлобья смотря вперёд. Впереди, по ту сторону скрещенных мечей, колыхался угольный саван Прохожего, грозный, но более не непобедимый. Вот в спину ударила новая горячая волна лира — и Лас оседлал её, направил дальше, бурным потоком рванул вперёд. Прохожий как будто опешил на миг, держа бесполезный уже прямой блок, и чуть не дал себя раздавить бешеным натиском, но в последний миг отвёл удар вбок и сам скользнул в сторону, под колонны. Началось.

Сначала всё казалось почти решённым — краткой агонией тёмного пятнышка посреди залитого солнцем зала. Вспоминая одно за одним давно забытые прошлые умения, Лас наносил удар за ударом, по одному за каждый фонтан дикой энергии, и с каждым будто преображался. Не было больше ничтожно доживающего свой век Ласа, мечника без меча, героя без государства: великий Надару, Молния Гента, вернулся на поле битвы. Клинок его разил точно и быстро, как прежде, бабочкой порхал из ладони в ладонь, не отдавая предпочтение левой или правой, а сам он невесомым крылом будто перелетал с места на место, не касаясь земли. Лишь некоторые удары Прохожий отражал напрямую — и тогда с трудом удерживал в руках меч, такой нечеловеческой силой были они напитаны. Но больше он отступал, не глядя прокладывая себе путь меж колонн, держась близко к ним и к залитым светом Сигила стенам, чтобы не попасть под слишком широкие удары на открытой местности. Когда они прошли уже почти полкруга по залу в треске молний лира, Лас понял: Прохожий чувствует, что уступает, но ещё не сдался. Всё было ровно так, как когда-то в поединке со Стражем, лишь роли изменились — теперь Ларес один с трудом справлялся с натиском неостановимого врага, но в каждый миг собирал силы, искал возможность одним ударом повернуть ход битвы вспять. Впервые с прихода Терний они бились по-настоящему, и Прохожий был не похож на себя прежнего, щеголяющего размашистыми ударами Лареса. Бой своего друга Надару знал наизусть, но этот был совсем другим, неожиданным, чередующим яростные наскоки и осторожные манёвры на расстоянии, совсем как... как... Лас не мог ответить, как кто или что, но его неуловимость начала раздражать. Значит, он за это время научился новым техникам, стал сильнее настолько, что даже вопреки такому потоку лира...

Словно прочитав его мысли, бешеный свет с новой силой ударил в спину, вдохнул в уже заряженное тело мощь невероятную. Следующим движением — Лас сам не понял, как — он оказался совсем рядом с противником и тут же двумя молниеносными ударами расчертил воздух. Кем бы ни стал Прохожий за прошедшие годы, этого он никак не ожидал, но от первого удара почти случайно уклонился, и лезвие с лёгкостью разрезало край каменной колонны. Второй удар прошёлся вскользь по левому плечу, прямо сквозь чёрную туманную броню, и наружу веером брызнула кровь. Настоящая, красная, живая кровь. Прохожего можно было убить. Лас ударил ещё и ещё, с новой силой, такой, что противник даже не пытался их отразить — лишь отступал, всё дальше, и быстрее, почти уже обращаясь в бегство, теряя равновесие, сам себя загоняя в угол. Вот так, получай сполна — за все годы в потёмках, за Тернии, за то, что изгнал меня в них, лишил этой белой, невероятной, упоительной, за...

Жжение в спине стало невыносимым, настолько, что Лас невольно обернулся. Терилун неотрывно смотрела на него, замерев в двух шагах от Сигила. Глаз её уже не было видно за ослепительным сиянием, мало того: всё тело её, казалось, пошло тонкими трещинами, из которых вырывался всё тот же чарующий свет. Руки её были прижаты к груди, словно пытаясь удержать что-то внутри, а волосы в безветрии подземного зала развевались, как от бури. Лас не мог различить эмоций в её взгляде, но ему стало не по себе. Напитавшись могуществом, он теперь видел больше, чувствовал больше, был везде, и в её голове тоже... но что, если и она — в его? Необученная, не знающая, что делать со всей этой силой, и всё равно...

Лас обернулся, отвлёкся на мгновение — но Прохожему нужно было ровно это. Мигом развернувшись, он занесённым над головой мечом ринулся на Ласа. Тот среагировал моментально, повинуясь скорее голосу Цвета, подставил под летящий клинок свой... и не почувствовал удара. Не добежав двух шагов, Прохожий выпустил Лезвие Дня из рук, и оно упало наземь. Но прежде ещё, чем меч коснулся пола, Прохожий с разбега обеими руками ударил поверившего в обманный удар Ласа в живот. У Ласа перехватило дыхание; он пролетел несколько шагов назад, не чувствуя под собой земли, и рухнул навзничь. Кипящая власть, страшная белая ярость в то же мгновение подняли его обратно на ноги, и он вскочил, оглянулся по сторонам, ища врага...

Тёмный Прохожий стоял в двух шагах от Сигила, совсем рядом с Терилун. Нет — тот, кто раньше был Тёмным Прохожим, окутанным чёрным туманом. Под прямым светом Сигила плотная дымка таяла, обнажая знакомые черты. Медленно, медленно, сначала лицо, потом руки, потом ноги и шею, наконец, спину... И он собрался воедино. Ларес, старый друг... нет. Не Ларес. Нет...

— Видишь?

Лас видел. Смотрел, но не верил глазам, слышал голос, но не верил ушам. Перед ним, в своей броне из змеиной кожи, освобождённый от личины Прохожего, стоял Страж Источника.

— Но...

Он обернулся. Лас хотел закончить "...тебя же убили!..", но тут увидел грудь Стража: там в броне зияло несколько глубоких чёрных выбоин.

— Да, ты всё правильно понял. Хотя я до сих пор дивлюсь, откуда у твоего друга нашлось сил пробить мой экзоскелет.

Лас не знал последнего слова, но взглянул теперь на порез на плече Стража, из которого сочилась настоящая красная кровь, и начал что-то понимать. Те чёрные брызги, что летели из-под меча Лареса, когда тот снова и снова бил Лареса в грудь, — получается, то была не кровь, а всего лишь часть его доспеха. Но что тогда...

— А мне, оглушённому, обезоруженному, с пробитой защитой, хватило ума притвориться мёртвым и лежать смирно, пока вы грабили остатки нашей "Таиры"... Но ты хочешь узнать о своём друге...

— Ты читаешь мысли?

— Немного. Но сейчас этого не требуется: о чём бы ты сейчас ещё спросил. А вот ответ: твой друг мёртв.

Внутри Ласа всё замерло, и он сам застыл странным изваянием посреди зала. Страж, кажется, заметил, и вместо ответа вытянул вперёд ладонь, как будто хотел коснуться Ласа. Тот открыл было рот, чтобы спросить — но тут пол поплыл из-под ног, а из протянутой руки Стража выскользнула и заполнила всё вокруг бархатная чернота в осколках звёзд. Всего миг, и Лас оказался внутри иллюзии.

— Мы похожи на вас, но пришли совсем из других краёв, из холодной тьмы звёзд, где лишь боги поют вечную свою песнь. "Таира", что сейчас обломками покоится в земле, была кораблём, домом для нас всех — тысяч скитальцев в пустоте, лишь в сердцах своих хранящих свет жизни.

И вправду — едва пропавший из виду Страж произнёс эти слова, из звёздной россыпи вынырнуло нечто, напоминающее скорее окованный сталью летающий дворец, чем судно: вытянутое, как днище корабля, но с куполами, башнями, шпилями. Огромная, с целый столичный город размером, "Таира" всё равно терялась посреди чёрного одиночества.

— Реактор лир один даёт возможность ходить среди звёзд. Крошечные частицы ньор, тьмы, что образуются во время работы реактора, попадают в специальный отсек, и их время от времени выбрасывают в безлюдных местах. Если же с реактором или отсеком что-то не так, они должны соединиться и "погасить" друг друга, превратиться в простую материю: ведь лир и ньор — всего лишь две стороны того, что составляет наш мир. Но в тот раз что-то пошло не так.

Безмолвная, величественная, Таира плыла сквозь пустоту, и звёздной пылью за ней тянулся едва заметный светящийся след. Так холодно, так грустно было вокруг, что хотелось протянуть руки к этой тусклой дорожке жизни, остаться там навечно.

— Мы возвращались после тяжёлого боя, повреждённые, на едва целом корабле. Лишь в последний момент мы нашли планету, где можно было приземлиться и остаться на ремонт. При посадке реактор отказал и не соединился с отходами ньор, как должен был, а развалился на части прямо в воздухе и так обрушился на землю. Многие из нас пережили крушение, но оставаться на облучённом лиром корабле не могли: мы знали, что лир в чрезмерных количествах делает с людьми. Однако если бы раскрылся оставшийся без питания отсек ньор, стало бы ещё хуже: отойти на достаточное расстояние мы не успевали. Поэтому послали нас... нас с Дагром.

Ты знаешь, что было потом. Источник лира привязал меня к себе, и я стерёг своё сокровище много лет, не старея, не прося воды и пищи, насыщаясь лишь чистой и жадной силой. А после пришли вы. Я не мог тогда понять, как вы вообще смогли бросить мне вызов — мне, питаемому мощью богов. Дело, конечно, было не в ней, а во мне. Пока я сидел на месте, в вашем мире на месте упавших обломков реактора выросли целые города, а в них — поколения людей с лиром в крови. Кто-то сходил с ума, но другие вырастали, становились быстрее, сильнее... и начинали чувствовать лир по-особому. Наш народ всю жизнь проводит на кораблях, вблизи реакторов, ослеплённый их факельным светом — а вы научились различать оттенки полутьмы: насколько силён лир, откуда происходит, куда стремится. И воспринимать всё это в виде цветов, запахов — вещей понятных и знакомых. Со временем люди пришли и в "Тайру", в тот край, где упал наш старый дом, и новые люди в этих краях рождались сильнее всех других. Так и был побеждён непобедимый часовой лира. А потом ты пал жертвой того же безумия, что и когда-то я. Твой друг правильно понял, что всё дело в реакторе. Вот только вместе с остатками лир-ядра он разрушил и стенки отсека с ньором. Поток тьмы ударил прямо по нему. Он умер мгновенно.

Лас-Надару смотрел в пустоту. Никаких видений более не являлось ему — но и не нужно это было теперь. Теперь, когда всё было кончено. Ларес умер, много лет назад умер.

— Мы же с тобой остались в живых. Я — в оболочке из ньора, которая погубила бы меня, если бы не накопленный за много лет лир внутри. В этом облаке смерти я постепенно научился ходить и даже казаться окружающим почти нормальным человеком, но всё ещё не мог говорить и использовать свою силу по-настоящему. Тебе же повезло больше: у тебя оказался мой ньор-резак, который я использовал вместо второго меча. Да-да, когда-то он был инструментом корабелов, а не орудием убийства. Как, впрочем, и мой. — Салмир кивком указал на Лезвие Дня, лежащее у ног Ласа. — Так или иначе, его ресивер... приёмник ньора каким-то образом поглотил первую волну чёрной энергии и тем спас тебя от смерти. А потом ньор из отсека начал реагировать с расколотым обломком лир-топлива. В обычных условиях тьма просто распространилась бы на несколько сот километров вокруг, убив там всё живое. Но вместе с лиром... лира было слишком мало. И они смешались неправильно, с перекосом в сторону тёмного, дышащего старостью, приводящего в уныние. И появился ваш туман.

Вместе с тобой вышедший на волю ньор очистил и меня. Я проснулся уже не обезумевшим от лира хранителем, а простым потерявшимся салмиром, отставшим от своего народа... На несколько веков отставшим, как я узнал. Я действительно опоздал: потомки нашего экипажа почти все погибли в тумане, а те немногие, что остались, не сохранили ни знаний, ни технологий предков. У нас были прекрасные складные клинки — а они бьются обломками опорных балок корабля, представляешь? Пришлось делать всё самому. Но какой ещё был у меня путь, у ненужного, ни к чему не привязанного, одинокого? Я решил вернуть всё назад.

Ненужного, ни к чему не привязанного, одинокого? Знакомо, ведь так?.. Страж потянулся к заплечному мешку, и Лас дёрнулся на месте — напряжённый, до боли в костяшках сжимая клинок. Но мгновение спустя в руках Стража оказалась всего лишь сплющенный по бокам металлический шар с торчащими тут и там уже знакомыми разноцветными нитями. Сам шар был составлен, словно настенная мозаика, из спаянных между собой мелких деталей; по поверхности его серебром вились тонкие линии, переплетаясь подобно древним письменам.

— Это... это, чтобы попасть домой?..

— Вы забавные, — усмехнулся Страж. — Так много знаете о некоторых вещах, а об остальном — ни крупицы. Чтобы вернуться домой, мне нужно было бы заново выстроить "Таиру". Может, не её саму, а что-то поменьше — но всё равно, на это и ста человеческих жизней не хватит. Сколько лет у меня ушло на одну эту крошку... Представь, что дикарям из южной Степи приказали выткать шёлковые одежды вашего Высочайшего, а они и иголки в жизни в руках не держали. Так ходил и я из края в край, искал материалы, несколько раз заходил в тупик, едва не бросал всю затею. Особенно с нормальной проводкой и изоляцией были проблемы, да... А когда появился ты, стало ещё сложнее. Мы не могли ничего друг другу сделать: я без своей настоящей силы, ты — с клинком, которым пробить броню из ньора было точно нельзя. Разве ты этого не видел? И разве не видел, что каждый раз, нанося им удар по защищающему меня туману, выпускаешь немного тьмы наружу? Тот единственный случай, самый первый, когда ты дрался против меня обычным оружием, удары отскакивали от моего костюма — сквозь завесу ньора не прицелишься. И ты решил, что им тоже нельзя. Пару раз я даже пытался тебя убить, но потом начал избегать: своими попытками ты мог свести всё на нет, прежде ещё, чем я починю устройство. Но ты научился пользоваться своим мечом по-другому, я прав? Не убивать им людей, но лёгким взмахом поблизости отгонять от них ньор, разрушать данную им с рождения защиту, лишать равновесия. Вести за собой. Ты ведь так собрал свою маленькую армию? И эту девочку заставил быть твоим сосудом для силы — так?

Терилун весь разговор стояла так же, неподвижно, устремив сияющий взгляд в пустоту, и теперь даже не шелохнулась. Глаза Ласа же возбуждённо бегали с неё на Стража, со Стража на сигил...

— Это на твоей совести. А я говорил не об этом. Нет, я не смогу вернуться домой сам, а ждать помощи неоткуда. Я просто верну туман на место.

— Как...

— Как вернуть его? Здесь как раз всё просто. Я уже говорил, почему ты не погиб от первой волны ньора. Ты выбрал чёрный меч, и поглотитель в нём автоматически впитал весь лишний ньор из окружающего пространства. Здесь принцип тот же, нужно лишь настроить прибор улавливать всё и на любом расстоянии. Тебе вряд ли известно, но туман распространился не на всю планету — даже не на весь ваш континент. По моим расчётам, недели за две работы отсек соберёт почти весь ньор снаружи. Да, это тот самый отсек для отходов с "Тайры". Сам бы я такой в жизни не сделал: мне понадобилось двадцать шесть ваших лет, только чтобы залатать сделанный твоим другом порез. Как видишь, много места он не занимает. Ему нужно кое-что другое.

Лас постепенно приходил в себя. Шок осознания, на пару минут буквально приковавший его к месту, рассеивался, уступая место совсем другим мыслям. Гибель Лареса казалась уже чем-то далёким, несущественным; на горизонте, полыхая молниями, стоял новый вопрос.

— Прибору нужен другой источник энергии, взамен куска топлива из реактора, который тогда обратился в пыль. Четыре месяца назад я закончил ремонт и направился сюда, в столицу. Хотя дворец Высочайшего хорошо охранялся, я надеялся использовать свои умения в иллюзии и воздействии на людей, пробраться внутрь... Но не с тобой на хвосте. Ты — мой последний призрак из прошлого, и ты в очередной раз всё испортил. Пришлось вновь отступить. Не попав во дворец, я решил использовать тот осколок, что лежит в Эспадене... Его не хватило. Знаешь, что такое критическая масса вещества? Нет, не знаешь. Простыми словами, если прибору не дать достаточно энергии, он не будет работать вовсе. И тут подвернулось это давно зревшее вторжение в Суо... Ты знал обо всём, я прав? Ты видишь будущее. Кое-что из него, по крайней мере. А для меня это было отчаянным спонтанным решением: повлиять на одного, показать видение другому — и нашествие началось на несколько месяцев раньше, чем должно было. Вполне удачно, настолько, что ты даже не решился пустить свою армию в ход. Или решился, но...

Быть первым под луной. Быть первым под луной. Удивлённый лик Лареса вновь встал перед глазами. Быть бессмертным — значит, не иметь равных, не иметь конкурентов. И Ларес, тогда казалось, среди них был первым... Но на самом деле ведь — нет?..

— Нет, не отвечай. Неважно. Главное — то, что мне нужно сделать сейчас. Нет, не мне — нам с тобой. Рядом с осколком ты сильнее меня, поэтому не требую, а прошу: дай мне подключить прибор к источнику лира, собрать в него разлившийся ньор, освободить...

Страж хотел договорить, но по глазам понял, что не успеет. Вспыхнув поглощённым из сигила светом, Лас в яростном выпаде прыгнул вперёд. Безоружный Страж отскочил вбок, затем от размаха ушёл назад, к стене, в безнадёжном поединке спасая последние мгновения жизни...

Атаку Ласа оборвал истошный крик. Дикий, нечленораздельный, он острой трелью разрезал пространство и время, заставил стены содрогнуться:

— Ййййааааааааа!!..

А в следующий миг в Ласа ударили две слепяще белые молнии. Будто ураганом его швырнуло о дальнюю стену; со страшным гулким звуком он рухнул на пол, но тут же, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Ааааа!..

Терилун шагнула вперёд и выпустила из рук ещё две вспышки. Ласа снова отлетел назад, ударился о каменный свод и на этот раз остался лежать навзничь, с открытыми глазами, спиной прислонясь к стене.

— Стой...

Теперь её голос раздался совсем тихо; в нём звучала боль. Страж стоял в трёх шагах от неё и видел всё отчётливо: из сияющих глаз девочки ручьями текли слёзы, а ладони острыми ногтями до крови впились друг в друга, оставляя глубокие царапины. Трещин на её коже не было, но она вся как будто светилась изнутри, так, что больно было смотреть. Казалось, лира в ней сейчас было больше, чем живой плоти — и всё же она ходила, говорила... Терилун была человеком.

— Стой... Ты мне говорил... Что спасаешь людей. Спасаешь мир. Я думала... Что спасаешь друга. Где это всё?..

Остекленевшими глазами, не моргая, Лас смотрел на Терилун; не мог ли он, или не хотел, но сейчас ничего не ответил.

— Я знаю, как всё по правде. Я почувствовала, когда слилась... То, за чем ты шёл на самом деле. И сейчас всё чувствую... Но не понимаю.

Рывком Лас поднялся на ноги, подобрал с пола меч и шагнул к Терилун. Гневный лик сверкнул молниями лира; чёрное лезвие мелькнуло в воздухе, замерло в зените, и девочка посмотрела на свою смерть теми же полными слёз глазами.

— Я не понимаю...

Эпилог

— Получается... прощай?

— Выходит, что так. Прощай.

Лас поднялся с циновки и знакомым, за долгие годы не изменившимся жестом поправил полы платья. Движения остались теми же, но не лицо: кожа как будто слегка поистёрлась, огрубела, а по лбу справа налево протянулась одна глубокая морщина. Медленно, но верно Лас начинал стареть.

— Я так и не увиделся с Исоном — дела не позволяют мне задержаться долее. Но передаю моё глубочайшее уважение.

— Ничего страшного. Он знал, что берёт меня вместе с моей прошлой жизнью. И людьми из неё.

Терилун каждый раз смущалась, говоря о своём муже. Действильно боялась, что Лас, человек из "прошлой жизни", не поймёт? Так или иначе, даже это она делала с некой особой грацией — мягко, плавно, словно скользя меж нитями бытия и не тревожа ни одну. За пять лет она выросла во взрослую женщину, но тоже плавно, оставшись при этом собой прежней: вытянулись руки и ноги, созрела под складками ткани грудь, стали прямыми и тонкими черты лица, но сквозь всё это в ней проглядывала та самая девочка, что назвалась выдуманным именем и сказала "Да, я согласна". Спросив об Исоне, Лас проверил ещё раз — и ещё раз убедился в том же.

— "Прежняя жизнь"? Значит, ты всё-таки разделяешь всё на "до" и "после"? Ты сегодня говорила другое.

Она в раздумье подняла глаза к потолку, и вся растерянность с её лица исчезла.

— Не совсем так. Как объяснить... Я теперь вижу, Лас, что ты точно никогда не жил такой "обычной" жизнью. Ты считаешь, что она какая-то особенная, отличная от твоей. А на самом деле ходить за водой, топить очаг, готовить есть, смотреть за ребёнком, мастерить что-то долгими вечерами — всё одно, что странствовать по свету и жить мечом. Нет, не одно... но Цвет-то один. Какой Цвет вложишь в свои руки, чем раскрасишь то, что делаешь, таким оно и будет, а что это на самом деле, уже дело десятое. Неужели не понимаешь?

Лас улыбнулся.

— Теперь понимаю.

На улице медленно смеркалось. Лас вышел во двор, самый обычный, с рассохшимся плетнём, нависающим над входом старым деревом и колодцем под квадратной крышкой. Разве что, непривычно, с двух сторон его опоясывал светлый, прореженный человеком лес: дом стоял далеко от города. Терилун вышла на крыльцо провожать, тонким тёмным профилем замерев в дверном проёме.

— Кажется, ты в конечном итоге лучше устроилась в этом мире, чем я. — Будто подкрепляя свои слова, Лас повернулся к другой стороне плетня, туда, где до горизонта раскинулись зелёные с позолоченными верхушками холмы. Торная дорога начиналась где-то там, в их складках, до неё же лежал долгий путь по ароматной, упругой от сока высокой траве. Без умысла пришёл Лас именно в такое время, когда дикая, жадная, наивная весна сменялась щедрым летом. Но теперь казалось, что всё вокруг, и в поле, и в лесу, и в воздухе, говорит совсем о другой перемене: в такое же лето, освободившись от оков, не так давно вступил весь подлунный мир. В такое лето сейчас вступила Терилун.

— Ты — здесь, а я как будто остался позади, в тумане. Я за эти годы ещё раз прошёл от одного конца Царства до другого, и обратно, по знакомым местам, знакомым людям. Все научились жить по-новому: Сид, Криста, Тир... даже Сай. И ты научилась. А я всё стою где-то далеко-далеко. Видишь, моё тело теперь стареет — но душа словно состарилась и умерла давным-давно...

— Лас. — На лице Терилун вместо задумчивости вдруг расцвела улыбка. — Нужно иногда говорить себе некоторые вещи. Ты дал нам этот мир. Ты мне дал этот мир... и говоришь такое? Этот широкий, свежий, где можно жить, где вздумается, как вздумается?.. Не смей.

Лас двинулся в путь. Дом остался уже за склоном ближайшего холма, а спутанные стебли травы вовсю хватали за ноги, звали обратно, — а перед глазами всё стояла Терилун на дощатом крыльце. Вот она вышла из-под крыши вперёд, встала посреди двора. Простое, но точно по мерке сшитое платье плотно прилегало к телу, и под чайного цвета тканью сейчас жило, вздымаясь и опадая, взволнованное дыхание. В разговоре с Ласом ни слова не было о Цвете, о сигилах, об их невероятном путешествии. И всё равно, в третий раз за пять лет навестив Терилун, он пробудил нечто так давно спящее — не злое, но беспокойное, рвущееся наружу. С тех пор, как вместе с Терниями ушли ночные кошмары, оно являлось ей то и дело тенями, маленькими манящими осколками, но лишь сейчас удалось собрать их воедино. Поэтому Терилун закрыла глаза, приподнялась на цыпочках, выгнула грудь вперёд, давая этому чему-то выйти наружу — и с первым случайным ветерком оно вышло, полетело само. А взгляд её полетел вместе с ним: быстрее птицы, быстрее ветра, по когда-то оставленному ей следу Цвета, неизгладимому во времени. По цветущему Миэ, в водовороте сладких запахов, мимо застывшего в сосредоточении Сая, помолодевшего, вместе с мыслями очистившегося и от боли в них. Дальше, по нескончаемым, едва тронутым человеком просторам — до Ниссы, где в знакомой полутьме творил Тир. А далеко-далеко на западе, освободившись наконец из его мрачной тюрьмы, скрипела стёртыми башмаками Криста — и, словно почувствовав над головой невесомую душу, остановилась и улыбнулась чему-то своему в небе. Терилун летела дальше, через Степь, насыщаясь её жаром — и там же весёлым табуном бежали, ловили ветер, задыхались от пьянящей свободы нагие шенаи. Чуть южнее отдыхал на привале, щурился на солнце Мэй, а рядом на брёвнышке чинил сапоги Риц — уже опытный воин, решивший остаться рядом с учителем. Глотнув этого ветра, этого солнца, Терилун сделала круг над деревней Ткачей, где во дворе рубил дрова Сид, а Алгаэа с Бритой штопали старые сети. Они уж ничего не заметили — но от них тоже дышало свежестью, новой силой, новой надеждой. И лишь вернувшись в своё тело, Терилун с протяжным стоном сложилась пополам, чтобы не потерять, не расплескать, как раньше, сохранить до крупицы. Получилось. Распрямляясь обратно, она чувствовала, как горячим нектаром расходится по жилам этот новый Цвет... нет, не Цвет. Нечто совсем иное принесла она из продлившегося долю мгновения полёта, и только она знала, как это иное назвать. Закончив, она вернулась в дом, прошла дальше, во мрак дальней комнаты, и постояла там немного, слушая спокойное дыхание спящего. Маленький Суэн лежал на постели в углу, лишь бледная щека виднелась из-под покрывала. И Терилун тихо подошла, и наклонилась, и поцеловала сына в эту щёку, передавая всё то искристое, собранное со всех уголков Суо, — самое ценное, что могла отдать. Лицо спящего осталось прежним, но мать лучше знала, что всё необходимое уже свершилось. Встала во весь рост, усталым жестом убрала волосы с лица, а потом обернулась — прямо к тому совершенно пустому углу, откуда на неё смотрел Лас. Смотри, молча говорила она. Вот что может быть. Вот как может быть. Видишь? Видишь?..

Видение рассеялось. Лас всё так же стоял с занесённым для удара мечом, а Терилун смотрела на него вплотную полными света глазами. Не дикими, осознанными. Живыми. Страж стоял где-то сбоку, поодаль, ближе к сигилу, но важны сейчас были только глаза, только эти глаза.

Так вот как ей удалось. Она смотрела на других, вбирала от других, училась, как открываться Цвету, лиру, и всё равно оставаться собой...

— Уходите.

Смотрела и слушала, брала у каждого, но только тогда, когда они сами давали. Не каждому удаётся пройти такой путь, не сгинуть, не пасть от злости людской. Ей удалось.

Лас опустил взгляд, а следом — свой сочащийся мраком клинок.

— Ставьте, что вам надо, и уходите.

Не говоря ни слова, Страж принялся за работу. Едва опасность миновала, Терилун упала сначала на колени, а затем навзничь растянулась на холодном полу. Салмир то и дело бросал на неё взгляд — она не двигалась, застывшая, как мёртвая — но не прерывал работу, только быстрее мелькали его пальцы, подключая разъёмы и соединяя контакты. Когда он закончил и подошёл к девочке, она открыла глаза и снизу вверх посмотрела, как будто ещё ровнее и спокойнее — но идти смогла, лишь опершись на плечо Стража, так, что он практически нёс её на руках. Ни разу не обернувшись, они прошли мимо обрушившейся каменной колонны, мимо постамента с сигилом, через дверной проём, на тёмную лестницу. Не выпуская обнажённый меч из рук, Лас молча наблюдал, потом наконец спрятал оружие и с трудом закрыл за ними тяжёлую каменную дверь. Обессилевший от боя и напряжения Страж не стал оглядываться, лишь услышал лязг петель за спиной и пошёл быстрее.

Когда бесконечными ступенями, бесконечными пустыми коридорами они вышли наверх, на улице светало. Страж опустил Терилун на пол и сам сел рядом, обозревая город в первой утренней серости. В двух местах розовыми пятнышками в небе румянились пожары, видимо, случайные: армия Эспадена вышла из города так же, как вошла, не грабя и не врываясь в дома. Битва за столицу окончилась, не начавшись, а решающее сражение лишь брезжило вдалеке, как занимающийся в тот миг рассвет.

— Какое хорошее... платье.

Терилун сидела на ступеньке и слабо улыбалась. Голос её был больше похож на вялый свистящий хрип, но она не просто выжила — говорила, и смотрела без тени безумия потухшими от белого огня глазами. Страж посмотрел в ответ — а потом вдруг вдумался, что именно она сказала, и опустил глаза к себе на грудь. Так и есть: чёрный туман, сгустившийся было вновь вокруг тела, когда они удалились от сигила, теперь тонкой струйкой утекал прочь, сквозь каменный пол, под землю.

— Значит, работает...

— Что?

— Моё устройство. Скоро ньор... скоро ваших "Терний" не станет.

Девочка кивнула и молча отвернулась к рассветному городу. До самого мига, когда с востока протянуло первые лучи солнце, они сидели молча.

— Он ведь навсегда похоронил себя там, правда?

Страж не ответил. После многих десятилетий жизни бессмертного отшельника он вдруг почувствовал, как это странно и интересно — просто с кем-то один на один говорить.

— Но всё равно все выиграли. Надару получил свою силу — он ведь всё время только этого хотел. Стать тобой. Новым Стражем. А ты — своё прощение.

— М... Получается, так, — удивился Страж. — А ты тогда что?

— Я? М-м... Я — как все они. — Терилун не без труда подняла руку и широким жестом обвела весь городской пейзаж. — Мы получили наш мир, в целости. Хотя нет... всё-таки нет... я получила больше. Всё равно. Что ты теперь будешь делать?

— Не знаю. Я... не то чтобы я никогда не думал, что будет после. Но нечасто — грустные эти мысли. Я ведь вправду отстал от своих, настолько, что в живых их уже не осталось. Не знаю. Тебе проще, у тебя и люди вокруг, и жизнь впереди: найти своё ремесло, семью, завести детей...

— Семья? Дети? — фыркнула Терилун. — Такое у небесных людей представление о хорошей жизни? Нет, у меня другие планы. Я хочу ходить по свету. Я хочу новую силу, настоящую. Свою.

Приподнявшись на локтях, девочка встала на ноги. Страж с интересом наблюдал за ней: истерзанное лиром тело с трудом слушалось её, но на залитом рассветной краской лице играло скрытое торжество.

— Если у тебя планов нет, идём со мной. Мне кто-то когда-то сказал, что на месте сидя, ничего не изменишь, а если нет — есть шанс. Ты как думаешь?