Он порывисто, зло отшвырнул халат, навис над нею голый, опрокинул на постель.
Интимная близость с мужем всегда сбивала ее с толку. Бывала приятна, иногда даже очень, но всегда — странна, с ноткою неясного Ионе чувства. Сейчас хотелось искренности, а не этого, странного. Иона выскользнула из-под мужа, соскочила на пол.
— Постой. Ответь мне: ты говорил с Мартином?
— Не до Мартина. Он наделал глупостей, но не в них наша проблема. Сперва решим то, что действительно важно!
— Ты говорил с ним или нет? Если да, то как можешь называть это глупостями?! Твой брат свихнулся и убил тридцать человек!
— Вот именно — жалкие тридцать душ! Если не задобрим Адриана, здесь будет целый город трупов! Пойми ты это, наконец!
— Ты знал, что он делает!.. — бросила Иона в желании унизить, сделать больно.
Тут же устыдилась мерзкого своего порыва, хотела метнуться к мужу, обнять, просить прощения... Но слова, слетевшие с языка, отозвались жутким подозрением: а вдруг действительно знал? А вдруг Мартин — лишь орудие мужа?!
— Нет, нет!.. Скажи мне, что это не так! Поклянись Праматерью, что не ты приказал ему!..
— Как ты смеешь?.. — прошипел муж. — Как ты можешь подозревать?! Женушка...
Последнее слово прозвучало самым страшным из оскорблений. Виттор надел халат. Выходя, швырнул через плечо:
— Клянусь Праматерью Вивиан.
Иона провела ночь одна, в глубоком смятении. Она была беспомощна в семейных ссорах, не имела никакой защиты от родственных плевков, вроде этой "женушки". Ее не готовили к тому, что с нею не могло случиться. Герцог Десмонд и леди София иногда гневались друг на друга, обжигая холодом; был даже год, когда ненавидели друг друга, — но семейных ссор не устраивали ни разу.
Однако не ссора ранила глубже всего, и не мужнин малодушный трепет перед тираном. Озлобленная клятва в дверях — она была, кажется, правдива. Именно оговорка не дала Ионе сомкнуть глаз.
Утром от кайра Сеймура она узнала новость.
— Миледи, птица...
Хватило взгляда в лицо и первого звука голоса. Слова лишь уточнили то, что сердце поняло сразу.
— Птица из Лабелина. Герцог Эрвин взял Фаунтерру. Генерал Стэтхем разбил Алексиса. Мы на пороге победы!
Она стала выспрашивать — неспешно, подробно, чтобы дать себе время насладиться. Слишком истосковалась по радости, свету.
— Я должна сообщить мужу, — сказала Иона, когда Сеймур исчерпал слова.
— Вероятно, он уже знает...
Недомолвка оцарапала слух.
— В чем дело, Сеймур?..
— Две птицы улетели из замка. На восток и юго-восток — в Лабелин и Фаунтерру, скорее всего. Ваш лорд-муж пишет вашему лорду-брату...
А вчера писал императору. Да, так и было. Одна ночь, чтобы обратно сменить сторону.
— Граф Виттор в своем праве, — сказала Иона с нажимом, убеждая не Сеймура, а себя. — Он не давал Эрвину клятв.
— Да, миледи.
— Он считал, что Эрвин погиб. Никто не обязан хранить верность мертвецу. Граф Виттор не заслужил упрека.
— Да, миледи...
Кайр Сеймур Стил служил капитаном ее личной стражи. Меж ними установилось уже то особое доверие — почтительно дистанцированное, но трогательно безграничное — какое изо всех отношений на свете окрашивает лишь одни: отношения леди с ее вассалом. Иона затруднялась представить что-либо, о чем Сеймур побоялся бы ей сказать. Однако сейчас его молчание становилось вопиющим.
— Сеймур, прекратите это. Я должна знать, что у вас на уме.
— Миледи, герцог Эрвин простит, что граф Виттор переметнулся, узнав о поражении при Пикси. Я знаю: он сам просил графа в случае неудачи мятежа защитить вас любой ценой. Связавшись с Адрианом, ваш лорд-муж поступил именно так, как хотел герцог Эрвин. Но, миледи... Сложность в другом... Если союзники герцога делают снадобья из крови людей, ему стоит об этом знать. Вы или я обязаны сообщить ему. Возможно, герцог решит отказаться от таких союзников.
— Мне не по нраву то, что вы говорите. Не союзники, а только один жестокий безумец. Мой муж ничего не знал об этом. Мартин действовал тайком, его жертвы — на его лишь совести!
— Вы напишете об этом брату, миледи?
— Конечно.
— А уверены ли вы, что вина — на одном Мартине?
Иона могла бы разгневаться. Даже — должна была! Но одной лишь ночью ранее она сама усомнилась в Витторе. Глупо злиться на того, кто высказывает вслух твои же мысли.
— Мой муж невиновен, — отрезала Иона. Твердо, но с секундным промедлением.
— Миледи, я только хотел сказать... Вы имеете способ убедиться. Тот пузырек с эликсиром — если дать его графу...
Иона поняла, о чем говорил кайр. Мерзкая, недостойная проверка. Грязь...
— Я не сделаю этого.
— Да, миледи.
Граф Виттор встретил ее раскрытыми объятиями — и смехом.
— Ха-ха-ха! Ты — гений стратегии, душа моя! Ясновидящая! Светлая Агата! Какой же я дурак, что не поверил тебе!..
— Пустое... — Иона дала себя обнять. — Не стоит разговоров... Просто порадуйся со мною.
— О, да! Радуюсь ото всей души! Не могу передать, как счастлив, что ты — моя! Самая светлая головушка на всем Севере!..
Он целовал ее, осыпая комплиментами. Ссоры будто и не было. Сомнения словно забылись. Безоблачность...
Не этого она ждала. Неловкости, стыда, поисков самооправдания... Она не знала, что ответить самодовольству мужа.
— Отчего ты смурна?
— Я тяжело пережила вчерашнюю нашу беседу... Прости, но не могу забыть.
— Ой... — веселье слетело с него. — Это ты извини меня, любимая. Я повел себя непозволительно. Усталость тому виной, и еще...
Виттор понизил голос:
— Думаешь, мне приятно заискивать перед Адрианом? Думаешь, по своему желанию это делал?.. Я должен оберегать наше будущее. Порою за него приходится платить: гордостью, амбициями, мечтами. Не подумай, что это был легкий выбор.
— Да, милый.
— Тяжело, мучительно признавать себя слабым. Но куда опаснее — отрицать реальность. Ты понимаешь меня?
— Ты готов был пожертвовать честью, чтобы обелить меня перед Адрианом, и так спасти. Я должна была понять это вчера и с благодарностью принять жертву. Прости, что не сделала этого. Прости и за то, что усомнилась в тебе. Я верю, что ты не знал о деяниях брата.
— Пустое, любимая! Главное — ссора позади, и мы снова вместе.
От нежной его улыбки Иона опешила — будто тропа перед нею внезапно оборвалась в пустоту.
Слишком быстро, слишком просто. Не испив до дна чашу. Не из самой глубины. Север так не прощает...
Однако, если подумать, здесь — не Север. Граф Виттор — мягкий, легкий человек, за то я его и полюбила. О том и мечтала, чтобы жизнь перестала быть каменною глыбой. Легко поссорились, легко обиделись, легко простили — разве не таких отношений хотела всю свою жизнь?..
Виттор — хороший человек. Он не похож на северян, но это же достоинство, а не вина! Эрвин тоже не похож. Разве стала бы я проверять Эрвина?!
Я не сделаю этого. Если сделаю, то прокляну себя за низость, за неверие. Нет.
Нет!..
Покончив с объяснениями, граф Виттор принялся за завтрак.
— Кушай, милая. Попробуй блины с лососиной — очень хороши... Сегодня я должен навестить городской магистрат. Не желаешь ли составить компанию? Это развлечет тебя. Замок слишком мрачен, сидеть в нем безвылазно — тебе во вред. А после магистрата, если пожелаешь, поедем в театр...
Его голос — такой спокойный, будничный — увлекал Иону прочь от той точки времени, где они с мужем чуть было не стали врагами. Слишком быстро...
Чувствуя холод в руке, Иона поставила на стол пузырек.
— Дорогой, посоветуй... Перед арестом Мартин дал мне это снадобье... Что с ним делать?
— Снадобье?.. — Виттор поднял брови. Ни тени понимания на лице.
— Мартин говорил что-то о жизненных силах... Я ничего не поняла.
— Любимая, послушай. К несчастью, рассудок моего брата затуманился. Я уже вызвал лучших лекарей, они приложат все усилия и вернут Мартину ясность мысли. Но до тех пор не придавай значения его словам — в них смысла не больше, чем в чихании кошки. Вылей эту дрянь и забудь.
Ни следа алчности на его лице, ни тени догадки в глазах. Муж понятия не имел, что в пузырьке, и даже не пытался узнать. Иона вздохнула с облегчением.
Но сохранила пузырек. Он проделал с нею путь до Фаунтерры и теперь лежал в ящичке бюро во дворцовых покоях. Иона не посмела вылить снадобье. Она не знала, что делать с душой человека, заключенной в стекло. Как и с семейными ссорами.
Как и с людьми, которым доверяла на девять десятых.
* * *
Если бы леди Иону Софию Джессику спросили, что на свете более всего интересует ее, она по очень недолгом раздумье ответила бы: знаки. Случается так, что какая-нибудь вещица, черточка, увиденная сценка, пойманный ухом обрывок беседы — словом, что-либо незначительное — врезается в сознание и не дает покоя. Что-то побуждает тебя упорно искать в этом смысл. Чем менее заметно содержание знака, чем сомнительней само его наличие — тем сильнее манит тебя разгадка. Самое важное всегда скрыто лучше всего. Крохотная морщинка на переносице любимого человека, несомненно, значит куда больше, чем самый громкий и развязный смех. Так и мироздание проявляет свои величайшие тайны в едва заметных черточках.
Знак, смысл которого ясен, теряет свою привлекательность. Пугающий пузырек с чужой душою нес трагичный, но очевидный смысл. В нем не содержалось загадки.
Гадание с леди Минервой, последнею картой которого выпал шут, недолго будоражило любопытство. Оно ясно пророчило императору поражение, тайну составляло лишь значение джокера: указывает ли он на Адриана, опозоренного и осмеянного после разгрома, либо на действительного шута — Менсона? Пришел день — и тайна разрешилась: Иона узнала, что Менсон заколол Адриана. Многих потрясло это событие: шут славился собачьей преданностью владыке. Иона же не увидела ничего странного: знаки давно говорили, что так и будет.
Совсем иное дело — знаки неясные, говорящие неизвестно о чем, да и говорящие ли?..
Таковою была, например, кобыла. Вернувшись из деловой своей поездки граф Виттор привез трех новых лошадей. Две очень хороши, а третья — подлинная красавица игреневой масти, горячая, трепетная, со влажными глазами и шелковыми девичьими прядями. Иона видела много прекрасных лошадей, встречала и получше этой. А время такое, что не о кобыле в пору думать: Эрвин проиграл битву, муж свирепеет из-за потерянной пленницы, мужнин брат заточен в подземелье... Выкинуть бы из головы кобылицу. Где-то там муж ее купил, кому-то хотел перепродать, а скорее, подарить нужному человеку... Но чувство — шершавое беспокойство мысли — не давало забыть. Лошадь — знак. Иона тянулась к неясному смыслу, как язык во рту против воли теребит больной, шаткий зуб.
Много более глубоким символом оказалось перо. В день, когда леди Минерва бежала из темницы, кайры нашли в ее комнате дневник. Стопка листов была прошита грубой нитью и заложена пером в том месте, где леди Минерва окончила записи. Перо не гусиное, какое используют обычно при письме, и не голубиное, что может попасться человеку, имеющему дело с почтой, а — вороново. Длинное, безупречное формою, чернее самой ночи. Будь перо еще немного глаже, в нем бы виделись отражения; будь оно еще чуть острее, сравнялось бы со стилетом. Иона даже затаила дыхание, потрясенная грозным предвестием.
Спустя ночь она встретила леди Минерву и узнала о злодеяниях Мартина, нашла десятки сгнивших тел. Но поразительно: перо предвещало не это! Вернее, не только это. Чернота пера была мрачнее поступка Мартина; значимость — глубже нелепых и безнадежных поисков бессмертия. Позже, оставив за спиной конфликт с мужем и ужас поражения, освободив мысли от тревог о близких, Иона снова вернулась к перу. Что же оно значило?..
Перо могло быть символом леди Минервы. Хотя на ее гербе изображена чайка, Минерва носит в себе много вороньего: черноту горя, проклятье ума, глубоко затаенную любовь к смерти — Ионе ли не распознать ее... Впрочем, вернее перо указывало на другого человека.
В городе Лабелине — гнезде исконного врага, новом вассальном владении брата — Иона встретилась с семьей. Мать и отец с сотнею самых верных воинов держали путь в столицу, чтобы разделить торжество Эрвина. С ними был Джемис Лиллидей и еще один спутник.
— Марк Фрида Стенли, Ворон Короны. Мы встречались с вами, миледи, в некоем сумрачном месте. Вы так любезно угощали меня фруктами!..
Ворон!..
— Это ваше перо? — спросила его Иона.
— Боюсь, что нет, миледи. Оно слишком роскошно, мои поскромнее.
— Возможно, вы правы... Но если бы на этом пере вы принесли мне новость, какова бы она была?
Марк принес даже две новости. Одна — о Предмете, через который можно было говорить с хозяином Перстов. Мать беседовала с ним и просила исцелить отца в обмен на Предмет.
— Говорила с Адрианом?.. — удивилась Иона. — Разве он не погиб?..
— Говорила с хозяином Перстов, миледи. Этот человек — не Адриан, в чем и состоит мое второе известие.
Вес этого открытия навалился на плечи Ионы не сразу, но постепенно, как шапка снега, что скапливается на крыше и проламывает черепицу.
Тиран и деспот мертв, права дворян защищены, древний закон восстановлен. Южный Путь и Земли Короны отныне принадлежат Ориджинам. Герцогство навеки избавлено от нищеты, а Эрвин покрыл себя славой. Да, где-то бродит еще неведомый злодей с Перстами — но что он такое в сравнении с поверженным уже владыкой? Победив льва, кто станет бояться шакала?! Так смотрели на дело отец и мать, так же подумала сперва Иона. Но с каждым часом все мрачнее, тревожнее делалось на душе.
Рельсовая дорога оказалась разрушена, и Ориджины двинулись на юг верхом, повторяя недавний путь батальонов Эрвина. Сразу за городом Иона увидела два больших совершенно новых кладбища: северное и имперское. Каждую могилу отмечала лишь вколоченная в землю доска с нацарапанным именем воина. Целый лес складывался из этих досок, а южнее — еще один. Северяне повязывали на доски черные ленты, имперцы — алые. Под порывами ветра ленты дрожали, разливая по полям море шорохов. Иных звуков не было — лишь шуршанье материи да редкий посвист ветра. На несколько миль вокруг...
Перо могло быть символом этих тысяч душ, их знаком вопроса: зачем?.. Ради чего?.. Однако ни один ворон не кружил над кладбищами. Странное зрелище, таинственное само по себе: поля мертвецов — без единого стервятника!.. Только пара волков раскапывала чью-то могилу, и кайр Джемис пристрелил их.
А вороны встретились позже. И даже с лихвою. Там, где спешно отступали, сжигая мосты, последние полки Алексиса, а следом быстрейшим маршем шли батальоны северян — тут уж никто не тратил времени на рытье могил. Наспех присыпали покойников мерзлым грунтом — и довольно. Тут не было больших сражений, лишь налеты северной конницы на арьергард искровиков, да еще запоздалые смерти от прошлых ран. Потому и тела встречались по одному-два, зато часто. Стоя у одного, можно было разглядеть следующее темным холмиком в снегу. От него — следующее... Вороны кружили над этими дорожными метками, присаживались, долбили клювами тонкий земляной покров. Леди София предлагала двинуться другой дорогой, но другой-то не было — за краем полосы, утоптанной войсками, поля скрывал глубокий снег.
