Он помолчал. Заговорил почти шепотом.
— Я ведь другим раньше был. Совсем другим. Мне тогда было восемнадцать. У меня девчонка была. Она... — он осекся, потом продолжил, — я даже не думал, что в этом какая-то сложность есть. Мир был такой простой-простой. Все было легко. А потом... после этого. Ивик, вот уже двенадцать лет прошло. Я не вспоминаю. Никогда не говорю ни с кем. А что говорить — ведь никто же не поймет. У меня на самом деле... понимаешь, будто внутри все мертвое. Давно. Внешне я как бы нормальный, работаю, общаюсь. А внутри... Ивик, ты чего, плачешь?
Ивик неловко стерла слезу с щеки.
То, что он рассказывал, было отчего-то так понятно. И так больно... И так хотелось помочь хоть чем-нибудь.
— Я даже не знаю, почему тебе вдруг... честно, сам не понимаю, — он покрутил головой, — на самом деле не надо об этом. Когда об этом думаешь, так хреново становится. Я и не думаю никогда. Но внутри-то все мертвое реально. Не знаю, Ивик... что-то в тебе такое есть... что хочется рассказать.
— Наверное, лучше рассказывать, — тихо сказала Ивик, — в себе держать все время... оно же не проходит.
— Все равно проходит отчасти. Время лечит.
— Кель, а ты... к психологу не ходил? Ведь наверное, есть же какие-то... как-то можно помочь?
Он резко покачал головой.
— Нет. Я боюсь психологов. Понимаешь? Ни разу не был с тех пор. Я сам уж лучше. Я справляюсь.
— Почему? Почему боишься?
— Так ведь там, в атрайде — там психологи с тобой и работают. Думаешь, это просто так, взяли в плен, выбивают информацию? Это бы ладно еще. Но у них там все очень сложно. Они тебе сначала всю душу наизнанку вывернут. Докажут, что и ты полное дерьмо, и Дейтрос полное дерьмо. Все, во что ты веришь. Мне ведь это доказали, понимаешь? Я им искренне верил. Подставляют так, что ты уже как бы и предатель, и уже все равно деваться некуда. Боль... да, все время. И сильная боль, Ивик, даже не то слово... хуже не бывает. Такая, что ты вообще в слизняка превращаешься, и сознание теряешь. Но ведь не только это. Ощущение, что ты полный идиот просто. Что нет никакого смысла, что не надо сопротивляться. И потом все равно говоришь "нет". И позже... позже тебе говорят, что ты все сделал правильно, ты был прав, выдержал, ты герой. А ты про себя внутри так и думаешь: дурак. Всю жизнь. Ивик, ну не реви, ты что?
Он протянул руку и стер с ее лица слезы. Ивик поймала эту руку — левую, покалеченную — и неловко поцеловала ее.
— Кель, — сказала она, — ты сам не видишь, не понимаешь, какой ты? Ведь ты же действительно выдержал. Ты не сдался. Да, тебя убили внутри. Я понимаю. Но ты же все равно не сдался... И ты теперь говоришь, что... Кель, ты не понимаешь, какой ты классный на самом деле... Какой сильный. И ты не обращай внимания, что я реву. Ты говори. Тебе, может, легче станет. Я просто реву... от офигения... потому что понимаю все очень хорошо.
Кельм опустил глаза.
— Мне кажется, ты действительно понимаешь, — глухо сказал он, — странно это. Меня на самом деле никто еще не понимал... после того. Ни разу.
Ивик шумно втянула воздух носом.
— Меня и не уговаривали к психологу идти. У нас ведь как: если человек работает, выдает результат в Медиане, есть огонь — его не дергают. А я работаю. У меня все в порядке, все хорошо.
— Наши психологи же так не делают, как там, в атрайде...
— Я знаю. Но я не пойду никогда. И не надо мне. Я ведь живу, работаю. Все нормально.
— А внутри боль.
— А что делать... от этого никто не избавит, а жить как-то надо.
Ивик и это почувствовала. Одиночество. Ей это было знакомо. Она ощущала такое, когда встречалась с друзьями детства, с родственниками, с людьми, никак не связанными с войной. Когда ничего и не расскажешь толком, и не поделишься. И даже с Марком очень о многих вещах нельзя было говорить — она его берегла. Но по крайней мере, среди гэйнов этого одиночества не было, среди гэйнов она чувствовала себя своей и могла говорить обо всем.
А он и среди гэйнов — чужой. Слишком много боли. Больше, чем может представить человек. Слишком много.
— Нас было трое, — вдруг сказал Кельм. Взгляд его заледенел. Ивик снова взяла его руку в свои ладони, и он уцепился пальцами, сжал крепко, до боли.
— Нас было трое. Я не один туда попал. Я, мой брат по сену... и девчонка. Моя. Лени. Лени умерла... то есть они убили ее. Бросили в резервацию. Гнуски ее порвали. Я это видел, смотрел.
Ивик передернуло.
— О Господи...
— А брат мой... Вен. Он сдался. Сразу почти. Знаешь, я был рад, когда нас с ним после квенсена в одну часть распределили. Вроде, не так дружили, но все равно свой. Брат. Он почти сразу и сдался. Его, конечно, увезли в центр виртуального оружия, он там работал на них. Но вряд ли от него доршам было много пользы... там ведь в центре как раз человек работал, который меня вытащил, и тот разведчик все новые маки нашим передавал. Ты вот говоришь, я герой. Нет. Вот он — да. Он настоящий. Он там много лет работал, в Дарайе. Он меня потом в разведку рекомендовал. Знаешь, я вот сейчас с тобой поговорил... и даже вроде облегчение. И что это на меня нашло? Слушай, ведь правда — двенадцать лет никому. Вообще никому — ни слова.
— Это хорошо, что ты рассказал. Ты рассказывай, если нужно, — тихо сказала Ивик.
— Смотри, у тебя уже только пять твоих окон остались.
— Ага... — Ивик скользнула взглядом по монитору. Там все было благополучно.
— Ты правда, не думаешь, что я урод?
— Кель... я тебе уже сказала, и скажу еще тысячу раз. Ты самый лучший. Я видела много гэйнов, все они хорошие люди. Мужественные, сильные. Но ты... ты на порядок просто отличаешься от остальных. Я думала — только в том опыте.. в том, что тебе пришлось пережить, что ты выдержал. Но и во всем остальном ведь тоже, — Ивик помолчала, сдерживая сердцебиение. Она уже очень, очень давно не говорила так откровенно, — ты очень сильный. Ты все можешь, все умеешь. Ты... ты очень красивый, честно. И ты добрый. Ты все понимаешь. И с тобой очень хорошо, надежно, и... ты не давишь. Ты никогда ничего из себя не корчишь, просто очень хорошо работаешь. У тебя вообще нет недостатков. У тебя только боли внутри много, и... Знаешь, если я когда-нибудь, не дай Бог, услышу о тебе что-то дурное... пусть меня посадят, расстреляют, но я этого человека просто убью на месте.
— Обо мне же говорят дурное, ты знаешь, — Кельм и правда выглядел теперь лучше. Бодрее как будто, — наверное, есть за что.
— Честно — вообще не понимаю! Серьезно, Кельм. Даже врубиться не могу — ведь ты же абсолютно, совершенно правильный человек, у тебя же ни одного недостатка даже нет. Но с другой стороны, вспомни, как ненавидели Христа, а Он был безгрешный, что же тут удивляться? Люди всегда такие. Чем ты лучше, тем хуже будут о тебе говорить.
Ивик почувствовала, что Кельму действительно стало лучше. Легче. Как будто поставили укол, и прошла мучающая его боль. Он расцвел. Даже слегка улыбался. Даже лицо будто помолодело. И от этого Ивик самой стало радостно и легко.
— Ох, Ивик ты, маленькая Ивик, — он протянул руку и взъерошил ее волосы. Ласково смотрел в глаза, — какая же ты девчонка удивительная. Откуда только такие берутся?
— Из квенсена Мари-Арс, — серьезно сказала она.
Очень хотелось прильнуть щекой к его твердой, сухой ладони. Нестерпимо хотелось.
Ивик отвернулась к монитору и всмотрелась в окна. Кельм встал, слегка обнял ее за плечи.
— Пойду лягу, Ивик, ласточка... мне вставать в пять утра.
— Спокойной ночи, — отозвалась она.
Кельм долго не возвращался. Тьма давно уже окутала питерские улицы. Ивик гнала тревогу — все же нормально. Не так уж поздно — девять вечера. Придет. Все нормально. Предчувствие просто очень нехорошее.
Она смотрела в экран. Штопор медленно шел по 4й Советской, совершенно пустынной в этот час, заметенной снегом — за день нанесло сегодня. Жаров трудолюбиво строчил сценарий. Юлия писала. Да, она писала свой роман дальше, прихлебывая из стакана несладкий чай. Научилась пить без сахара. Ивик мысленно погордилась собой. Юлия делала успехи, она сбросила уже несколько килограммов. Чувствовала себя явно лучше. Легче справлялась с жизненной ношей. И роман ее новый Ивик очень нравился. Внезапно шевеление в окне Штопора отвлекло внимание гэйны.
Рок-музыкант был окружен со всех сторон. Гопота. Человек шесть. Ивик резко встала. Конечно, может быть, и ничего страшного. Немного побьют. Не обязательно вмешиваться. Один из гопников толкнул Штопора в плечо. Тот что-то сказал, не вынимая рук из карманов. Ивик сунула ПМ в кобуру. Шлинг. Надела бронежилет, сверху куртку. "В тот же вечер окрыленного Карла поджидала у дома урла..." — вспомнилось почему-то. Ничего, ничего, повторяла Ивик. Надо просто наблюдать, держась рядом. Ему ничего не сделают. С чего бы? Грабить там нечего, врагов у него нет. Внезапно Ивик прошиб холодный пот, и ноги ослабели. Ивик переключила окна на централь — пусть отдадут кому-нибудь пока. Это может быть провокация дарайцев, которые ведь пасут Штопора. "Очевидно, он попытается убрать тебя, Ивик". Провокация Василия... "Действуй по инструкции. Ничего не бойся", — так сказал Кельм. Но он не Господь Бог, и не может все контролировать. Но он прав, другого выхода у нее нет. Она взяла мобильник и продиктовала краткое сообщение Кельму. Включила келлог и перешла в Медиану. "Его долго пинали ногами в живот, и если он чудом остался живой, то виной тому Бог..." Господи, как идти-то не хочется! Но даже если это провокация дарайцев... а скорее всего так и есть — что это меняет? Шендак, сказала Ивик вслух. Вскочила на созданную наспех "лошадку", понеслась, поглядывая на келлог, только ветер засвистел в ушах. Может быть, обойдется...
Господи, как не хочется вообще лезть туда, вступать в драку. Так все было хорошо, мирно. Драться, получать в морду, может, пристрелить придется кого-нибудь... Господи, как не хочется-то... А если это дорши на самом деле, может случиться все что угодно, самое страшное... Но некуда деваться. Это твоя работа. Это, шендак, твоя трижды проклятая работа, и тебя здесь не для того держат, чтобы ты, шендак, рассиживалась за монитором в свое удовольствие... Ивик соскочила на землю и движением руки уничтожила "лошадку". Настроила визор и увидела то, что происходило на Тверди.
Штопора уже начали бить. Прижали к стене. У кого-то в руке блеснул нож. Ивик вздохнула. Придется вмешаться. Она скользнула на Твердь, воспользовавшись микровратами от "поводка", навешенного на Штопора.
— Стоять! — звонко крикнула она, выхватывая ПМ. Нападающие обернулись к ней. Местные. Явно местные, ничего страшного. Может, все обойдется.
— Оружие на землю, руки вверх! — велела Ивик. Кажется, голос опять звучит недостаточно убедительно. М-да... Один из парней шагнул ближе.
— Ты че, сука, б..дь, — начал он, Ивик немедленно выстрелила ему под ноги. Гопник осекся и замер.
— Следующий раз стреляю на поражение, — сообщила она. И в ту же секунду — грохот, страшный удар в грудь, в глазах помутилось, через мгновение Ивик пришла в себя, лежа в хлюпающей ледяной жиже, в районе грудины — страшная боль, кругом — гогочущие рожи, и кто-то наступил ей на запястье... на правую руку, в которой только что был пистолет. Ивик изогнулась, нанесла удар ногами в пах тому, кто оказался рядом, и перекатившись, вскочила. Увидела, как сверкнули яркие серебряные — ни с чем не спутаешь — петли шлинга. Она попыталась еще уйти, но второй шлинг блеснул справа и знакомо сжал плечи и грудь, захлестнул руки.
— Штопор, беги! — крикнула она. Оказывается, он и не подумал драпать. Он тем временем сцепился с одним из местных гопников, и они тихо тузили друг друга у стены. Остальные не обращали на них внимания. Столпились вокруг Ивик, уже прочно связанной шлингом. Их теперь было значительно больше... и это были вангалы — не перепутаешь. У лица Ивик мелькнул кулак размером с половину ее головы, и врезался в лицо, сминая, окрашивая все вокруг кровавой пеной, одновременно резкий пинок под колени, секундная попытка сохранить равновесие — и спеленутая петлями, Ивик повалилась в снежную жижу. Лед принес короткое облегчение горящему лицу, и тотчас пинок по ребрам заставил ее взвыть и скорчиться. И еще удар. И еще. Ивик били недолго, и после очередного удара по голове окружающий мир неторопливо померк.
Ивик очень хотелось повыть, поскулить тоненьким собачьим голосом. Но во-первых, это было бы некрасиво и недостойно гэйны, во-вторых, она подозревала, что облегчения это не принесет. Боль от этого никуда не денется. А болело все. Десять лет назад, после тяжелого ранения в Медиане, и то так не было. Особенно болели ребра, и дышать можно только поверхностно. Очень поверхностно. Пол, на котором она лежала, был холодным и омерзительно жестким. От него пахло какой-то дрянью. Еще пахло кровью. Понятно — нос, видимо, разбит.
Теперь на ней не было шлинга, но руки сильно завернуты за спину и крепко связаны. Они затекли и тоже страшно болели. И ноги ей связали прочным шпагатом, не расшевелить никак. Куртку и броник с нее сняли. И внутри она не ощущала облачного тела.
Шендак, и это ведь только начало, мелькнула мысль, и от этой мысли Ивик заледенела.
Господи, ужас какой... какой ужас...
Да, она, конечно, знала, что такое случается. Что она рискует именно этим. Что уже со многими такое случалось. Вот например, с Кельмом — но живым после этого остаться шансов почти нет, один на тысячу. И как умирают попавшие в плен, она тоже знала. Но почему-то никогда не верила, что это случится именно с ней.
Просто не думала об этом.
И еще ее мучил стыд. Нестерпимый, безжалостный стыд. Что со Штопором? Вот так — делаешь все по инструкции, как положено, в результате транслятор скорее всего убит, ты в плену. Не уберегла Штопора и сама как идиотка вляпалась. Разведчик. Ничего она не умеет! Какого шендака ее вообще понесло на Триму...
Она проиграла. Бесповоротно и окончательно проиграла. Ивик всхлипнула.
Права была мама... Ну хорошо, ее убили не в квенсене, она прослужила чудом какое-то время. Но все равно мама была права — она ничтожество. Она не справилась... провалила дело и провалилась сама.
И что теперь будет?
Ивик знала — что. Догадывалась. Но об этом тоже лучше не думать.
Она вдруг представила детей. Так нестерпимо ярко и близко, как никогда. Миари с ее пухлыми щечками. Спокойный увалень Шет. Живчик Фаль с блестящими глазенками. Из глаз Ивик полились слезы. Она шмыгнула носом и застонала от боли, похоже, что нос сломан. Мои любимые, подумала она. Все. Теперь уже окончательно все. Она никогда не любила их так, как в эту минуту. И ничего ей не было так жаль — даже себя, предстоящую свою судьбу, хуже которой быть не может, она забыла начисто, ей только нестерпимо хотелось обнять детей... какая же она была дура... как же она не понимала самого главного...
Дверь впереди распахнулась. Ивик замерла. Перестала плакать, напряглась, снова став гэйной.
Вошедшего она узнала сразу — это был мнимый православный редактор журнала, дарайский офицер-разведчик Василий Полянский.
