Архивы Конгрегации - 2

— Я скрытно! — возмутился Хагнер. Стриг примирительно поднял руки.

— Bien, bien[65]. Я верю в твои таланты и школу Хауэра. А теперь, mon ami[66], пойдем все же в дом. Я почти не испытываю холода, как и ты, но вот эти доблестные воины — их воображение стоит пощадить. Тебе же следует подобрать приличную одежду: у нас большие планы.

— И какие? — не утерпел Макс, наконец надевая Сигнум на шею и следуя за хозяином. Тот помучал гостя молчанием еще пару мгновений, а затем довольно промурлыкал, ныряя в отворенную дверь:

— Oh loup le plus lubrique[67], я отведу тебя в бордель...

Озадаченное молчание было ему ответом.

* * *

Ночной город, вопреки ожиданиям нелюдимого ликантропа, встретил их бурлением жизни. Не таким интенсивным, как днем; более томным, более расслабленным, но и более хищным. В чем-то это было похоже на лес — только запахов больше и звуки совсем иные. Макс подобрался, приноровился к изменившейся среде и решил уточнить пару вопросов.

— Скажите, господин барон...

— Можешь не "господинить", — дернул кистью Александер, обходя присыпанную песком и гравием, но все же заметную взору ночного существа лужу. — В конце концов, все мы служим одному делу. Обращение как к старшему — приемлемо, но господин у нас с тобой один.

Хагнер благочестиво перекрестился, а потом продолжил:

— Собственно, об этом я и хотел спросить. Разве то, что мы собираемся делать — не грех?

— А разве отъем человеческой жизни — не грех? — парировал стриг. Он ободряюще улыбнулся стушевавшемуся спутнику, а потом, сменив тон, принялся объяснять:

— Да, я знаю: тебе еще не доводилось. Ну, если не считать помощи в деле отправки на ту сторону бытия твоего же несносного папеньки сотоварищи. Неприятный был, насколько я слышал, тип. Еще раз напомню: ты молодец. И тебе несказанно повезло: судьба свела тебя с Гессе — а это, поверь, дорогого стоит. Он как длань Божия: неисповедимы пути его, но все сделанное им — делается к вящей славе. Угадай, чьей.

Голос барона вновь обрел ту серьезность и вдумчивость, которые так поразили Макса при первом еще разговоре о вере. Слушать было интересно — как всегда, когда говорящий был искренен.

— Так вот. Не думаю, что твой первый раз тебя минует. А да, убийство — грех. Но ежели сим грехом мы уберегаем от худшей участи десятки, а то и сотни невинных — не стоит ли оно того? На досуге спроси у того же Гессе, — глаза Хагнера полезли на лоб, когда он представил подобную перспективу, — не гнетет ли его тяжесть свершенного? А у него есть, что поведать... Если, конечно, для начала наш прославленный Молот Ведьм не отправит тебя по известным всей германской босоте адресам.

Усмехнулись оба. Молчание длилось еще немного, потом Александер хмыкнул:

— А плотская любовь, оплаченная звонким имперским серебром... Поверь, в этом ты сможешь исповедаться даже не конгрегатскому духовнику, а любому подвернувшемуся патеру. Мне же будет несколько сложнее... — он задумчиво цыкнул зубом и покосился на ликантропа. Тот недоверчиво дернул носом.

— То есть, вы же не собираетесь...

— О, mon cher, собираюсь, и еще как, — со странной смесью грусти и предвкушения выдохнул голос в ночи. — Увы, мне это необходимо. В том источник и благодати, и наказания. И я никогда, никогда не перестаю молить Его о том, чтобы Он избавил меня от страсти, которая дает мне и силы, и боль. Если бы можно было отказаться... Но увы, нельзя, — подвел итог барон. — У меня есть долг. И долг этот требует нести свой крест со смирением, делая, что потребно.

Макс утих, обдумывая сказанное. Тем временем они прошли еще пару кварталов, и на углу одного из них показался дом, изукрашенный яркой росписью. Вывеска небезыскусно отображала характер увеселений, предоставляемых внутри: девица, одетая, казалось, исключительно в собственные волосы, струившиеся до пят, прикладывалась к кувшину, в коем, как следовало понимать, плескалась отнюдь не вода. На входе расслабленно ширился плечами совершенно шкафообразного вида молодчик, а из дверей, распахнутых в меру зазывной необходимости, доносилось разудалое бренчание и заливистый хохот.

На господина барона громила посмотрел с предупредительным уважением и даже поклонился. Видимо, посетитель был не просто частый, а еще и уважаемый. Услышав же в отношении Макса "это со мной", поклонился еще раз — не так глубоко, но и не отделываясь кивком. Что и говорить, было лестно.

Внутри творился натуральный содом. Полуголых девиц хватало с избытком — и половина из них, узрев гостей, тут же устремились в их сторону, что-то возбужденно щебеча. Стоило порадоваться, что удобный и нарядный камзол, выданный прислугой в доме фон Вегерхофа, прикрывал фигуру до верхней трети бедер, а то вышло бы неудобно. Впрочем, тут это, похоже, никого не волновало.

— Тихо, курвы! — глубокий, мощный бас перекрыл воцарившийся гвалт. Девицы порскнули на исходные позиции, а по лестнице со второго этажа спустилась поистине монументальных статей дама. — Гостей зашугаете. Господин барон, вы уж простите девочкам известный энтузиазм...

Александер изобразил какие-то витиеватые движения руками и отставил ногу, присев на вторую — видимо, это было что-то светско-приветственное.

— Madame, вы, как всегда, обворожительны. И ваши oiselets[68] — все, как одна, достойны всяческого восхищения. Вот, видите, я даже не смог удержаться и не порекомендовать ваше выдающееся во всех, — тут брови стрига едва уловимо дернулись, — во всех отношениях заведение.

— Ах-хааа... — протянула madame. Она оценивающе смерила Макса взглядом, одобрительно улыбнулась, а потом отвела обоих в уголок, за столик, стоявший несколько отдельно от прочих. — А господин...

— Не думаю, что вам интересна его фамилия, — мягко, но с предупреждением в голосе отрезал барон, а потом уточнил: — думаю, "майстер Макс" будет достаточно. И, предупреждая ваш следующий вопрос: нет, его вкусы почти традиционны. Почти. Но нам нужна девушка широких взглядов, крепкая и выносливая.

Под совокупно изучающими взорами "майстер Макс" снова залился краской. Зверь внутри заворочался, зарычал, потребовал показать клыки. "Dominus pascit me[69]... — начал он повторять про себя, — dominus pascit, а ты слушаешься, понял? Homo sum. Dixi[70]".

Кажется, хозяйка бардака приняла какое-то решение. Она пощелкала пальцами в воздухе, и к ней подбежал угодливо изогнувшийся тип, напомнивший ликантропу хорька: однажды он такого придавил в лесу по просьбе повара, жаловавшегося на убыток среди кур. Здесь, впрочем, хорьки с курами управлялись иначе.

— Позови Джулию. Пусть идет в седьмую комнату и готовится. А вам, господин барон...

— А мне как обычно, — осклабился тот.

В темноте совершенно отчетливо блеснули иглы клыков.

* * *

В комнате было жарко и полутемно. Но не душно — видимо, перед приходом важного гостя ставню вынимали и проветривали. Впрочем, смеси пряных, тягучих, будоражащих ароматов это не помешало. Она словно стлалась вдоль пола, поднималась жадными вьюнками по ногам, впитывалась в низ живота... Пришлось напомнить себе, что жаться в угол и прикрываться ладонями больше не надо: не за тем пришел. Вернее, именно за тем самым. Но Господь всемогущий, как же все это...

Девушку Макс не учуял — сказалась та самая буря запахов. И когда незнакомая фигурка выплыла из-за ширмы, украшенной фривольными рисунками — изрядно обалдел. Чуть не плюхнулся на широченную лежанку, позорно и стыдно.

И было, от чего. Глаза — вот что запомнилось, заметилось, врезалось посреди восприятия сразу же. Огромные, мерцающие глазищи темно-зеленого цвета. Зверь внутри даже потянулся понюхать: не стрига ли? Мысленно удержав того за холку, Макс все же дал ему немного воли и убедился: нет, не ночная охотница. Но глаза...

Пока девушка подходила ближе, из темноты выплывали прочие детали. Кожа — бронзовая сама по себе и бликующая от светильников; пахнет маслами и притирками, поблескивает и манит прикоснуться. Изгиб талии и бедер — не резкий, не крутой, не пышно-роскошный, но гармония, как в золотом сечении; подслушано у оружейников. Такие же гармоничные формы грудей — не излишние, как у селянок, не недостаточные, как у худосочных горожанских дочерей; ровно так, как надо, как правильно, как мечталось в неспокойных утренних снах. А как она переставляет длинные, стройные, невыразимо прекрасные ноги, едва прикрытые на бедрах чем-то полупрозрачным...

Последней Хагнер заметил гриву темных, практически черных прямых волос — только потому что, подойдя к гостю, девушка тряхнула своим шелковым богатством, и свет отыграл и на нем, рассыпав волну отблесков. Подбоченившись — но лишь слегка, не заносчиво, а игриво, — хозяйка седьмой комнаты поинтересовалась:

— Ну здравствуй, майстер Макс. Ты любитель смотреть — или все же участвовать?

В голосе ее слышался какой-то неуловимый акцент. Чем-то сродни выговору мессира Сфорцы, с которым юному ликантропу довелось пообщаться за время разбора его собственного дела. Ну конечно, сделал он себе пометку на память, Джулия: имя-то итальянское. Хотя для итальянки смугловата...

Собрав силу воли в кулак, Макс проворчал:

— Я вообще... эээ... не любитель. Это мой... — он зажмурился, — первый раз.

Выражение лица девушки изменилось, глаза чуть округлились.

— А ты смелый парень. Не каждый смог бы вот так сознаться. На словах чаще все герои-любовники, пылом чресел своих ублажающие сотню девственниц за ночь. По факту обычно все гораздо, гораздо печальнее... — она обошла вокруг застывшего ликантропа, вроде как ненавязчиво положила тонкую ладошку ему на плечо. — Я Джулия. Будем знакомы — и, надеюсь, приятно знакомы.

— Мне сказали, — вымолвил "смелый парень", пытаясь дышать глубоко. Господи, ну разъяснил же барон этой дуре-madame: "крепкую и выносливую"! А эта? Худоба-то какая... Хотя нет, не худоба. Стройность. Изящество. Красота. Смотреть в сторону такой — кощунство и потенциальный вред, а уж трогать... А уж прочее...

Джулия, кажется, умела читать по лицам клиентов, потому что улыбнулась и повлекла замершего при пороге гостя в сторону лежанки.

— Многое в этом мире, о, отважный майстер Макс, не совсем таково, каким кажется на первый взгляд. Ежели тебе мнится, будто бы ты неосторожными действиями в пылу страсти способен мне навредить, — она хихикнула, но не глупо, а вполне обворожительно и непосредственно, — то ты ошибаешься. Поверь, нам вдвоем будет очень, очень хорошо...

Получив в руку тяжелую чашу с каким-то ароматным вином и будучи усажен на мягкое и уютное, Макс не смог сдержать саркастической усмешки. Ну да, именно: "не совсем таково". Главное — чтобы эта славная, несмотря на профессию, девочка не узнала, каково это, когда "не совсем таково". Но Боже мой, какие у нее ловкие руки...

Рубаха, подобранная из запасов барона, расстегивалась до конца, а не только под воротом. И сейчас нежные пальчики Джулии уже добрались до живота, щекоча и теребя волосы, начавшие расти там уже лет с двенадцати.

— А еще, майстер Макс, мне ужасно нравится, когда мужчина не похваляется своей якобы силой и как бы отвагой, — журчал ее низкий, приятный голос где-то подле уха. Вино оказалось крепким, атмосфера расслабленной, у юноши поплыла голова. Зверь внутри ликовал, но его еще удавалось сдерживать. Что же ты делаешь? Что я делаю... Что мы делаем? Все эти мысли возникали и тут же смывались потоком желания. — Вот вы, когда вошли, не играли мускулами, не расправляли плечи, не изображали того, кем не являетесь. А тем не менее, я вижу, что и силы, и отваги вам не занимать. Серьезной силы и неподдельной отваги...

Девушка вдруг оказалась на полу, стоя на коленях между бедер сидящего Макса. Тот хотел было вскочить, поднять хозяйку из неудобной позы... Но нежный, раскаленный — по ощущениям — поцелуй запечатлелся ему куда-то в область соска. Сил и решимости хватило только вздохнуть. Нет, не так: простонать на вдохе. Парень глотком допил вино и оперся на отставленные назад руки, сцепив зубы: только не выпустить зверя. Только не выпустить... Dominus pascit... Homo sum...

— А еще некоторые умники напихивают тряпья в гульфик, — голос звучал откуда-то снизу, — не думая о том, что в итоге-то все равно придется его снимать. И все их фальшивые мужественные стати разлетятся тем самым тряпьем. Но у вас, майстер, как я вижу, обошлось без искусственного преувеличения... ¡Madre de Dios![71]

Не итальянка. Испанка. Спасибо читанному в детстве и в академии. Какие глупые, несвоевременные мысли приходят в голову! Но лучше пусть приходят они, чем он. Молчать, тварь! Молчать, сказал! Homo sum, слышишь?!

Но зверя было уже не удержать. Пальцы, ладони, губы и язык Джулии творили нечто трудновообразимое — и глубоко внутри ликантроп ощутил знакомую волну. С хриплым взрыкиванием, отчаянно цепляясь за остатки выкованной бесчисленными тренировками воли, он оттолкнул девушку и, уже ощущая перемены, откатился в сторону. Так и есть: пальцы уже начали крючиться, покрываясь шерстью.

В уютный гул борделя вкралась новая нотка: сдавленный, загнанный куда-то внутрь отчаянный волчий вой и женский вскрик...

* * *

В последний момент зверя удалось "поймать за хвост". Дыхательные упражнения, регулярные молитвы, эксперименты с провокациями от Хауэра и прочих зондеров, проводимые по собственной Макса инициативе — все это дало нужные плоды. Скорчившись в углу, он буквально силой мысли втягивал когти, возвращал ладоням человеческую форму и превращал шерсть в густые, но человеческие же волосы.

И не сразу заметил, что его аккуратно, но настойчиво трясут за плечо.

— Эй, эй, mozo, ¿como eres?[72] Ты в порядке? — голос девушки был взволнованный, но не напуганный. С не вполне уместным удовольствием юноша отметил переход на более личную форму обращения: "майстер Макс" его, признаться, успел поддостать. Он приподнялся на локте, потер ладонью лицо, украдкой убеждаясь, что ни клыков, ни шерсти на нем не осталось, сплюнул — во рту было кисловато от вина.

— Я путем. Как ты... сама? — следующий вопрос был непрост, но задать его следовало. Хотя бы даже и по велению совести. — Что ты видела? Я тебя сильно напугал?

— ¡Cabron![73] — облегченно выругалась испанка. — Конечно, напугал! Бывало, что мужики отрубались в моей постели после, но чтобы до... Я что, такая страшная?!

Она села на коленях, выпрямилась, уперла кулачки в бока и грозно тряхнула волосами. Только теперь Макс заметил спускающееся между изящных грудей ожерелье. Элементы были отделаны зеленым камнем — таким же темным и с прожилками, как глаза Джулии. Бирюза? Может, малахит? У Фридриха на столе стояла шкатулка, отделанная этим редким материалом: по слухам, ее привезли откуда-то из-за Тартарии, с дальних высоких гор. На крышке шкатулки сидела искусно выделанная из того же камня ящерка, и сейчас девушка, изображающая шутливый гнев, чем-то ее напоминала.

— Нет, что ты, конечно же, нет, — в том же шутливом тоне замахал свободной рукой Макс, а потом поднялся, сел, скопировав позу Джулии... и, фигурально выражаясь, бросился в омут с головой: