Есть огонь! Еще минут пять — и закипит водичка. Интересно, этот "Вася", который Владимир Петрович, именно чай будет пить, или чифирь заваривать? Чифиря бы Лук попробовал из любопытства, настоящего, зековского чифиря...
Очки на носу у зека смотрелись потешно, кривовато, однако тот остался весьма доволен:
— Лук, братишка, ну, ты удружил! Почти то, что то, что надо, по крайней мере — читать могу, пусть и одним глазом! Между прочим, люблю читать на досуге. Жаль, что в "трюмах" книжек не дают. Благодарю от души. Заметь, не говорю ни про деньги, ни про что иное...
— Да не надо мне никаких денег!
— Я так и подумал, но, тем не менее, при всем при том, если в силах моих окажется... когда-нибудь... мало ли — встретимся... Я не забуду. От всей души. Цельную пачку жахнем туда, если ты не против? Это, конечно же, купец-бурда получится, не чифирек... но сердце подогреет. Любишь чай? Пил когда-нибудь чифирь?
— Чай? Ну... так... А чифиря ни разу не пробовал.
— Говорят, очень вреден для сердца, но советским зекам — в большую радость. Просто мне сейчас не в жилу, типа, не своевременно предаваться этакому баловству. А сердце? Ну, сам посуди — много ли в нашей жизни такого полезного, чтобы еще и радовало?.. Так ты будешь кушать принесенное тобою же? Давай, налегай, а то одному скучновато пировать, не по-русски как-то...
— ...а ломом подпоясанный? Это что за масть?
— Ломом опоясанный? Понимаешь, Лук... Вот, я скоро четверть века безвылазно "за хозяином" числюсь... минус редкие перерывы на побег... Но ежели строго рассудить, со всей наивной дотошностью дознавателя, типа, как, вот, у тебя, то я насчет мастей не самый большой специалист. Это надо у кума старого образца спрашивать, они, кумовья, в былые времена, в период сучьих войн, у себя в докУментах денно и нощно всю эту хреновню протусовывали. А сейчас и вообще многое иначе. Видишь ли, для правильной братвы несущественно — польским вором кто-то себя числит, али красной шапочкой, али еще как... Если поднялся на зону и там на воров батон крошишь, а сам у кума на подхвате — в лагере ли, на киче — значит, сука. Нам попался — мы такого к финишу в тот же час. Я им попадусь в их сучьи лапы — аналогичный итог. Ломом опоясанный — издавна считался в лагерной жизни сиделец, как правило, мужицкой масти, да из недалеких. Туповатый, не оборотистый... Вантяй, чурбан, стоеросовый, одним словом. А потом уже кое-где стали так себя обозначать фраера, которые решили сами на зонах править свою фраерскую власть, без воров, без сук, типа... Мы, де, сами с усами, ломом опояшемся, силушки достаточно, чтобы на горке сидеть, вниз поплевывать! Хозяин вроде как и не против нашего порядка. Но если ты поддался хозяину, если горб на него гнешь, в придурки затесался — да сам еще и помимо кума, втихаря, над зоной, над ворами, и над понятиями встать хочешь... То — чем же ты не сука? Потому и не отличаем, без долгих препирательств и рассуждений приканчиваем.
— Типа, на ножи ставите?
Старый вор Владимир Петрович заворочался, накренив осторожно кастрюльку над фаянсовой кружкой, в сотый, наверное, раз закашлялся в неглубоком смехе...
— Эх, Лук, Лучок... Сколько тебе, шестнадцать полных? Ну, чисто как ребенок: начитался, насмотрелся разной всякой чуши по самые уши... На ножи ставят, как правило, бывших равных: дескать, был ты вор, а накосячил по-серьезному и не сумел оправдаться. Или вовсе ссучился, и уже нет тебе оправдания. Такого поставили на ножи, по решению сходки. А какого-нибудь невменяемого баклана, или, там, стукача, или крысеныша из сидельцев, кто у своих из-под хаты куски крадет — тех просто режут, да и всё, постановив сие без правилки с долгими терками. Либо монтировкой по башке, или, там, кирпичом, или куском проволоки задавят на промзоне. Я ответил на твой вопрос?
Лук долго собирался с духом, чтобы кое-что спросить, казалось бы — вот-вот уже созрел, но не решался. А тут вдруг как в осеннюю воду прыгнул.
— Да. У меня еще один, можно?
— Можно в штаны. Слово "можно" в наших разговорах — не всегда правильное слово. Лучше сказать: интересуюсь, неплохо бы узнать... "Еще один" у него!.. Ты мне уже тысячу их задал, не успеваю горло смачивать, всё на твои вопросы отвечаю. Смотри — стемнеет скоро, не заругает бабка?.. Спрашивай.
— Не заругает. А вы сами... ну... того... ну... в драках, там, или по решению сходки... Убивали, короче?
— Ц-ц-ц-ц... Ну и вопросики у тебя, пацанчик. Ладно, и здесь отвечу. Но сначала легонький базар на отвлеченные темы. Как бы на отвлеченные. Но еще до этого — не поленись и обогни по периметру участок, который садовый, не приусадебный... На предмет посторонних нежелательных ушей и шевелений. А я пока шустро покумекаю, как тебе правильнее ответить, чтобы по уму.
На природе все еще светло. Только что прогромыхал товарняк в сторону Урала, опять птицы по ветвям заголосили. Может, они и не прекращали цвирикать, но разве их услышишь за этаким грохотом? Хоть бы знать, что за птицы такие?.. Но ни мать с отцом, ни соседи ничего определенного сказать не могут: кто-то скворца узнает, кому-то соловьи слышатся... Но соловьи весной поют, это всем известно. Голубя и ворону Лук и без подсказки определит, и чайку тоже. И курицу с петухом, и гуся с индюком... Не густо. Ветер со стороны озера Пестрого ударил порывом — и сразу яблоки посыпались в траву, с мягкими стуками... буквально три-четыре, но уже знак: созревают. Надо бы нарвать этому зеку яблок, тоже ведь пища, но он говорит, что к яблокам равнодушен... Ух, интересный типанище! Скорее бы он свалил!
— Ты, Лук, неплохой пацаньеро. Умный, не жадный, не трус... Склонен суетиться, но это с возрастом проходит. Я вот о чем, ты слушай да на ус наматывай, а потом заценишь, сейчас просто слушай...
Зек бережно разлил остатки холодной чайной заварки по обеим кружкам, поправил очки на носу и откашлялся. Оба сидели напротив друг друга на жиденьком вытертом паласе прямо посреди единственной комнатенки, оба скрестив ноги калачиком, но Луку все равно показалось на миг, что сидит за партой, а у доски учитель, типа Борис Николаевич Балтюков, историк, втирающий им очередную порцию знаний.
— Чего ухмыльнулся, я что-то смешное сказал?
Лук торопливо покачал головой:
— Да не, это я так, в сторону подумал, ассоциативно.
— Добре. Так вот. Мы вчера утром встретились и поверили друг другу: ты мне, а я тебе. Я рассказал кто я есть, беглый зек, а ты топор от себя отбросил, с форсом, как этот... как мушкетер из книжки Дюма. Да, поверили друг другу, и уже сутки с лишним об этом не жалеем. Но! Мне-то выбор невелик был, вариантов раз-два и обчелся! Я бы мог тебя шугануть, потому как надавить на психику я умею, даже тем юнцам, кто с хлипким топориком... а мог попытаться решить дело миром. Знаешь другие варианты? Это был риторический вопрос, ответа от тебя не требует. Я — нет, не знаю иных вариантов. Добровольную сдачу ментам не предлагать!.. — Владимир Петрович блеснул золотом зубов, улыбнулся в кружку, обозначив, что пошутил, а Лук молча кивнул, слегка похолодев внутренне. Он догадался о дальнейшем направлении беседы! В кармане всего лишь отвертка, а лучше бы нож или пистолет. Блин! Расслабился, поверил! Идиот!
Секунд пять, не меньше, звенела в домике темная тишина, прежде чем собеседник Лука вздохнул, не делая попыток вскакивать, и продолжил вполголоса:
— А у тебя тоже были варианты поведения, и тоже не сказать, чтобы много. Или убежать, или попытаться задержать преступника, или навернуть ему топором в тыкву... А ты поверил и доверился. И совершил очень большую ошибку. Не напрягайся, не думай чего лишнего, Лук! Ты допустил преизрядный личного свойства косяк, доверившись хрен знает кому! В данном случае ошибка пустая, без последствий, но! Откуда тебе было знать, что перед тобой человек с душой и понятиями, а не маньяк по беспределу? По глазам, что ли, определил? Так глаза, чтобы ты знал, братяня Лук, довольно мутное зеркало души, в очках или без очков — все равно. Я хотел бы, чтобы ты извлек на будущее — а я желаю тебе долгого и счастливого будущего! — да, чтобы ты извлек из нашего знакомства преизрядный урок: никому не верить без крайней необходимости! Родным и близким, и корешкам проверенным — да! И то с определенными оговорками. Остальным — нет. Нет — и точка. Запомни мои слова. Теперь отвечу на вопрос об убийствах...
Доверчивость — это хорошо или плохо? Вопрос, конечно же, риторический и странный, да и сформулирован зыбко, но все же? Для ученого, к примеру, доверчивость — сокрушительный порок, при его наличии возможный максимум достижений — это тщательно задокументированные рассказы очевидцев о том, как снежный человек садился в НЛО. А политик — он как? Доверие в политике — от безысходности. Вы бы хотели доверить свои чаяния доверчивому политику? А свои сбережения доверчивому банкиру? А прокурор и судья — должны быть доверчивы? А врач? А ваши дети в общении с незнакомыми взрослыми?
Доверчивость и простодушие... Как их искоренить из сердец людских? Да и стоит ли это делать? Во всяком случае, силы Добра и Зла дружно бы этому воспротивились.
Лука отпустило после ужаса, но отнюдь не так же внезапно, как накрыло до этого, и ему пришлось напрячься, чтобы внимать ответу на им же заданный вопрос...
— ...На мне прописана сто вторая, однова по ней срок получал, но убивцем себя не считаю, и мои братья, бродяги на зонах, тоже не числят меня душегубом, потому что за всю свою лагерную жизнь такого повода обо мне подумать я не давал. Батька твой воевал на фронте?
— Нет, по возрасту не успел. Но в плену побывал, когда их с моей другой бабушкой, его матерью, в Германию из Сталинграда повезли. Прямо с поезда сбежали... почти как вы.
— Молодцы, коли так. Ну, не важно в нашем примере. Значит, наверняка из родственников кто-то воевал, не в Отечественную, так в Первую мировую или еще где. Летчик бомбит, артиллерист пушку наводит, подводник торпедами пуляет, пехота с криками ура в атаку бежит. Ведь это все с целью нанести врагу смертельный урон, уничтожить живую силу противника. Они что — убийцы? Нет, люди свое защищают: ведь если не они врага, то враг их убьет. Убить и выжить — или самому быть убитым!? Вечный вопрос, на любой войне. Понял к чему я клоню? У нас в лагерях и на крытках своя война. Я вот этими руками сук резал, было дело. Насмерть резал, но крови на пальцах нет, хоть в микроскоп разглядывай. Я вор, а не мокрушник. Сделал что — неминуемо отвечу за сделанное, на земле перед братвой, а потом и перед богом.
А вот у курицы и поросенка, если уж это дело обсуждать, нет нравственной проблемы выбора, так и живут себе, до конца судьбы, своими ничтожными скотскими страстишками, у человечества за пазухой... Понимаешь, да?
— Угу...
— Другие вопросы есть?
Лук вместо ответа помотал головой, он еще не успел до конца отойти от приступа внезапной тревоги и страха. Главное сейчас — не показать степень своих переживаний, не проявить слабину.
— Коли нет, у меня тогда к тебе вопрос, даже два. Даже несколько.
— Давайте.
— Ты за советскую власть?
Лук ухмыльнулся, но ответил честно, как думал:
— Разумеется.
— Понял. Ну, а что советская власть дала тебе хорошего? Такого, знаешь... чтобы ух!..
— Метрическую систему мер, в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году. А до нее мы все в фунтах да верстах считали.
Владимир Петрович поперхнулся смехом пополам с кашлем и даже наморщил лоб. Задумался.
— Хм. Мне как-то раньше в голову не прихо... Ты острый малый, за словом в карман... Хорошо, оставим это, в целом понятно. Ты в комсомоле состоишь, извини за любознательность?
— Да. Не могу сказать, что примерный комсомолец, но состою. А до того в пионерах был.
— Угу, ровно Тимур и его команда. Я к чему спросил. Если романтика лагерей и тюрем, с их неистребимым запахом хлорки, параши и петушатников, тебя захватит всерьез, знай: в воры комсомольцев не принимают, несовместимые понятия. Если из комсомола школьником еще ушел, или выгнали — шанс остался. Хотя, при "подходе", перед "крещением", тоже очень многие старые воры усумнятся насчет этакого пятна в биографии. И я в том числе. Но если выломался оттуда — есть шанс, в зависимости от заслуг. А вот если в армию попал — то всё, путь железно закрыт. Не положено. То есть, и с армейским прошлым можешь высоко подняться на зонах, войти в нешуточный авторитет, но — не вором. Партейным — также путь к нам закрыт. Вот, это тебе информационная справка, на всякий случай.
Лук прикусил верхнюю губу, больно прикусил, но удержался от обсуждения.
— А второй вопрос?
— Ты с какой-то сумкой пришел, оттуда тетрадки с учебниками выглядывали. Значит, и ручка есть?
— Есть, шариковая, с черной пастой. А что?
— Ну, и клочок чистой бумаги, небось, найдется? Я бы хотел язушок, шпаргалку одному человеку передать, твоему земляку. Черкану ему пару слов, а ты передашь. Но не сам, а положишь в конверт, напишешь адрес и бросишь в почтовый ящик. Мне иначе выйти на него, следов не наведя, весьма проблематично, а сам я боюсь не успеть разжиться конвертом и марками. Адрес я тебе устно продиктую.
— Нет. — Лук поднял глаза на Владимира Петровича и замер, стараясь не моргать и не дышать.
— Ну, нет, значит, и нет.
— Но я хотел бы объяснить свой отказ. Э-э... обосновать.
— А надо ли? Ну, обоснуй.
— Шпаргалка — это записка. Записка — это вещдок, то есть, срок для меня, как соучастнику, если прихватят. А попасться нетрудно, если дюдикам верить... ну, детективным книгам, фильмам. Чем такая "конспирация" в кавычках, так лучше скажите мне на словах — тогда я попробую передать.
— Ха-ха, очень смешно. Твоя предусмотрительность забавна, дорогой Лучок. И за устную передачу можно срок огрести, ничуть не труднее, уж поверь мне. Как пособнику беглого зека, да еще вора. Которого, кстати сказать, ты укрывал у себя на даче двое суток. Что скажешь теперь?
— Я никого не укрывал. Попросился переночевать прохожий бомж, и я испугался, но разрешил. На нем не написано, что он беглый, да еще и вор. Пожилой, речь без агрессии, пистолета и ножа нет, не угрожал, не ругался, ничего не украл. Советский человек не обязан доносить на каждого встречного бомжа. Даст показания, что просил меня сообщение на словах передать — отопрусь с легкою душой. Его слово против моего слова. Равновесие.
— Ну, хитрован — мальчишечка! Только, во-первых, за всю свою жизнь я никогда и никого не закладывал, властям не кадил. Бомж, значит? Ну, да, одежка у меня не из модных, это точно. Когда меня из Златоуста на этап дернули, все на мне заменили, в тряпье укутаться велели. И братва едва-едва успела мне что-то поприличнее пропулить, иначе бы голым везли, это точно, я бы уперся по-взрослому. Те же и ботинки... Ты бы видел — в какие они хотели меня обрядить, вертухаи хреновы... Но на любой зоне, включая крытки, все же есть предел их своевластию. С двух сторон предел вырастает: от зеков за колючкой — это одна сторона, а пинки с нахлобучками от больших начальников — вторая сторона. И обе эти стороны взаимосвязаны, ежели с толком кумекать. Впрочем, не важно. А важно то, что отмазы твои — остроумные, Лук, но хлипкие. Захотят — докажут что угодно, выправят на тебе любые показания, с твоего голоса или без него. Это мне мои слова и заявления надобно уметь обосновывать, чтобы они силу среди людей имели, по зонам и на воле, а им, овчаркам, для своих нужд — нет. Что от них требуют партийные начальники — то они добудут и доложат. Так, значит, передашь на словах, чего я скажу? Готов?
