— Поясни.
Матиас недовольно проследил за испачканным полотенцем и поднял руку, раздвинув пальцы на крошечное расстояние:
— Вы, людишки, такие себе вкусные кровяные сосуды. А в жилах наших рабочих плещется химическая вода, и жизни в ней вот столько. Но чем выше статус, тем больше в служителях крови Лорда. А больше всего священной крови в Лорде, — заарн зажмурился, и сладко повторил: — Лорде. В голодные годы он может кормить всех своих слуг.
— Эй, Норман уже звал тебя к себе, — я даже отодвинулся в сторону, открывая путь. А я еще думал, что Матиас воспринимает меня как Лорда. Не надо, пожалуйста. — Мне не намекай.
Через эмпатию сверкнула злость, но заарн притушил ее вовремя и плавно опустился на пол, так, чтобы смотреть глаза в глаза:
— А в самые голодные годы Лорд сожрет своих слуг.
— Я прямо жажду продолжения.
— А потом окуклится и будет спать.
И правильно. Поддерживаю. Я старался держать собеседника на расстоянии вытянутой руки: светлый не причинит вреда другому светлому, но проблема с Матиасом состояла в том, что в его случае я вовсе не был уверен.
— Но в Заарнее... когда-нибудь... голодные времена кончаются?
Или как в Аринди, смуты и беды — состояние стабильное?
Матиас придвинулся почти вплотную, касаясь лбом моего лба, и низко прошептал, словно пытаясь отпечатать каждое слово у меня в сознании:
— Тогда Лорд создаст себе внешние формы, внешние формы вырастят инкубатор, а инкубатор перезапустит цикл. Я — последний из линейки гельдов, я — кровь от крови Лорда Ирвина. Пятый хочет меня съесть. И тебя тоже. И весь мир. Он же Лорд.
То есть Норман — это Вихрь с мозгами. Интересно, восприняли ли правители Заарнея появление Вихря как попытку провести на свою территорию нового Лорда?
— Нам пора выезжать, магистр, — Эршенгаль, которого я с нетерпением ждал, постучал о косяк и окинул нас спокойным взглядом: — Надеюсь, вы хорошо отдохнули.
Такое ощущение, что он сомневается.
— Я передумал изучать магию крови, — пожаловался я в ответ. — Она мне не по вкусу.
А столько было надежд и стремлений. И даже диван в подземельях мне больше не светит. Еще одна хорошая вещь исчезла из этого мира.
Предположение, что сопровождать меня будет отряд Эршена и половина внутренней службы, не оправдалось. Отчетливую печать магической охранки носил только один темный, и вместе с ней он носил форму и вообще не скрывался. Должно быть, в этом и заключался расчет: службист отвлекал внимание, и оставалось загадкой, сколько агентов Нэттэйджа среди охраны, специалистов или магов, сопровождающих груз. Все?
Иллерни был безукоризненно вежлив, доброжелателен и совершенно незаметен, и именно его незаметность заставляла напрягаться.
— Я не стану вам мешать, — пообещал он при первой встрече, и я понял, что темный маг, который выпадает из восприятия эмпата — это совершенно ненормально. Можно было отвлечься, проехать час или два, и внезапно понять, что он сидит напротив и смотрит на тебя добрыми глазами.
— Тяжело сопровождать светлого магистра, да? — я знал, что Иллерни едет в одной машине со мной, но даже эта мысль стиралась из памяти.
А теперь в этих глазах заискрился смех:
— Вы считаете, что это слишком сложная для нас задача?
— И многих светлых вы убили во время войны, Иллерни?
Я не собирался идти на конфликт — проверял реакцию. На второй день пути маг должен немного расслабиться, и, при малейшем намеке на срыв, не поздно отправить его назад.
Хотя я просто развлекался.
Его эмоции не изменились вообще.
— Я не горжусь ни единой смертью, — искренне и открыто сказал темный маг, и мне стало совершенно не по себе.
— Неужели?
— Война — это всегда печально. Тем более, гражданская война.
Эмпатическое эхо показывало прежнюю картину. Нет, дальше давить опасно: я столкнулся с чем-то непонятным, и попытку намеренной провокации оно раскусит.
— Простите мою грубость, Иллерни. Я был некорректен. Могу я узнать, чем вы занимались во время войны?
И выдаст ли мне Нэттэйдж досье на своего сотрудника? Хотя, если выдаст, я узнаю, что Иллерни кристально честен, чист как слеза, да еще работник года.
— Это понятный интерес, — темный чуть развел руками: — Ничем, чем стоило бы хвалиться или стыдиться. Я работал с нейтральными мастерскими.
Обычный пункт из карьеры снабженца. Если бы я не знал, как именно во время войны темная гильдия уговаривала нейтралов выступить на ее стороне.
Матиас продолжал разглядывать службиста; под пристальным вниманием нелюдя любому стало бы не по себе, но Иллерни просто достал папку и передал ее заарну:
— Доклад по экономике северного региона. Я подумал, что вам захочется почитать что-нибудь интересное в пути.
Матиас увлекался подобными вещами гораздо больше меня, и внутренняя служба это прекрасно знала. Да, мне тоже прочитать придется, но не оставляло подозрение, что гильдия если не утаивает информацию, то подает ее неверными объемами. Где-то слишком много, где-то слишком мало, и сложно понять, что именно потерялось среди горы сведений.
— Вы ученик Нэттэйджа, Иллерни?
Наконец-то. Эхо изменилось, словно по гладкой поверхности озера пробежала рябь. И в ней был отзвук... сомнения?
— Нэттэйдж — мой начальник, — не меняя дружелюбия ответил Иллерни. — Я обучался у Гвендолин.
Колонна резко сбросила ход, останавливаясь со скрежетом колес. Мысль о нападении была первой, что пришла мне в голову — давно не было, пора повторить — но в эмоциях магов ярче всего горело удивление.
— Не выходите, — предупредил Эршенгаль и исчез снаружи. Через несколько минут в его эмпатическом эхе ядовитым цветком распустилось раздражение: — Теперь можно. Это вас, светлый магистр.
Связь через волшебную татуировку прозвучала так, словно он говорил внутри головы. Иллерни оставался спокоен, уже связавшись со своими по такой же, как у меня, печати; но тревога от того не угасла. Чувствовать такие эмоции от всегда невозмутимого Эршена было необычно.
Поперек дороги цепью стояли женщины и дети. Взявшись за руки, в темной мешковатой одежде и с ожесточенной решимостью на лицах. Головная машина остановилась от них едва ли в трех шагах.
Остальные демонстранты уже выбирались на дорогу, и больше всего в их воинственности было страха. Старик с оранжевым ромбом — знаком главы малых и крупных поселений — стоял рядом с Эршенгалем, главой обоза и невесть когда успевшим подойти Иллерни.
— Староста деревни Повилика Тарен, — поклонился он. Я не стал представляться, предполагая, что это уже сделали спутники, и ровно спросил:
— Что это значит?
Его эмоции сияли чистым благоговением. На меня впервые смотрели как на чудо, спустившееся с небес, и это было неприятно.
— Нам нужна ваша помощь, светлый магистр!
Аринди сильно изменилась за двенадцать лет.
— А почему мы остановились? — Матиас потянул меня за рукав, добавляя к шепоту вопросительное мерцание через эмпатию: — У них же нет оружия?
Вынырнувший из-за машины Луонгаарш подарил ему широкую улыбку, и кивнул на людей, с предвкушением прокручивая в руке боевой посох:
— Эта деревенщина совсем потеряла берега. Нам объяснить им правила приличия, магистр?
А темные изменились не очень.
Луонгаарша я выделял легко: он единственный из всей группы носил столько металлических брелоков и выглядел младше всех. Что выдавало скорее сбой в инициации, а не реальный возраст.
— Проверьте наличие скрытых заклятий еще раз, Луонгаарш. И разве правила приличия позволяют вмешиваться в чужой разговор?
Темный оглянулся на начальство в лице Иллерни, очевидно, вспомнив что-то эдакое, и уже без спеси быстро поправил:
— Лу. Эти не-ассимилированные имена уродливы.
Пожалуй, в чем-то с Луонгааршем я готов был согласиться. Больше всего происходящее напоминало шантаж. Если жителям Повилики требовалась помощь, они должны были обратиться к человеческим властям региона, и те передали бы дело мне.
Или не передали бы. Заслон из женщин и детей — это крик отчаяния тех, кто уже не надеется быть услышанными.
Или циничный расчет. Даже темные не станут давить женщин и детей — или у них совсем нет сердца? Наша островная диаспора тоже так думала.
— Ведите, Тарен. И освободите дорогу — или вам совсем не важны жизни ваших близких?
— Мы знали, что по этой дороге поедете вы, светлый магистр. Вы бы остановились, — с глубокой внутренней убежденностью ответил староста. — Вы же не темный.
Вы тоже не темные. Вы просто ненормальные.
Огороженное защитной полосой из акации, у дороги лежало поле пшеницы. Наверное, пшеницы — сухие ростки покрывала паутина и слизь. Поражение шло кругами, в центре которых, на голой земле, копошились белые личинки рядом с полусгнившими комками перьев. Мертвые птицы.
Болезни были одним из самых явных предзнаменований. Светлый источник служил иммунной системой для нашего мира; когда он слабел, силу набирала зараза.
— Шихиш, — Матиас хищно принюхался и потыкал носком ботинка трупик вороны. — Белая гниль. Они обычно пытаются залезть в инкубаторы, но у вас выбор больше.
— Заарнские твари в заарнские инкубаторы?
Заарней сам по себе — мертвый мирок, и кормиться там практически негде. Я представил, что гниль способна сделать с инкубатором, где развиваются зародыши заарнов, и вновь почувствовал тошноту.
— Коконы на глубине полуметра в центре кругов, — добавил Эршенгаль, рассматривая поле через проявляющую рамку. — Знакомо.
Я и сам ощущал медленное тление жизни под ногами. Отзываясь на чужое внимание, шихиш пробуждались.
— Почему вы не позвали темных? Нормана?
Темная магия отличалась от силы Заарнея. Темная магия была чистой эссенцией, концентрированной смертью, и порождения иного мира умирали от нее точно так же, как все остальное.
— Они же темные, — угрюмо возмутился староста. — Что хорошего ждать от темных? Они десять лет плевали на наши беды! А эта нелюдь, кровавая тварь...
Он остановился, осознав, что уже доболтался до смертной казни.
По лицу Эршенгаля было совершенно непонятно, что он думает об услышанном.
С точки зрения темных, все происходящее было полнейшим нарушением иерархии. Пойти на поводу — ужас, страх и безрадостное будущее, где все вытирают о тебя ноги. Единственный выход — срочно сгонять всех с дороги и бежать со свистом ветра. Но светлый магистр обязан поступать иначе.
Люди подошли ближе; они смотрели на меня, и смотрели с надеждой. Я был обычным человеком и терялся на фоне спутников, но в их глазах отражалось нечто иное. За прошедшее время светлая гильдия превратилась в красивую легенду; полезное искусство — вовремя умереть, как сказал бы Миль.
— Что думаете? — я отозвал Эршенгаля и Иллерни в сторону, попросив последнего поставить заглушающее поле.
— Поражение уровня второго, слабое, — отозвался боевой маг. — Зато оно растет. Чем быстрее с ним разберёмся, тем лучше.
— Вы можете сделать это сейчас? Это будет правильно?
Вопрос предназначался каждому из них.
— Можем, — кратко ответил Эршен.
Иллерни одобрительно кивнул:
— Люди ждут, что вы поможете им сейчас. Весть о благом деле, которое вы совершили сразу по прибытии, разлетится быстро. Вашему образу это пойдет на пользу, светлый магистр.
Он говорил то, что думал я сам. И помощь была правильна; так почему слова звучали так мерзко?
— Я использую светлую печать. Твари вылезут, и вы их накроете. Идет?
— Будет сделано, — Эршен развернулся к своим. Иллерни коснулся печати на виске, созывая магов из обоза.
Подготовка к зачистке была проста: темные поставили метки по краю поля, очерчивая границы для защитного купола, я попросил жителей отойти подальше. Они ждут светлой магии — они получат светлую магию. Самую чуточку поверх всего остального. Светлый магистр не может поступать неправильно, не так ли?
Обычная светлая печать, которую использовали для связи с источником, была максимальной по размеру, которую я мог создать. Матиас не сказал ни слова, но от притока энергии печать выросла, раскидываясь над полем золотым шестигранником. Шихиш зашевелились, подбираясь к поверхности и проявляя дальние, еще скрытые очаги поражения; светлая магия их разбудила как первые лучи солнца будят землю. Эршенгаль отдал приказ, и темное пламя покатилось по полю, уничтожая все на своем пути.
Чистильщики действовали методично, обрабатывая круги по несколько раз. Жители вновь потянулись вперед, неохотно отодвинувшись от опасной зоны только после окрика темных. За прошедшее с заражения время они не удосужились сами поставить хотя бы ограду у поля — но обычные люди не обязаны заниматься тем, во что вмешивается магия.
Пламя под куполом бушевало минут десять. Я создал над обуглившейся землей новую печать и подождал, не полезут ли наружу уцелевшие твари:
— Ваша земля чиста. Я пришлю сюда специалистов для проверок и оценки ушерба. У меня общее совещание в вашем главном городе, Шафране, через...
— Десять дней, — подсказал Матиас.
— Десять дней. Там мы окончательно решим этот вопрос.
Хорошо бы залить поле морской водой — но после этого здесь пять лет не будет ничего расти. Хотя оно и так не будет расти, и всем окрестным поселениям придется туго. Обычно власти региона выделяли пострадавшим средства, чтобы те продержались, пока идут тяжелые времена, и я надеялся, что не узнаю на совещании нечто новое.
В лучшие времена Аринди едва обеспечивала продовольствием саму себя. Теперь надежда оставалась только на Нэттэйджа и его торговые караваны.
Староста кивнул, не отрывая от меня взгляда:
— Мы верим вам, светлый магистр.
Я обратился к светлой искре, наполняя свои слова властностью:
— И не пытайтесь больше тормозить машины человеческими телами. В следующий раз вас будут судить по закону.
И вы ошибаетесь, думая, что темные обязательно остановятся. А заарны не остановятся вообще.
Люди не ушли, проводив нас до машин, и так и остались стоять на дороге, пока не пропали вдали.
Я поежился и признал:
— Да, это было странно.
И я не сделал ничего, что не сделали бы Норман или Шеннейр. Не предполагал раньше, что для других значат слова "светлый магистр".
— Это всегда странно, — пожал плечами Эршен.
Серо-зеленые холмы приближались, вздымаясь над горизонтом. Облака уже сидели на их вершинах; Хора, как обычно, пряталась в туман. В отличие от островов, чьи жители попадали в гильдию достаточно редко, предгорья были домом родным для доброй половины магов — тем домом, из которого хочется мчаться без оглядки.
Аринди всегда жила за счет переселенцев. Из Хоры бежали массово; предгорья пустели с каждым годом, а люди заселяли — основывали — пограничные города и постепенно сдвигали нашу границу на север. Бежали с той стороны гор, с востока, из Вальтоны, и, как показывает пример Нэттэйджа, даже с запада, из Ньен. Беженцев с островов вывозили кораблями. Может быть, именно открытость в свое время сделала Аринди самой развитой страной на южном берегу, но программа ассимиляции, общая для всего материка, для нас превратилась в культ. Все граждане Аринди — один народ, который говорит на одном языке.
