Под вечным солнцем (главы 1-11)

— Чего тебе? — прошипела Адари, пытаясь высвободить руку. Но не тут-то было — девчонка вцепилась в нее мертвой хваткой.

— Госпожа, госпожа, где мы? — ее испуганный шепот срывался. — Ради Отца-Неба, умоляю, скажи, где мы?

— Мы в храме Сестры и Брата, — вполголоса сказала Адари. — Возьми себя в руки, козья дочь!

Девчонка тихонько ахнула — похоже, слухи об этом храме и ее ушей касались тоже. 'Надо бы повнимательнее следить за тем, о чем болтают рабыни, — недовольно подумала Адари. — Не дело рабыням внутренних покоев госпожи о таком говорить'.

— Можно подумать, ты девка из веселого дома или прислужница простеца, которая украла пригоршню монет, — прошипела Адари, все-таки вырвав руку, — стыд и позор твоему дому, что не сумел тебя воспитать.

Девчонка вздрогнула, сглотнула и изо всех сил постаралась выпрямиться. 'Совсем скоро это будет не моя забота, — попыталась успокоить себя Адари, но сердце невольно защемило. Девчонку было жаль, госпожа без всякой причины, с первого взгляда невзлюбила ее, а ведь Эришу стоила немало — и не зря. Спеть, станцевать, уложить волосы, подобрать одежду, развеселить госпожу — все это она умела лучше всех рабынь, и все было не впрок. — Надеюсь, меня не заставят смотреть на жертвоприношение. По крайней мере, прямо сейчас. Ох... а если все-таки заставят? Как мне успеть к госпоже?..'

В этот миг двери открылись, и навстречу гостье вышла девушка. Опытный глаз Адари оценил ее как равную — одну из старших прислужниц, и потому девушка удостоилась ответного поклона.

— Я с посланием и с подарком от моей госпожи, — твердо повторила Адари, глядя прямо в темные глаза — поверх до бесстыдства открытой одежды.

— Я знаю, — улыбнулась девушка. — Следуй за мной, Адари, голос и посланница госпожи Итхар, второй жены владыки и господина нашего, Атхарнаана, да хранят его боги. Я проведу тебя к моей госпоже. И подарок, — она едва заметно, с тонким намеком, улыбнулась, — не позабудь.

По террасе, светлой от закатного солнца, по темным переходам, озаренным только факелами, все ниже и ниже, кажется, в самую глубь земли Адари спускалась вслед за своей проводницей — а Эришу, вновь вцепившись ей в руку и мелко перебирая ногами, спешила за ней. Храмовая прислужница почти летела впереди — и летели за ней легкие одежды, порой, на резком повороте лестницы, обнажая ноги — до самого бедра, легкие рукава скорей открывали, чем прятали, полные руки, волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Адари чувствовала себя неуверенно в недрах храма, куда обычно заходили со стороны только мужчины — да и те не о многом могли рассказать. В воздухе чувствовались странные, непривычные ароматы благовоний, голова уже кружилась от этих бесконечных поворотов и лестниц.

Девушка-проводница оборачивалась — и лукаво усмехалась, поджидая отстающих гостей. Ее раскосые глаза смеялись, а зрачок казался узким, как у хищника.

— Поспешите-поспешите! — торопила она. — Осталось уже совсем немного времени!

— Немного — до чего? — запыхавшись, спросила Адари. На миг у нее мелькнула мысль — неужто эта девица знает, как важно для нее, Адари, сегодня ко времени вернуться во дворец? Да нет, откуда бы ей знать...

— Увиииидишь, — девушка казалась как будто слегка хмельной, улыбка ее становилась все шире и призывнее, но при этом она смотрела сквозь свою собеседницу.

Адари с трудом преодолела страх. Сейчас главное — то, что нужно госпоже. Все остальное, все страхи, все неприятности ее рабыни — все не имело никакого значения.

Поворот, еще поворот, короткая лестница — а их проводница уже распахнула перед ними дверь.

— Госпожа Старшая Жрица ждеееет вас, — дверь за их спинами захлопнулась, будто придавив раздавшийся смешок.

— Она...безумная! — едва слышно от ужаса выдохнула Эришу.

— Цыц! — прошипела Адари, потому что навстречу им, в сопровождении прислужницы, шла уже высокая женщина в длинных драгоценных одеждах. Ее лицо было скрыто под слоем ритуальной краски, темные косы без единого седого волоса рассыпались по дорогой ткани, но руки, пусть и ухоженные, выдавали возраст — Старшая Жрица была совсем не молода.

— Я слушаю тебя, голос и посланница своей госпожи, — напевно проговорила женщина. Темные глаза казались прорезями в драгоценной маске — но прорезями, глядящими странно-цепко. Адари с трудом удержалась от недостойного желания поежиться.

— Моя госпожа просит тебя помолиться Прекраснейшей о том, чтобы та ниспослала ей сегодня высочайшую из участей — быть принятой и обласканной господином своим, — поспешно выговорила она фразу, которую твердила всю дорогу.

— И только? Это не так много... — усмехнулась Старшая Жрица, глядя на нее будто из невообразимой дали, и Адари в один чудовищный — до ледяного пота ужасный — миг показалось, что та знает все. Нет, не так — вообще все, что может быть известно человеку — или не человеку? — о тайнах ее госпожи. Но наваждение вмиг развеялось, когда Старшая Жрица задала следующий вопрос. — А к чему тогда здесь эта девочка?

Адари поспешно вытащила Эришу вперед, будто отгораживаясь ею, и выдавила из себя улыбку:

— Госпожа моя передает в дар храму Прекраснейшей эту рабыню, искусную в пении, и танцах, и украшении господских покоев, и многом другом — с тем, чтобы Прекраснейшая из прекрасных приняла ее жертву чистой крови и позволила воплотиться вернейшему из ее желаний — рождению ребенка...

При словах 'жертву чистой крови' Адари почувствовала, как напряглись под ее пальцами тонкие плечи, и прежде, чем обращение было произнесено до конца, девчонка рванулась вперед — от нее, мимо Старшей Жрицы, вперед по покоям, по коридорам, куда ноги несут, с безумными, остановившимися от ужаса глазами, как бежит маленький, смертельно напуганный зверек...

Но Старшая Жрица не сделала и шага, и движения, чтобы остановить нахалку — только, едва обернувшись, проводила взглядом колыхнувшиеся занавеси. Адари, выйдя из оцепенения, охнула и рухнула на колени, готовясь умолять о прощении и проклиная глупую свою неосмотрительность — надо было связать девчонку прежде, чем вести сюда... Но Старшая Жрица усмехнулась:

— Ей некуда бежать отсюда. Оставь свои заботы. Ты принесла дар, а будет ли он принят нашей Госпожой — печаль уже не твоя. Встань и следуй за мной.

Адари встала, не решаясь ни отряхнуть платье, к которому прилип какой-то мелкий сор с пола, ни сказать, что ей пора, и молча пропустила к дверям Старшую Жрицу.

С порога та обернулась:

— А что до жертвы крови... твоя госпожа не знает, какими жертвами сыта моя Госпожа. Узнай об этом ты — и оставь печали на эту ночь.

Адари показалось, что застывшая маска вдруг лукаво подмигнула — и рассыпалась.

Итхар раздраженно барабанила пальцами по стене, глядя на солнце, неторопливо и важно скрывающееся за деревьями сада, лениво собирающееся на покой, подбирающее свои лучи, как девушка — длинные шелка драгоценной одежды — прихотливо, рассеянно и капризно. Рабыни смягчили ее кожу, втерли драгоценные благовония в волосы, расписали кожу сложным и тонким узором, окутали тончайшими покрывалами, что можно будет ронять, одно за другим, к ногам владыки своего и повелителя, дразня его мысли, его желание... В высокую, прихотливо украшенную прическу убрали блестящие от притираний волосы, сплели тонкими косами, перетянули золотыми цепочками, украсили золотыми колокольчиками острые шпильки — звенят они нежно и маняще при каждом движении... золотыми браслетами украшены руки, тяжелые перстни оттягивают пальцы, сверкает между них кожа — освобождай от металла нежную, отпускай на свободу, любуйся чистотой обнаженного тела — или восхищайся проворными руками несвободных, превративших живую — в чудо мастерства. Было нужно выждать последние минуты — и идти. Но Итхар все медлила, не в силах оторваться от окна и ожидания, не находя в себе мужества войти без приглашения и дозволения в покои владыки, когда за спиной не оставалась та, что будет за нее непрерывно возносить молитвы богам, прежде чем она вернется. 'Где же носит эту мерзавку, ну!' — шепнули накрашенные губы, искривляясь болезненно, нервно и горько — хотя самой женщине казалось, что она спокойна, как никогда.

Осколки, брызги, смех. По стенам мечутся тени — уродливы они или прекрасны? Мир рассыпался на осколки. Страха — нет. Нет смерти. Нет боли. Танец над пропастью. Захватывает сердце: желание — до пьяной одури, восторг — до боли, радость — до опустошения и покоя. И снова, по новой спирали, что закручивается все стремительнее, сжимаясь в точку — в сердце в твоей груди, срывается все неожиданнее, заполняя собой весь мир. Это ты летишь над городом вместе с ветром, это ты растешь травой в поле, это твое сердце бьется вместе с землей, заставляя вздрагивать человеческие селения, это твоя кровь бьется о каменную грудь побережья... Нет страха, нет сомнений, нет земли под ногами. Боги улыбаются, глядя на тебя. Ты протягиваешь им руки — и они касаются тебя.

— Госпожа? — наконец осмелилась окликнуть Итхар одна из рабынь. Поймав гневный взгляд резко обернувшейся женщины, она склонилась до земли. — Ты просила сказать тебе, когда владыка отпустит всех и останется один.

— Уже?.. — не удержала возгласа Итхар, порывисто вздохнула и прижала руки к груди.

"То, что я волнуюсь, никого не удивит, — напомнила себе она. — Можно не скрываться. Никому не догадаться о том, почему я волнуюсь".

— Хорошо, — выдохнула она, тщетно пытаясь совладать с подступающей паникой.

— Ты прекрасна, госпожа, — по-своему поняв ее страх, осмелилась улыбнуться рабыня.

Она плохо знала Итхар, обычно украшая Аттар-Дис, старшую — по возрасту, не по положению — из жен владыки и повелителя.

Итхар смерила дерзкую таким выразительным взглядом, что та умолкла, вновь поклонившись. Итхар подавила вспышку бешенства простой мыслью: если у нее все получится, меньше чем через год вся империя будет лежать у ее ножек.

— Это...хорошо, — наконец соизволила ответить она, движением руки отпуская рабыню и невольно снова обернувшись к окну. Адари не было, и не было надежды, что она скоро вернется. "Прикажу кнутами сечь", — мельком подумала Итхар, но в этот миг к ней подошла темнолицая рабыня, ближайшая подручная Адари и, низко склонившись, шепнула:

— Все готово, госпожа.

Значит, благовония уже добавлены в курильницы, новая смена стражи не преградит незваной жене вход в покои повелителя, а господин и владыка сейчас дуреет от желания, сам не замечая этого. Пора идти. Пора, пока он не понял, что с ним, пока не послал привести к нему кого-нибудь. Кого-нибудь, с кем он сейчас спит настолько чаще, что вспомнит и выделит — не важно, наложницу или наложника, не важно, кого, главное — не ее.

— Да. Я иду, — выдохнула Итхар.

Рабыня с поклоном подала ей верхнее покрывало и подхватила светильник — от верхних покоев гарема вниз, по переходу из гарема во дворец, и оттуда — по сумеречным лестницам и галереям до самых покоев владыки — предстоял неблизкий путь, и стоило спешить. "Убью мерзавку", — решила Итхар...и запретила себе думать об этом. О чем бы то ни было. Она вызывает желание, она полна желания, она сегодня — под рукой Эваль. Ни о чем больше думать нельзя.

Все — под рукой Эваль. Все и все. Все пронизано желанием, все пронизано яростным светом любви, в этом пожаре сгорает все, чем раньше кичилось маленькое человеческое существо — перед лицом стихии, более древней, чем земля и небо, стихии, что породила и землю, и небо, и далекие звезды, и самих богов... В начале начал было только море и только камни — черные слезы одиночества первобога, и белая пена на них. Из морских волн поднялась Эваль с черными, как камни, глазами. Из белой пены встал Эвар с белыми, как пена, глазами. И прежде них не было ни зверя, ни человека, ни жизни, ни смерти — как не бывает тьмы без света. Не было ничего.

...Танцуют-мечутся по стенам тени, уродливо-прекрасные, безумно-мудрые, могучие в своей беспомощности. Открывают рты в страстном крике — стоне — вое — бешеном вопле. Потерялось в угаре оргии маленькое человеческое 'я'. Забившись в угол, плачет и трясется в ужасе маленькая девочка-рабыня в белой накидке — в мареве безумия, в воплях страсти чудится ей рык чудовищ. Потерялась в хмельном разгуле та, что должна была вернуться вовремя. Ей будет даровано то, о чем она просила. Только то — и не более. Здесь-и-сейчас стало для нее — 'всегда и везде'. На эту ночь.

— Господин мой и повелитель, — ласково пропела Итхар, откидывая занавесь. Она не бывала в этих покоях так давно, что боялась потеряться. Но почти все здесь осталось неизменным. Воины у входа тихо сказали ей, что повелитель остался читать свитки в дальней комнате — Итхар не была там ни разу, но быстро сообразила, где это. Тяжелая занавесь откинулась, пропуская ее, и упала за спиной. Владыка Атхарнаан сидел за столом, бессильно уронив свиток, и смотрел куда-то вдаль — но мигом обернулся на голос.

— Госпожа моя жена, — насмешка прозвучала в его голосе, и Итхар на миг испугалась. Но сладкий запах, волнами идущий по комнате, расширенные зрачки мужчины — все это говорило о том, что травы подействовали.

— Господин мой скучает нынче, и я, жалкая раба его, осмелилась прийти, дабы развеять скуку и принести радость в ночные часы, — Итхар склонилась, будто ненароком роняя покрывало. Восхищенный вздох мужа прозвучал в ее ушах слаще музыки. — Я так давно не танцевала перед моим господином, — самым нежным голосом произнесла Итхар. — Дозволит ли он мне?..

— Танцуй, — повелитель будто вмиг охрип. — Танцуй, я приказываю.

Итхар всплеснула руками и, отщелкивая пальцами ритм, закружилась по комнате. "В танце не должно быть страха, только нежность, только страсть", — зазвучали в ее ушах слова учителя. Но мужчина, сидящий перед ней, был ей чужим. Многие годы она не восходила на его ложе. Она никогда не выходила рука об руку с ним к народу, не скакала на охоте конь-о-конь. Он был ей страшен, как ни дурманили голову травы. Другой был с ней, один был с ней последние годы. Держал ее стремя на охоте. Подливал ей вина на общих привалах, когда никому уже не было дела до того, чья рука касается чьей. Целовал ее так, что в ушах звенело — наедине, когда никто не мог видеть. Она не видела его так давно — с той ночи, как выгнала его. Скучает ли он? Отчего не передаст хоть записку? Итхар, прикрывая глаза, кружилась по тесной комнате и представляла себе его — каким он впервые вошел к ней. Юный, робкий, тонкие сильные руки, срывающийся голос... Легко, в танце, развязала пояс, скинула халат — тесный, мешает... Легче пуха соскользнула к ногам накидка. Только бы не оступиться, только бы не удариться ни обо что, только бы не перевернуть свечу... О, если б она танцевала для него, она бы не думала об этом — легкой, свободной птицей летела бы в его объятья...

— Иди сюда, — низкий, с глухими нотами, голос вдруг раздался совсем рядом, и сильные руки — мужчины, не юноши — сгребли ее, сминая, отбрасывая последнюю, условную защиту ткани, прижимая спиной к стене.

Таким же уверенным и властным, почти грубым, был поцелуй. Итхар прикрыла глаза, заставляя себя ответить — чужой, слишком сильный, слишком резкий запах ударил ей в ноздри, едва не заставив шарахнуться — она едва удержалась. "Так глупо, в полушаге от..." — мелькнуло в ее голове, в то время как тело ее, куда более своевременно, отвечало на ласки, отзываясь, как цимра-дэ под руками певца.