— Это Карл! Карл, пришел — вскричал гетман, не подозревая, что попал в ловко устроенную шведами ловушку. Успев, соединится с Мансфельдом перед самым началом сражения, Карл, желая обмануть врага, запретил солдатам разбивать дополнительные палатки, чем ввел в заблуждение польских наблюдателей. Хитрость короля была откровенно примитивной, но в условиях надвигающегося боя она блестяще сработала. И теперь не шведская пехота, а польская кавалерия оказалась зажатой между двух огней.
Стараясь избежать полной катастрофы, бросив обозы и попавших в ловушку хоругви, Ходкевич покинул поле боя, отступив к стенам Риги.
Не было удачи полякам и на полях под Витебском, куда повел свою рать региментарий Стефан Белецкий. Сидевший в городе Скопин-Шуйский не стал отсиживаться за крепостными стенами, а смело вывел войско навстречу противнику. На широком поле под селом Бобровка в смертельном бою встретились две рати, и победа досталась молодому князю. Потом, польские хронисты напишут, что русские смогли разбить войско Белецкого исключительно благодаря стойкости и храбрости наемников Делагарди. Именно они смогли отразить натиск поляков и обратить их в бегство, тогда как русские пехотинцы только стояли за их спинами, а потом первыми преследовали отступающее порушенье. И так им везло в этом деле, что они взяли в плен свыше трехсот человек, включая и самого региментария Белецкого.
При этом не жалея красок, хронисты описали многочисленные подвиги польских панов рыцарей. Они отважно бились в одиночку либо против толпы солдат противника, либо против их командиров. Каждый раз они, естественно, одерживали в схватках победы и гибли, уничтожив при этом десятки своих врагов. Одним словом победа досталась русским варварам ценой огромных потерь, что впрочем, не помешало Скопину-Шуйскому продолжить боевые действия против короны и через два месяца успешно отбить нападение на Витебск полковника Лисовского.
Появление этого человека в этих местах было обусловлено внезапной гибелью Лжедмитрия. Пользуясь бездействием князя Пожарского, претендент на русский престол осмелел и от скуки, стал выезжать из города на охоту. Охотился он исключительно на территории польского государства, под охраной молодчиков пана полковника, но это не уберегло его от людей Богдана Ропшина.
Благодаря злату и связям, он сумел внедрить в окружение Лжедмитрия двух татар Ахмеда и Саида, выдававших себя за крещенных астраханских принцев. Успешно пройдя проверку и сумев втереться в доверие к самозванцу, они не один раз могли уничтожить его, но не сделали этого, терпеливо ожидая сигнала от Ропшина.
Только к средине января, Богдан Яковлевич прислал им тайную весть и татарские принцы стали действовать. На одном из обедов, они стали наперебой расхваливать Лжедмитрию охоту, на которой им удалось, завалить великана лося. Все мясо вместе с великолепными рогами они привезли в дар самозванцу, при этом невзначай сказав, что охота на зверя издревле была подлинной царской забавой.
Этими словами они сильно взволновали и раззадорили "царевича". Местные девки и вино, а также длительное безвылазное сидение в Гомеле ему уже изрядно надоели, и он захотел принять личное участие в охоте, которую Ахмед и Саид обещали устроить в ближайшее время.
Желание самозванца покинуть Гомель очень не понравилось Лисовского, однако чем больше он отговаривал Лжедмитрия от охоты, тем больше он желал принять в ней участие. Видя, что его слова бессильны, пан полковник согласился на его выезд, но только под усиленной охраной.
Все время пока его подопечный травил зверя, Лисовский не находил себе место, но все его опасения оказались напрасными. Самозванец вернулся в Гомель живым и здоровым и также с охотничьим трофеем в виде головы лося. Поздравляя Лжедмитрия с удачной охотой, пан полковник искренне надеялся, что тот "сжег весь свой охотничий порох", но не тут-то было. Оказалось, что своей уступчивостью, Лисовский открыл ящик Пандоры. Одного лося его подопечному было мало. Подзуживаемый "принцами", он стал требовать новых выездов, пафосно заявляя, что одного затравленного зверя "царю-государю" — это верх неприличия и неуважения к его особе.
— Мои подданные меня не поймут. Скажут, что это за царь, что добыл только одного зверя! — возмущался самозванец, и пан полковник вновь был вынужден ему уступить. Благо Пожарский никакой активности не проявлял и не пытался перехватить "царский" караван на выезде из города.
Не прошло и недели, как "принцы" вновь организовали Лжедмитрию охоту, которая на этот раз была, не столь удачна как предыдущая. Трофеями "государя" стали олени, косули и зайцы, но их малая численность только разожгла огонь неудовлетворенности в его груди. Тем более что Ахмед с Саидом клятвенно заверили "царевича", что в местных лесах есть лесной бык и кабаны и одно из этих "лестных чудищ" обязательно будет ему предоставлено на следующей охоте.
— Бог троицу любит — лукаво говорили татары, ловко подбрасывая сухие поленья в костер страсти самозванца, и тот не устоял перед искушением. Дав Лисовскому "честно царское слово", что едет на охоту в последний раз, Лжедмитрий покинул Гомель, в который ему было уже не суждено воротиться.
Перед началом охоты, "принцы" щедро поили взятым с собой вином личную стражу Лжедмитрия и заодно самого "государя". Это помогло им в нужный момент отделить охрану от самозванца во время травли кабана. Демонстрируя отличные навыки владением холодного оружия, Саид одним ударом сбил Лжедмитрия с коня, а подскакавший Ахмед отсек ему голову.
Подхватив свой кровавый трофей вместе с тяжелым поясным кошелем самозванца, они ускакали прочь, бросив обезглавленное тело. Наступившие сумерки и поднявшаяся суматоха в связи с исчезновением "государя" помогли подручным Ропшина скрыться с места преступления. Благополучно миновав границу, они доставили в лагерь князя Пожарского известие о смерти самозванца и наглядное подтверждение этого.
Столь внезапная гибель "гомельского вора" породила волнение и беспорядки среди находившихся в Гомеле наемников. Обезглавленное тело Лжедмитрия ещё не было доставлено в город, как начался активный дележ его имущества и в первую очередь казны. Венгры и чехи, валахи и молдаване приняли самое действенное участие в этом деле и только энергичное вмешательство пана Лисовского положило конец беспорядкам. Не останавливаясь перед применением силы, он заставил наемников вернуть большую часть имущества и казны самозванца, однако пролитая кровь расколола разношерстное воинство Лжедмитрия. Изрыгая проклятья в адрес "жадного пшека" они стали покидать Гомель.
Лисовский попытался остановить их начав переговоры с венграми, как наиболее сильными войнами из числа наемников, но вести из стана князя Пожарского разрушили все его надежды. Русский воевода оставил свой лагерь и двинулся на Гомель всеми силами вместе с осадной артиллерией.
Когда князь подошел к "столице" претендента, большинство наемников уже покинуло город, но пан Лисовский из вредности продолжал держать на его стенах свои знамена. Шляхетская гордость не позволяла ему просто так оставить захваченный город, однако град ядер обрушившихся на стены Гомеля помогли пану полковнику сделать этот трудный для него шаг.
Запалив восточную часть города с тем чтобы отвлечь противника, под покровом темноты Лисовский покинул Гомель не оправдавшего его ожиданий.
Неудачи и невзгоды, словно из дырявого ведра градом падали на Речь Посполиту, но в одном деле полякам все, же повезло и как повезло. Господь не оставил короля Сигизмунда без своей поддержки в борьбе с казаками. Прибывший к Сагайдачному на переговоры гетман Жолкевский так усердно рассыпал перед ним бисер, что казацкий лидер не устоял. Все боевые действия против польского короля и шляхты были немедленно прекращены и гетман, с головой ушел в переговоры.
Посланник короля и мятежный гетман сидели и рядили, били по рукам или расходились, не достигнув соглашения, чтобы потом вновь вернуться к переговорам. Потом Жолкевский уехал в Варшаву на доклад к королю и Сагайдачный терпеливо ждал его возвращения, твердо держа данное гетману слово о прекращении боевых действий.
Выпал снег, наступило Рождество, и Крещение, прежде чем Жолкевский приехал к Сагайдачному в Киев, для продолжения переговоров. Желая показать посланцу короля свою власть, гетман приказал согнать для встречи посольского поезда весь город от мала до велика. Одни из киевлян с интересом разглядывали разодетых в бархат и атлас польских панов, их многочисленных слуг и охрану. Другие исподлобья хмуро глядели на варшавских гостей, хорошо помня, как они хозяйничали в Киеве, не сильно веря в то, что новоявленный гетман будет им надежной защитой и опорой.
Многие из жителей провозглашенного Сагайдачным образования Гетмановщины разделяли подобные настроения киевлян и их опасения полностью подтвердились. В обмен на гетмановскую булаву, Сагайдачный согласился на многие требования Жолкевского.
Являя милость казакам в виде амнистии за их мятеж и численности реестрового казачества в шестьдесят тысяч человек, поляки решительно ограничили территорию Гетманщины, хотя у них не было сил защищать свои воеводства. Так из четырех русских воеводств заявленных Сагайдачным в своем киевском универсале, король согласился признать за запорожским гетманом только два. Не моргнув глазом, Сигизмунд отдал Сагайдачному то, чем он и так полностью и безраздельно владел; Переяславское и Киевское воеводство.
Что касалось земель Волынского и Брацлавского воеводства, то поляки соглашались присоединить к Гетманщине только их незначительную часть, в виде восточных окраин. Напрасно, гетман Сагайдачный предлагал вместо этих нарезок отдать ему одно, на выбор короля воеводство целиком. Жолкевский стоял как скала, и предводитель казаков был вынужден ему уступить.
Обе столицы воеводств Ровно и Брацлав остались в подчинении Варшавы, но не это было главным в достигнутом между Сагайдачным и Жолкевским соглашении. По требованию посланца короля все владения польской шляхты на подконтрольной казакам территории полностью остались в руках их прежних владельцев, равно как право на все доходы с них и судопроизводство.
Казалось, что подобный шаг в сложившихся условиях просто невозможен, но польстившись на призрачную возможность стать на одну ступень с польским дворянством, гетман и казацкая старшина приняли это кабальное условие.
Наступило Сретение, когда все пункты перемирия были согласованы, вычитаны и торжественно подписаны в Софийском соборе, в присутствии старшины и духовенства. У многих присутствующих слезы наворачивались на глаза, ведь сам польский король признал их равными и заключает с ними трактат перемирия. Глядя на эту картину, пан коронный гетман усмехался про себя. Ведь он отлично знал, что для того чтобы подписанное перемирие вступило в законную силу не хватало одной "мелочи" — одобрения Сейма, который никогда его не признает.
Между тем, в Львове шло создание нового посполитного войска. На своем собственном примере познав ужасы и опасность казацкого нашествия, шляхта нехотя, но выделяло деньги, создавала свои вооруженные отряды для защиты польского государства.
Многие жители воеводств вошедших в состав Гетманщины были недовольны результатами переговоров Сагайдачного с королем.
— Ради чего выступали?! Чтобы паны остались в своих владениях, драли с нас три шкуры и наказывали по своему усмотрению!? Зачем подписывал договор, пан гетман!? — справедливо возмущали ходоки к Сагайдачному, но тот не желал их слушать. Любого кто пытался заговорить с ним о притеснениях панов и неправильности перемирия, он приказал слугам гнать в шею и больше пред его ясные очи не допускать.
Подобная политическая близорукость незамедлила обернуться горьким разочарованием. Убаюканный обещаниями гетмана Жолкевского привезти одобрение заключенного с ним перемирия со стороны Сейма, Сагайдачный ждал, распустив свои войска и дождался. Сразу после Благовещения гетман коварно нарушил перемирие и двинул против казаков коронное войско.
Наступление поляков, если и не застало казаков врасплох, то серьезно повлияло на их боевой настрой. Больше всех это проявилось у Сагайдачного, который никак не мог поверить в то, что коронный гетман, говоривший с ним как равный с равным, вдруг его так подло и гадко обманул подобно ярмарочному вору. Что, заговорив зубы ласковыми словами, без зазрения совести чистит карманы у зазевавшегося хуторянина. Когда же коварство Жолкевского стало очевидным, лишенный столь красивых иллюзий, пан Петро никак не мог собраться духом.
В определенной мере ему мешали сделать это та толпа беглецов, что прибежала в Киев с Волыни. С выпученными от страха глазами они наперебой кричали о чинимых поляками зверствах над восставшими крестьянами и одновременно с этим, с геометрической прогрессией увеличивали численность войска коронного гетмана. Именно с их легкой руки, девять с половиной тысяч Жолкевского сначала превратились в двадцать тысяч, затем в пятьдесят тысяч и это был явно не верхний предел.
Если бы Сагайдачный внял требовательным советам боярина Бутурлина и сразу бы двинулся навстречу полякам, он бы смог одержать победу над противником, но гетман упрямо сидел в Киеве, неизвестно на что надеясь. Он, то отдавал приказ стянуть все силы казаков к Киеву, то отменял его, получив известие, о том, что поляки якобы остановились и послали к нему переговорщиков. То, узнав, что это неправда предавался "зеленому змию" и вновь, созывал к себе казаков.
Как результат подобного недальновидного поведения, стало увеличения польского войска за счет посполитного порушенья. Когда армия Жолкевского пересекла границу Киевского и Волынского воеводства, её численность доходила до восемнадцати тысяч.
Встреча поляков с войском Сагайдачного состоялась возле селения Шмыргачки. Когда казаки увидели истинное количество сил противника, они развеселились. "Такого Кузьму я и сам возьму!" — весело кричали друг другу казаки, полностью уверенные в своей завтрашней победе.
Много обидных слов неслось из рядов запорожцев в адрес поляков. От них командира Белецкой хоругви пана Тухлянского чуть удар не хватил от праведного гнева, но как оказалось, казаки радовались раньше времени.
В начале сражения казаки легко опрокинули посполитое порушенье стоявшее на правом фланге и, преследуя отступающего врага, ворвалось в польский лагерь и принялось грабить походные обозы гетмана. Занятие это было столь важным и занимательным, что никакие приказы командиров и старшин не смогли заставить казаков повременить с этим делом.
Многие из поляков, что находились на левом фланге, увидев, что хоругви правого фланга пали собрались отступать и только наличие гетманского знамени в центре, и наличие у них в качестве командира Яна Замойского не позволило им сделать этого.
Пока под громкую и забористую ругань пана полковника они продолжали сражаться с казаками, немецкая пехота, сражавшаяся в центре, решительно изменила рисунок боя в пользу поляков. Сначала четыре с половиной наемников капитана Поупа остановили натиск казаков, нанеся им серьезный урон ружейными залпами с близкого расстояния. Когда же дым рассеялся, закованные в латы солдаты принялись громить разрозненные ряды казаков своими алебардами.
