Магия вероятностей 2. Магия пространства

Люди заговорили, что на этой звезде можно жить. А маленькие дети спрашивали взрослых:

— Разве такое бывает, что люди живут на звёздах?

В тот день я привычно лежала на ковре возле камина и молча прощалась с Церттом. И он сидел в кресле и молча прощался со мной. Я только сказала одну фразу в середине этого молчания:

— Я тоже тебя люблю.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Как можно впускать в своё сердце этот страшный яд — любовь? Или — как можно сделать это в жизни больше одного раза? Какой безумец на это решится, зная, что исчезновение из твоей жизни того, что или кого ты полюбил, практически убивает тебя, твою душу?

Он был тем безумцем, который позволил себе это трижды. Сначала, не зная всей опасности этого чувства, он полюбил свою магию. Дар целительства, которому с восторгом решил посвятить всю свою жизнь. И посвящал — ровно до того момента, как этот дар сменился на величественное повелевание смертью. Может быть, это и были родственные стадии одного дара, но для него это явилось необратимой потерей его кумира — жизни и её спасения у других людей. Его душу переворачивало и ломало, когда он видел больных, ощущал в себе магическую энергию и не применял её, ведь вместо жизни он теперь мог подарить людям только смерть. Тогда он едва не сошёл с ума от душевной боли. Его спасла вторая любовь.

Валент, которого он любил раньше только как друга, и даже, пожалуй, в этом отношении поменьше, чем Ромиуса, получив свой новый дар, изменился. Если раньше он относился к своим возможностям телекинеза несколько легкомысленно, даже записи вёл не так скрупулёзно, как его друзья Цертт и Ромиус, то теперь с головой окунулся в исследования. И не просто — с головой, он словно бы получил творческое вдохновение, которое ощущалось как свечение его яркой и романтической души. Если для него, Цертта, исследования его нового дара являлись мучением, то для Валента — ежедневным праздником. Находиться рядом с ним и не влюбиться было нельзя. Его открытость, лёгкость характера и шутливая мечтательность покорили израненное сердце, принесли этому сердцу успокоение. И однажды он, некромант Цертт, признался Валенту в своих чувствах. Нет, он не произнёс слова "люблю", или, тем более не выразил своего желания обладать, присвоить друга, который стал так же необходим ему, как раньше было необходимо целительство. Он подобрал для этого другие слова. И Валент в ответ светло улыбнулся и тоже заверил друга в сильной к нему привязанности. Понял ли Валент всё, что он, Цертт, имел в виду, или понял его невинно, по-своему? Он никогда не узнает. Потому что в тот самый день Валент исчез.

Его истерзанная душа не давала ему покоя, и толкала получать всё новые впечатления, всё новые знания — только бы заглушить эту боль. Наблюдение за странной жизнью Валента у оракула целый год держало его там желанием получить ответы — почему он ушёл и не вернулся? Где он? Захочет ли вернуться? И когда увидел своего друга, принявшего на руки новорожденного сына, понял, что хотя бы один ответ на эти вопросы он получил. Не захочет.

Время, полученные знания и впечатления утихомирили и эту боль. Его неприязнь к любви как таковой была очевидна всем окружающим, но его это не волновало. А однажды ему пришло письмо с рисунком — изображением ненавистного артефакта, который сыграл роковую роль в жизни троих друзей. Зачем он поехал, чтобы лично увидеть отправительницу этого письма? Он не знал. Возможно, его заинтриговало то, что помимо рисунка в письме ничего не было? Ни рассказа о себе, ни вопросов... А возможно, он втайне надеялся на какие-то перемены в его не очень-то радостной жизни. И они произошли.

Девушка с заплаканными глазами общалась с ним как с равным, так, будто бы не понимала, кого она видит перед собой — бессмертного магистра, ректора академии, древнего учёного... мужчину, наконец. Так, как держалась она, не держалась с ним ни одна женщина в его жизни. От неё он тогда получил оба оставшихся ответа на вопросы о Валенте. Узнал, куда ушёл Валент и почему не смог вернуться, даже если хотел. Он был чрезвычайно благодарен судьбе за появление этой девушки, и сам не отдавал себе отчёта в том, почему он так бесится от понимания, что та влюблена в юного принца Плиссандрии. Ему-то что за дело было? Но нет, он почти всё время злился, пока разговаривал с ней, и напоследок, словно ревнивый отвергнутый сопляк, совершил дурацкий поступок — убил какой-то куст в её комнате, от которого так и фонило тем, что это подарок её возлюбленного.

Она снова появилась в его жизни в виде маленького вихрастого мальчишки, чем привела его в состояние веселья и смеха, которого он за собой и не помнил уже много лет. Он говорил себе тогда, что позволит пожить ей у себя недолго, пока она не выполнит одну задачу... потом вторую... потом ещё одну... А потом стало поздно. Осознание того, что он снова любит, и полюбил не вчера и не позавчера, а ещё раньше, почему-то на этот раз не ввергло его в бездну самоистязания. Возможно, этому способствовало то, что та женщина, которую он полюбил, жила в теле ребёнка и он долго не мог относиться к ней иначе, как к ребёнку? Как к своему ребёнку, которого у него никогда не было. А может быть, он просто перестал ненавидеть саму любовь, которая вдруг открыла ему свои новые грани.

Девочка взрослела, и вместе с ней менялось его чувство, пока всё постепенно не встало на свои места — он, мужчина, любил молодую и красивую женщину. Вот только он всегда знал, что, скорее всего, Ольга когда-нибудь покинет его. Любовь между ней и её принцем оказалась слишком сильной. Его собственная любовь к ней оказалась не менее сильной.

Настолько сильной, что он сейчас молча отпускал её от себя.

ГЛАВА 22

— Господин дворецкий, почему ваш живот уменьшился? Непорядок, надо наесть.

— Господин Уррий, где все ваши волосы надкушенным бубликом вокруг плешки? Почему у вас круглая лысина? Ничего не знаю, идите к целителям, пусть наращивают, я желаю видеть у вас на голове волосы. Бубликом — это важно запомнить.

— Госпожа Свантокк... Как, больше не служит? Жаль. Кто вместо неё?

— А ты кто у нас, такой шустрый? Милдокк? Старший или младший? Средний, вон оно что... Ну веди к своему папеньке, будем с ним разбираться в цифрах, сколько ещё вас тут таких бегает.

Семейство виконта вместе с прислугой и герцогиней опять жили в столичном доме Тонлей — от Седжиуса требовалось регулярное присутствие в Королевском совете, членом которого он с некоторых пор являлся.

Я была очень удивлена тем, что в этом доме до сих пор жива и цветёт орхидея — тот цветок, который когда-то подарил мне принц перед тем, как попрощаться с обычным даром магии земли. Оказалось, что прислуга по своей инициативе иногда приглашала мага, чтобы его подпитывать, ну а в последнее время это делал целитель, ежедневно навещающий старенькую герцогиню. От души поблагодарила добрых женщин-служанок и выдала им хорошие денежные премии за такую заботу.

Ну а в кабинете герцога...

— Эвелис, я понимаю, что ты — маг и проживёшь ещё долго. И что маги обычно не торопятся заводить своих детей, зная, что они их наверняка переживут. Но видишь ли, ты — аристократка, и после скорой смерти герцогини будешь единственной наследницей герцогства.

После радостных приветствий и пересказа новостей Седжиус объявил, что хочет серьёзно со мной поговорить. Вот, сижу, внимаю. Уже догадываюсь, к чему дело клонится.

— Если ты не забыла, Эвелис, я — виконт. Сын и наследник графа Милдокка. Мой отец тоже уже не молод, хотя здоровье его позволяет надеяться, что он проживёт ещё долго. Но у меня есть определённые обязанности — когда-нибудь я должен буду оставить опеку над герцогством Тонлей и принять своё графство. А также, в свою очередь, вырастить старшего сына, который однажды станет графом вместо меня. И тебе, Эвелис, пора подумать о том, кто станет следующим герцогом Тонлей. В общем, выходи замуж, Эвелис, и заводи своих детей.

— Седжиус, мне и восемнадцати ещё не исполнилось! — возмущённо возразила я.

— Девочка, ты думаешь после моего ухода опять приглашать какого-нибудь опекуна от короны? Герцогство не подразумевает постоянное управление со стороны, в его существовании в таком случае нет никакого смысла.

— Уж не подыскал ли ты мне тут муженька, а, Седжиус? — прищурившись, почти прошипела я.

— Нет-нет, — засмеялся опекун, — я слишком хорошо тебя знаю. О том, как ты выбирала себе гувернантку, до сих пор по королевству легенды ходят.

— Ты хоть понял, что я тогда выбрала леди Бонней для тебя? — улыбнулась я воспоминанию детства.

— Я — нет, но Рамика давно высказала такую версию, ещё до нашей с ней свадьбы.

— Что лишний раз подтверждает правильность моего выбора.

— Вот и мужа выбери себе так же. Правильно. А я заранее принимаю твой выбор, — подытожил наш разговор Седжиус, — Завтра же после заседания совета официально представлю тебя ко двору. Чтобы облегчить тебе возможность выбора.

Угу, а то мы с его величеством прямо не знакомы ни разу. По-моему, знаем друг друга уже почти как облупленных. И не только от личных встреч, но и по поступкам, по нашим делам, которые оба имели возможности наблюдать, осмыслить и оценить. Ох, чего-то я нервничаю. Впрочем, знаю, чего.

Ну, здравствуйте снова, горбатый мостик, ворота, фонтан и крыльцо королевского дворца. Скучали по мне?

— Маркиза Эвелис Тонлей, магистр магии пространства! — провозгласил официальный глашатай.

Ага, приняли всё-таки в Плиссандрии мою классификацию видов магии. Это радует. Седжиус подвёл меня к трону, на котором величественно восседал Дэмиус Третий.

— Очень рад, маркиза, что королевский двор Гилбрейтов обретёт в вашем лице его прекрасное украшение. Не говоря уж о вашем уникальном магическом даре и высокой учёности. Надеюсь теперь видеть вас часто во дворце в любой день.

Поднимаюсь из глубокого реверанса и сразу натыкаюсь на взгляд Винсента из соседнего кресла. Силой заставляю себя смотреть только на короля.

— Я исполняю вашу волю, ваше величество.

— И тем самым вы лишний раз доказали своё благородство и безупречность, — серьёзно кивнул король, и только мы с ним полностью понимали, о чём он говорит.

— Приглашаем вас сейчас пообедать с нами, — формально растянула в улыбке губы королева, сидящая по другую сторону от его величества.

После обеда Винсент, который сверлил меня взглядом, не дав даже толком поесть, подошёл ко мне. Стою, смотрю в его повзрослевшие глаза. Что скажешь, любимый?

— Заклинание или в парк? — вдруг спросил он, слегка улыбнувшись.

— Как... откуда ты... Это король тебе рассказал про меня?

— Нет, — качнул головой Винсент, — я сам узнал. А откуда — не скажу, пока ты не согласишься выйти за меня замуж. Ты согласна?

— Так нечестно, шантажом... Согласна, конечно!

Наша помолвка длилась несколько месяцев, до официального исполнения мне восемнадцати лет. Я так захотела, некое табу из первой жизни в моём родном мире сыграло. Ну и к свадьбе всё как следует подготовить надо было дать возможность королевским служащим. Я же продолжала жить в своём доме всё это время, и уходила на ночь спать в свои комнаты. А потом открывала портал и шагала в объятия любимого. На это табу почему-то не распространялось — моё новое тело так же безмерно радовалось Винсенту, как и прежнее. А уж про жениха я вообще молчу... Даже старая шкура медведя, казалось, снова рада моим прикосновениям. В такие минуты, когда руки любимого брали меня в кольцо, все годы, проведённые нами в разлуке, казались мне сном.

Вообще же в наших отношениях с ним кое-что существенно поменялось. Если раньше, в мою бытность Филис, мы оба осторожно старались обходить серьёзные темы в разговорах, боясь друг друга травмировать, то сейчас говорили на любые темы и о своих чувствах друг к другу совершенно беспрепятственно.

Однажды любимый рассказал мне о предсмертном желании принцессы Асель переселиться в паука. Я шокировано смотрела на Винсента, ожидая продолжения — исполнил ли он это желание своей умирающей жены. А он ждал моего вопроса, заданного вслух, чтобы ответить. Однако я побоялась спрашивать, потому что любой вариант меня бы впечатлил ещё больше — живёт ли Асель сейчас где-то пауком, или муж просто дал ей умереть, не исполнив этого желания. Винсент понял меня и не рассказал больше ничего об этом. Так что я осталась в счастливом неведении.

— Скажи, Винсент, а когда я убежала из герцогства, твой дядя сильно гневался?

— Вообще не гневался.

— Как это? — не поверила я.

— Я сразу отдал ему твоё письмо. Во вскрытом конверте. И для него, по-моему, в тот момент было важнее всего, чтобы я не кинулся тебя искать. Пришлось его успокоить, сказав, что я уважаю решение своей любимой — взрослеть вдалеке от меня.

— Спасибо тебе за это.

— Слушай, Оля, я вот не пойму, как посчитать нашу с тобой разницу в возрасте. Кто из нас старше — я или ты?

— По-моему, мы сейчас с тобой ровесники, — подумав, ответила я, — мои детские и подростковые годы из этой жизни нельзя просто плюсовать к первой жизни, потому что я не только казалась, но во многом и была ребёнком.

— А списать годы из твоей первой жизни до твоего нынешнего физического возраста можно?

— Я вот тебе спишу! Мои года — моё богатство, понял? — я легонько стукнула его высочество кулачком по плечу.

— Как же мне тебя не хватало, Оля, ты не представляешь, — невпопад выдохнул принц.

Почти двухлетний карапуз, похожий лицом на принцессу Асель, когда я впервые увидела его, гордо представился:

— Питт Гилбит.

— Иди ко мне на ручки, Питт. Вот, держи. Знаешь, что это такое? Это — волшебная дудочка. Уверена, её звук особенно понравится господину Шаддоку. Да и дедушке Дэмиусу тоже. Я тебя научу.

Винсент покорил меня тем, как он общается со своим сыном. Открывает книжку с яркими картинками и часто повторяющимися фразами, и выразительно так читает. Малыш слушает, как завороженный. По-моему, эти минуты общения для него сейчас самые ценные в жизни. Он даже уморительно уже подражает движениям и мимике отца.

Хант и Барис обо всём догадались сами — смогли сложить два и два — мой изменённый артефактом портальный дар и, главное, наши с Винсентом отношения. Мы встретились с ними в зале-обсерватории с большим телескопом, где они раньше творили свою магию, когда создавали планету-звезду. Я посмотрела в телескоп и создала туда портал, на берег одного озера. Друзья были счастливы потрогать руками то, что могли до этого лишь видеть глазами и частично ощущать через свою стихию. Барис сразу обнаружил недочёт — неподвижность воздуха, и закрутил небольшую розу ветров. Только не векторную диаграмму, конечно, а как бы "розочку" из всамделишных потоков воздуха. Хант тоже кинулся что-то поправлять с водоёмом, облаками и влажностью воздуха. А я потом обняла их обоих и сказала:

— Спасибо, ребята.

— Мы живы и невредимы благодаря тебе. Так что это тебе — спасибо, — ответил Хант.

По-моему, прибывшая на свадьбу герцогиня Гилбрейт, матушка Винсента, тоже что-то такое заподозрила, когда услышала, как её сын называет меня "оля". А может, и нет. В любом случае она отнеслась ко мне радушно и сказала, что наконец-то по-настоящему рада за сына. Даже подарила мне что-то из фамильных драгоценностей, которые пожалела в своё время для Асель.