— Я мыслю так, государь, раз Мотылевский так резко повернул, то, стало быть, проведал анафема, что ты тут стоишь. Так что теперь у него только одна дорога, чтобы без боя уйти. Брод, конечно, на Вазузе не один. Только самый близкий — у речки Гдовки, да там болота кругом и к Вязьме близко. Не сунется туда хорунжий, будет опаску иметь. А пойдет он к Волге и переправится там, где в нее Вазуза впадает у Зубцовки. Вот тут его и надо брать. А что вперед них поспеем — даже не сомневайся, государь. Ляхам по болотам идти, а нам посуху. Ежели не мешкать, то на день всяко обгоним.
— Быть по сему; ты, сотник, покажешь дорогу. Перехватим ляхов — станешь в Вязьме воеводой, да не временным, а постоянным. Внял ли?
Если мои странствия чему меня и научили, так это быстро принимать решения. Резко поднявшись, я тут же начал отдавать приказания. Вельяминов, тяжко вздохнув, бросился выполнять, и только верный Лелик сделал попытку отговорить меня:
— Мой кайзер, возможно, вам не следует отправляться самому в эту экспедицию. Право, любой из ваших людей справится с этим ничуть не хуже. А у вашего величества наверняка найдется много других дел.
— Кароль, если ты устал, можешь оставаться в Вязьме, здесь и вправду немало работы, — отвечал я фон Гершову.
— Черта с два вы оставите меня здесь, mein Herr...[33] — пробурчал тот в ответ, но возражать больше не стал.
Выступить немедленно были готовы четыре эскадрона рейтар и все драгуны фон Гершова, всего порядка тысячи восьмисот сабель при шести пушках. После эффектного применения артиллерии под Калугой я без нее никуда. Плюс около полусотни вяземских боярских детей и их боевых холопов во главе с Казариным и неведомо как затесавшийся к ним Миша Романов со своей челядью. Последнее я заметил лишь на другой день, и отправлять непутевого рынду домой было поздно. Вообще, этот поход неплохо повлиял на несостоявшегося царя. Лицо порозовело, руки-ноги окрепли; по крайней мере, теперь была надежда, что мой рында не уронит на меня серебряный топорик во время встречи послов. Двинулись в путь мы одвуконь — с заводной (запасной) лошадью у каждого, взяв с собой минимум припасов, и через три дня оказались в двадцати верстах от Ржева, там, где Вазуза впадала в Волгу и где, по расчетам Казарина, должны были переправляться поляки. Природная сметка и знание родных мест не подвели бывшего сотника, и на следующий день на противном берегу гарцевали всадники хорунжего Мотылевского.
Надобно сказать, дело свое пан хорунжий знал и соваться через речку без разведки не стал. Для начала он дождался, пока соберется весь его отряд с небольшим обозом. Несколько человек тем временем проверили брод, затем придирчиво осмотрели прилегающие заросли и убедились в отсутствии засады. Затем через реку переправились две хоругви, а остальные, приготовив оружие, охраняли свои возы. Я в это время наблюдал за их маневрами в подзорную трубу, стараясь определить самый удачный момент для нападения. Наконец пан хорунжий решил, что пора переправлять обоз, и погонщики погнали телеги к речке. Как я и предполагал, именно этот момент Михальский и выбрал для удара по врагу. Сначала раздался нестройный залп казаков, подобравшихся к полякам поближе, а затем Корнилий повел свое воинство в атаку. Хотя возы, за которыми можно было укрыться, были уже в воде, противнику удалось отбить первую атаку казаков. Свою роль сыграло то, что мушкеты поляков были подле них с зажженными фитилями, а казаки, чтобы не выдать себя, начали атаку только с кремневыми ружьями и пистолетами, которых было совсем мало. Впрочем, многие из атакующих стреляли по врагу из луков, осыпая его тучей стрел. Находившиеся на другом берегу ляхи, разумеется, собрались на берегу, готовые поддержать своих товарищей огнем и помочь им вытащить из воды телеги с добром. В этот момент я махнул рукой, и спешенные драгуны, до поры прячущиеся в близлежащих зарослях, начали движение, выставив перед собой ружья, а пушкари выкатили пушки. Убедившись, что все готово, я переглянулся с Каролем и тихонько выдохнул: "Feuer!.."[34]
Получив команду, пушкари открыли рты, чтобы не оглохнуть, и вжали фитили в затравки. Пушечный залп прогремел как гром среди ясного неба, и каменные ядра ударили в толпящихся на берегу врагов. Жалобно закричали раненые и покалеченные, испуганные лошади взвивались на дыбы, сбрасывая своих седоков, а по удержавшимся в седле открыли огонь драгуны. И в довершение разгрома на мечущихся в панике жолнежей с ревом налетела кованая рать. Бой мгновенно превратился в резню, и лишь небольшая часть поляков попыталась вырваться из западни, снова налетев на залп картечью в упор. На другом берегу поляки заметили, что их авангард подвергся разгрому, и, когда Михальский снова повел своих казаков в атаку, стали бросать оружие, сдаваясь.
Успех был полный, большинство поляков полегло в бою вместе со своим командиром, а нам достался весь польский обоз, три сотни пленных, много оружия и коней. С обозом, правда, пришлось повозиться, вытаскивая телеги из реки, но мы справились главным образом благодаря пленным. Вытащив припасы, можно было обсушиться, отдохнуть и приготовить горячую пищу. Последнее было особенно приятно, учитывая, что взятые с собой припасы почти подошли к концу.
— Как дела, Корнилий? — спросил я Михальского, принюхиваясь к запаху, доносящемуся от котлов.
— Как видите, ваше величество, мы снова победили.
— Справился бы ты, как же, кабы мы не поспели, — беззлобно подначил его я.
— Я не сомневался, что вы предпримете что-нибудь в этом роде, — пожал плечами он, — но право же, я не ожидал, что вы лично поведете ратников. Мне казалось, у вас нет недостатка в толковых командирах, на которых можно было возложить эту задачу.
— И ты туда же, — махнул я рукой.
— Я тоже полагаю, что вам следовало бы воздерживаться от таких приключений, мой кайзер, — поддержал Михальского фон Гершов.
— Удержишь его, как же... — пробурчал на эти слова Вельяминов.
Несмотря на досаду, вызванную словами моих ближников, я почувствовал, как в глубине души поднимается теплое чувство. Видно, что соратники действительно заботятся обо мне, и это чертовски приятно. Надо было что-то ответить друзьям, но ничего не приходило в голову. Наконец затянувшееся молчание прервал какой-то сдавленный крик и всплеск воды, на который мы все дружно оглянулись. Как оказалось, беда приключилась с моим многострадальным рындой. Неясно за какой надобностью пошедший к воде Миша Романов поскользнулся и несомненно утонул бы, не случись рядом Федька Панин, вытащивший бедолагу на берег и не давший пропасть таким образом христианской душе.
— Миша, горе ты мое луковое, — укорял его я, — ну какая нелегкая тебя к воде потянула и где холопы твои? Ладно, чего причитать — ну-ка, кто тут есть, разденьте стольника да натрите вином хлебным, а то занедужит, не дай господи. Ну и внутрь, разумеется, пусть примет, и спасителю чарку не забудьте.
Буквально через пару минут все было исполнено: раздетый донага и растертый водкой рында, завернувшись в рядно, грелся у костра, застенчиво улыбаясь. Его спаситель грелся рядом, тоже переодетый в сухое. Впрочем, Панин пострадал куда меньше боярича. Как раз к этому моменту поспела каша, и скоро мы все дружно черпали поочередно ложками ароматную кашу из стоящего между нами котелка.
— Эх, — немного удивленно спросил Романов, когда мы насытились, — где же такое видано — царь вместе со всеми хлебает кашу, будто простой ратник?..
— Это все оттого, — отвечал я с набитым ртом, — что кравчий у меня безалаберный.
— Это как же?.. — изумился Никита.
— Да вот так: кабы он государю своему поднес чарочку, тот бы, глядишь, и расхрабрился и нагоняй слугам своим нерачительным дал за то, что чести его царской не блюдут. А по трезвому что же, каши дали — и слава богу!
— Государь, да как же я тебе налью чарку, когда ты сам запретил в походе бражничать?.. — изумился мой кравчий, — да и кто тебе ее подавать будет, когда у нас один стольник, да и тот голозадый в дерюгу завернулся.
Собравшиеся вокруг, услышав, что говорит Вельяминов, дружно заржали над смутившимся Мишей. Тот покраснел, как девица, и сконфуженно замолчал.
— Хотя, Никита Иванович, если не пьянства для, а здоровья ради, то и не грех. Ну-ка налей стольнику и спасителю его ради согрева.
Кравчий не чинясь достал сулею, два серебряных стаканчика и набулькал в них вина.
— Михаил-ста и Федор-су, царь жалует вам по чаше вина, — провозгласил он торжественно.
Награжденным ничего не оставалось, кроме как подняться и, поклонившись в мою сторону, выпить содержимое чар.
— Однако вина мой кравчий не больно много с собой взял, посему объявляю, что больше никому наливать не будут, пусть в воду не сигают, — продолжил я, смеясь.
Собравшиеся вокруг снова встретили мои слова взрывом хохота, а я, подвинувшись к Романову, пояснил ему вполголоса:
— Так уж у меня заведено, Миша, что в походе я от своих ратников никакого отличия не имею. Они сыты, значит, и я сыт. У них в сумах пусто, значит, разобьем врага, а потом вместе и поедим. Так-то вот.
— Спасибо, государь, за науку, — поклонился мне рында.
— Да не за что, давайте спать ложиться. Завтра вставать надо рано, да в Ржев наведаться, а то там ляхи совсем зажрались... в смысле заждались нас.
Тем временем одежда Романова просохла над костром, и он, конфузясь, стал одеваться.
— Эх, Миша, Миша, — покачал я головой. — Где же ты такую челядь набрал? Тебя кой час уже нет, а они еще и не хватились! Ладно, ложись где-то здесь, да вон хоть с Федькой рядом, а утром разберемся, где твои холопы. А чего — он тебе на ночь расскажет, как до девок ходил; по нему видать — он злой до девок-то! Ведь злой, Федя?
— Нет, государь, я смирный, — постным голосом отозвался Панин, — сызмальства все больше постом да молитвою пробавляюсь.
— О как... — протянул я, — тогда понятно, как ты ко мне попал. Я ведь сам такой, все больше постом и молитвой. И Кароль вон тоже "молитвенник" не из последних, а уж если вспомнить, как Анисим в Мекленбурге "молился", ведь малым делом чуть лоб не расшиб! Ну ладно, раз про девок никто не хочет рассказывать, давайте спать.
Поднявшись чуть свет, я велел седлать коней. Михальский, правда, встал еще раньше меня и успел уже вернуться из разведки.
— Все спокойно, государь, — доложил он.
— То-то что спокойно, надо к Ржеву идти, не мешкая, а там и возвращаться пора. Далековато мы от своих оторвались.
— Всегда бы вы, ваше величество, были так осторожны и рассудительны, — не преминул попенять мне мой телохранитель.
— Но-но! Я и есть самый осторожный и рассудительный, а как найдется кто-то осторожнее меня — убью на хрен, и снова стану самым осторожным!
Рядом раздалось какое-то причитание, и сразу стало понятно, что спохватившиеся наконец холопы Романова после недолгих поисков нашли-таки своего непутевого господина. Оглянувшись, я увидел благообразного, седого, но еще довольно крепкого старика и здоровенного детину, ростом с коломенскую версту, с глуповатым выражением на лице. Старик шумно радовался нашедшемуся бояричу, не забывая выговаривать детине за то, что тот-де проворонил молодого хозяина. Последний, впрочем, ничуть не гневался на это и лишь глуповато улыбался.
— Вот что, любезные, — обратился я к холопам, — за то, как вы следите за своим господином, следовало бы вас вздернуть на ближайшей осине! Но не ждите, что вам удастся так легко отделаться: как вернемся в Москву, обязательно расскажу про вашу службу инокине Марфе, вот тогда вам точно небо с овчинку покажется!
Холопы, сообразившие, что перед ними царь, повалились в ноги с криками: "Не погуби!"
Я, довольный произведенным эффектом, вскочил на коня и крикнул Мише:
— Не отставай, а то и впрямь потеряешься! — и тронул бока Волчка шенкелями.
Ржев, некогда бывший столицей отдельного княжества, за время Смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда[35] и от безденежья, составив конфедерацию, в полном составе усвистал куда-то в Литву.
Заняв своими войсками город, я наконец решил, что приключений пока достаточно, и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву — как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке, князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой, где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только не знающий усталости Михальский рыскал со своей хоругвью вокруг, собирая сведения и громя мелкие банды разбойников и мародеров. Оставшиеся в Вязьме войска подошли через двенадцать дней, и я с удивлением увидел рядом с Анисимом покачивающегося в седле Петра Казарина. Выслушав доклад Пушкарева о прибытии, я вопросительно уставился на бывшего стрелецкого сотника.
— Не вели казнить, великий государь, — снял тот шапку, — а только боярин князь Черкасский воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне, сказал, невместно воеводой быть.
— Вот как, — проговорил я напряженным голосом, — а грамотку мою, в которой я тебя воеводой поставил, князенька видел?
— Видел.
— Дозволь слово молвить, государь, — обратился ко мне Пушкарев.
— Говори.
— Князь Дмитрий Мамстрюкович назначил Пушкина временным воеводой еще до того, как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же, как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить, и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и о том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.
— Так, значит, князь о делах радеет, а до повеления царского ему и дела нет?
— Прости, государь, — вступил в разговор Вельяминов, — но следовало ожидать, что взбрыкнут бояре. По древним обычаям ты сотника паче меры наградил.
— Вот же черт, как ни поступи сейчас — все худо будет! И от слова отступиться нельзя, и свару затевать не годится. Хотел же Пожарского большим воеводой поставить, а он, как на грех, занедужил...
— Нельзя было Пожарского, государь, — покачал головой в ответ Вельяминов, — уж больно он родом мал перед прочими боярами. Ты его главным оружничим пожаловал — и то косоротились, а уж первым воеводой в большом полку — и говорить нечего....
— Ладно, князь Черкасский свою судьбу сам выбрал, а делать сейчас что?
— Государь, ты обещал Казарина сделать воеводой, так сделай. Чем Ржев для того Вязьмы хужее? Городок, конечно, поплоше, но и к Литве поближе, сюда охотников бархатные порты протирать куда как меньше будет. А князя Черкасского можно за поход так наградить, что и порухи его чести не будет, и он сам, да и любой другой боярин, трижды подумает, как такое допустить.
— Быть по сему, — сказал я, немного подумав.
Слава создателю, разговор этот состоялся в узком кругу. Пушкарев и Вельяминов — свои люди, а остальным знать про случившееся необязательно.
