Остаться человеком

* * *

— Молодуха! — несмазанной дверью скрипнули откуда-то слева.

— Э-эй, дивчина! А ну поди к нам! Давай, давай! — поддал жару другой голос, как ногтем по стеклу.

— В беретике! Тебе говорят! — неожиданно зычно ухнула третья старуха. Толстая, в мохеровой безразмерной кофте, в липучей юбке, а в заскорузлых от времени пальцах ее прятался пластиковый стаканчик. По запаху, что шибал за метр, Ольга определила — самогон. Взгляд сам проехался по рукаву до зеленого в горошек платка на голове у старушки, а дальше — по сморщенным ртам, что расплылись в беззубых улыбках, по носам — один картошкой, другой уточкой, а третий горбатый. По лбам, по седым патлам, по вязаным кофтам скользнуло внимание Ольги, в глаза старушек так и не попав — спрятались женщины за морщинами, за радушными приглашениями.

Облезлый ларечек прятался в кустах, и пластмассовые столики жались к обочине аллеи, совместно стыдясь убожества своего. Листья опавшие — и то, казалось, брезговали ими, предпочитая падать на асфальт. За одним из таких, на колченогих стульях, и примостились три бабки, что недружно голосили, подзывая Ольгу к себе.

Не походили они на алкоголичек. Одежка, хоть и страшненькая, но чистенькая, лица пристойные, даже ухоженные. Безобидные пенсионерки, решившие оторваться по-своему в погожий денек.

— Вы мне? — неуверенно переспросила Ольга.

— Во дает, — всплеснула ладошками тощая, с носом уточкой. — Мы, что ли, молодые? Тебе, конечно!

— Да не боись! — усмешливо скрипнула горбоносая, поднося сигарету ко рту. На голове у нее была настоящая байкерская бандана. — Чего тебе бояться?

И то правда. Страх ушел куда-то. Вчера. В той преисподней, что превратилась душа, страху места не было. Всего довольно, а чего нет, того нет. Вернее, кого. И не будет никогда... Ольга схватилась за грудь, не видя, как остро переглянулись старушки, как скрутила толстуха замысловатый кукиш, направив его на несчастную.

Боль в сердце медленно превратилась тяжелую, давящую, но вполне переносимую.

— Из-звините, — промямлила Ольга, подходя к столику, за которым сидела троица. — Сердце побаливает.

— Да мы уж поняли, дочка, — хором молвили старые.

На серой пластмассе вмиг появился четвертый стаканчик. На Ольгу мощно повеяло сивухой, так что та закашлялась.

— Садись. Пей, — строго сказала тощая.

Ольга глянула на стаканчик, стараясь не дышать самогонными испарениями. Белесая жидкость колыхалась в белых стенках, одним своим видом вызывая тошноту.

— А! — махнула Оля, и залпом выпила отраву.

Горячий камень ухнул в желудок. Ольга хватанула воздуху. Кое-как отдышавшись, села на предложенный стул. Взгляд уперся в царапину, пролегшую через всю столешницу. Роскошная, жирная — канава просто — царапина делила пластмассу надвое. До и после... Ольга тупо смотрела на стол, ожидая, когда спиртное подействует. Что-то не действовало.

Старушки вновь обменялись взглядами.

— Слышь, девка, — бабка в бандане неспешно выдохнула дым, растекшийся по столику, — Ты хоть спроси, чего мы от тебя хотим.

— Чего вы от меня хотите? — повторила Ольга, не в силах оторвать глаза от проклятой трещины. От желудка словно пошла анестезия, и женщина оцепенела, равнодушно ожидая дальнейших событий.

— Помочь хотим. На-ка, — тощая выложила странный предмет. Длинный, лакированный, с позолоченными ободочками. Через длинное мгновение Ольга осознала — это была подзорная труба.

Труба обладала своим шармом. Истертые ободочки, поцарапанный лак гордо указывали — вещь старинная. Живая. Ее хотелось взять в руки, повертеть, полюбоваться. Ольга провела пальцем по черной — чуть не показалось, шкурке.

— Возьми, посмотри, — мягко сказала толстая.

Ольга бережно взяла трубу, еще раз погладила. Навела на смутный короб. Покрутила, добавила резкости -оказался мусорный бак. Женщина только усмехнулась.

— Что видишь? — полюбопытствовала тощая.

— Жизнь свою, — криво улыбнулась Ольга, глядя в трубу. — Во всех деталях.

— И как? — скрипнула горбоносая.

— Мерзко, — был мрачный ответ.

Троица синхронно вздохнула над стаканчиками.

— Ругается. А еще астрофизик, — покачала головой толстая.

— Что? — не поняла Ольга. — Откуда вы знаете?..

— Оттуда, — отрезала курильщица. — С обратной стороны теперь глянь.

Помойка ушла на задний план, и вперед вышли прямая, словно стрела, аллея, старые клены с великолепным багрянцем на ветвях, отчаянная синева неба вдали.

— Ну?

— Красота.

— Так-то. На все надо смотреть с разных сторон, — подытожила горбоносая, со вкусом затягиваясь. — И жить.

— Жить? — прошептала Ольга. — Жить, говорите...А как? Как?! Папа, Питер...ребенок...их нет. Совсем нет. Ненавижу...зачем мне жить...а? А?!

— Тш-ш, тихо-тихо, лапушка. Расскажи, поведай нам, что случилось с тобой, что довело до жизни такой, — мирно заурчала толстуха, ведя раскрытыми ладонями, словно оглаживая. Так норовистых лошадей успокаивают. И впрямь, полегчало. Захотелось выговориться наконец.

— Это планета их убила, — уставясь в столик, прошептала Ольга. — Ненавижу Венеру. Там топливо. Будущее. Будущее человечества, не какая-нибудь нефть!

Ольга горько усмехнулась. Бабки молчали, пригорюнясь, согласно кивая.

— Энергия, почти задаром. Один корабль запустить, на два-три года страна обеспечена, — зло продолжала бывший астрофизик. — Деньги на космические разработки — валом! Оборудование добывающее придумали, транспорт, экономику, все-все просчитали — я тоже считала, между прочим. Все продумали, до точки. Только вместо точки вопрос встал... Кто добывать будет. Возможности-то не у всех есть. У России есть, например. У Китая. Америки, конечно. Ой, как дрались, пух летел. Один шаг остался до третьей мировой...

Старушки дружно заохали, всплеснули ручками, покачивая седыми головами.

* * *

— Это не челнок, это кораблище, — Ольга задумчиво провела рукой по поверхности колоссальной опоры, что поддерживала еще спящего гиганта. Над головами супругов чернели огромные пасти дюз.

— Да, родная, — с гордостью произнес Питер, обнимая жену. — Вот на этом чудище мы с твоим папой и полетим. Правда, красавец?

— Наверное, — пожала плечами Ольга. — Я в ваших машинах ничего не понимаю.

— Ну, прямо совсем ничего, — улыбнулся муж. — Ты ведь принимала участие в его подготовке. Не надо кокетничать. Умница ты моя...

Ольга тихо таяла в его объятиях.

— Питер...я хочу кое-что тебе сказать...Я беременна.

Индейский клич радости разнесся по всему космодрому.

* * *

— Все ведь нормально было, в начале-то полета, — Ольга оглядела старушек. — Вот сейчас, сколько рейсов провели — все путем. Корабли летают, техника работает, энергия добывается, Венеру перекопали едва не до ядра... Вот только все как-то без людей обходятся... Автоматика... А мои — первые. Живые. Жертвенные агнцы, покрестили дорогу кровью... Да, я все понимаю. Так надо. Но почему мои?! За что?! — раненой птицей вскрикнула женщина, сжимая голову ладонями. Бабки сидели тихо, только толстуха легко поводила кистями. Над стаканчиками. Ворожила, наверное, по-своему, по-пенсионерски.

* * *

— Ты не торопись, коляску выбирай такую, чтобы нравилась, — улыбался Питер на экране сквозь помехи. Искаженный расстоянием голос другим людям казался похожим на речь робота, а в ушах Ольги отзывался такой нежностью, что поднималась ответная горячая волна в сердце, и ребенок начинал возиться внутри.

Уже месяц будущая мама ежедневно ходила в космический центр на сеансы связи, благо время их было строго определено. Ольга с утра начинала ждать этого момента. Ждать, и ждать, и ждать. Подходил час почти свидания, и что-то внутри скручивалось в тугую пружину.

Зал, монитор, любимые глаза — минут десять чистого счастья. Мир окружающий продолжал существовать, но весь словно накрывался шерстяным одеялом. Единственным ярким пятном оставался Питер. Взорви кто космодром, и останься при этом связь с челноком, Ольга бы не заметила. Пять минут говорил Питер, пять — отец. Вечность — мгновение.

Они же с папой там одни. Наедине с космосом, который даже не враждебен — равнодушно пуст. Ольга часто представляла себе, каково ему там. Нет, она бы не смогла так. Грела гордость за мужа.

— Дай, поглажу, — любимый повел ладонями с той стороны экрана, и Ольга подошла к монитору так близко, как только могла.

— Я люблю тебя.

— Люблю...

Супруги секунды две помолчали, глядя друг другу в глаза. Питер прервал тишину:

— Оленюшка, — только он так ее звал. — Это последний наш такой сеанс. Мы уже очень далеко...Теперь читай общие пакеты сообщений.

— Ладно, — кивнула Ольга. — Лишь бы с тобой было все в порядке...

Сеанс закончился, глаза любимого исчезли с экрана, и через несколько мгновений, как обычно, на Ольгу накатила душная, черная тоска — оттого, что муж не рядом. Дико хотелось к нему. Чуткие дежурные тут же подбежали, усадили беременную на диванчик, подали чай, и сколько-то она сидела, вспоминая посекундно минувший разговор, перебирая, словно драгоценные камни — его жесты, словечки. Улыбку.

Ну вот, а теперь началось ожидание завтрашнего дня. Одеяло сдернулось с окружающей реальности, но светлее от этого не стало. Хотя нет. Новое яркое пятно — ребенок. Маленькое чудо завозилось в животе, напоминая о себе...

* * *

— Да... А потом "Зазеркалье" не вышел на связь... И все.

Ольга тяжело замолчала. Толстуха утирала слезы, горбоносая курила, тощая щурилась в небо.

Говорят, то военный спутник был. Класса "Стена". Китайский, — обронила тощая.

Угу, — вяло кивнула Ольга. — Между прочим, широкой публике сие неизвестно. Замолчали.

— Откуда знаете?

— Убиралась я там, — нехотя ответила тощая.

Ольга хихикнула. Помолчала. Захохотала в полный голос. Старушки молчали, изредка косясь друг на друга.

— Да-а, — утерла слезы Ольга. — Уборщица, значит... Какая теперь разница... Я на китайцев зла не держу. Это же военные. Даром, что ли, сама столько лет работала в закрытом НИИ. Космос — это военные. У меня и звание есть, младший лейтенант я. Хотя что толку... А у вас, бабушка, какое звание? И как же вас так просто выпустили из нашего института?

— А у вас обо мне не знали. Ладно, неважно, — отмахнулась тощая. — Интересно то, как старче наш начудил. Ну и как после этого работать? Спросить с нас, значит, каждый норовит, а как посоветоваться или за собственными делами следить, то тут — увольте?

— Некрасиво получилось, — выдохнула дым горбоносая, почесывая бандану. — Только проблемка одна имеется. Она ведь человек, живая пока еще.

Тощая взвилась:

— Где это, скажите, прописано, что нельзя туда людям соваться? Кто-нибудь из вас в глаза этот запрет видел?

— Да успокойся, — поморщилась толстая и решительно поправила зеленый платочек. — Поможем, сестры. Мы ведь теперь вроде как в ответе за нее.

— В чем поможете? — равнодушно поинтересовалась Ольга. — Поскорее умереть? Буду благодарна.

— Дура ты, девка, — плюнула тощая. — Ну-ка, вставай, пошли.

— Куда?

— А, любопытствуешь. Не пропала еще совсем, значит, — проскрипела горбоносая, неловко выгребаясь из-за столика. — Ох, старость не радость...Так, берем молодую нашу под ручки и вперед. Ты, Оля, это...глаза закрой. Сейчас самое веселье пойдет.

— Что?! — возмутилась Ольга. — Что вы?...

Листья невдалеке от ларька вдруг шевельнулись, порхнули друг за дружкой по асфальту. Миг, и вот уже Ольге показался крошечный смерч, похожий на младенца, шатко ползущего по земле и тянущего в рот что попало. Перемещался он, как и положено детям, очень быстро. Оказавшись у ног через секунды две вихрь наглотался пыли, посерел, помутнел. И вдруг воздушный младенец резко вырос, махом став выше дуба на обочине.

Загудел ветер. Старушки неожиданно крепко ухватили женщину под локти и дернули в воздух вместе с пластиковым стулом. От испуга Ольга вцепилась в стул намертво. Так и летела — сидя. Да, все четверо оторвались от земли, и неслись в неизвестность, подхваченные странным смерчем. Одна радость — небо. Сумасшедшая синева била в глаза, и Ольге казалось, небеса приблизились, даря надежду — на что? Может быть, на то, что за их краем что-то есть, невидимое, но такое нужное, как воспоминания от старых выцветших фотографий...может быть, нежность, которой так отчаянно не хватало сгоревшему сердцу.

Если бы Ольгу кто-нибудь спросил — "На что это похоже?", она, наверное, не нашлась бы с ответом. Миллиарды холодных, ярких кристалликов льда, пронизывали ее насквозь. Боль отступила. Был лишь холод. Дикий, саднящий, бьющий в самое нутро бесконечный порыв ледяного ветра. Был ужас. А в голове пульсировала сумасшедшая догадка, не вмещавшаяся в реальность. Ольга летела. Как же не похож был этот полет на ощущения, испытанные Ольгой в детстве. Тогда, проснувшись, она вбегала в гостиную, оглашая весь дом радостным криком — "Папа, я сегодня опять во сне летала!!!" А тут какой-то мертвецкий слалом.

Потом наступила тишина. Такая полная, что Ольга решила — "Ну, вот и все. Теперь я точно умерла"...

* * *

Потолок мерцал, как рыбья чешуя. В медленных переливах таилась чудесная тайна, и Олю вдруг наполнило ощущение — она попала в волшебное место. Как в детстве. Свой двор знаком вдоль и поперек, соседняя улица — в общем-то, тоже ничего особенного. Но стоит пройти квартал от своей квартиры, и начинаются неизведанные территории, чудеса возможны, правила несущественны. Тиш-ше, за кустами — индейцы, а у кошки зеленые-презеленые глаза, и светятся, как фары...лужа! Топнуть! И брызги до облаков. А дальше-то, дальше...

Тягучее сияние на потолке успокаивало, разнеживало, вело за собой в дальние дали, где все хорошо, где солнце только теплое, а луна — добрая, где только цветы и никаких шипов...

— Проснулась, доченька, — сказал отец откуда-то сверху. Чудо?!

— Папа! — Ольга вмиг вскинулась с кровати, и тут же горько застонала. Чуда не случилось, то был не папа.

Тут же горе, навалившееся было, ушло, испарилось. Сердцу полегчало, и Оля с удивлением прислушалась к себе. Да, что-то глубоко внутри ныло еще, но в целом сознание ее приняло смерть родных. Почувствовав взгляд, женщина подняла голову и встретилась с небесно-голубыми глазами посреди густого седого пуха. Космы в беспорядке разметались вокруг морщинистого лица. Невозможно было вот так сразу определить, где кончается кудлатая шевелюра и начинается такая же беспорядочная борода. Этакий сильно потрепанный Джузеппе, тот самый, что принес полено для Папы Карло. Заношенные джинсы, футболка мешковато облекали согбенное тело. Старик отвел глаза, и, протирая очки, подслеповато защурился на старушек.

А вокруг по стенам стеллажи, до потолка забитые книгами, чередовались с огромными окнами. Выцветший тюль колыхался от теплого ветерка — да, за окном царило лето. В центре диван, где и лежала до того Оля. Протертые до дыр половики смиренно лежали на паркете, трещавшем, конечно, как стая гремучих змей. Обычная советская библиотека, если не учитывать мистический потолок.

Странный у них рай.