-Ты токмо что сказки сказывал, будто татары "без вести наидоша"?
-Ничего я не сказывал. Это лошади ржуть. Тобе, боярин, во сне и прислышилось невесть чаго.
— Дурень! Что же я лошадиного ржания от твоего голоса отличить не могу?
-Нам не ведомо.
Мужик пожал плечами, вышел.
Боярин опять прилег на походный лежак и вскоре погрузился в небытие.
Проснулся Налимов оттого, что холоп Микита по-разбойницки тряс его за плечи и, приблизив почти в плотную свою нечесаную бандитскую морду, что-то громко кричал, разбрызгивая слюни.
-Прочь, прочь! — отбивался от него ничего не понимающий спросонья боярин. Но Микита нахлобучил на голову Налимова сфероконечный шелом, отчетливо произнес:
— Тотары!
Боярин выскочил из шатра, успев, правда, прихватить добрую байдану.
В слабом утреннем тумане было видно, что от дальнего леса к реке приближается целая тьма ездецов. Татары двигались медленно, а в полутора верстах от Каменки, посередине широкого поля и вовсе остановились.
В стане московского князя началась суета. Все куда-то бежали, но непонятно, куда и зачем. Только иноземные наемники сохраняли хладнокровие. Они деловито заряжали высушенным за ночь зельем и свинцом свои мортиры и бомбарды. Слава богу, дождя теперь не было.
Наконец, из шатра вышел опухший после пьяной ночи великий князь. Федор Иванович, много наслышанный о его воинской доблести, но ни разу не принимавший участия в совместных походах, был удивлен княжеской расторопностью. Василий Васильевич отдавал приказы спокойно, быстро. Вот уже вестовые помчались в соседние полковые станы. Вот уже выстроились отряды аркебузиров, сулечников, самострельщиков и лучников, готовых к бою. Боярину Налимову с дружиной велено было встать у верхнего брода, ждать сигнала.
-Ать!— скомандовал Федор Иванович своим людям, но не успели ополченцы приблизиться к Каменке, как полчища татарских наездников заволновались, потекли черной лавой к реке. Она не отличалась здесь глубиной и шириной, а потому никакого препятствия для пеших, а тем более, для конных воинов не представляла.
Татары попытались изгоном окружить княжеских дружинников, но их удачно посекли свинцом ливонские наемники, закидали пороховыми горшками, пожгли греческим огнем. Тут вовремя подоспели полки князей Ивана Ондреевича и Василия Ярославлича.
Коня боярина Налимова убило стрелой уже в первые минуты сечи. При падении вороной чуть было не задавил своего хозяина мощным крупом. Лишь в последний миг Федору Ивановичу удалось отскочить в сторону. Шлем с головы боярина слетел, меч переломился. Налимов схватил валявшийся рядом бердыш. С размаху вонзил острие в живот первому, подвернувшемуся под руку ногайцу в полосатом халате, замахнувшегося на него кривой саблей. Посек еще двоих басурман. Подрубил переднюю ногу татарской лошади. Та почему-то не споткнулась, а взмыла вверх и залила лицо боярина горячей кровью.
Рядом взорвалась мортира в руках у княжеского наемника. Немец потрясал изуродованными конечностями, громко кричал по-русски матом. Какой-то дружинник, вероятно случайно, проткнул спину товарища своим острым шлемом и теперь никак не мог вытащить его из мертвого тела.
Налимов поймал за узду метавшегося без всадника жеребца, вскочил на него, снова ринулся в бой. Кого рубить, кого колоть понять было совершенно не возможно. Татары тоже привели с собой немало наемников. И, поди, разбери теперь, где свои, где чужие.
На Федора Ивановича, как кошка прыгнул ордынец в волчьей шапке. Повалил на землю, вонзил в руку кинжал. Легкая кольчуга на предплечье не спасла. Татарин собрался, было, нанести второй удар, уже в лицо, но дрогнул, выкатил глаза, упал на бок. Верный холоп Митяй Таганка перекинул боярина через свою мощную шею, поволок к лесу. на опушке привалил Налимова мертвыми телами.
-Лежи батюшка, Федор Иванович, тут. Может, живот сохранишь. Не дело тобе раненному на рожон лезть.
Но Налимов чувствовал какое-то лихорадочное опьянение. Смерть не страшила его вовсе. Хотелось лишь одного — убивать и убивать нехристей. Выбрался из— под покойников. У одного из них взял меч, пошатываясь, пошел вперед. Голова кружилась. Увидел иноземца, который дрожащими руками забивал пулю в ствол аркебузы.
Наш али нет? — подумал Налимов и на всякий случай улыбнулся. Аркебузир осклабился в ответ. Затем подпалил фитиль у ложа короткоствольного орудия, направил дуло на боярина. Из ствола полыхнуло, тут же тяжело ударило в грудь.
Налимов ждал, когда начнет умирать, но смерть не приходила. Тогда он посмотрел на свой нагрудный цельнометаллический панцирь, увидел в нем вмятину. Пуля не пробила доспехи. Вероятно, впопыхах немец зарядил мало пороха. Видя свою неудачу, и понимая, чем ему она обернется, стрелок выронил аркебузу, закрыл лицо руками. Подойдя к татарскому наемнику, боярин поднял с земли булаву, размозжил ему череп.
После двух часов кровавой сечи ханские войска начали отступать. Тяжелые княжеские всадники третьего и четвертого полков, только что подоспевшие к Каменке, погнали татар в сторону Судогды. Дружинники из специального отряда отгоняли от мертвых тел многочисленных, и своих и чужих, мародеров. Первых заставляли бежать вперед за татарами, вторых нещадно рубили, затаптывали конями.
-Не время алкать!— кричали на русских стяжателей дружинники.— Добьем нехристей, тогда и попируем.
Возле разбитой деревянной мортиры лежал каурый конь. Он как-то странно подобрал под себя все четыре ноги, печально смотрел слезящимися глазами на боярина Налимова. Федор Иванович подошел к животному, присел, обнял его за горячую шелковую шею. Конь зафыркал, внезапно поднялся. Явных ранений на нем не было. Тогда боярин вскочил в седло и помчался искать великого князя. А где он, неужто впереди?
Засада ждала русских за Боголюбовским монастырем. Татары несметным количеством выскочили из березового леса, ударили в левый фланг княжеских дружинников. На этот раз бой был недолгим. Удалось унести ноги лишь князьям Ивану Ондреевичу и Василию Ярославличу. А Дмитрий Шемяка со своим полком на помощь так и не пришел.
Поганые сорвали с великого князя нательный золотой крест, на простой телеге повезли в Нижний Новгород к хану Махмету. Другим князьям и боярам накинули на шеи веревки, поволокли за лошадьми.
Ополченцев кого посекли, кого побили тяжелыми плетями и отпустили на все четыре стороны рассказывать о великой победе цесаревичей. Рядом с телегой великого князя угрюмо брели плененные чернецы. " По грехом нашим побежден бысть князь великий", — вздыхали они. Эти слова боярин уже слышал, во сне.
За Муромом веревки с пленных сняли, а в Курмыше цесарь Махмет встречал их и вовсе миролюбиво. Приказал поить русских вином, кормить бараньим мясом и салом. Боярин Налимов почти не отходил от Василия Васильевича. Великий князь был мрачнее тучи. Из Москвы пришла плохая весть.
" Опослъ твого побитья от Тотаръ,— писал боярин Иван Старков,— сие бысть зло: на 6 день, егда збъгошася въ Москву и со животы изо всих сторонъ останокъ людеи, и загоръся Москва внутри города и выгори вся, и много христьянъ погоръ, числомъ семъсотъ; а животы всъ погореша, и верхъ въпаде церкви сборныя святого Михаила, а другая церковь паде Въздвиженье честнаго креста".
А тут еще дьяк Дубенский с поручением от Шемяки к хану нагрянул. Примчался, стервец, уговаривать Махмета лишить Василия Васильевича великого княжения. Сам Шемяка явиться в орду не отважился.
Великий князь нервничал. Не раз ходил к хану, просил отпустить за выкуп.
-Ты не послушный, — говорил ему Махмет,— Зачем войском на меня ходил? Зачем дань такая маленькая платишь? Хочешь, аки дед Донской быть? Обаче ты не Донской, ано аз не Мамай. Спуску не дам. Ано чем Дмитрий Юрьевич не великий князь? Дам ему, пожалуй, ярлык. А тебе и Переславля хватит. Нет?
Хан громко смеялся, обнажая гнилые черные зубы.
— Не бойся. Аз еще ничего не решил. Хочешь, аз подарю тебе свой кинжал, — Махмет протянул Василию Васильевичу серебреный клинок с большими сияющими камнями на ножнах,— Возьми и убей дьяка Дубенского, ано башку его пошли Шемяке. Не хочешь? Тогда я сам отрежу ему башку.
Опять залился хан пронзительным смехом, обдавая великого князя тяжелым, гниющим духом изо рта. Василий Васильевич собрался уходить ни с чем.
— Вы русские никогда не станете великим народом, — сказал ему хан,— потому, что вы друг друга ненавидите больше, нежели ваших общих врагов. Рано или поздно потомки великого Ченгиса вас всех уничтожат. Ежели не порубят саблями, так разорвут изнутри, сталкивая между собой челами. И потому аз отпущу тебя из Курмыша. За двести тысяч рублей золотом. Ано дьяка Дубенского все же зарежь. На, возьми нож. Собака твоего врага, когда нибудь, обязательно вцепится тебе в горло.
Из орды Василий Васильевич возвращался не в лучшем настроении. Хан навязал ему своих мурз и улусов, которых нужно было определить на кормление. И так голод в княжестве, кручинился князь, а тут еще эти нахлебники. Боярин Налимов возвращался домой вместе с князем. Его отпустили просто так, без выкупа.
После большого пожара Москва еще не восстановилась. Народ встречал Василия Васильевича недружелюбно, роптал. Многие шептались, что он отдал на откуп Махмету за свое освобождение все Московское княжество, поэтому с ним-де и приехали мурзы — присматривать себе куски пожирнее. А скоро пожалует и сам хан.
В начале февраля великий князь, устав от всех и вся, приказал родственникам и ближайшей дворне ехать с ним в Троицкий монастырь на богомолье. Молились горячо, с утра до ночи. Особенно Василий Васильевич, который почти не отходил от святых мощей Сергия Радонежского.
12 февраля, за две седмицы до мясопустья, в Троицкую обитель прискакал воевода кремлевского полка Мишка Бунко. Не стряхивая снега с шубы, вломился в княжескую опочивальню, повалился на колени.
-Беда, князь, Шемяка в Москве. Себя цесарским наместником объявил, твоих людишек нещадно пытает, уши им режет, грозится к тотарам в цепях угнать. Нужно тобе, не мешкая, в Коломну али Муром бечь, дружину собирать.
Василий на это ничего не ответил. Он лишь посмотрел на Бунко каким-то невидящим, полублаженным взглядом и сам рухнул на колени. Заплакал.
-Что с тобой, великий князь?— изумился стратиг.
-На все воля Божья,— произнес, наконец, еле открывая губы, Василий Васильевич,— по грехом нашим и наказание.
-Бежать надобно, — сказал ему наставительно Мишка, как несмышленому мальчишке.— По грехом-то по грехом, обаче живем хлебом, ано не мхом. Княжичей спасать надобно.
-Негоже мне от Шемяки — блудного бегать,— быстро вставая с колен, сказал великий князь.
-Негоже, когда не свистят над ухом вожжи. Ано коли сильные вороги, годятся любые дороги. Сейчас у Дмитрия сила. Не время в гордыне преть.
-Ты мне, холоп, внуку Дмитрия Донского непотребство окаянное глаголить будешь?
-Не гневайся, великий князь. Но и Шемяка от Рюриковичей. И по духовной грамоте Дмитрия Ивановича Донского, опосля смерти родича, тоже мог стать великим князем.
-Что?!— закричал Василий Васильевич,— Поучать меня, собака, вздумал? Юрку Звенигородского вспомнил? Николи не бывать Шемяке на великокняжеском столе! Аз ярлык от хана имею. Даром что ли его мурзы по моим московским уделам кормятся?
С лавки под образами поднялся ближний княжеский боярин Федор Иванович Налимов. Положил на стол высокую бобровую шапку с алмазным пером, разгладил руками густые пепельно-русые волосы.
-Шемяка — пес, только в могиле успокоится,— сказал он спокойно, — Мало ты с ним, великий князь, мировых потиров опорожнил? Ано сей пакостник от воровских мыслей не отступает. И ноне напал, аки ночной тать, будучи с тобой в мире. Теперь он злее прежнего и зело опасаться его надобно, потому как понял он, что ярлыка от Улу — Махмета николи не получит. Иначе стал бы тебя цесарь отпускать, даже за выкуп?
Василий Васильевич слушал родственника своей жены— княгини Марии Ярославны внимательно. Более близкого клеврета у него теперь не было. А Налимов взял со скамьи длинную польскую саблю, вынул клинок из ножен. Глядя, на сияющий метал, спросил Мишку:
— Где твоя кремлевская дружина, воевода, бросил? Видно ты из Москвы сюда в словоблудстве упражняться пожаловал.
-Я н... н... не успел...— начал заикаться Бунко,— Если бы...Войско московское ненадежное. Дружинников клеврет шемякинский, Ванька Можайский запужал.
-Запужал?! — великий князь выкатил очи так, что казалось, они сейчас выскочат из глазниц. Он выхватил у Налимова саблю, взмахнул ею над головой воеводы. Тот обхватил волосатую шею обеими руками, с воем повалился на пол.
-У, змеющный выродок! — прошипел великий князь, но рубить не стал, отбросил саблю к стене. Взял со стола золотой, отделанный черной керамикой потир, отхлебнул зеленого немецкого вина.
-Федор Иванович,— обратился он к Налимову,— прикажи чернецам собирать сани. Десять крытых, пять простых. Завтрева чуть свет двинемся в Муром. Его стены елико раз меня спасали. И теперь, дай бог, устоят. Пойду, приложусь к кресту мощщевому. Уповаю, отец Сергий замолвит за меня слово пред Всевышним.
На пороге Василий Васильевич обернулся:
-Чудны дела твои, господи! Иду молиться в храм Божий, возведенный родичем моего лютого ворога. Токмо, и князь Юрий не меньше алкал моей смерти, нежели его отпрыск Димка Шемяка.
Давно стояла глубокая ночь, а боярин Налимов почивать не ложился. Более того, он и не собирался этого делать. Все ходил из угла в угол по тесной монастырской избе, тревожа тяжелыми сафьяновыми сапогами скрипучие дубовые доски. С лихорадочным волнением ждал утра и думал. А сердце все ныло и ныло, предчувствуя что-то не хорошее.
Паки не прав князь. Аки и тогда, под Суздалем. Надобно было с вечера уходить в Муром. Там народишко его любит, да и стены посадские, верно, крепки, за год мортирами не развалишь. Ано здесь что? Сосновый монастырский забор, да сотня вечно пьяных стражников. Провинопивствуют Василия и оком не моргнут. Лепо бы за литовским отрядом князя Свидригайло в Тферь послать, он ныне там, у князя Бориса бражничает. Обаче кто ведает, может и Бориска с литовцем ныне заодно с Шемякой. Да и поздно. Того и гляди, людишки самозванца нагрянут.
Федор Иванович надел на рубаху пластинчатую байдану, нахлобучил на голову несколько маловатую по размеру мисюрку. Прислушался. За окном свирепствовала метель, доносились хмельные голоса стражников. Не понять было— то ли пели они, то ли ругались. Прицепил к широкому поясу польскую саблю, накинул на плечи шубу, вышел во двор.
Пурга разыгралась нешуточная. Сквозь густой снег под монастырскими стенами кое-где мигали желтые дозорные костры. Возле них полусидели, полулежали княжеские дружинники. На остриях бердышей поджаривали голубей. Пили из ковшей медовуху. Смеялись.
На двухъярусных башнях-маяках не видно было ни одного смотрящего.
Боярин незаметно подкрался к стражникам, залепил первому попавшемуся молодцу кулаком в ухо. Тот упал навзничь, его меховая ерихонка закатилась в костер, тут же вспыхнула. Парень попытался вскочить на ноги, но получил кулаком еще раз.
