Заново, с новыми силами

— Мы могли бы сделать это прямо сейчас, но нам это не нужно. Мы не звери и хотим сотрудничества, которое приведёт к общему благу.

Умник дал знак, и бойцы откинули тент одного из Уралов.

— Если согласны, то сегодня мы увезём отсюда полный кузов продовольствия! А заложников мы выберем сами!

Из шеренги пленных сделал шаг вперед тот самый бородач в красной рубашке.

— Да пошли вы на хрен! Целый кузов — это же почти всё, что у нас есть! Все одно зимой с голоду подыхать из-за ваших налогов! Стреляйте! Нам и так жрать нечего, а тут вы еще! И в Вязьму я к вам не поеду, это ж рабство! Провалитесь вы к черту!

— Успокойся! Вы имеете право на помощь!..

Но настроение народа на площади необратимо менялось. Пустые лица загорались, в глазах медленно, но неуклонно росла решимость, перераставшая в ненависть к захватчикам, которые, как ни крути, а пришли с огнем и мечом, хоть и говорят, будто хотят блага.

— Бей их, ребята! — заорал бородач, и в тот же миг упал, простреленный.

Однако, его смерть не остановила остальных. Мужики бросались на вяземских солдат, и даже со связанными руками пытались перегрызть им глотки, женщины разъяренными фуриями цеплялись за оружие и царапали лица. Солдаты запаниковали и открыли огонь. Кому-то из пленных удалось выхватить из рук отвлёкшегося бойца оружие и открыть огонь по оцеплению. Очередь просвистела над головой Виктора, и тот рухнул на броню, обхватив голову руками.

Гагаринцы гибли десятками, но все равно с упорством обреченных лезли вперед, на пули. Вяземская армия едва не дрогнула, но чуда все-таки не произошло. Пули и приклады сделали свое дело. По брусчатке заструилась кровь, смешиваясь с дождевой водой в лужах, повсюду вповалку валялись распластавшиеся тела, изуродованные пулями — вот и весь результат. Тех, кто оставался на ногах, валили на землю прикладами, не жалея сил. Особенно в этом плане усердствовали дебилы, которым жалость была незнакома по определению. Злой наблюдал за тем, как один из них, с абсолютно бесстрастным лицом и неживыми глазами размозжил прикладом голову девушке, пытавшейся встать на ноги и у него кровь стыла в жилах.

— Ах вы! — орал бледный от пережитого ужаса Виктор, забывший про мегафон. — Ну, раз так! Взводные, ко мне!

Злой порысил к командному БТР вместе с тремя другими командирами. Всё это ему не нравилось, нужно было прекращать это безумие.

— Короче, так! Христос сказал привезти в Гагарин тридцать человек, мы ему привезем тридцать! Остальных — в расход.

— Что?! — Злой был шокирован этим приказом. Он сжал кулаки и приготовился хорошенько заехать Виктору в морду — и будь, что будет.

— Не понял! Тебе что, жалко их? — ощерился Виктор. — Забыл, как они тебя ограбили и чуть не убили?! — во взгляде Вяземского министра обороны читалось откровенное бешенство. — Или ты хочешь поговорить с ранеными ребятами, которые на блокпосту были, когда эти мрази стрелять начали? Они ж, уроды хитрые, под белым флагом подошли! Ах да, ты же этого не знаешь, ты у нас бухал и страдал! — сплюнул на асфальт Виктор.

— У тебя нет права… — начал говорить он, но министр его прервал.

— Христос!.. Дал мне все права! И ты должен не строить из себя целку, а выполнять приказ вышестоящего начальника!

Злой стоял со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами и не мог понять, как ему поступить, и что сказать. Он пытался уложить в голове всё это — белый флаг, раненых, своё приключение в Гагарине, начальственный авторитет Христа и то, что сейчас могло случиться. Время шло, нужно было что-то решать — бить или не бить, но «крутой парень» никак не мог решиться. Кто виноват больше? И стоило ли преступление наказания?

— Кого оставляем? — прервал немую сцену Кащей, который в этой операции взял на себя роль командира второй группы. Злой понял, что проиграл эту битву.

— Да мне по хрену! Хоть жребий кидайте! Только сперва выведайте, где у них склады и вывезите всё до последней пачки макарон! Выполнять! — процедил Виктор сквозь зубы, бросив на проштрафившегося комвзвода презрительный взгляд.

Злой был не в силах отдать своим людям подобный приказ. Он заперся в джипе и смотрел, смотрел, смотрел на происходящее… Запылали первые дома, прозвучали первые выстрелы. Роль палачей возложили на дебилов — им было все равно, в кого стрелять. Очередную партию людей выстраивали на площади в линию, монотонно звучали команды: «Готовьсь! Цельсь! Пли!», произносимые скучающим голосом и после дружного залпа вся шеренга падала на асфальт с раскроенными черепами. Мужчинам повезло больше — их просто расстреливали, а кричащих нечеловеческим голосом девушек предварительно затаскивали в кузов Урала, «на попробовать». Тех, кто прошёл проверку солдатнёй и соответствовал каким-то критериям, оставляли в живых, тех, кому повезло меньше — вытаскивали из машины и волокли на расстрел. Женщины не могли стоять, плакали навзрыд, их одежда была разорвана в клочья, а по голым бёдрам стекала кровь, но дебилов-стрелков это не останавливало. Бросить на землю, и пулю в голову вне очереди — вот и вся недолга.

Злой вцепился побелевшими пальцами в руль, и повторял сам себе «Это враги, это враги, это враги, это враги…», вспоминал, как его пинали ногами, как смеялись люди Барона, когда его, ограбленного и униженного, запихивали в машину, но ничего не помогало. Таким вещам не было оправдания, как сильно Злой ни пытался его найти. Он жил в Вязьме, видел этих ребят в мирной жизни, знал, что они — хорошие, веселые и дружные парни, но сейчас, наблюдая за тем, что они творили, Злой испытывал ни с чем несравнимое желание выйти из машины с автоматом в руках, и перестрелять всех.

«Господи, ну и урод же я…»

Кровавая вакханалия закончилась под вечер. Половина Гагарина была сожжена, из двухсот человек населения осталось всего тридцать — пятнадцать мужиков, которым предстояло занять место батраков, и пятнадцать девушек, которых в Вязьме особенно ждали. На город опустилась темнота, дождь усилился. Дебилы устали от стрельбы, на площади громоздилась огромная куча тел, которая, в свете огненного зарева, выглядела, как ожившая картина Босха.

«Это враги, это враги, это враги…»

— Да, пусть это враги, — прошептал, наконец, Злой. — Но у нас нет никакого права быть еще хуже, чем они.

Да, бандиты из Гагарина стреляли, но то, что делают сейчас милые и добрые Вяземские ребята — хуже бандитизма. Они ведут себя как эсэсовцы на завоеванной земле.

«Что же мы творим?», — подумал Злой, уткнулся лбом в руль, и закрыл глаза.

17.

По возвращении из Гагарина, Злой пошел в сарай, достал оттуда ящик с алкоголем и снова напился. В хлам, в дрова, до беспамятства. Эта ночь полностью выпала из жизни, а с утра за ним пришли. Двое солдат грубо колотили в двери, и когда Злой вышел, сказали, что его немедленно хочет видеть Христос, а значит, нужно было быстро одеваться, приводить себя в порядок, и мчаться на прием к вяземскому князю.

— Ты что, снова решил в запой уйти? — набросился Христос, едва Злой переступил порог. Приветствие было опущено за ненадобностью.

— Нет, — мотнул головой гость.

— А что тогда? Что с тобой происходит?

— Со мной — ничего. Христос, слушай, ты не видел, что Виктор со своими там устроили, это…

— А то, что ТЫ там устроил — это почти предательство! — отчеканил Христос, вставая из-за стола и опираясь кулаками о столешницу. Он был не на шутку разъярен, видно, сидел и накручивал себя с тех пор, как ему настучали о неподобающем поведении взводного. — Ты отказался выполнять приказ в боевой обстановке! В иные времена за такое стреляли! Что мне теперь прикажешь с тобой делать, к стенке поставить?..

— Христос, подожди… — Злой чувствовал слабость и обиду от того, что его не слушали. — Там перерезали почти всех, город сожгли…

— И правильно сделали! — рявкнул Христос, выходя из-за стола и начиная бродить по кабинету. — Такое поведение не должно было оставаться безнаказанным! Они накинулись на наших людей, едва не пристрелили Виктора… Я вообще не могу понять. В чем дело, Злой, а? Ты же сам мне тут пальцы гнул, мол, крови хочу!.. Они напали на твоих людей, которых ты воспитывал, с которыми ты дружил. Что им надо было сделать, отдать себя на растерзание толпе? Или оставить город в покое для того, чтобы у них появился новый начальник, и снова напал на нас? Когда они отказались выполнять условия капитуляции, нам надо было извиниться за беспокойство и уйти? Ты вообще думал об этом?..

Злой стоял, опустив голову, и подыскивая себе оправдания, которые никак не хотели появляться в голове — там была лишь пелена обиды и стыда. Вяземский князь отчитывал своего подчинённого как провинившегося школьника, и Злой ничего не мог этому противопоставить — хотя бы потому, что сам почувствовал себя в корне неправым. Действительно, делать вяземским солдатам было нечего: на них напали и они ответили. Умиротворили. С точки зрения логики, они имели полное право сделать то, что сделали — обезопасили границы своего родного города, ответили на нападение, уничтожили враждебное поселение, которое явно не испытывало к Вязьме и ее жителям никаких теплых чувств. Но это только с точки зрения холодной логики.

— Что мне теперь с тобой делать?.. — повторил свой вопрос Христос. — Я не могу оставить тебя на должности комвзвода, понимаешь? Мне такие генералы, которые не подчиняются приказам, нахрен не нужны. И если я тебя оставлю, другие решат, что можно поступать также. Армия без дисциплины — не армия, а банда. Надеюсь, ты понимаешь.

— Увольняй, — махнул рукой Злой. — Я и сам теперь не смогу…

— Ну хорошо, — сказал Христос, и добавил уже мягче. — Ты облегчил моё решение. Сам понимаешь, у меня просто нет выбора… Ты хороший мужик, но тут почему-то дал слабину. Я этого не могу понять.

— Прости, — пробормотал Злой и вышел, услышав в спину:

— На биржу труда зайди. Там тебе подыщут занятие.

Не став тянуть кота за хвост, опальный командир сразу же направился туда, куда сказал Христос. Благо, громкое название «Биржа труда», скрывало за собой небольшой кабинет на первом этаже, в котором сидела хрупкая с виду девушка со стальными серыми глазами.

— Здравствуйте, — уволенный командир постучался, и просунул голову в кабинет. — Можно?

— О, Злой! Надо же, какие люди! Заходи. — девушка знала его, а вот Злой ее — нет, и поэтому почувствовал себя очень неловко. — Садись. С чем пришел?

В кабинете стояло множество горшков с цветами, а в шкафах у стен — папки с написанными от руки на корешках кличками жителей Вязьмы.

«Личные дела», — подумал Злой, а вслух спросил:

— Работа есть?

— Остроумно, — кивнула девушка. — Даже очень.

— Я серьезно.

— Я тоже серьезно. Работы — хоть отбавляй. Чего ты хочешь?

Злой не знал, о чем прямо и заявил.

— Ну, сперва расскажи, чем ты уже занимался. От этого и будем плясать.

— Я сперва тренировал солдат, потом командовал ими. Разгребал колонну, там, на севере, собирал всякое армейское барахло, потом отвечал за его хранение и учет. Реквизировал необходимое для нужд армии. Сапог я, короче. Всё, что умею, так или иначе связано с армией, — улыбнулся Злой.

— Ах, какие мы скромные, — съязвил главный вяземский кадровик. — «Я старый солдат, я не знаю слов любви». Знаешь... — девушка встала и прошла мимо Злого к шкафу, продемонстрировав ему стройные ноги. — Есть кое-что для тебя. Пойдешь десятником?

— Кем?.. — не понял Злой.

— Руководитель десяти рабочих. Что-то типа бригадира. Будешь их гонять, чтоб баклуши не били, следить за выполнением плана.

— А чем именно придется заниматься?

— Ну, насколько мне известно, сейчас урожай уже собран, и на полях делать нечего. Скорее всего, пойдете на лесоповал, дрова заготавливать на зиму. Интересует? Просто смотри сам, больше должностей руководящих нет, остались только всякие разнорабочие…

— Интересует, — кивнул Злой. — Когда приступать, куда приходить?

— Давай я тебе напишу, — девушка снова села за стол, достала из ящика стола лист бумаги, и, написав адрес, передала его Злому. — Удачи. Если что, обращайся.

— Спасибо, — благодарно оскалился Злой.

«Десятнику» предстояло управлять чернорабочими из Сафоново. Если называть вещи своими именами — рабами. Люди были забитыми и измученными — эксплуатировали их нещадно, кормили отвратительно и держали в сарае, хотя пустых домов было завались. Просто, чтобы знали своё место. С первого взгляда становилось понятно, почему — жители Вязьмы их ненавидели, презирали и считали во всём обязанными.

Как и говорила девушка-кадровик, десяток Злого отправили в лес, на заготовку дров. В здании школы теперь предполагалось разместить не всех Вязьмичей, а только дебилов и иногородних рабов, поэтому древесины на обогрев нескольких сотен домов требовалось очень много. Понеслась череда коротких серых дождливых дней, полных непролазной грязи, стучащих топоров и разгонов у вышестоящего начальства. Работали с раннего утра до позднего вечера, пока не начинало темнеть. Злой ужасно не высыпался, и со временем стал, как и остальные десятники, срываться на подчиненных, которым и без того приходилось несладко. Планы Христос и его министры спускали просто нереальные и за малейшее несоответствие нещадно драли.

В один из таких вечеров Злой и еще два десятника — худой и жилистый Ликёр, проспиртованный до невозможности, и Насос — огромный мужик из Сафоново, выбившийся в начальники благодаря нечеловеческой жестокости, сидели и пили припасенный заранее самогон. Они только что получили по первое число за невыполненный план и настроение было ужасным. Пили в доме у Ликёра, рабы из его десятка обитали в сарае рядом. Под потолком витал сизый сигаретный дым, скрывавший серой пеленой желтый потолок и убогую мебель. В качестве освещения использовали уже не свечи, которые в городе очень быстро закончились, а тонкую лучину, почти не дававшую света. Стол был застелен драной и пожелтевшей от времени газетой, на которой лежал огромный кусок сала и черный каравай, экспроприированный в булочной.

— Вот хошь верь, а хошь нет — я бы ему по морде так и настучал, — злобно говорил Насос, блестя пьяными маленькими поросячьими глазками. — «Планы не выполнены, что вы о себе думаете? Мы вам пайку урежем!» Тьфу, сволота! — надсмотрщик сплюнул на заросший грязью пол.

— Ага, — поддакнул Ликер, затягиваясь сигаретой. — Он же нам специально планы такие ставит, чтобы было на кого свалить. Мол, это не я плохой, а десятники не работают, народ не гоняют. Урод, блин… — они говорили про одного из Вяземских «министров», их прямого начальника. Тот вовсе не был сволочью и планы составлял вполне выполнимые, но это если брать в расчет то, что работать будут крепкие люди, а не измученные рабы.

— Вот-вот! Десятники! А причем тут мы, если эти свиньи работать не хотят? Им дай волю, весь день в сараях своих валяться будут. Пороть их надо!