Гроза 3 главы1-8

Ах, Харро бедненькому приходится слишком рано вставать!

С трудом продрать глаза к десяти дня — это слишком рано? Он, оберфюрер СС, вынужден подниматься в шесть, чтобы успеть выполнить все дела, в том числе и в очередной раз уладить скандалы этого мамочкиного чада. Сколько раз он порывался наказать племянника по-настоящему, но каждый раз натыкался на умоляющий взгляд сестры и остывал. Завтра придётся выдержать очередную истерику, как только Барбара узнает о командировке её ненаглядного Харро так близко к линии фронта.

Оберфюрер усилием воли отогнал неприятные мысли. Проблемы будут завтра, а сегодня надо сосредоточиться на задании. Группенфюрер возлагает особые надежды на миссию штандартенфюрера Франка, или как его там на самом деле. Настоящее имя этого индивида не известно даже ему, не в курсе и другие немногочисленные посвящённые. Выскочил два месяца назад неизвестно откуда, как чёртик из табакерки — просим любить и жаловать: штандартенфюрер Фридрих Франк. Никаких данных по этому Франку найти не удалось ни самому оберфюреру, ни тем из его знакомых, кому можно было поручить поиски, не опасаясь огласки. Единственное в чем можно быть уверенным на все сто процентов это то, что новоявленный штандартенфюрер военный, настоящий военный, а не переведённый в чёрные дивизии функционер общих СС. Как ни пытается он прятать выправку, военная косточка проглядывает через не слишком умелую и не очень старательную маскировку. А узнать что-либо у вояк с каждым днём всё труднее и труднее. Они и раньше не жаловали "выскочку из пивной", а тем более теперь, когда проигрыш в войне становится всё более очевидным. Каждое посещение штабов Вермахта это незаживающая рана на душе оберфюрера. Любая мало-мальски значительная особь провожает каждый чёрный мундир настолько презрительным взглядом, что возникает физическое ощущение плевка в лицо. Подойти бы вплотную, да засветить в глаз, как в далёкой фронтовой молодости. Но нельзя! Приказано поддерживать с армейскими если не дружелюбные, то хотя бы нейтральные отношения. И терпеть, терпеть и терпеть!

Время ещё не пришло. Да и придёт ли?

Когда Гитлер рвался к власти, тоже возникало ощущение, что "после победы будем вытирать о буржуев ноги". А что вышло? Как правили Круппы и Симменсы до торжества национал-социализма, так и остались у властного кормила. Пусть не так явно, но всё равно ни одно важное решение без их ведома фюрером не принималось. А вот спросить преданных соратников по борьбе "наци номер один" забывал всё чаще. Да и оповещать об уже принятых решениях не всегда считал нужным.

Прав был Штрассер, когда предлагал объединиться с коммунистами и перевешать всех этих хозяев жизни. Не послушали, посчитали, что Гитлер может дать больше. Он действительно дал. Сытую и богатую жизнь, ощущение собственной значимости и важности, затаённый страх знакомых и бывших друзей, а также маячащую впереди виселицу, если не удастся задуманное группенфюрером Гейдрихом дело.

Оберфюрер потёр короткую шею. В последнее время у него всё чаще возникало ощущение затягивающейся на шее удавки. Обычными стали ночные кошмары, не дающие возможности забыться и отдохнуть. Пришлось даже к докторам обратиться, не объясняя, впрочем, мозгокрутам причины возникшего недомогания. Выписанное снотворное дарило тяжёлый, мутный сон, с неясными тенями смутных сновидений ни о чём, но, хотя бы, не приходилось несколько раз за ночь вскидываться в холодном поту, когда ухмыляющийся палач накидывал на него верёвку.

Неисповедимы пути господни. Давно сгнил в земле тот французский солдат, убитый ефрейтором Брокманом в далёком четырнадцатом году. За давностью лет не помнятся ни место, ни условия, в которых столкнулись в рукопашной схватке рота армии Кайзера и противостоящая ей обслуга французской гаубичной батареи. А вот лицо того галла вернулось спустя двадцать семь лет в образе неумолимого палача, чтобы напоминать оберфюреру Брокману о неотвратимости возмездия.

Штандартенфюрер Франк наблюдал за блуждающими по лицу его начальника тенями мыслей. Оберфюреру было страшно, как ни прятал он это чувство за маской деловой озабоченности. От него просто смердело страхом, специфическим страхом приговорённого к смертной казни убийцы и клятвопреступника.

Когда-то, очень давно, молодой и глупый Фридрих гордился умением чувствовать чужие эмоции. Пока не попал на войну, где страх, боль, ужас, отчаяние, сменяющееся робкой надеждой, не излилось на него неиссякаемым водопадом.

Жуткая то была война — гражданская. Когда вчерашние друзья становились непримиримыми врагами, родственники проклинали друг друга самыми страшными проклятьями, жизнь человеческая не стоила ни гроша, а самой большой ценностью были патроны к главным аргументам во всевозможных спорах — мосинской трёхлинейке и вездесущему нагану.

Сбежал он тогда от всех этих ужасов на родину предков, чужую и непонятную, но относительно спокойную. Бродяжничал, голодал, мёрз в холодных вокзалах, пока не прибился к передвижному цирку где его, как он был твёрдо убеждён к этому времени, уродство позволило обрести небольшой заработок и уверенность в завтрашнем дне. На арене его и заметили создатели будущего Аннанербе. Отогрели и откормили, дали новую фамилию и устроили в Рейхсвер, где приобретённые в Императорском Пажеском корпусе умения позволили сделать довольно успешную для выходца из России карьеру. Впрочем, до генеральских погон дослужиться ему не дали, покровителям понадобились его специфические способности и майор Вермахта перебрался в СС, где продолжил зарабатывать звёздочки на погоны и выполнять разные задания: лёгкие и трудные, умные и глупые, серьёзные и смешные, но абсолютно непонятные в большинстве случаев.

Каких только личин ему не пришлось примерять за это время. От аристократа королевских кровей, до нищего с грязных помоек. Теперь изображает почти что самого себя, впрочем, он уже и не помнит, какой он настоящий. Да и был ли этот самый — настоящий. Кто знает, может и не было?

— Как вы собираетесь выполнять задание, Фридрих? — Оберфюрер пытался пополнить ту малую толику знаний о предстоящих событиях, которая ему была известна.

Гейдрих отправляет доверенного человека к русским. Ну, что же вполне разумно. А вот какой по счёту курьер отправляется на ту сторону? И на какой стадии переговоры? Оберфюреру данная информация недоступна. Его не так давно перевели в разряд посвящённых, да и то не самого высокого ранга.

— Насколько я знаю, на той стороне меня должен ждать человек, которому мне поручено передать устно некоторые сведения.

Штандартенфюрер сказал половину правды. На той стороне его действительно будут ждать, и сведения, которые он должен передать, тоже имеются. Но всё-таки главной его задачей будет определить насколько человек с той стороны правдив, и стоит ли продолжать с ним контакт. Но и это ещё не всё. Когда ему давали задание, малую толику фальши он всё-таки почувствовал, хоть и контактировали с ним, в большинстве своём, тренированные люди, умеющие скрывать свои эмоции даже от столь сильного эмпата, как штандартенфюрер Франк.

Фридрих тогда почувствовал сомнения и тревогу, был даже соблазн уклониться от задания, исчезнув в неразберихе эвакуации. За время службы его странное уродство превратилось в серьёзное оружие, позволяющее манипулировать людьми по своему усмотрению. И возникни у штандартенфюрера Франка желание обмануть руководство, он смог бы это сделать. Но потом пришла мысль, что не лучше ли исчезнуть на той стороне. Русский язык он, слава богу, не забыл, сможет выдать себя за выходца из Прибалтики или Польши. Его грозное оружие всегда при нём, поможет, если не удастся сразу разобраться в реалиях советской жизни. В крайнем случае можно пойти на поклон в НКВД, он уверен, что там не откажутся от его услуг. Начинать карьеру заново не хочется, но лучше быть живым солдатом, чем мёртвым полковником.

Хорошо ещё, что семьёй он так и не обзавёлся. Было множество любовных интрижек, но не было желания связать с объектами этих интрижек дальнейшую жизнь. Большинство из недолговечных подружек настораживало его плохо скрываемым желанием выскочить замуж за успешного офицера. Для кого-то он был всего лишь забавным приключением. Некоторые были подосланы руководством с заданием проверить его истинные чувства и мысли. Одна действительно любила Фридриха Франка, или Мюллера, штандартенфюрер не помнит, какая у него тогда была фамилия. Но его отправили с продолжительным заданием на другой конец страны, а когда Фридрих вернулся, то ни самой Лизхен, ни её следов обнаружить не удалось.

— Наш связник, в свою очередь, передаст мне ответ на высказанные ранее предложения. — Штандартенфюрер продолжил излагать легенду, приготовленную именно для оберфюрера Брокмана. — Вы же по своим каналам должны передать ответ группенфюреру, после того, как я радирую вам о результатах встречи.

Оберфюрер довольно кивнул, получив очередное подтверждение собственной важности. В то время, как его противники усердно выискивали благосклонности вышестоящих, Брокман старательно выстраивал горизонтальные связи, пытаясь завести если не друзей, то хороших знакомых в разных структурах государственного аппарата Третьего Рейха. Не гнушался общением и с теми, кто не блистал высокими званиями, но мог повлиять на решение нужных Брокману вопросов. Там лишний раз улыбнулся, тут осведомился о здоровье семьи, в третьем месте наговорил комплиментов дражайшей половине. Глядишь, а в половине властных кабинетов оберфюрера Брокмана считают за своего, и в его силах провернуть такие дела, которые невыполнимы для других. Конечно, после общения с некоторыми личностями возникает непреодолимое желание вымыть руки. Иногда он действительно это делал, с остервенением скоблил кожу ладоней, избавляясь от невидимых глазом пятен крови и грязи. Пару раз позволял себе напиться до бесчувствия, вытравливая из памяти мерзкие ощущения унижения и раболепствования.

Не позволял себе только слабости. Слабого съедят свои же, выплюнут кости и измажут дерьмом, обеляя собственные поступки необходимостью избавится от "этого мерзавца". Оберфюрер был убеждён — люди по природе своей подлецы. Редкие исключения, встреченные им на своём жизненном пути, погоды не делали. Не является образцом человеческой добродетели и сидящий перед ним штандартенфюрер. Полной информации о нём добыть, конечно, невозможно, но кое-что ему шепнули. И это кое-что настораживает больше, чем самые жуткие ночные кошмары. Говорят, этого Франка использовали, когда нужно было проверить благонадёжность кандидатов на посты в аппарате группенфюрера Гейдриха. Болтают также, но только шёпотом, что проверки эти всегда были достоверными и точными.

Но если решили проверить, то кого? Самого оберфюрера, или неизвестного ему агента на русской стороне? Или и того, и другого?

Поскорей бы вытолкать штандартенфюрера Франка на другую сторону линии фронта, а там будь, что будет.

Оберфюрер посмотрел на дорогие швейцарские часы, подаренные подчинёнными к сорок пятой годовщине, имевшей место в позапрошлом году. Время неумолимо клонится к вечеру. Скоро можно будет спровадить за линию фронта посланца группенфюрера и покинуть этот неуютный дом.

— Твоя задача, Гофман, прикрыть штурмбанфюрера с его свитой огнём, если что-то пойдёт не так. — Обер-лейтенант Енеке указал рукой на относительно целый дом, расположенный неподалёку от места избранного нежданным начальством для наблюдения. — Вот в том здании можно выбрать подходящую позицию.

— Разрешите выполнять, господин обер-лейтенант? — Ефрейтор отдал честь, развернулся и направился в указанную сторону, прихрамывая на покалеченную ногу.

Последовали за ним два солдата пулемётного расчёта, увязался неугомонный Клаус, пошёл следом за внуком его дед. Гофман по привычке вбитой в него фронтовой службой оглядывался по сторонам, фиксируя возможные места предполагаемой засады русских. Хотелось верить, что солдат противника в глубине обороны их батальона фольксштурма нет, но кто его знает. Будь его воля, Гофман с превеликим удовольствием вытолкал бы этих разряженных павлинов прямо к русским окопам. А приходится их охранять, и даже снять для этого пулеметный расчёт с самого опасного направления, просто потому, что расчёт этот лучший. Командир батальона больше боится того, что неопытные пулемётчики могут зацепить свиту эсэсовца, чем нападения русских.

— Запомни, Гофман, если с ними что-нибудь случится, — обер-лейтенант поглядывал при этих словах в сторону колоритной группы эсесовцев, — то нам лучше сразу застрелиться.

Стреляться не хотелось. Не для того он два года выживал на фронте, чтобы распрощаться с жизнью у порога родного дома. Мать этого не вынесет. Она итак проплакала все глаза, когда его вторично забрали в армию. Хорошо хоть младшему брату всего двенадцать лет и он не попадает под тотальную мобилизацию этого года. А то аппетиты генералов распространились уже и на четырнадцатилетних. Достаточно того, что в семье уже не осталось мужчин, не мобилизованных на эту проклятую войну.

Отец где-то на севере в районе Гамбурга. Там пока тихо, если не считать английских бомбёжек. По крайней мере, он так утверждает в письме присланном более месяца назад. Но стоит ли верить словам, предназначенным для успокоения родных. Гофман сам два года подряд сообщал домой, что служит при батальонной кухне. Не решился рассказать правду матери и после демобилизации по ранению. Только отцу известно, что его сын был разведчиком. Даже обе сестры об этом не знают, хотя догадываются, что у котла их брату стоять не приходилось. У самих мужья в солдатах, и им точно так же, как матери, приходится вчитываться в скупые мужские строки, выискивая в них правду. У Терезы, старшей сестры, муж в корпусе Роммеля где-то в Италии. Там, действительно спокойно, англичане ещё не решились на высадку, а русские пока что заняты в Хорватии. Младшей, Магде, повезло меньше. Мало того, что её Ганса забрали через неделю после свадьбы, не успела насладиться всеми прелестями супружества, так вдобавок ко всему он попал в зенитные части, расположенные в Берлине. А что там творится прекрасно видно по громадному чёрному облаку. Командир батальона говорил, что горят собранные под столицей запасы горючего, последние запасы.

По приказу фюрера большую часть танков начали закапывать в землю, бензина для них всё равно нет. Самолёты ещё летают, но и их с каждым днём становится всё меньше и меньше. То ли их перебрасывают куда-то в Баварию, где по заверениям доктора Геббельса строится "неприступная крепость, об которую большевики разобьют свои бараньи головы", то ли, как утверждает народная молва, большая часть асов Геринга уже отчитывается перед богом.

Сам Гофман всё больше склоняется ко второму варианту. Как ни страшно это осознавать, но война уже проиграна. Большинство солдат считает, что пора заключать мир, пока ещё есть возможность поторговаться. Если же русские возьмут Берлин, то они смогут потребовать выполнения самых жёстких условий. Вот только, захотят ли они идти на переговоры. Фюрер в самые первые дни нападения на Советский Союз наговорил о целях войны против большевиков и про самих русских такого, что те объявили его военным преступником и пообещали повесить, как только он попадёт им в руки. Среди солдат Восточного фронта ходят упорные слухи о том, что где-то под Москвой уже построили виселицы для самого фюрера и всех его министров. Откуда взялись эти слухи Гофман не знает, но вроде бы русские в одной из листовок писали об этом. Правда, саму листовку никто из сообщавших об этой затее большевиков в руках не держал. Да и русские пропагандисты, надоедающие солдатам Вермахта своей болтовнёй, ничего подобного не говорили.