— Ты можешь меня отблагодарить, — настойчиво и многозначительно сказал он, потянувшись к завязкам платья Анны.
Она не стала сопротивляться, хотя поначалу намерение инквизитора немного смутило ее. Однако она не солгала, когда сказала, что готова как угодно выразить благодарность своему спасителю, и полностью покорилась его воле.
Пожалуй, впервые Вивьен едва сдерживал в себе желание быть с любовницей как можно грубее. За свою жизнь Вивьен бывал со многими женщинами, но эта — стала первой, на чьи ощущения ему было наплевать. Поддавшись почти животному желанию, он стремился удовлетворить лишь собственные потребности, хотя позволил себе это и не в полной мере — он не проявил той затаенной жестокости, которой хотел дать волю.
Когда от горящей на столе свечи остался лишь маленький огарок, Вивьен оделся, даже не оглянувшись на женщину, тяжело дышавшую на разворошенной постели. Сухо попрощавшись, он покинул дом Анны, постаравшись тут же забыть ее лицо, ее голос, ее тело и то почти мстительное удовольствие, которое он испытал с нею. Он не желал думать о том, кому именно пытался отомстить — ответ был слишком очевиден и слишком неприятен. Ускользая в темноту ночи, Вивьен пообещал себе, что повел себя подобным образом в первый и последний раз.
Но он не сдержал своего обещания.
Такие женщины, как Анна, стали в его жизни явлением почти регулярным. Теперь каждый раз, когда Вивьену удавалось доказать невиновность подозреваемой в колдовстве, после он приходил к ней, чтобы получить свою награду. Он стал надменно считать это платой за услугу, зная, что спасенная женщина не станет отказывать ему: в его власти было возобновить едва остановленную травлю, и, давя ненависть к самому себе, Вивьен упивался этим чувством.
Он не запоминал ни лиц, ни имен оправданных им женщин. Их образы исчезали из его памяти сразу, как он выходил за порог их дома. С каждой из них ему требовалось все больше душевных сил на то, чтобы не проявить животную грубость. Он не знал, почему, но ему казалось, что чем грубее и отвратительнее он станет вести себя с женщиной, обязанной ему жизнью, тем сильнее оскорбит память о той нежности, что испытывал к Элизе.
Когда поведение Вивьена стало печальной закономерностью, оно начало всерьез тревожить Ренара, и однажды, когда, вернувшись в Руан, они переоделись в простые одежды и отправились в трактир, между ними завязалась неприятная беседа.
— Я гляжу, ты только и ждешь очередного выездного задания, — издалека начал Ренар, искоса поглядывая на друга. — Надеешься наведаться в гости к очередной благодарной женщине?
Вивьен безразлично пожал плечами.
— Почему бы и нет, — бросил он, допивая вино. — Это приятная благодарность. Впрочем, тебе ли не знать!
Ренар нахмурился, понимая, что Вивьен намекает ему на тех еретичек, которые попадали в допросную комнату и с которыми он, бывало, успевал поразвлечься.
— Если ты не заметил, — качнул головой Ренар, — то я уже давно не практикую ничего подобного.
— Давно — это сколько? — хмыкнул Вивьен. — С приезда де Борда? Против стольких лет твоих непрестанных развлечений, мой друг, это не срок. Не смеши.
Ренар недовольно сложил руки на груди.
— Я благоразумно решил, что за нами могут теперь следить строже. К тебе, если ты не понял, это тоже относится.
— Я достаточно осторожен, — отмахнулся Вивьен. — И не тебе меня поучать: из нас двоих не я развлекался прямо в допросной комнате. Ты рисковал больше. Я же делаю это только вне города. Давай не будем портить вечер.
Подавальщица принесла еще вина, и Ренар дождался, пока она отойдет, чтобы продолжить разговор.
— Черт, Вив, я тебя слишком хорошо знаю, и это, — он сделал неопределенное движение головой, будто пытался обвести что-то невидимое рассеянным взглядом, помутневшим от вина, — не похоже на тебя.
Вивьен закатил глаза.
— Что именно? Мое поведение с этими женщинами? — Он криво улыбнулся, и в улыбке этой просквозила горечь. — Напротив: если проследить, с кем именно последние несколько лет я проводил ночи, то эти женщины очень даже укладываются в мои пристрастия.
Ренар склонил голову. Если б он не знал своего друга так хорошо, эта циничность и напускная холодность сумели бы провести его, но они дружили с детства, и Ренар понимал, что не безразличие и не цинизм заставляет Вивьена так едко и так резко высказываться об этих женщинах.
— Ни одна из них — не Элиза, Вив, — тихо произнес он. — Ты же это понимаешь, да?
Реакция не заставила себя ждать: изрядно захмелевший Вивьен ожег друга взглядом и резко стукнул кулаком по столу. Голос его непривычно взлетел почти до крика:
— Хватит, ясно тебе?! Хватит меня поучать! Это не твое дело!
Ренар оставался спокойным, ведь именно этого он от Вивьена и ждал.
— Если будешь так неосторожен, тебя ждут плачевные последствия. Люди могут пожаловаться на тебя Лорану, а его гнев тебе на себя лучше не навлекать.
— Я уже сотни раз это делал, — отмахнулся Вивьен, процедив свой ответ сквозь зубы. — И ничего со мной не случилось.
— Твоей репутации это на пользу не пойдет.
— Ты смеешься? После Анселя… после того, как я побыл палачом на Sermo Generalis, после всего… — он горько хохотнул, — да мою репутацию уже ничто не спасет! К чему о ней печься?
Ренар пристально на него посмотрел.
— Если не репутацию, то хотя бы жизнь свою побереги. Не ради себя, так ради Элизы. — Он вновь решил применить эту уловку. — Даже если ты решил не появляться перед ней, это не значит, что она не желала тебе здравия. Хотя бы в память…
— Хватит, — тихо и угрожающе произнес Вивьен.
Ренар покачал головой.
— Ты же ей назло ходишь ко всем этим женщинам, так? Вив, она этого даже не видит, с чего ты решил, что…
Вивьен не дал ему договорить. Вскочив со своего места, он, пошатываясь от вина, бросился на Ренара, как разъяренный зверь.
Люди в шумном зале таверны почти не удивились — здесь драки были частым явлением. Разве что те, кто оказывался на пути дерущихся мужчин, сцепившихся друг с другом, словно два уличных кота, поспешили отойти с дороги.
Ренар повлек Вивьена за собой на улицу, прямо под проливной дождь, и там, оказавшись на большом пространстве, позволил себе действовать в полную силу. Сам он предусмотрительно пил меньше, поэтому ему не составило труда нанести несколько выверенных точных ударов пошатывавшемуся другу, выбить весь воздух у него из груди и повалить его в грязь.
— Знаешь, — Ренар качнул головой и склонился над Вивьеном, не спеша подать руку и помочь ему подняться, — если и дальше будешь продолжать эти свои похождения, я больше не стану тебя покрывать. Возьмешься за старое, я молча развернусь и вернусь в Руан. Задание будешь заканчивать сам. Ты понял?
Не дождавшись ответа, Ренар развернулся и с тяжелым сердцем побрел в сторону своего дома.
* * *
Несколько дней спустя судья Лоран дал новое задание, и, как Ренар и ожидал, Вивьен взялся за старое. Когда он начал рьяно отстаивать невиновность женщины по имени Моник, Ренар, демонстрируя полнейшее здоровье, нарочито наигранно сослался на дурное самочувствие и поспешил вернуться в Руан. Вивьен лишь отвел глаза, когда друг уезжал, однако от намерения своего не отступил.
Муж подозреваемой погиб во время войны — как потом выяснилось, не сама война унесла его жизнь, а неудачная попытка залатать крышу, проломленную разбойниками. Жан-Поль сорвался с лестницы и пробил голову о стоявшее рядом корыто, умерев в тот же миг. Моник осталась одна с ребенком на руках и старалась, как могла, зарабатывать себе на жизнь. Она немного знала о травах, и, когда мужа не стало, начала понемногу продавать отвары и настойки. Поначалу, когда ее снадобья помогали односельчанам от легкого недомогания, дела шли хорошо. Но однажды от сильных желудочных болей ее настойки помочь не смогли. Несчастному стало только хуже, и вскоре он умер в страшных муках. Сразу после этого Моник обвинили в колдовстве, и было весьма непросто доказать селянам, что настойка, которую Моник дала погибшему, не представляла никакого вреда. Для пущей убедительности Вивьен самолично выпил гораздо больше положенной нормы этого же снадобья и продемонстрировал, что никакого колдовства в этом нет, а их погибшего односельчанина унесла, скорее всего, болезнь кишок.
С Моник были сняты все подозрения. Вивьен направился к ней тем же вечером, и женщина встретила его немного смущенно.
— Господин инквизитор… — начала она.
Разговор всегда начинался одинаково. Заканчивался тоже.
— Если бы вы только знали, как я благодарна вам за то, что вы сделали для меня! Немногие бы решились так поступить, а вы… вас это не напугало.
Вивьен смиренно кивнул и выдержал паузу, после чего уже заученным взглядом посмотрел на нее, оценив привлекательность ее форм. Моник обладала округлыми приятными чертами, а ее карие глаза то и дело посматривали на инквизитора с подкупающей наивностью, за которой сквозило понимание всего происходящего. При виде этой женщины Вивьен невольно ощущал желание.
— Что ж… говоря о благодарности, — он склонил голову, — у тебя есть способ меня отблагодарить.
Обыкновенно женщины понимали его с полуслова и покорно отдавались ему в благодарность за спасение — либо из страха снова быть обвиненными. Однако Моник опустила глаза в пол и покачала головой.
— Я ожидала этого, — печально произнесла она, тут же подняв глаза на Вивьена. — И я бы с радостью! Я… просто сейчас… не то время. Первый день лунного цикла… понимаете?
Она зарделась, вновь отведя взгляд, и Вивьен невольно ощутил, что тоже заливается краской. Моник, однако, на этом разговор не закончила.
— Мне искренне жаль, что я не могу отплатить вам за добро сама. — Она сделала странный акцент на последнем слове. — Но… если хотите… у меня есть дочь.
Вивьен оторопел.
Ему случалось видеть эту девочку во время разбирательства дела. Дочь Моник Луиза была совсем еще дитя — лет девять, не старше. Сейчас она находилась в комнате за дверью. Услышав о себе, маленькая Луиза, очевидно, не спавшая до этого момента, поспешила выйти и с любопытством взглянуть на возвышавшегося над ней инквизитора. Смотрела она со страхом, будто догадывалась, что ее ждет. Вивьен испытал ужас и отвращение, предположив, что Моник могла поговорить с дочерью перед его приходом и на всякий случай подготовить ее тому, как она проведет эту ночь.
«Что же за чудовищем ты должен быть, чтобы женщина предложила тебе лишить невинности ребенка, лишь бы твоими стараниями не угодить на костер?» — подумал Вивьен и отшатнулся.
— Господин инквизитор, вы… — начала было Моник, но Вивьен, чувствуя, что бледнеет, лишь покачал головой.
— Доброй вам ночи, Моник.
— Вы… вернетесь? — спросила она вслед.
— Нет, — твердо ответил Вивьен, не оборачиваясь.
Он почти опрометью бросился прочь из деревни, не страшась ночной темноты и поджидавших в ней опасностей. Недавний разговор с Ренаром навязчиво всплыл в памяти. В глубине души Вивьен и в тот момент понимал, что друг прав во всем, но лишь теперь он оценил свои поступки со стороны и ужаснулся по-настоящему.
Не в силах рассмотреть дорогу глухой ночью, Вивьен присел у ствола ближайшего дерева попытался перевести дух. Опасности его не пугали. Он был бы даже рад, если б на него сейчас напали — схватка, возможно, помогла бы ему выкинуть из головы горькие навязчивые мысли об Элизе и о собственных дурных поступках, вызванных желанием очернить память о ней. Но дорога была пуста, небо затянуло темными непроглядными облаками, а сон без боя сдался коварной бессоннице.
* * *
Когда на небе забрезжил рассвет, Вивьен понял, что ему тошно возвращаться в Руан. Он не готов был посмотреть в глаза Ренару и признать его правоту. Не готов был появиться в отделении инквизиции, где все напоминало о страшной казни Рени. Он не мог вернуться домой, потому что знал, что не удержится от соблазна залезть в свой тайник и погрузиться в чтение катарской книги, которую перечитал уже столько раз, что почти запомнил наизусть.
И все же нужно было идти хоть куда-то. Какой смысл оставаться в лесу?
Ноги понесли его в неизвестном направлении, и Вивьен повиновался им. Он вознамерился довериться интуиции и поискать Анселя. Если тот и впрямь скрывался где-то поблизости, возможно, он все же показался бы, убедившись, что Вивьен ищет его в одиночку?
Весь день Вивьен провел в поисках и расспросах. На удивление, следы бессонной ночи никак не сказались на нем, и он был преисполнен сил и решимости найти Анселя Асье. Поиски эти результата не дали: ни в одном поселении, в котором Вивьен появлялся, не было ни малейших указаний на пребывание там беглого катара.
Вивьен следовал тому направлению, которое самостоятельно выбирали его ноги, и к вечеру понял, что зря повиновался им так слепо: он снова очутился на дороге и переночевать мог разве что в лесу. Ночь стояла прохладная и безлунная, и Вивьен подумал, что еще одна ночевка под деревом не станет для него губительной. Устраиваясь на мягкой траве, он надеялся забыться сном, но и на эту ночь бессонница не позволила ему отдохнуть.
Третий день, уже почти безотчетно проводимый в поисках Анселя, стал тяжелым. Бодрость, которую Вивьен теперь испытывал, была почти болезненной. К вечеру, ведя беседы с людьми, Вивьен прикладывал серьезные усилия, чтобы сохранять связность речи. Здравого смысла в нем хватило на то, чтобы этой ночью все же остановиться на постоялом дворе, но даже там, лежа в постели, он не смог сомкнуть глаз. Он отчаянно пытался это сделать, ворочался с боку на бок, но не мог забыться сном ни на минуту. Он помнил каждый миг этой мучительной ночи — в особенности помнил, как измученным взглядом уставших глаз смотрел, как за окном занимается заря.
На четвертый день он шагал медленно, как древний старец, однако, твердо вознамерившись довести себя до состояния изнеможения, при котором сон все же овладеет им, продолжил поиски. Теперь он не всегда мог сохранять речь связной, начинал путаться в словах, поэтому поспешил покинуть деревню, в которую забрел, дабы случайно не сболтнуть лишнего. Он уже не различал местности, не понимал, в какой стороне находится Руан, но понимал, что ему стоит туда вернуться, чтобы, наконец, отдохнуть.
При этом что-то подсказывало ему, что в таком состоянии при всех тех знаниях, что он должен хранить в секрете, возвращаться домой было рискованно, и он не понимал, как должен поступить.
Его мысли путались.
