Территория Холода

Ночь страшилок — незыблемая часть этого оттенка.

— Может, перерыв сделаем? — бубнит Стриж. Сухарь молча протягивает ему бутылку с какой-то бормотухой. Представить боюсь, откуда он ее достал или на чем настаивал. Не спрашиваю: от знаний мне вряд ли полегчает, а пить все равно заставят.

Бутылка с мутной красноватой жижей доходит до меня. Пью осторожно и удивляюсь. На вкус не так плохо, как я думал: что-то кисловато-вишневое, сладко медовое и слегка горячительное. Самое то, чтобы не замерзнуть ночью в перелеске между ученическим корпусом и столовой, недалеко от нашего со Старшей общего (теперь — общего) потайного места, куда больше никто не ходит.

— Ну какой перерыв? — возмущенно тянет Нумеролог. — По традиции три истории должно быть, и надо, чтобы одну из них точно рассказал Спасатель!

Соседи смотрят на меня: Стриж виновато, Сухарь испытующе, Нумеролог умоляюще. Взгляд Далай-Ламы не выражает ничего особенного, ему просто интересно наблюдать за происходящим. А вот Нумеролог, если я его подведу и скажу, что никаких страшилок не знаю, наверняка развернет здесь драму, которой позавидует Шекспировский театр.

— Сейчас рассказывать? — спрашиваю осторожно.

Нумеролог энергично кивает.

Ага, делать нечего. Придется что-то выдумывать. Самое обидное, что я даже пытался сочинить историю, когда осознал неотвратимость сего мероприятия, но в голову, как назло, ничего не пришло. Все мои фантазии обрубили вводные данные, которые оставил Нумеролог, когда объяснял мне суть посвящения. Оказывается, все истории, должны так или иначе касаться интерната. И непременно обязаны быть новыми. То есть, мне нужно придумать какую-то страшилку, которая, если будет достаточно хорошей, включится в местный фольклор — который, похоже, именно так и пополняется.

Казалось бы, чего проще: придумать страшилку про место, которое может временами быть по-настоящему жутковатым. Но на поверку задача оказывается гораздо сложнее. Как будто сама территория отказывается от халтуры в моем исполнении, и на мое нежелание играть в сочинительство ей плевать. Пришел на посвящение — изволь выложиться.

В какой-то степени это, наверное, даже честно.

Вздыхаю, мрачным горбылем усаживаюсь на поваленное дерево и прикладываю ко рту сложенные домиком руки. Соседи мои затаиваются и ловят каждое движение. История для них, похоже, уже началась.

Я думал, буду метаться в панике от такого стечения обстоятельств, но почему-то внутри мне совершенно спокойно.

Ну, хорошо, — думаю, мысленно обращаясь к кому-то безликому. — Я согласен на твои условия. Я искренне открыт твоим историям. Хочешь рассказать их? Хочешь, чтобы я рассказал? Тогда помоги мне, слышишь?

Порыв ветра агрессивно кусает пламя костра. Стриж охает от страха, Сухарь машинально кладет ему руку на плечо. Я, подогревая настроение своих слушателей, умудряюсь остаться в той же почти молитвенной позе с загадочно прикрытыми глазами. Не специально, просто в порыве ветра мне действительно мерещится смутная подсказка.

Убираю руки ото рта.

Чувствую, как глаза слегка западают, как если б я собрался рассказывать самую тяжелую историю своей жизни.

Выдох — вдох.

— Темные коридоры опасны, вы разве не знали?

Когда-то давно к воротам школы подбросили совсем маленького ребенка в белом одеяльце. Не было ни встреч с директором, ни телефонного звонка, ни просьбы позаботиться о малыше. Кто-то просто положил его у самого конца гравийной дорожки и ушел.

Ребенок замерзал на холодной земле, ерзал и жалобно плакал, но никто его не слышал. До самой ночи никому не пришло в голову выйти к воротам и поискать там источник отдаленного шума.

Когда на школу опустилась темнота, стало совсем холодно, а у ребенка уже не было сил кричать. Его услышала сама интернатская ночь. Она сжалилась над ребенком и забрала его к себе вместе с одеялом, из которого ему почти удалось выбраться. Темнота была готова убаюкать его и успокоить своей тишиной, но у нее не было тепла, которое бы могло его согреть. Поэтому все, что она смогла сделать, это спрятать его в самых мрачных закоулках школы и обучить, как ему выжить.

Холодный ребенок усвоил уроки темноты и хорошо научился ждать. Кого-то глупого и смелого, кого-то неосторожного, рискующего забрести в закуток самого густого мрака. Кого-то, кто выбрался ночью из-под одеяла, где ему положено быть.

Время от времени находится ученик, который забывает родительские наказы и отправляется на ночные прогулки. Достаточно просто подождать и почувствовать, чья постель пустеет по ночам.

Вычислив нужного ученика, Холодный ребенок пробирается в пустую постель. Детское одеяльце помогает ему скрываться в ученических кроватях. Когда ученик возвращается и ложится спать, он больше не может согреться по ночам, потому что тепло уходит к Холодному ребенку, который ночует вместе с ним.

Холодный ребенок согревается и растет.

Прислушивайтесь!

Шорох одеяла может его выдать.

А услышали шорох — бегите!

Потому что если не услышать его вовремя, однажды ночью он выберется из-под одеяла и займет тело хозяина кровати…

— Жуть какая!

Самый чувствительный слушатель затыкает уши и упрямо мотает головой.

— Нечестно! В комнатах должно быть безопасно! — Стриж чуть не плачет, а я выныриваю из мрачного омута сорвавшейся с языка истории и заставляю себя взбодриться.

— Стриж, ну ты чего? — успокаиваю я. — Это же просто история.

— Не хочу, чтобы Холодный ребенок ночевал со мной в одной кровати! Не хочу, чтобы он занял мое тело!

Далай-Лама снисходительно улыбается. Нумеролог прикрывает рот рукой, чтобы не расхохотаться. Сухарь поджимает губы и смотрит на меня, мол, успокаивай теперь его сам.

— Не волнуйся, не будет эта страшилка с тобой ночевать. Ты же по ночам никуда не ходишь, а спокойно спишь, — предпринимаю попытку я.

— А если в туалет надо будет? Там ведь темно! Обязательно на Холодного ребенка наткнешься, пока доберешься! — возмущается Стриж. Я ошеломленно на него смотрю, удивляясь, что он так легко принял мою историю на веру. — А если еще что-то понадобится? И как тогда быть?

Я хмурюсь и пытаюсь выдумать успокоение.

— Если вдруг почувствуешь, что мерзнешь, а одеяло шуршит, просто смени кровать, и Холодный ребенок уйдет обратно в темноту, — заверяю я. — Ему не у кого будет больше воровать тепло, и он оставит тебя в покое. Понял?

— Ты это просто выдумываешь, да? — жалобно спрашивает он.

Конечно, выдумываю! Только если я скажу такое при своих соседях, я, кажется, доломаю то, что и так оказалось выстроено шатко.

— Нет, это было в истории. Просто ты мне договорить не дал.

— Потому что ты хотел что-то страшное рассказать, — виновато тянет Стриж.

— Так ночь страшилок для того и придумана, разве нет?

Сухарь вздыхает.

— А история-то грустная, если вдуматься, — говорит он. — Пришло же кому-то в голову бросить совсем маленького ребенка у ворот и уйти. По мне, вот это — по-настоящему жутко.

Я молчу, от слов Сухаря мне становится не по себе. Теперь кажется, что я всех задел этой историей. Кроме Далай-Ламы, который пребывает в своем привычном спокойствии.

— Рассказчик из меня не ахти, — признаюсь.

— А, по-моему, была настоящая жуть! И ветер этот еще. Самое то для ночи страшилок, — подбадривает меня Нумеролог.

Чтобы разрядить обстановку, по кругу снова пускают бутылку. После этого Сухарь напоминает, что всем нужно размяться и не засиживаться на холоде. Лицо у него при этом напряженное, как перед ответственным и важным делом, на выполнение которого есть всего одна попытка.

После небольшой разминки, которая и впрямь помогает согреться, мы рассаживаемся, подчищаем закусочные запасы Стрижа и умолкаем.

Когда Сухарь протягивает руку к огню и останавливается на полпути, будто в неуверенности, я задерживаю дыхание, понимая, что сейчас начнется очередная история.

Сухарь вечно серьезен и обстоятелен, поэтому, как только слово переходит к нему я невольно проникаюсь духом важности нашего мероприятия.

У каждого рассказчика своя манера, которая окутывает слушателей определенным духом. Подрагивающее дыхание Сухаря под аккомпанемент треска веток в костре будто рождает влажный туман, зависающий в воздухе и замораживающий время. Каждое движение невидимой стрелки часов теперь ощущается стеклянным треском, ломающим несуществующие льдинки, а облачка пара, вырывающиеся наружу при дыхании соседей, становятся чуть заметнее во мраке, который тоже посерьезнел на целый тон.

Можно ли несколько раз увидеть один и тот же сон?

Конечно.

Но бывает ли так, что один и тот же сон видят разные люди?

Здесь — бывает.

Если во сне ты увидел территорию школы, поросшую лесом, затаись. В этом лесу растет бродун-трава, которая через сны тянет свои корни к ученикам и пытается указать дорогу своему слепому хозяину.

Меж деревьев блуждает дух, состоящий из инея, а за ним по пятам следует вечный мороз. Его называют просто Холодом. Он ищет тех, у кого уже не хватает сил жить. Тех, чья душа замерзает. Одно его прикосновение — и замерзшая душа исчезает. Становится бродун-травой в его лесу и готовится искать новых жертв для хозяина.

У меня вдруг начинает ныть в груди прямо посреди рассказа Сухаря. Я пытаюсь дышать ровно или отрешиться от боли, но она никуда не уходит. Как не уходит и ощущение, что есть в этой истории нечто очень знакомое.

Никто не говорит о нем, чтобы не призывать. Ни у кого нет власти победить его. Если Холод приходит в комнату — не шевелись и надейся, что он пришел не за тобой.

А если вдруг услышишь считалку, знай: Холод оставил на тебе свою метку.

Тут меня передергивает так, что я едва не подпрыгиваю. Ряд старых, ленивых, скрипучих слайдов отряхивается от паутины в моей голове и начинает проецироваться на оборочку глаза картинками, от которых мне уже не отмахнуться.

Холод сосчитает «Раз» —

Интернат в лесу увяз.

Холод сосчитает «Два» —

В сны вползёт бродун-трава.

Холод сосчитает «Три» —

На руины не смотри.

Холод выдохнет «Четыре» —

Ты в его морозном мире.

Я улавливаю обеспокоенный кивок Нумеролога, на которого таращусь, не скрывая ни ужаса, ни возмущения. Как он может спокойно сидеть и слушать это? Как я до этого мог просто-напросто забыть о том, что произошло? Ответ на мои вопросы не заставляет себя ждать, и от этого меня пробирает уже по-настоящему леденящий страх.

Холод сосчитает «Пять» —

Люди станут забывать.

Холод сосчитает «Шесть» —

Всех пропавших нам не счесть.

Холод сосчитает «Семь» —

И уводит на совсем.

Мне становится плохо. Лес кажется угрожающим и чужим, каким не был буквально минуту назад. Сердце стучит, как бешенное. Как я ни стараюсь заставить себя чтить традиции и досидеть до конца истории, прежде чем обрушить на соседей свой праведный гнев, уже знаю, что ничего не выйдет.

Холод сосчитает «Восемь» —

Шепот стен умолкнуть просим.

Холод сосчитает «Девять» —

Снова будем прыгать-бегать.

Холод сосчитает «Десять» —

Снова рыщет он по детям.

Только тех он не находит,

От кого его отводят.

— Вы, что, сумасшедшие?! — не выдерживаю я, вскакивая со своего места.

— Спасатель, ты чего? — тихо спрашивает Нумеролог, отшатываясь от меня. В его исполнении это вообще дико слышать.

— Ты сам-то в своем уме? Неужели не помнишь, из-за чего оказался в Казарме? И после этого вы вот так запросто рассказываете это в качестве страшной сказки на ночь?!

Соседи таращатся на меня со смесью испуга и недоумения. Они будто понятия не имеют, о чем я говорю. Но как такое может быть? Моя первая ночь в школе, призрак-из-инея, пытавшийся дотронуться до Нумеролога, и его прикосновение к моей спине, после которого я прийти в себя с полчаса не мог! Я ведь именно после этого получил свою кличку, хотя в последнее время связывал ее только с попыткой вытащить Пуделя из болота.

Я и сам умудрился забыть о Холоде. О том, что, думал, никогда не выветрится из моей памяти. А оно действительно выветрилось, и я вот так запросто попытался жить в этом чокнутом месте нормальной жизнью!

Как в дурацкой считалке… которую я слышал… люди станут забывать…

Качая головой, как безумный, медленно пячусь прочь от ребят. Сухарь подается мне навстречу, но я разворачиваюсь и даю дёру в сторону ученического корпуса. Мне нужно туда попасть во что бы то ни стало! Прямо сейчас.

Глава 23. О безумии, женской солидарности и нежных жестах

СПАСАТЕЛЬ

В дверь сорок седьмой я не стучусь, а жалобно скребусь, попутно переводя дыхание. Весь путь от костерка в лесу до четвертого этажа ученического корпуса я преодолел бегом и так быстро я, кажется, никогда прежде не бегал. На то, как обитательницы среагируют на мое появление, мне сейчас, если честно, плевать. Здравость собственного рассудка для меня гораздо дороже, чем женская солидарность соседок Принцессы, а удостоверить меня в моем благоразумии может только один человек. И живет он за этой дверью.

В сорок седьмой слышатся шаги, кто-то щелкает выключателем и осторожно отпирает мне. Я щурюсь от яркого света и пытаюсь разглядеть, кто именно из обитательниц мне открыл. Передо мной Игла — высокая темноволосая девушка с раскосыми глазами, наипрямейшей спиной и извечно недовольным выражением лица. При виде меня, она упирает руки в боки и растягивает губы в острой злорадной улыбке. Она стоит в проходе, заступая мне путь, но дверь держит достаточно широко открытой, чтобы я не мог пройти, не проявив грубость, но видел все, что происходит за ее спиной.

— Только гляньте, кого к нам принесло, — говорит она. В голосе слышатся сонные нотки, хотя она явно пытается их скрыть. — Ты не обнаглел?

В комнате копошение и шелест одеял. Хозяюшка и Принцесса приподнимаются на локтях, Белка преисполняется бодрости и свешивает ноги с кровати. Старшая садится, но из-под одеяла вылезать не спешит, глядит на меня строго и испытующе.

— Шел бы ты отсюда, Казанова! — басит со своей кровати Хозяюшка.

Принцесса отбрасывает одеяло и встает. Даже ее ночная сорочка напоминает кукольное платье, а густые светлые волосы кажутся аккуратными, даже после подушки.