Что же, герцог сбежал по лестнице, выглянул во внутренний двор, где гвардейцы частенько упражнялись в военном деле, и, заметив в дальней части Кристиана, выдохнул, готовясь к короткому, но емкому разговору.

Легрэ стоял, опираясь локтями на перекладину, к которой обычно привязывали лошадей, и теребил в руках пшеничный зрелый колосок. Заметив Луиса, он какое-то время не мог отвести от него взгляда, а потом буквально вытряхнул себя из этого состояния и вернулся к прежнему занятию. Чего он только не передумал за эту неделю: столько фраз, слов, признаний, а теперь язык словно прилип к небу.

Юноша, нерешительно начал свой путь по периметру, все больше приближаясь к мужчине. С одной стороны, он сам стремился к этому разговору, а с другой... Кристиан. При взгляде на него в животе, в сердце, в голове поднималась любовь. И тем сильнее и болезненнее он становилась от того, что расстояние уменьшалось.

— Кристиан, — Луис говорил со спиной, но знал, что Легрэ его видел. — Удели мне несколько минут. Я тебя не задержу, — голос вышел почти ровным, но за ним пряталась горечь.

Легрэ помолчал, потом со вздохом качнул головой. Сердце в груди сжалось до боли и никак не хотело ровно биться.

— Хорошо.

— Не здесь, — просительно добавил Луис. — Где можно? Всего минуту.

— Идем в караульную, — Кристиан мельком взглянул на герцога и направился к небольшой башне в стене. Он открыл Луису дверь, пропустил его вперед себя. В караульной было пусто и пахло сеном и пивом. Легрэ зажег несколько свечей в подсвечнике на стене и сел за длинный обеденный стол. — Присядешь? — спросил он.

— Да, — в ногах правды искать не хотелось, и так те подгибались от волнения. Герцог присел и прямо посмотрел на Легрэ. — Я много думал, — начал он тихо, словно здесь еще кто-то был. — Я поступил дурно. Обидел тебя... Ты всегда старался поддерживать меня. Ты поступал, как рыцарь, но, Кристиан, я знаю тебя близко всего пять с половиной месяцев. И они были очень тяжелыми для меня. С одной стороны, ты защищал. Ты открыто выказывал симпатию... Я полюбил тебя в первый же день, как только оказался в монастыре... Но понимаешь, Кристиан, ты способен и предавать. Ты чуть ли не отдал меня своему другу Артуру... Возможно, ты скажешь, что это была игра, которая должна была меня развлечь. Но я две недели боялся. По-настоящему боялся. И... — юноша стал бледнее, чем обычно, — вся моя жизнь — она пронизана страхом. Я научился справляться с физической болью и даже нахожу в этом извращенное удовольствие. Но я все же живой человек... То есть и ты живой... Ты свободен в своих решениях. Я люблю тебя. Сильнее этого у меня не будет никогда. Но все слишком запуталось, чтобы дальше продолжаться, — на последних словах герцог порывисто встал. — Теперь я все сказал.

Кристиан смерил герцога странным беззлобным взглядом, потом запустил пальцы в растрепанные пряди и устало отвел со лба к затылку. Он поверхностно вздохнул, посмотрел куда-то в угол, обдумывая слова Луиса.

— Все сказал, — Кристиан сцепил руки в замок и, опершись локтями о столешницу, уткнулся лбом в переплетенные между собой пальцы. Еще вчера ему казалось, что он сносно выдержал все это, теперь стало намного больнее. — То есть сказать нам друг другу больше нечего. Ладно.

— Прости меня, я и так все время чувствую, что обманул твои ожидания. Какой ты, я могу принять. Принимаю это... Ты — нет. В этом нет ничьей вины, — герцог хотел погладить Легрэ по черным густым волосам. Сделал шаг вперед, так нерешительно и робко. И все же провел ладонью по голове, запоминая тактильные ощущения.

Кристиан не шевельнулся.

— Так говорят, когда считают виноватым не себя, а другого, и к тому же его жалеют, — отозвался Легрэ глухо. — Никто ни в чем не виноват, но это не так, Луис. Всегда кто-то виноват. Я чуть не отдал тебя Артуру, предал тебя. Тогда. И после, в домике у моря, когда позволил Фернандо говорить с тобой. Ну, спасибо, хоть сказал-пришел. Теперь, по крайней мере, буду знать, за что попал в немилость вашей светлости.

— В немилость? Светлости? — юноша отшатнулся. — Значит, ты нас до сих пор разделяешь... Ладно. Я, — глаза защипало, — все же... да, значит, правду говорил Ксанте... — Герцог пошел к двери и через секунду стоял уже снаружи. "Не так все говоришь, не так все делаешь, ты зло, Луис... Ты должен молчать, не вводить в бездну ада, не пробуждать демонов и усмирять свои желания". Юноша выдохнул. "Конечно, Кристиан будет считать так, как желает. Пусть считает, что винит... "

— А у тебя Ксанте — истина в последней инстанции, — Легрэ возник за спиной черной тенью, но не коснулся Луиса. — Всегда. Ты когда-нибудь своей головой пробовал думать?

— Да, и всякий раз, как я думал своей головой... он оказывался прав, — отозвался юноша. — Теперь — тоже. Его уроки, выходит, были правдой, — на глаза уже набегал туман дождя, но герцог держался из последних сил. — Мы поговорили, Кристиан. Ты мне ответил. Я тебе сказал, что думаю. Придется с этим жить...

"И ни к чему смотреть на звезды".

— Я надеюсь, что теперь ты счастлив, — ответил Легрэ, грустно помотав головой. — А еще, напоследок я тебе вот что скажу. Во мне куча недостатков и я не знаю, как правильно любить. Я этого не умею. Да, я вор, убийца и насильник. Но когда я останусь наедине со своей совестью, она не сможет мне сказать, что я что-либо и когда-либо делал во вред тебе. Да, твое благо я рассматривал в своем представлении и предавал я тебя только в этом. Но это все мои глупые ничего не стоящие на деле иллюзии. Я думал, что знаю тебя, но я ни черта о тебе не знаю! А ты обо мне знаешь все, выходит? Неделю назад я был просто сволочью, пользовавшей твое тело, а теперь я еще и предатель? Исходя из твоих слов, с этим осознанием я должен теперь жить? Перед тобой я виновен во всех смертных грехах, порочен — дальше некуда. Да нет, Луис, ты не обманул мои ожидания, ты убил меня, убил безжалостно и легко, как предателя. И шел ты сейчас сюда только за этим. Гордись собой, потому что я тоже тобой горжусь — ты хорошо усваиваешь уроки. Даже слишком. Ты из-за Альваро Феллучи сорвался, потому, что тебе невыносима мысль, будто Фернандо захотел еще кого-то — вот истина, и тебе без разницы, какие у короля были мотивы. А я лишь заодно под руку попался и теперь, чтобы оправдать самого себя в собственных глазах за ту ссору, ты вспомнил об Артуре и о том, что я сделал так, словно тебе не объяснял своих мотивов и мы не обсуждали это. Очень удобно сейчас сделать меня во всем виноватым, а после пожалеть, верно? Ксанте у тебя будет прав каждый раз, когда так или иначе в жизни будут появляться трудности. А жизнь — она всегда такая, Луис. Оступился, споткнулся, упал. Тебе проще думать, что Ксанте прав, чем что-то постараться сделать самому и доказать обратное. Фернандо — расчетливая сволочь! Альваро Феллучи прав. Легрэ — безбожник-изувер! Ксанте снова прав, положим. Тогда, объясни мне, какого черта за минуту до того, как указать нам с Фернандо на дверь, ты говорил — люблю?! — Легрэ повело назад, и он обессиленно уперся спиной в дверной косяк. Лицо его было белым, как полотно, дыхание сбивчивым, на висках проступил пот, а голос стал совсем тихим: — Я... зачем это все? — Легрэ обхватил голову руками и, пошатываясь, пошел в караульную. Его трясло, и подкашивались ноги и он, едва добравшись до стола, сел на скамью и бездумно уставился перед собой.

— Да потому что я мерзавец... Тебе ведь так удалось сейчас меня выставить, — развернулся к Легрэ герцог. — Хорошо ты умеешь говорить, Кристиан. Опыта у тебя больше в словесных баталиях. Вечно я дураком оказываюсь и в кровати, и в жизни. Да, я люблю. Слишком люблю. А ты пользуешься этим и теперь порывам честными прикрылся, как щитом. Что же, пусть так и будет.

Прикрылся? Честными порывами? Легрэ отчего-то вспомнились подвалы монастыря, тюрьма, смерть Луиса, как держа его бездыханное тело на руках, он едва не сошел с ума. Злость вдруг сменилась странной апатией. Кристиан попытался проглотить вставший в горле ком, но не помогало. Что ж, теперь Луис побудет в его шкуре — вечно и во всем виноватого мерзавца.

— Делай, что хочешь, — сказал он. — Я тобой пользоваться больше не намерен, и твоей любовью тоже. Если тебе от этого настолько скверно, то так действительно не может больше продолжаться. С этой минуты я не буду ни к чему принуждать тебя и ни о чем тебя просить. Никаких объятий, поцелуев и, боже упаси, пыток. Живи спокойно. Я тебе не враг, Луис.

А ведет себя, как враг, как настоящий враг... Юноша опустил голову. Господи, на что он надеялся? Кристиан всегда был жестким в своих решениях и мыслях. Герцог выровнял дыхание и, сорвавшись с места, побежал прочь. Лишь уже на лестнице он осознал, что слезы застилают глаза. Здесь же его и поймал за рукав Ваоло, который обнаружил, что Луис мчится куда-то, как сумасшедший.

— Ты всю ночь не спал. Куда ты ходил?

— Никуда, — герцога трясло, как в лихорадке.

— Я понял, что это за "никуда". Решил, что сладишь с Легрэ? Надо быть полным идиотом, чтобы соваться в пасть к разъяренному волку, — палач подхватил Луиса и потащил вверх по лестнице. — Мало тебе неприятностей. Вот послушай меня — он по тебе сапогами пройдет лишь бы что-то втолковать. Иди в комнату и... Я сам с ним поговорю.

Ваоло тяжело вздохнул и отправился во двор. Пересек его, иногда пригибаясь и уходя от выпадов мечей — гвардейцы так и не прекратили тренировку.

— Легрэ, — рявкнул, заставляя мужчину обернуться. — Я видел, что ты любишь Луиса. Я знаю, что ты к нему испытываешь. Но теперь я против, чтобы вы общались. Что бы между вами ни произошло, это не стоит того, чтобы быть таким упрямым идиотом.

Кристиан запихал в дорожный мешок грубую веревку и временно отложил свои вещи на бочку, что стояла в углу.

— Ты прав, не стоит, — сказал он ровно, рассеяно потирая пальцем висок. — И не люблю я его вовсе, по его словам, и не любил никогда — пользовался. Впрочем, какая теперь разница. Мы друг другу тут столько хорошего наговорили, что все слова кончились. Нам больше нет причины общаться, да и поводов я намерен не давать. Это все, что ты мне сказать хотел?

— Слова — чушь... Сам знаешь, что чепуха. Ты волен был его прогнать. Прогнал? Теперь не жалуйся. И не в словах дело ведь, так? Уходишь, значит? — палач прищурился беззлобно. — Неделю целую о тебе только и говорили. Молодой он и глупый. А ты, оказывается, просто болван. Что же, не любишь, так ему и скажу... Нечего грезить тогда.

Легрэ отвел взгляд и, хотя его мозг горел в жуткой агонии, он попытался взять себя в руки, найти хоть одну причину, чтобы проявить заинтересованность в происходящем и не сойти с ума.

— И что же он говорил?

— Что боится тебя выдать, что опасается, что ты с королем рассоришься из-за той поездки, если Фернандо узнает, — Ваоло покачал головой. — Любовь вколачивают с кровью? Так, Легрэ? Я бы тебя сам выпорол, как ты его порол неделю назад после того, как вы его с Фернандо чуть ли не до срыва довели.

— Что ж, — усмехнулся Кристиан, — я сам сегодня расскажу королю всю эту историю в подробностях и, не выгораживая себя, и кто знает, может еще тебе выпадет возможность меня не только выпороть. Герцогу больше не придется за меня бояться. Мне от его забот хуже, чем ему от моих побоев.

— Хочешь, чтобы он повесился? Зря я тебе противоядие дал. Ты казался мне разумнее, чем есть. Что же, это не мое дело. Я всего лишь плебей, убийца... Рассказывай, — Ваоло пригладил седые пряди. — А я мальчика тогда увезу, пожалуй, раз ты и дальше играть собираешься. Есть верное средство от любви — забвение.

— Слушай, Ваоло, — сорвался Легрэ, хватая мешок и начиная складывать в него топор и какие-то тряпки — делал он это резко и сосредоточено, — чего Луису от меня надо? Он сам прогнал меня от себя! Вычеркнул меня из своей жизни! Какое ему теперь вообще дело, что со мной будет? Выставив меня за дверь, он не слишком беспокоился о том, доживу я до утра или нет? Выпорол я его? Если бы я был уверен наверняка, что ему это очень не нравится, я бы его пальцем не трогал. Ему просто доставляет удовольствие вытирать ноги о тех, кто от него так или иначе зависит, а потом жарко мириться. Знаешь, сколько раз он со мной это проделывал? И еще неизвестно, кто тут заигрался, Ваоло. А по твоим словам выходит, что я его избил и теперь еще и издеваюсь над ним. Освобождаю я его, Ваоло, освобождаю от себя, чего непонятного? Тихо-мирно отступаю и сдаюсь на милость обстоятельствам. Он хотел свободы — вот она. К чему эти разговоры о том, кто виноват и что делать?

— Ладно, — примирительно кивнул палач. — Решил так решил. Что уж топором махать. Вероятно, ты прав, а он ошибается. Значит, так и надо, чтобы так было, значит так Богу угодно, чтобы ты и он разошлись. Не мне тебя учить. У тебя своя голова на плечах.

— Так угодно Луису, — ответил Кристиан, взглянув в глаза Ваоло с тоской. Палач и есть палач — добил-таки разорванное на половины сердце. — Он много раз отрекался от нас, а я ему не позволял этого делать. Я виноват перед ним в том, что люблю, что не хотел отпускать, что не понимаю, в том, что у меня сейчас нет сил — здраво мыслить и правильно поступать. Он сказал, что ненавидит меня, потом сказал, что любит. Я запутался, Ваоло, мы оба запутались. Знаешь, Луис умеет так искренне ненавидеть, что его признания в любви на фоне этого просто меркнут, как жалкие свечи. В том, что он устроил неделю назад, было куда больше истины, чем во всем остальном. Передай ему, что мне жаль... а еще, что ему не нужно бояться за меня. Фернандо знает все и я свою кару за все уже получил.

— Я ничего передавать не буду, — палач сощурился, разглядывая Легрэ. — Если вы говорить не умеете и не слышите друг друга, то в словах смысла нет. Если Луис хочет за тебя бояться, пусть боится. — Ваоло усмехнулся теперь уже зло. — Ты трус, Легрэ, — заключил он окончательно. — Ты любви боишься. Ладно он — мальчишка — сам еще не понимает, что влюбился и испугался своих эмоций. А ты от него отрекся не тогда, когда сложно было, когда смерть обоим улыбалась, а тогда, когда отношения строить нужно. Трус и есть.

— Чего ты добиваешься? — Легрэ вздохнул и скрестил руки на груди.

— Хотел еще раз поглазеть на того, кого мой господин любит. Делать нечего, вот и шатаюсь по замку... чего уж непонятного? — огромная тень качнулась, и Ваоло прислонился к косяку. — А может, на драку нарываюсь... так бы и звезданул тебе по морде, Легрэ, остолопу.

— Так двинь, — спокойно отозвался Кристиан, — для этого не нужно говорить — было бы желание. Правда, вряд ли я тебе сдачи дать смогу, но это не важно. Луис ошибается, Ваоло. Именно потому, что молод. Он не любит меня. Он слишком хорошо дал мне это понять сегодня.

— Если бы не любил, то не пошел бы сюда, — проигнорировав пожелание Легрэ, Ваоло задумчиво посмотрел на площадку, где разворачивалась маленькая баталия. — Он тебя оттолкнул, потому что любит слишком сильно. Любит так, что голову совсем потерял. А вот твоя голова на месте, но ты, к сожалению, болван.

— Я его тоже сейчас оттолкнул, потому что люблю, но это ничего не меняет. Ему не понять моей любви, мне — его мотивов, а он ничего о них никому не рассказывает. Обо всем приходится самому догадываться. Без доверия и умения решать конфликты без истерик ничего не выйдет, Ваоло. Когда-нибудь, Луис найдет человека, который сделает его по-настоящему счастливым, и, к сожалению, это буду не я.