«Четыре свободы» нашли отклик как у либералов, так и у консерваторов. «Пост» описал их как изображения «обычного человека», который «не поднимал сжатый кулак и не нес плакат, требующий чего-либо, и он никого не подстрекал к беспорядкам». Предвосхищая приветствие Ричарда Никсона времен Вьетнама «молчаливому большинству», в статье «Пост» объяснялось, что обычный человек «спрашивал только о своих правах американца и молчаливо клялся в своей вере в обещание своей страны и в систему, при которой он жил и воспитывал свою семью». В «Свободе слова» Рокуэлла человек из рабочего класса не подстрекает к бунту, но и не молчит. Вместо этого его показывают выступающим, и его слушают бизнесмены — «белые воротнички» на городском собрании. Президент Рузвельт поздравил Рокуэлла с тем, что он «донес до простых, повседневных граждан простые, повседневные истины, лежащие в основе четырех свобод» и внес «вклад в общее дело создания более свободного и счастливого мира». Рузвельт хотел, чтобы картины были представлены лидерам союзников. Для него «четыре свободы» представляли собой цели в области прав и гарантий, которые должны быть достигнуты внутри страны и за рубежом.79
Чтобы собрать средства и «продать войну», УВИ и Министерство финансов объединились с «Сатидэй Эвенинг Пост», средствами массовой информации, индустрией развлечений и розничными магазинами для создания шоу «Война четырех свобод», которое побывало в пятнадцати городах с апреля 1943 по май 1944 года. УВИ напечатало два с половиной миллиона экземпляров “Четырех свобод”, написало радиопрограммы, а вместе с «Парамаунт Ньюс» сняли кинохронику с Рокуэллом в Вермонте, изображающим своих соседей за столом в День благодарения, хотя художник работал с фотографиями, а не с живыми моделями. У шоу был свой логотип — факел Статуи Свободы — и слоган: «Пусть горит свет свободы». Городские власти организовывали парады, выступления высокопоставленных лиц, конкурсы школьных сочинений, хоры, исполняющие патриотические песни, традиционные танцы местных этнических групп и церемонии на верфях или заводах. Рекламодатели пожертвовали рекламное пространство для продвижения мероприятия, а радиостанции предоставили бесплатное эфирное время для освещения шоу. Выставка проходила в крупных розничных магазинах, таких как «Кауфманс» в Питтсбурге, «Тич-Готтеринг Компани» в Далласе и «Баллокс» в Лос-Анджелесе. Посетители, купившие облигации, получили репродукции «Четырех свобод», и им было предложено подписать «Свиток свободы», который должен был быть представлен президенту Рузвельту, в знак своей приверженности принципам «четырех свобод».80
Города соревновались, кто сможет устроить лучшее шоу и продать больше облигаций, а Чикаго зашел так далеко, что отвел глаза от настоящего врага и взял на вооружение девиз «Победи Нью-Йорк» в своей рекламе. В нью-йоркском шоу в «Рокфеллер-центре» приняли участие радиозвезда Кейт Смит, известная своим исполнением гимна «Боже, благослови Америку», и актерский состав популярного мюзикла «Оклахома!», а облигации были проданы на 13,6 миллиона долларов. Чикаго действительно превзошел Нью-Йорк, завалив город рекламой на бутылках из-под молока, банковских выписках и такси. Чикагцы купили облигации на 17 миллионов долларов во время одиннадцатидневного шоу с участием Риты Хейворт и Орсона Уэллса в универмаге Карсона Пири Скотта. В целом, шоу с участием 450 знаменитостей, включая Бинга Кросби, Боба Хоупа и Рональда Рейгана, посмотрели по всей стране 1,2 миллиона человек, которые купили облигации на 133 миллиона долларов.81
Когда они путешествовали по стране, иллюстрации Рокуэлла о свободах простого человека сопровождались новейшими методами продвижения, смешивая продажу войны с продажей розничных товаров, знаменитостей и гражданской гордости. Радио тоже смешивало пропаганду с развлечениями и рекламой. Чтобы оставаться здоровым и выиграть войну, «Регулярно полоскайте горло антисептиком «Пепсодент»», — услышали слушатели популярного радиошоу Боба Хоупа. Хотя обозреватель «Харперс» Бернард ДеВото пожаловался своему другу Элмеру Дэвису, что радиореклама УВИ и Казначейства «настолько фальшивая и надутая, что от нее сильно воняет», американцы отреагировали на сочетание благого дела со звездными развлечениями и потребительскими товарами.82 Одним из результатов стал значительный разрыв между войной в том виде, в каком она была продана, и войной в том виде, в каком она велась.
«Хватит смелости взглянуть на это»
ЦЕНЗУРА И РЕПОРТАЖИ О ВОЙНЕ усугубили этот пробел. «Мне кажется, что люди дома ведут одну войну, а мы ведем другую. Они почти выиграли свою, а мы только начали свою», — сказал бортстрелок «Летающей крепости» с названием «Мэри Рут, Меморис оф Мобайл». Находясь на базе бомбардировщиков в Англии в июне 1943 года, он сказал корреспонденту Джону Стейнбеку: «Я бы хотел, чтобы они попали в ту же войну, что и мы».83 В течение первых двадцати одного месяца после вступления Соединенных Штатов в войну правительство не разрешало публиковать фотографии погибших американцев. Это ограничение не распространялось на убитых врагов. Кадры кинохроники с Гуадалканала, например, показывали мертвых японцев, но только живых американских морских пехотинцев, грязных и измученных, какими они были. На обложке журнала «Лайф» от 5 июля 1943 года были изображены шесть военнослужащих, несущих задрапированный флагом гроб; внутри были указаны имена 12 987 военнослужащих, погибших в бою, в разбивке по штатам и родным городам.84
Опросы показали, что общественность возмущена и не доверяет «подслащенному» освещению войны. В августе 1943 года уставший Дэвис пригрозил уйти в отставку, если военные не позволят УВИ показать гражданским лицам, что происходит. Рузвельт поддержал Дэвиса. Генерал Маршалл приказал военным фотографам отправить в Вашингтон снимки, которые «ярко изобразили бы опасности, ужасы и безжалостность войны».85 Даже тогда газеты и журналы неохотно публиковали их. Отклонив фотографию солдата, которому оторвало ногу, фоторедактор «Нью-Йорк Дэйли Ньюс» сказал: «Лично я стараюсь выбирать снимки, которые будут хорошо смотреться, когда я буду пить кофе утром». Пресса не хотела ни «сахарной глазури», ни «выворачивающих наизнанку» фотографий, резюмировал главный редактор «Сиэтл Пост-Интелледженсер».86
Несмотря на такие опасения, за последние два года войны в средствах массовой информации появилось больше графических изображений американцев в бою. Военные продолжали подвергать цензуре самые ужасные фотографии и любые, на которых можно было лично опознать погибших американцев. Пропагандистские плакаты и объявления использовали изображения раненых или мертвых солдат для продажи облигаций, призывали рабочих оставаться на работе или требовали молчания о передвижениях войск. Обозреватель «Тайм» заметил, что в крупнобюджетном фильме «С тех пор, как ты ушел» (1944) раненые мужчины действительно выглядели ранеными почти впервые в голливудском военном фильме. В одном короткометражном правительственном фильме, снятом в 1944 году, сообщалось, что каждые две с половиной минуты в бою погибал американский солдат. Военное производство, как обещали в фильме, «вернет мальчиков раньше».87 Американцы увидели яркие боевые документальные фильмы, снятые голливудскими режиссерами в военной форме, такие как «Битва при Мидуэе» Джона Форда, «Сан-Пьетро» Джона Хьюстона и «Мемфисская красотка» Уильяма Уайлера. Используя кадры ВМС и морской пехоты с Иводзимы, «Фокс» и «Парамаунт» сняли десятиминутную кинохронику этого ужасного сражения. Кинокритик Джеймс Эйджи похвалил результаты, но задался вопросом, не унижает ли зрителя просмотр даже самого лучшего фильма о войне и не предает ли он воина. «Мы искренне говорим себе, что сидим в комфорте и смотрим бойню, чтобы воспитать наш патриотизм, нашу совесть, наше понимание и наши симпатии», — рассуждал он, но, возможно, «нам незачем видеть такого рода события», если мы сами там не находимся.88
К 1943 году пропагандисты рекомендовали «разумное, но более широкое использование подтвержденных зверств». После Первой мировой войны так много американцев с подозрением относились к пропаганде с рассказом о зверствах, что ее использование казалось неэффективным. Например, новость о «Марше смерти на Батаане» была встречена с подозрением отчасти потому, что правительство опубликовало ее в то же время, когда была запущена кампания военных облигаций. Кроме того, УВИ опасалось, что пропаганда зверств может разжечь еще большую ненависть к этническим группам у себя дома или спровоцировать месть в отношении американских военнопленных. Однако в начале 1944 года эксперты пришли к выводу, что если запрет на сообщения о зверствах японцев будет снят, это не повлияет на обращение с американскими военнопленными. Более того, официальные лица считали, что публичное знание о том, что японские войска калечили пленных и использовали их для практики штыкового боя, поможет отвлечь критику в адрес Соединенных Штатов, когда они начали бомбить японские города.89 Это изменение в политике подорвало проводимое ранее пропагандой различие между вражескими лидерами и вражеским народом. Для многих американских солдат это различие долгое время было спорным. Особенно на Тихоокеанском театре военных действий, где американцы и японцы придерживались свирепой позиции «убей или будешь убит».
Та же озабоченность по поводу эффективности историй о зверствах повлияла на решение УВИ мало говорить о сообщениях о том, что нацисты осуществляли систематические массовые убийства европейских евреев. В 1941 и 1942 годах в новостях сообщалось о депортации евреев из Германии и оккупированных территорий, некоторые говорили, что они направлялись в «резервацию» в Польше, другие в лагеря рабского труда, а третьи были убиты. Хотя в конце 1942 года правительство США подтвердило, что у него есть доказательства того, что нацисты уничтожали евреев, УВИ воздержалось, заявив, что у него нет документально подтвержденных фактов. Это беспокоило, что «страшные истории» могут скорее угнетать, чем повышать моральный дух. Признавая наличие антисемитских предрассудков в американском обществе, официальные лица не хотели подкреплять утверждения нацистов о том, что союзники воевали от имени евреев. Когда в нем упоминались немецкие зверства, он часто избегал называть жертв евреями. Даже после того, как союзники начали освобождать лагеря смерти и отправлять домой отчеты очевидцев и видеозаписи, люди все еще сомневались в том, что они видели и слышали. Раздраженный Генри Дж. Тейлор из «Нью-Йорк Уорлд Телеграмм» отметил: «Во время последней войны лишь несколько историй о немецких зверствах были правдой, но большинству из них верили. В этой войне истории о зверствах правдивы, но, похоже, мало кому верят».90 Опытный радиоведущий Эдвард Мерроу признался, что «по большей части у меня нет слов», когда он пытался рассказать о том, что он видел в апреле 1945 года в Бухенвальде — 20 000 живых мертвецов, ползающих по лагерю, расположенному в приятной сельской местности, окруженные сытыми немцами. Он сказал слушателям «Си-Би-Эс»: «Если я обидел вас этим довольно мягким рассказом о Бухенвальде, я нисколько не сожалею».91
Репортажи о войне в большинстве случаев не должны были никого оскорблять; ожидалось, что они будут способствовать военным усилиям. «Работа корреспондентов на войне так же важна, как и у военнослужащих», — сказал генерал Эйзенхауэр. «По сути, общественное мнение выигрывает войны».92 Командиры были готовы к сотрудничеству, но корреспонденты не могли сообщить обо всем, что им было известно. Цензоры не только защищали операции, но и стремились повысить моральный дух или репутацию. Они не хотели, чтобы общественность видела фотографии американских солдаты, искалеченные в бою, плачущие или теряющие контроль, погибшие в результате несчастных случаев или от «дружественного огня», или страдающие от ран, нанесенных самим себе, или психологической травмы. Также были запрещены сцены чернокожих солдат в интегрированных социальных сценах и драки между американскими солдатами и солдатами союзников. Когда они заблокировали сообщение репортера «Юнайтед Пресс» Уолтера Кронкайта о том, что Восьмой военно-воздушный флот проводит бомбардировку Германии вслепую из-за сильной облачности, Кронкайт успешно подал апелляцию, утверждая, что немцы уже знали о таких атаках. Его история, однако, противоречила официальным заявлениям о том, что все американские бомбардировка была точно направлена в цель и поразила только военные объекты. Кроме того, корреспонденты иногда подвергали цензуре самих себя. Например, они помогли Эйзенхауэру временно скрыть инцидент, когда вспыльчивый генерал Джордж С. Паттон-младший дал пощечины двум солдатам, госпитализированным из-за психологического стресса, называемого боевой усталостью в 40-х годах.93
В целом, военные репортажи, как правило, подтверждали официальную версию событий. Военные требовали, чтобы гражданские корреспонденты, фотографы и подразделения кинохроники были аккредитованы, имели офицерский статус, носили военную форму и подчинялись военному законодательству. Офицер по связям с общественностью вооруженных сил и штаб распределяли корреспондентов по отдельным боевым подразделениям. Рода войск также использовали систему «пула», в которой один корреспондент печатных изданий, один корреспондент радио и один фотограф выбирались для представления всех остальных. Репортеры пула или корреспонденты, приписанные к определенному подразделению, зависели от штаб-квартиры театра для получения общей картины, полагались на символические истории, чтобы передать ее, и фокусировались на роли США. В драматическом исполнении своего обещания вернуться на Филиппины Макартур несколько раз выходил на берег вброд, чтобы камеры могли сделать лучшие снимки. Для долгожданного вторжения в Нормандию в день "Д" офицеры по связям с общественностью наняли 100 военных фотографов и 400 гражданских корреспондентов, включая 237 американцев, для освещения высадки. Половина из них поступила из штаб-квартиры Эйзенхауэра в Лондоне, а остальные поступили в армию, флот или авиацию. Восхищенный Дэвис назвал получившееся освещение в прессе «лучшим освещением любой военной операции за всю историю». С меньшим энтузиазмом британский посол в Вашингтоне выразил тревогу по поводу тех американских заголовков, которые предполагали, что американцы самостоятельно вторглись во Францию.94
