К неведомой поверхности я прижимался грудью. Передние глаза не видели ничего. В спинных же мелькали свет и неясные тени. С трудом сфокусировав взгляд, я понял, что откуда-то сбоку идет неяркий белый свет, а на его фоне кто-то движется. Потом одна из теней накрыла меня целиком, и кто-то осторожно подергал меня за руку.
Я попробовал пошевелить рукой еще раз. Как ни странно, удалось. И левая, и правая руки двигались, хотя я и не мог оторвать их от поверхности. Также удалось пошевелить хвостом. Нет, я не был связан, но неведомая сила прижимала меня к твердому, не давая от него оторваться. Но что происходит?
Так. Предположим, что я все еще на своем "Гавроне", а рядом находятся мои компаньоны. Как войти с ними в контакт? Гарнитура и скафандр мертвы. Внешние динамики задействовать не удастся. Скафандр звуконепроницаем. Да даже если бы и был проницаем, люди не в состоянии меня услышать и не смогут понять без переводчика, даже если я каким-то образом сумею говорить на слышимых ими частотах. Духота становилась все сильнее. Лишь сейчас я сообразил, что активная регенерация и вентиляция тоже отключились и я дышу только тем воздухом, что меня окружает. Еще немного — и я просто задохнусь. В довершение меня начало морозить: через скафандр начал проникать холод твердой поверхности.
Меня снова подергали за руку. Подавив новый приступ паники, я сосредоточился и осознал, что меня не просто дергают. Во внешнем воздействии замечалась явная система: длинные паузы между рывками перемежались короткими. Система. Какая?
Морзе.
Разумеется, модифицированная азбука Морзе.
Каждый внез знает: в ледяной пустыне бездыха спасение или смерть при катастрофе могут зависеть от самых незначительных мелочей. Технология создания космических скафандров и комбезов отрабатывалась людьми полтора века. Полный отказ всех систем, в том числе системы связи, являлся маловероятным — но все-таки возможным. А потому каждый внез с младенчества обучался азбуке Морзе, при нужде позволявшей общаться с помощью писка аварийного маяка или обычного фонаря. А то, что знали внезы, следовало знать и мне как руководителю гоночной школы, где вероятность несчастного случая куда выше, чем в среднем.
Я знал азбуку Морзе, пусть и не настолько уверенно, как внезы. А потому, сосредоточившись, понял внешний сигнал на линго: "...К-Т-Ы -?-К-А-К-Т-Ы-?"
"Ж-И-В", — ответил я, постукивая пальцем по твердому. — "В-О-З-Д-У-Х-М-А-Л-О".
"К-А-К-П-О-М-О-Ч-Ь-?"
Как помочь — вопрос интересный. Сознание продолжало проясняться, и я уже осознал, что сила, прижимающая меня к поверхности — скорее всего, постоянный гравитационный вектор на планетарной поверхности. Иным вариантом мог быть лишь корабль на инерциальных движках, идущий с постоянным ускорением, но в нем наверняка чувствовалась бы хоть какая-то вибрация. Мы наверняка находились на поверхности Терры, что влекло за собой весьма интересные последствия.
Я родился, вырос и всю свою жизнь провел в безвесе. Разумеется, я в какой-то степени знал, как на тело действуют ускорения — безынерциальные двигатели не универсальны, близкие маневры наподобие стыковки требуют использования инерциальных маневровых движков. Но знакомые ускорения никогда не превышали нескольких десятых вжэ в течение максимум десятков секунд, после чего возвращался привычный нулевой вектор. Я также неоднократно дистанционно управлял человекообразным дроном на терранской поверхности, но дрон не передает ощущение тяжести ни напрямую, ни косвенно. Все его базовые движения выполняются встроенной автоматикой, от оператора требуется лишь направлять его. Так что нынешние ощущения были для меня в новинку. Вероятно, и не только для меня. Стражи никогда лично не спускались в гравитационный колодец Терры, так что я мог пользоваться сомнительными лаврами первооткрывателя. Те из Изгнанников, кто происходил с поверхности Саванны, на моем месте чувствовал бы себя куда лучше, благо сила тяжести на Терре в два раза меньше. Но для меня даже такая являлась непреодолимой.
Я, однако, прекрасно знал, как дела обстоят на планетарной поверхности. Внезам, выросшим в безвесе, трудно понять, как какой-то участок отсека может оказаться недосягаемым. На Терре же это норма: в типовом помещении в виде параллелепипеда без специальных мер доступно не более половины поверхности. Поверхность, к которой направлен постоянный вектор ускорения, является "низом" или "полом", противоположная — "верхом" или "потолком", все остальные — "стенами". На полу доступно все, на стенах — то, до чего может дотянуться рука стоящего человека. Потолок, как правило, требует использования дополнительных приспособлений. И теперь главным вопросом жизни и смерти для меня являлся очень простой: в каком положении лежит "Гаврон" и где в нем образовался "пол"? Спасательная капсула для меня на борту имелась, ее механические устройства позволяли нормально дышать даже при полном отсутствии энергии и управления. Но моя масса в скафандре составляла около семидесяти килограммов. Если вход в капсулу оказался в "полу" или "невысоко в стене", меня туда смогут запихать. Если выше...
Опять же, а кто станет запихивать? Алекса можно списать со счета сразу — урожденный внез в земной гравитации мог двигаться немногим лучше меня. Мотоко — физически крепкая женщина, но одна она меня с места не сдвинет. Оксана — наполовину инвалид, ее ноги хорошо работают лишь в безвесе. Сумеет ли она хотя бы встать самостоятельно в постоянном векторе? Плюс два агрессивных гостя — но вряд ли они захотят со мной возиться. Впрочем, кто знает.
Времени на размышление, однако, не оставалось. Как мог, я описал проблему при помощи Морзе. Оказалось, что со мной говорит Оксана. Она короткими фразами сообщила, что Алекс без сознания, но Мотоко и сама Оксана перенесли тряску неплохо. По крайней мере, Мотоко могла нормально ходить, а Оксана — встать на ноги, хотя и держась за подругу. Внутри разорванного едва ли не в клочья корабля сохранялась кислородная атмосфера, пригодная для дыхания людей. Температура держалась на уровне, определенном Оксаной как "прохладно".
Ориентируясь по поданным мной приметам, девушки определили, что спасательная капсула, к счастью, находится на уровне нынешнего "пола". Не вдаваясь в детали последующих мучительных усилий, которые и в памяти-то особо не задержались, сообщу только, что по прошествии примерно пяти вминут меня сумели-таки запихать в капсулу. К тому времени я почти задохнулся, а потому рванул застежку скафандра, не дожидаясь полной продувки гермообъема, за что поплатился несколькими вдохами загрязненного кислородом воздуха и долгим приступом мучительного кашля.
Однако все хорошо, что хорошо кончается. Хотя корабль по-прежнему казался полностью мертвым, капсула закрылась без дополнительных сложностей. Наши капсулы построены так, что могут долго поддерживать дыхание благодаря чисто химической системе регенерации воздуха и системы механической его циркуляции, поддерживаемой мускульными усилиями. Вминуты усиленной физзарядки хватает на раскрутку маховика, десять вминут поддерживающего циркуляцию. Опасность немедленно задохнуться мне больше не грозила.
Зато грозила опасность сойти с ума в ожидании неминуемой и весьма скорой смерти.
Представьте себе: вы внезапно оказались в полностью мертвом корабле непонятно где. Спасательная капсула могла поддерживать меня не слишком долго. При действующей электронно-механической аппаратуре запас воздуха составлял по крайней мере две декады. Однако при таких интенсивных усилиях я вряд ли продержался бы более трех-четырех вдней — при условии, что не обессилел бы полностью еще раньше. Тренажеры тренажерами, но постоянный вектор почти в один вжэ для меня слишком утомителен. Так что вдень. Или два. Максимум. И притом в почти полной темноте, разгоняемой лишь проблесками непонятного света через смотровой глазок крышки люка. И во все усиливающемся холоде: спасательная капсула рассчитывалась на бездых, являющийся идеальным естественным теплоизолятором, а не на воздушную среду с ее конвекционным отводом тепла. И без связи, позволяющей позвать на помощь. И без знания текущих координат. И даже без возможности толком общаться с товарищами: люк практически не пропускал звуки даже при ударах чем-то тяжелым снаружи, что нашла Оксана. А у меня не имелось и того.
Вы в состоянии представить себе большую безнадежность? Я — нет. И знаете что? Даже в таком почтенном возрасте, как у меня, мучительно умирать ну вот совсем не хочется.
136.041 / 12.06.2102. Где-то рядом с Байкалом. Оксана
Бывают такие ситуации, когда время начинает идти медленно-медленно — когда мозг уже осознал, что вот-вот станет больно и плохо, но сигналы до мышц еще не дошли. В такие моменты смотришь, как тебе на голову падает кирпич, и кажется, что не можешь даже пошевелиться. И если бы со мной в момент, когда все пошло кувырком, случилось то же самое, я бы сейчас долго и в деталях описывала, кто на кого напал и куда полетел.
Так вот, со мной ничего такого не случилось. Ну тупая я, тупая.
Что что-то сильно не так, до меня дошло, лишь когда передо мной задергался представитель Госдепа, от которого я только что пыталась вежливо отделаться. Почему он задергался и как вообще оказался прямо передо мной, я в тот момент еще не осознала. А потом по ушам ударило острой болью пропавшего давления, и забрало шлема автоматически захлопнулось. И вот это я уже осознала: взрывная разгерметизация. Потом меня ударило в спину, в бок, в инстинктивно вытянутую руку, потом в меня врезалось что-то большое и жесткое, и я в обнимку с ним закувыркалась по отсеку от одной стены к другой, все время обо что-то ударяясь. Каждый удар на секунду вышибал из меня дух, так что больше всего меня интересовало постоянно прерывающееся дыхание.
И тем не менее, остатками свободного внимания я все-таки умудрялась замечать то, что происходит по сторонам. Не все, разумеется, только явления калибра слонов. Буквально. Две противоположные стороны отсека перестали существовать, превратившись в огромные зияющие проломы. Через дыры внутрь пытались просунуться две какие-то огромные фиговины — с примерно овальными мордами, то и дело раскрывающимися, словно крестом надрезанная на макушке кожура апельсина. Из-под кожуры выстреливали щупальца, слепо шарящие по отсеку. Корабль, однако, мотало так, что щупальца все время ударялись о стены и втягивались обратно под закрывающуюся кожуру.
А потом меня ударило снова — уже не физически, а изнутри. В голове словно взорвалась граната, и одновременно мои наглазники погасли. Интерфейс пропал с полностью просветлившихся линз, и вместе с ним пропал и интерфейс на забрале. Мотания тоже пропали. Словно во сне, я смотрела сквозь гигантскую дыру в стене на быстро приближающуюся Терру. Прямо передо мной находился евразийский материк, контуры которого почему-то постоянно плясали и изменялись и над которым не виднелось ни единого облачного кластера. Я отлично знала карту Сибири еще со школы, но то, что предстало моим глазам, очень мало на нее походило: реки меняли русла, горы пропадали, а равнины, наоборот, горбатились пиками горных кряжей. С цветами окружающего мира тоже происходило неладное: они переливались, словно Терру решила посетить сумасшедшая радуга. Материк быстро приближался, а у меня где-то на заднем плане долбилась маленькая страшная мысль: вот и всё, вот и всё...
Но в тот момент, когда на нас вплотную надвинулся крутой горный пик без малейших следов снежной шапки, мир в очередной раз скрутился выжимаемой простыней. От острого приступа головокружения я на мгновение утратила ориентацию в пространстве, а потом на меня снова упало что-то большое и тяжелое и вышибло у меня дыхание уже всерьез и надолго.
Когда я, наконец, закончила отдуваться и собирать в кучку руки, ноги и прочие вроде бы не оторвавшиеся части тела, вокруг царила тишина и темнота. Разгонял ее лишь один луч синеватого цвета. Корабль лежал неподвижно, а вместе с ним лежала и я, распластанная на спине. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать — я лежу в поле тяжести. В стандартной гравитации, чуть меньшей одного вжэ.
В земной гравитации.
А потом меня снова затрясло. Уже не так, как перед тем — кто-то схватил меня за плечи и принялся энергично мотать из стороны в сторону. Из-за темноты я не могла понять, кто именно, но потом адаптировавшиеся глаза разглядели смутный белый силуэт. Туристический скафандр, да. Кто у нас в туристическом скафандре? Ах, да. Мотоко.
Я подняла руку и попыталась за нее ухватиться. Тряска прекратилась. Несколько секунд я наслаждалась покоем, но потом спохватилась. Воздух становился все более спертым, комбез не подавал признаков жизни, а вместе с ним — и мои наглазники. Дышать из-за духоты становилось все труднее, перед глазами начали проявляться огненные круги, а давящая на грудь тяжесть делу отнюдь не помогала. Я попыталась думать, что с учетом недавнего шока оказалось весьма нетривиальным занятием.
Итак, мы на Земле. Наверное. Падали стремительным домкратом и, с учетом скорости сближения, должны были либо сгореть в атмосфере, либо разбиться всмятку о поверхность. Ни того, ни другого не произошло. Хорошо. Но непонятно, где мы, что случилось и что нас ожидает. Плохо. А какова самая насущная проблема? Воздух. СЖО комбеза не действует, я дышу лишь тем воздухом, что остался в шлеме, а в нем уже практически кончился кислород. Вывод? Если не разгерметизировать шлем, я вот-вот умру от удушья. А если снаружи нет пригодного для дыхания воздуха? Если он отравлен или не содержит кислорода? Тогда я умру от удушья. Так или иначе, следовало что-то сделать, и быстро.
С быстротой у меня возникли изрядные проблемы. С подвижностью — тоже. Как оказалось, за прошедшие годы я полностью отвыкла от постоянного вектора. Словно налитые свинцом, руки и пальцы отказывались повиноваться. Лишь с четвертой попытки мне удалось нащупать и раскрыть магнитные защелки и даже не сдернуть, а столкнуть шлем с головы куда-то в сторону. В легкие хлынул воздух — и я могла им дышать.
— Оку-тян! — расслышала я голос как бы из страшного далека. Или из-под очень толстой подушки. — Оку-тян! Ты меня слышишь? Я дышать не могу!
Смутно-белая фигура, стоящая передо мной на коленях, отчаянно дергала себя за голову. Нет. За шлем. Мотоко. Она не знает, как раскрыть скафандр. Надо помочь... Я попыталась приподняться на локте, но не смогла. Тогда я просто вытянула в ее стороны руки — это с трудом, но удалось — и сделала приглашающее движение кистями к себе. На счастье, Мотоко не только разглядела, но и поняла. Она рухнула на четвереньки и почти прижалась ко мне. Я нащупала ее шею и отстегнула шлем. Мотоко сорвала его с головы и отбросила в сторону — тот загрохотал по полу, словно пустой ночной горшок. Мотоко принялась глубоко и хрипло дышать, жадно глотая воздух.
— Алекс! — среагировала я на вновь всплывшую в голове мысль. — Алекс! Где ты?
Ответа не последовало. У меня похолодело внутри.
— Мотоко-тян! — позвала я, преодолевая спазм в горле!
— Хай? — все еще хрипло откликнулась она. Ее дыхание, однако, постепенно успокаивалось.
