— Да. Звал. — Старик, вздохнув, двумя пальцами погладил свою бороду. Седая, густая и пышная, она доставала ему до средних пуговиц камзола, украшенного скромной золотой вышивкой. — Стайл, я слышал, ты собрался командовать авангардом.
— Если мне уготовано судьбой стать Повелителем, я должен быть достоин трона. И возглавить свой народ в этот тяжёлый час. Делом, а не номинально. — В карих радужках юноши рассыпались зелёные крапинки, будто кто-то растёр сухой лист крапивы. — Тёмные лишили нас принцессы, а меня — чудесной девушки, которую прочили мне в жёны. Думаете, после этого я смогу просто отсиживаться позади всех, в безопасности?
Он был смуглый, темноволосый. Смотрел на Советника серьёзно, и вместе с тем — открыто, дерзко, упрямо.
Так похоже на Навинию...
Вирт Форредар, тяжело вздохнув, подошёл к новоиспечённому наследнику престола. Положил морщинистую руку ему на плечо.
— Стайл, ты последний из рода Сигюр. — Глаза старика, тёмные и ясные, смотрели на юношу с болью. — Мы не можем позволить королевству потерять ещё и тебя.
— Вы не можете точно знать, что Навиния мертва. — Стайл резко вскинул голову. — И я до сих пор не могу понять, почему вы так спокойно отнеслись к тому, что Хьовфин решил судьбу нашей принцессы за нас.
— Повелитель эльфов принял мудрое решение, мальчик мой. Мудрое и тяжёлое. Переговоры, о которых говорили тёмные — такая же ловушка, как восемнадцать лет назад. Дроу использовали наших венценосных детей, как приманку... но итог был бы один. И если б мы пошли на поводу у тёмных, королевство осталось бы беззащитным. — Советник прикрыл глаза. — Я уже говорил тебе, как люблю эту девочку. Несмотря на то, как она обошлась со мной... молодость и горячность всему виной, молодость и горячность. А я позволял ей слишком многое, и это было моей ошибкой. И теперь... — отняв руку от плеча юноши, он порывисто отвернулся, — в её гибели есть и моя вина.
Стайл смотрел, как он стоит, сгорбившись, в один миг потеряв горделивую аристократическую выправку. Просто старый, бесконечно уставший человек.
И лицо юноши, молодое и жёсткое, вдруг смягчилось.
— В этом виновны тёмные, вирт Форредар, — произнёс Стайл потом. — И они одни.
— Мне осталось не так много лет, мальчик мой. И в эти годы... я не хочу увидеть, как погибает последний Сигюр. Я хочу увидеть, как ты занимаешь престол, как женишься и восстанавливаешь династию, как правишь страной, в которой наконец-то воцарился мир, а порождения зла больше не тревожат наш покой. — Советник, взяв себя в руки, медленно выпрямился. — Я прошу тебя... достаточно того, что ты отправляешься вместе с армией. Воины поймут тебя. Все поймут тебя.
— Вы не доверяете моему владению мечом, вирт Форредар? Или нашим магам? Я уверен, что мастерам Форсивской школы под силу разобраться с ловушками тёмных и прикрыть меня от любой опасности.
— Риск в любом случае велик. Риск, на который ты не имеешь права. — Когда Советник вновь повернулся к юноше, его глаза подозрительно блестели, а на правой щеке виднелся влажный след, терявшийся в пушистых усах. — Ты останешься в тылу, вместе с Хьовфином, и будешь командовать нашим народом. Так ты принесёшь своему королевству куда больше пользы, чем ему принесла бы твоя героическая гибель. Поверь.
Некоторое время Стайл смотрел на него.
Потом кивнул — с тяжёлым, очень тяжёлым вздохом — и развернулся на каблуках.
— Покоряюсь вашей мудрости, вирт Форредар. Хоть мне это и не по душе.
Советник задумчиво следил, как он покидает комнату. Потом отвёл взгляд на витражное окно в стрельчатой арке стены: солнце стучалось в него, дразнясь цветными лучами, расплывавшимися по каминной полке и креслам, отделанным белым бархатом.
— Хорошо, что хоть ты умеешь идти наперекор своим желаниям, мальчик мой, — пробормотал старик. — Значит, я не ошибся. Значит, боги всё же присматривают за нами. И воистину... ничего не делают просто так. — Губы старого Советника исказил призрак горькой, бесконечно горькой усмешки. — Вот уже дважды.
* * *
Морти вошла, когда я сидела на постели и читала.
Но когда я подняла голову, выражение её лица заставило вежливое приветствие застыть на моих губах.
— И кем ты себя возомнила? — холодно осведомилась принцесса дроу, застыв на пороге лаборатории.
О, нет. О, нет, нет, нет! Неужели она узнала... но это ведь были просто стихи! Просто поцелуй руки, просто...
Просто утешение её хальдса — потому что она никогда не будет принадлежать ему.
— Принцесса, я...
Движение её руки было почти неуловимым. Таким же, как блеск стали, который едва успел зафиксировать взгляд.
А потом лезвие метательного ножа вошло мне в грудь.
Опустив глаза, я смотрела на чёрную рукоятку кинжала, вокруг которой по белой рубашке расплывалось багряное пятно крови. Моей крови. Забавно — кровь есть, а боли нет. Шок? Должно быть, шок. И не только болевой.
Это определённо слишком безумно, чтобы быть правдой.
— Я долго позволяла Лоду держать тебя при себе. Влюблёнными девчонками легко манипулировать, а ты действительно была ему довольно полезна, — голос принцессы слышался приглушённо, точно в плохой записи. — Но ты перешла все границы.
Я медленно подняла взгляд. На её лицо, которое ненависть и презрение исказили до неузнаваемости.
До неузнаваемости...
Да. Потому что это было не её лицо. Я вообще не могла различить её лица — отчётливо, по крайней мере, — как не могла различить детали обстановки, которая меня окружала. Просто знала, что это лаборатория Лода... и что передо мной Морти.
А последнее, что я помнила — как, пожелав колдуну хороших снов, ложилась спать.
И тогда я велела себе открыть глаза.
— Тише, тише, — когда я, проснувшись, села в постели, Лод успокаивающе вскинул ладони. Будто ждал, пока я проснусь, стоя рядом на коленях. — Я как раз хотел тебя будить. Опять кошмар?
Я кивнула.
— Тогда помни, что это был просто кошмар, — улыбнулся колдун. — Нам пора выдвигаться в Мирстоф.
— Уже? — я торопливо откинула одеяло. — Хорошо, я соберусь быстро.
— Не сомневаюсь, — Лод склонил голову. — Но сперва я хотел попросить тебя кое о чём.
Я посмотрела на него — и, как это у нас часто бывало, угадала его мысли без слов.
— Ещё силы? Так и не восстановился после вчерашнего?
— Увы, — колдун развёл руками. — Если ты не захочешь, я пойму. Но тогда придётся повременить с вылазкой на пару дней.
Я помолчала, колеблясь.
Призрак вчерашних сомнений, подкреплённый недавним сном, нашептал на ухо ответ, который я вряд ли выдала бы в другой ситуации.
— Знаешь... мне кажется, я сама ещё толком не восстановилась. Поэтому лучше повременить. В конце концов, Алья ведь сказал, что день-другой терпит.
Это ведь так просто: быть ласковым с послушной куклой. А если она взбунтуется?
Кто я для тебя, Лод?..
Мгновение колдун просто смотрел на меня. Потом сжал мои ладони в своих.
На сей раз — без капли ласки.
— Ну и ладно. В конце концов, твоё разрешение мне ни к чему.
Когда руки Лода просветило знакомое золотое сияние, я дёрнулась, но серебряное кольцо на шее сжалось, лишая способности сопротивляться.
Нет, нет! Неужели все мои опасения...
— Я не хотел доводить до этого, — равнодушно произнёс колдун. — Извини.
А я сидела, застыв, повинуясь ошейнику, не в силах даже отвести взгляд...
...и тут вспомнила, что ошейник сняли с меня давным-давно.
Давление на шею вдруг исчезло. Вместе с Лодом, который просто растворился в воздухе.
Позволив увидеть, что в том самом кресле, где перед сном я читала колдуну стихи, сидит Акке.
— Занятные кошмары, — бесстрастно заметил иллюранди.
Я вскинула руки к шее. Поняв, что на ней нет серебряного кольца, поднялась на ноги.
— Я ведь все ещё сплю, верно?
— Да.
Могла и не спрашивать. Странные, приглушённые ощущения говорили сами за себя — как и окружающая обстановка. Казалось, меня каким-то образом занесло в картину, на которой пытались изобразить лабораторию колдуна, только вот художник допустил многочисленные неточности: стол идеально чистый, кресло немного не такое, стены чуть темнее...
И отсутствующий Бульдог не пачкал слюнями мою подушку.
— Если кошмары твоих рук дело... я, конечно, не собираюсь и не могу ничего с тобой сделать, но просто знай, что я очень зла.
— Моих? — Акке тонко улыбнулся, не сводя с меня взгляда, в котором синева мешалась с серебром. — О, нет. Это всё исключительно игры твоего разума, Сноуи. Я вмешался только сейчас, когда всё зашло слишком далеко, — тонкие пальцы иллюранди царапнули подлокотник кресла ногтями, короткими и аккуратными, точно их сделали из матового стекла. — И, знаешь ли, это никуда не годится.
— Что именно?
— Твоя подозрительность. Ты слишком много думаешь. Слишком много сомневаешься. Слишком многого боишься.
— И какое тебе до этого дело? — я подошла к креслу, глядя на пепельное лицо Акке сверху вниз. — Зачем ты это делаешь? Зачем следишь за мной, зачем тогда показал мне сцены из прошлого? Зачем сейчас со мной говоришь? Только не говори, что по доброте душевной.
Наверное, это сон придавал мне смелости. Освобождал от робости, правил приличия, мыслей о том, что нужно знать своё место. И сейчас я просто спрашивала всё, что хотела спросить.
А, может, я просто и сама устала бояться.
Ведь я хотела услышать от него ответы не только на то, что спросила вслух.
— По доброте. Да только не к тебе. — Акке вдруг рассмеялся: тихо, с какими-то шелестящими нотками. — Ты думаешь, тебе одной сейчас нужна поддержка и опора?
Вопрос меня удивил.
— Ты...
— Проблема в том, что ты нужна Лоду не меньше, чем он нужен тебе. И нужен ему в первую очередь вовсе не твои силы и даже не твой ум. Сейчас ему тяжелее, чем когда-либо... а я, видишь ли, очень к нему привязан.
— Почему? Ты ведь просто его слуга.
Сейчас ответ на этот вопрос почему-то интересовал меня больше, чем то, что иллюранди сказал до этого.
Наверное, потому что думать, что я и правда нужна Лоду — не по практическим соображениям, — казалось мне смешным.
— К твоему сведению, между слугой и господином зачастую устанавливается очень крепкая связь. Если господин достоин того, чтобы его любили. А Лод для меня... — демон рассеянно повёл рукой. — Ты ведь не знаешь, как рождаются иллюранди?
— Откуда?
— Я появился на свет таким, каким ты видишь меня сейчас. Как и все из моего народа. Мы не взрослеем и не стареем, и своих детей мы творим, отдавая часть себя, своей души... и вкладывая эту часть в чужую тень. Тень кого-то из плоти и крови. Человека, дроу или эльфа — неважно, но только с его согласия.
А ведь раньше я не задумывалась о том, что ни разу не видела женщину-иллюранди. И только теперь понимала, что не могла их увидеть.
Никогда бы не подумала, что гуманоидные существа могут размножаться вегетативно.
— То есть... вы оживляете чужую тень?
— Можно и так сказать.
— И что, после того, как вы забираете тень, человек перестаёт её отбрасывать?
— О, нет, конечно. Она восстанавливается. Все существа из плоти и крови обладают тенью, ведь таков порядок вещей. Но мы забираем какую-то часть его, его сил, его души... навсегда. И эта часть накладывает на нас свой отпечаток, как на внешность, так и на характер. Незначительный, но всё же. Например, мы всегда очень привязаны к тому, кто поспособствовал нашему появлению на свет.
— Но ты не можешь быть тенью Лода. Ты ведь существовал уже во времена войны с Тэйрантом.
— Тенью Лода — нет, — Акке мягко улыбнулся. — А чьей могу?
Мгновение я смотрела на него. Внимательно, стараясь не упустить ни одной детали... и его лицо — с впалыми щеками, узкими губами, тонким носом — вдруг действительно показалось мне неправильным отражением кого-то другого. Кого-то, кого я уже видела.
Самовнушение? Или...
Кусочки мозаики встали на свои места в одно мгновение.
И заставили меня отступить на шаг.
— Ты... тень Ильхта?
— В точку.
Ха. Я бы даже сказала, ха-ха-ха.
Всё это время мне прислуживала тень Ильхта Злобного.
Какая ирония.
— Теперь ты понимаешь? — спросил Акке. — Поэтому я служу Миркрихэйрам. Поэтому привязан к Лоду, как к родному, и это не просто слова. На моих глазах выросла и его бабушка, и его отец, и они тоже вызывали у меня чувства более чем тёплые... но среди всех Миркрихэйров Лод всё же стоит особняком. Наверное, потому что он первый потомок Ильхта, которым тот был бы действительно горд.
Интересно, сколько в Акке от Ильхта? Какие черты характеры передались его тени? Унаследовала ли она какие-то воспоминания своего изначального владельца?
И то, что иллюранди показывал мне в прошлый раз — не была ли хотя бы часть этого его собственной памятью?..
— Хорошо. Положим, я поняла, почему ты беспокоишься за Лода. Но я-то тут при чём?
— Потому что ты ему дорога. Очень дорога. И своими сомнениями терзаешь не только себя, но и его: можешь даже не надеяться, что он их не чувствует. А уж опасения касательно Морти... не знаю, кем надо быть, чтобы ждать подвоха от этого безгрешного создания. Откровенно говоря, порой эта безгрешность даже раздражает. — Иллюранди иронично качнул головой. — Учитывая, что от неё-то вся их беда.
— Какая беда?
На первой части его высказывания я снова решила не фиксироваться.
Как бы забавно это ни казалось, но поверить в безгрешность Морти мне было куда проще, чем в мою великую ценность для Лода.
— Та, из-за которой ему нужна ты. А не она.
В следующий миг я поняла, что кресло опустело, зато театральный скрип двери за спиной заставил обернуться.
— Тебе туда, — проговорил Акке.
Он стоял рядом с открывшимся проходом в библиотеку, указывая на тёмный проём приглашающим жестом.
— И зачем?
— Потому что там найдёшь ответы, которые помогут тебе перестать сомневаться.
Исчез, оставив меня наедине с созданным им сном — и, пожав плечами, я двинулась вперёд. Скорее потому, что ничего другого мне особо не оставалось, чем по другим причинам.
Библиотека изменилась. Не до неузнаваемости, конечно, но всё же. Исчез стол с волшебными цветами, а комната вытянулась тёмным коридором, длинными и широким. Книжные полки убегали вдаль, насколько хватало взгляда, порой образовывая арки, в которых прятались полукруглые двери. Те были приоткрыты — все, и из-под них пробивались отблески тёплого сияния, служившего единственным источником света.
Поколебавшись, я подошла к первой же двери слева. Заглянула внутрь.
Там скрывалась до боли знакомая гостиная с круглым столом. До этого в коридоре было тихо, но теперь я отчётливо слышала переливы струн...
И голос, высокий и чистый, звеневший в чарующей песне.
Они сидели вокруг стола, и четверо умещались в трёх креслах. Лоду вряд ли было больше пятнадцати: светлые волосы едва прикрывают уши, лицо гладкое, юное, совсем другое — но уже такое серьёзное. А вот серая мантия колдуна осталась неизменной, как и движения пальцев, перебиравших струны лютни с той же уверенной мягкостью, с которой чертили руны. Или это мандолина? Да, у лютни вроде гриф искривлённый, а у этой штуки прямой, как у гитары...