В общем, сцена получилась очень сопливая.
Вернувшийся с прогулки Ворон некоторое время наблюдал за нами с брезгливым интересом, потом заметил своим хриплым карканьем, что это у меня обычная реакция на психологическую перегрузку, и что Лада была, как всегда, права, когда настаивала на строгом режиме и сокращении, вернее, дозировке учебных часов. Домовушка сердито посмотрел на Ворона, сказал ему, чтобы летел к себе в кабинет, потому как все, что случилось, случилось по его, Ворона, вине. ("Все через тебя, птица ты беспощадная, меры не знающая, Коток-то наш слабенький, так ведь ему и надорваться недолго, так что лети-ка ты, наимудрейший, к себе, и не тревожь наши раны. А то как бы тебе не досталось".) Ворон пожал плечами, то есть крыльями, и удалился. А мы с Домовушкой, совершенно примиренные, обнялись, поцеловались и еще немного поплакали. Теперь уже спокойно поплакали, без истерик. И надо вам сказать, что слезы эти принесли мне неимоверное облегчение. Я как бы морально, нравственно умылся. И теперь, чистенький, я всех любил, всех, без исключения, в нашей квартире и за ее пределами, даже мою врагиню, кошку-бродяжку. И раскаивался в том, что прежде думал о ком-либо плохо, с раздражением и осуждением. Даже нездоровое любопытство Жаба с изрядной примесью злорадства не злило меня сейчас — я понимал, как мало у него иных развлечений, ведь он, Жаб, лишен многих и многих удовольствий не только человеческого, но даже и моего котиного состояния. Он не мог, как я, выходить на прогулку, когда ему захочется, ему не чесали (в опасении повредить нежную кожу) спинку и шейку, ел он то, что дают, и не мог, как я, иногда разнообразить свой стол... А то, что это его развлечение чужими переживаниями несколько дурно пахло — ну что же, он не виноват, ему просто не хватало интеллекта на развлечения иного характера. На чтение книг, например.
С прогулки пришел Пес. И его, нашего Пса, верного друга и защитника нашей Лады, любил я тогда, и понимал, как никогда прежде, всю глубину его неразделенной любви и весь смысл его бескорыстного служения Даме своего собачьего сердца... Да, я любил его в тот момент, но, как выяснилось чуть позже, со своей любовью несколько погорячился. То есть возлюбил его преждевременно.
Потому что не успела Лада прийти с работы, как Пес настучал на нас с Домовушкой. И не только (и даже не столько) на нас, сколько на бродячую кошку, которая, по его словам, одна только и была виновата в моей истерике.
Лада, с ее горячим нравом и привычкой немедленно реагировать на всякого рода неприятности и рубить сплеча при решении любых проблем, если эти проблемы не были связанны с ней, Ладой, лично, призвала меня пред свои светлые очи.
— Что я слышу, Кот! — воскликнула она, снимая свою курточку и шапочку (Пес наябедничал так скоропалительно, что она даже раздеться не успела), — что мне рассказывают? Тебя, оказывается, обижают в нашем дворе? Тебя не любят? Почему ты мне ничего не сказал?
— Потому что это мое дело, — пробурчал я. — Потому что я не имею привычки жаловаться. Потому что я справлюсь сам ...
— Если эта твоя проблема нарушает мир и спокойствие в нашей семье, она не только твоя, она наша общая...
— Причем тут наша семья? Со своими кошками я как-нибудь сам разберусь...
— Со своими? — удивленно подняла с недавних пор подщипанные бровки Лада. — А я так поняла, что эта кошка — твой враг. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление...
— У тебя! — фыркнул я. — Это у Пса сложилось такое впечатление! А уж кому-кому, а ему я не позволю совать свой длинный нос в мои дела!
И я решительно вышел из комнаты. Я распушил хвост и усы. Я надулся, как индюк. Я кипел, как переполненный чайник. Сосуд гнева — вот что представлял я из себя в тот миг, когда, разъяренный и взбешенный, влетел в кухню в поисках Пса.
Я забыл о его огромных зубах, о том, что ему стоит только раз раскрыть пасть, и от меня останется одно мокрое место и клок черной шерсти, что не мне, с моими слабыми силами, лезть в драку с этим Голиафом...
Пса в кухне не было. Пес принимал ванну. Но тогда я об этом не знал.
— Где он? — зашипел я, — где этот шелудивый стукач? Где это паршивое отродье? Я его разорву на кусочки. Мелкие...
Но в этот момент весь нынешний день прокрутился в моем распаленном гневом мозгу. Я вспомнил приятное пробуждение, и как сгоряча обидел Домовушку, и как низко готов был пасть, когда собирался ударить кошку, и как приятно было раскаяние, и как я любил всех, в том числе и этого предателя, и как я дал себе слово ничего и никогда не делать сгоряча.
И я успокоился.
Г Л А В А С Е М Н А Д Ц А Т А Я, в к о т о р о й
Л а д а п р и м е р я е т п л а т ь е
А в драгих портах чаду и цены нет!...
"Повесть о Горе-Злочастии"
Утро следующего дня началось с переполоха.
Домовушка обнаружил вдруг, что до Нового Года осталось только три дня — прежде, со всеми моими проблемами, он совсем позабыл о течении времени.
Подсчитав имевшуюся в кошельке наличность, Домовушка погрузился в сложные вычисления, чт* из деликатесов и дефицитов мы можем себе позволить. Поэтому манная каша, предназначавшаяся нам на завтрак, пригорела. Зато Лада, поев вместо каши вчерашнего пирога с вареньем, получила перед уходом на работу длинный список, в котором было указано, что, по какой цене и в каких количествах она должна приобрести. Список накарябан был тупым химическим карандашом, который Домовушка слюнявил так усердно, что не только рот, усы и борода у него были синие, но и шерсть на лбу и на остроконечных ушках.
Я, конечно, полюбопытствовал и заглянул в список через его плечо. И удивился — на первом почетном месте кривыми печатными буквами (слишком большими, пляшущими и не помещающимися в строке) начертано было без соблюдения правил грамматики: "вино шампань одн бут".
— Это что означает? — не выдержал я.
— Празднество же, — пояснил Домовушка торжественно, — шампани надобно для порядку и торжественности.
— А разве спиртное можно?
— Нужно, а как же! В давние годы я бражку варил, бывало, или же медовуху, однако же Бабушка мне воспретила строго-настрого, законом-де не дозволяется. Потому мы к празднествам завсегда шампань приобретаем.
— Так никто бы не знал — разве ж у нас кто-то бывает? Варили бы себе медовуху и дальше.
— Не, — помотал головкой Домовушка и старательно послюнявил карандаш, собираясь писать далее. — Ежели законом возбранено, значит, невозможно. Мы обыватели закону послушные, нарушать не могём.
Кроме шампанского в списке имелись апельсины в количестве двух килограммов, мандарины (один килограмм), лимоны (пять штук), гранат (одна штука), орехи грецкие (сотня), орехи лесные чищенные (один стакан), лимонад разный (пять бутылок), конфеты шоколадные "Ананасные" и "Трюфели" ( по сто граммов), карамель разная (один килограмм) и зелень свежая (укроп, петрушка, зеленый лук и редис).
— Редис — это я себя побаловать, — объяснил мне покаянно Домовушка. — Люблю сей овощ безмерно. Редька, белая ли, черная — то тоже великая вещь, особенно с постным маслом, с зеленым лучком... Однако же противу сладости редисовой ей — никуда.
Замечу в скобках — это в первый раз Домовушка высказал слабость к какой-либо еде. Обычно он себя не баловал ничем, кроме чая с конфеткой (карамелькой "Взлетной").
Я выразил удивление также и тем, что в этом списке не была указана елка.
— Новый год все ж таки, — мурлыкнул я. — Без елки как-то не то. Шарики там разноцветные, бусики-гирляндочки, запах хвои...
— А елку нам приобретать не надобно, — сказал Домовушка и покивал в подтверждение своим словам. — Елочка у нас и так есть, на диво пушиста, на диво зелена. Живая. В шкапу держим. Вечером и нарядим.
Но до вечера надо было еще дожить. Я сомневался, что нам это удастся. Потому что Домовушка назначил уборку. Генеральную. В ответ на мое недоумение, чт*, мол, у нас убирать, у нас и так чисто, Домовушка завопил, заохал и забегал по квартире, указывая на всякого рода нечистоту и грязь. И ручки дверные не были начищены должным образом, и пыль на книги осела, и окна загрязнились до безобразия, не говоря о витринках в стенке румынского производства, а также о зеркалах в коридоре. И паркет надобно было натереть воском, и посуду перемыть, и прочая, прочая, прочая... Я не стал спорить. Я давно уже — еще с детских лет — усвоил, что с хозяйками (а ведь Домовушка был хозяйкой в нашей квартире) по поводу уборки и стирки лучше в споры не ввязываться. В лучшем случае тебя заставят мыть полы (или выкручивать белье). В худшем...
Но судите сами: и при моем невстревании в спор Домовушка быстренько вручил мне тряпку, даже две тряпки, притащил в комнату тазик с горячей мыльной водой, предварительно подстелив на пол клееночку, потом поставил рядом ведро с водой чистой и прохладной и велел достать из стенки весь хрусталь, вымыть его мыльной водицей, выполоскать водицею чистою, а после натереть до блеска — "чтобы люстра многажды отразилась", — и расставить по местам, эти места тоже загодя вымыв. Я с тоской оглядел все эти вазочки, рюмочки, бокальчики и бокалища и попытался напомнить Домовушке, что у меня каникулы, и что я должен отдыхать и набираться сил. Моя попытка не удалась — Домовушка отмахнулся лапкой и умчался задавать работу Псу, прокричав мне из коридора, что-де перемена занятий действует благотворно, и что ручной труд после умственного пойдет мне только на пользу.
И я занялся ручным трудом. То есть трудом лап своих. Еще раз повторю: с хозяйками спорить бесполезно. Единственный выход из создавшейся ситуации был сделать все побыстрее, расставить по местам, а там, буде и найдутся какие-никакие огрехи, все равно никто не заметит.
Это я был слишком, чересчур оптимистичен. Я уже заканчивал расставлять хрусталь по полочкам, когда Домовушка с пылесосом в изрядно запыленных лапках, влетел в комнату. Он ойкнул, как будто у него что-то вдруг заболело, кинулся к стенке, и все хрустальные предметы полетели обратно в миску с мыльной водой.
— Ты что ж это, Кот? — вопил он, устраивая в миске пенную бурю. — Ты почему ж это сачкуешь? Кто ж тебя учил таким вот макаром хрусталя-то мыть? Да нечистые на место водружать? Не дело, Кот, не дело, я тебя в пример другим ставлю, а ты эдак-то вот от работы отлыниваешь!
— Я не отлыниваю! — возмутился я. — Они же чистые были!...
Конечно же, мне пришлось все перемыть и перетереть, теперь уже на совесть. Домовушка помогал мне по мере возможности, то и дело срываясь в другие помещения квартиры, чтобы проследить, как выполняются его указания, и подсобить, буде возникнет надобность в его помощи. Надобность возникала ежеминутно — то Пес из-за своих огромных размеров не мог вписаться в пространство между кроватью и дверью (он натирал полы, разъезжая на привязанных к лапам щетках); то Жаба надо было переместить от уже начищенной дверной ручки в кухне к еще не начищенной в коридоре; то Ворон, вместо того, чтобы протирать книги тряпочкой (от пыли) и расставлять их по полкам в нужном порядке, совал в какую-нибудь из книжек свой клюв и забывал обо всем на свете; то стеклоочиститель универсальный, похожий на многоножку, добегал до оконной рамы и надсадно гудел, требуя пересадить его на следующее стекло, или же тихо пищал, оповещая о необходимости подзарядки...
Как вы уже могли заметить, Домовушка задействовал почти всех, кроме Рыба — поскольку того нельзя было задействовать по причине отсутствия у него рук и совершенной нетранспортабельности; Петуха же, который не желал понимать что от него требовалось, отдали Пауку в качестве транспортного средства. Паук сидел у Петуха на голове и протирал листочки дуба от пыли. Покончив с порослью на кухонном подоконнике, он отправился в другие помещения — Лада в последнее время вдруг воспылала любовью к комнатным растениям, и натащила дюжину или больше горшков со всякого рода цветами: геранью, фиалками, кактусами, фикусами и прочей непонятной флорой. Пауку доставляло удовольствие ухаживать за всеми этими представителями растительного царства, рыхлить землю, удалять сухие или желтые листочки; только вот поливать цветы он не мог, и ему никак не удавалось обучить этому тонкому искусству Петуха — тот либо выливал слишком много воды, либо лил ее прямо на листья, вместо того, чтобы осторожно полить корешки, либо делал еще что-нибудь неправильно, после чего Паук со стоном звал Домовушку, чтобы исправить содеянное неразумной птицей. Поэтому в последнее время Паук стал много есть (молочных каш в основном) и пил соки, морковный и бураковый — чтобы, как он говорил, поскорее вырасти до нормальных размеров и быть в состоянии удержать леечку с водой в своих волосатых лапках. Несколько месяцев назад я пришел бы в ужас от такого его желания — наш Паук, размером с кофейное блюдце, и так казался мне слишком большим. Но теперь, познакомившись с ним поближе, я перестал находить его страшным, больше того — он стал мне симпатичен, и я напрочь забывал о его мохнатых лапах и животе, о его ужасных смертоносных жвалах и прочих признаках паучьей природы.
Но я отвлекся. Итак, Домовушка на какое-то время уединился со мной в комнате Лады — мне пришлось подождать, пока Паук закончит обтирать листья молоденького фикуса и направит своего ездового Петуха в кабинет, чтобы заняться геранями. Когда дверь за ними закрылась, я завел разговор с Домовушкой — со вчерашнего дня я пытался улучить минутку, чтобы пожаловаться Домовушке на Пса. Простить-то я Пса простил, однако же что-то неправильное есть в том, что твой нравственный подвиг никто не оценит и не похвалит. Домовушка со мной не согласился — я имею в виду, не согласился с моей оценкой поведения Пса.
— Что ябедает наш Пес — этого нет. Рассказывает Ладе, конечно, обо всем произошедшем, однако же должна же она в известности быть...
— Нет! — воскликнул я. — Ты никогда меня не убедишь, что Ладе необходимо было докладывать о съеденной нами курице, и обо всех перепалках — беззлобных и никому не приносящих вреда, заметь! — на кухне, и уж тем более о моих взаимоотношениях с кошками. Вот это уже называется вмешательством в мою личную жизнь!...
— Да уж прости ты его, — просительно произнес Домовушка, рассматривая только что протертый им бокал на предмет многократного отражения в хрустальных гранях зажженной по случаю пасмурного дня люстры. — Малое дитятко еще, несмышленое...
— Как это?!... — я едва не захлебнулся от возмущения. — Он, такой огромный, такой свирепый, а ты мне говоришь, что он — малое дитятко?
— Щенок еще вовсе, то есть ребятенок, — энергично кивнул головкой Домовушка и подышал на незаметное мне пятнышко в хрустальном боку бокала. — Почитай, в классе пятом его это... трасварнули. Ему бы еще в горелки бегать, да с удилищем на речке сиживать, а на него такая сразу честь взвалилась — Ладу оберегать. Вот и ищет, как бы еще лучше службу свою справить. А отрок же еще беспортошный, как по прежнему бы времени...
