Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

— Ну и приглядывай. Я прикажу — женится. Пора ему остепениться, а не по иноземцам бегать.

Любава только поклонилась.

— Хорошо. Пригляжу я для него боярышень, да и на смотрины приглашу. Когда ты не против, государь.

— Не против. Отец мой в ту пору уже женат был, да и я... — Борис помрачнел. Для него брак с рунайской княжной тоже вторым был. В первом браке он счастлив был, да умерла супруга с ребенком, во время морового поветрия. А там и отец помер, вот Борис и потянул со второй свадьбой.

И сейчас у него свой расчет был.

Марину он любил, дня без нее прожить не мог, ночью к ней летел, как безумный. Но детей-то дождаться и не мог пока!

А наследник надобен.

Надеялся он на Фёдора, но у братца разума, что у курицы. Ничего брат от отца не взял, так хоть от матери бы! Дрянь же, Любава, но дрянь умная! А Федька балабол, пустозвон, ему бы погульбушки да развлекушки...

Поучиться он задумал.

Да им кто хочет, тот и вертит, он всю Россу иноземцам продаст. Пусть женится, да дома сидит. А когда дети у него родятся, Борис к ним нужных людей и приставит, пусть воспитывают. Авось, что толковое получится.

Так что супротив Фёдоровой свадьбы Борис не возражал. Пусть женится.

А что там мачеха себе надумывает...

А это и есть политика.

Ты думаешь одно, твой сосед второе, третий царь — третье, а принимаем то, до чего договориться удалось. И увы, оно не отвечает ничьим интересам.

Глава 7

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Оказывается, я очень многое не знаю.

Не умею.

Прабабушка учит меня. Рука у нее скорая, и учит она не только лаской. Получаю я и затрещины, и подзатыльники. Но редко.

Учусь я очень старательно.

Я понимаю, это спокойствие ненадолго, скоро грянет буря.

Уже скоро вернутся из имения отец с братом, уже скоро что-то случится...

Тот же Истерман.

В прошлой жизни, той, которую я так хорошо помню, он никогда не снисходил до бесед со мной. К чему?

Я знаю, как он называл меня в беседах с Фёдором.

Мышь.

Серая, скучная, вечно льющая слезы мышь. Сидящая в углу и не решающаяся выглянуть на свет.

Мышь.

Просто мышь...

Сейчас он решил со мной встретиться. Не знаю, какие он выводы сделал, но хорошо помню, чем обошлась Фёдору эта 'дружба'. Новые монастыри по всей Россе. Монастыри левокрестных.

Новые налоги и поборы. Разорение старых монастырей, капищ, вырубка священных рощ. Нежная дружба с Джерманом.

Помощь ему в войне против Франконии — за что полегли наши люди? Мы ведь там ничего не потеряли. Наоборот, пока мы воевали там, латы откусили у нас остров Беличий, который потом переименуют в Борлунд. Не просто отобрали.

Вырезали всех россов, которые там жили. Всего несколько человек спасутся.

Руди это не тронет.

Он просто пожмет плечами, и скажет — невелик прибыток с рыбаков.

Ему — конечно. А мне? А Россе?

Идиотские реформы, которые вколачивались в народ, как гвозди в дубовую доску. Чужие ранги, чужая одежда, чужое... все чужое, все не для добра данное...

Чужая история, чужие люди, которые учат нас, как лучше жить.

Не это ли предлагал Истерман?

Именно это.

Я прожила недобрую жизнь, и теперь могу быть честна перед собой. Я знаю, что к меду, предложенному Истерманом, будет примешан яд. Но я не знаю, где и когда это произойдет. А коли так... проще — не соглашаться. Ни на что.

Ни за что.

Пусть он сразу числит меня своим врагом. Пусть.

Страшно ли это? Нет. Я знаю, кто он такой, я знаю, чего можно ждать от Истермана. До поры он будет мягко стелить. Это потом из-под бархатной перчатки покажется кулак с шипами. Потом...

Если я выйду замуж за Фёдора.

Если я его еще интересую. Хотя в последнем я могу не сомневаться.

Фёдора я видела на улице еще несколько раз. Он проезжал мимо подворья, поглядывая через ограду, а в храм и вообще повадился ходить, как будто ему там медом намазано.

В прошлой жизни так не было.

В прошлой жизни мы просто столкнулись, а через несколько месяцев, кажется, к Рождеству, объявили смотрины в царском дворце. И меня повезли туда.

Я и себя от волнения не помнила.

Конечно, понимала, что меня не выберут, я о таком и не думала. Любопытно было.

А потом ЕГО увидела.

И — все.

Больше я ничего не помню.

Больше мне никто и не был надобен.

А ОН даже меня и не заметил. Даже когда я царевной стала, ОН не меня и не смотрел толком. Не видел, не замечал. Это я умирала от любви, это я рыдала по ночам, это я шептала его имя...

А он был равнодушен. Только один раз мы и посмотрели в глаза друг другу. Но — не надо сейчас об этом думать. Я смогу исправить эту ситуацию.

А пока мне надобно учиться.

Скоро, если история не поменяла свое течение, если дороги не разошлись слишком сильно, уже скоро будут смотрины. И до них мне надобно освоить хоть часть бабушкиной науки, чтоб потом работать самой.

И я стараюсь.

Я уже умею правильно дышать и двигаться, вижу токи силы, умею собирать ее и перераспределять, умею делиться ей с другими... это самое сложное. Но у меня хорошо получается.

Бабушка ругается, но я вижу, что она довольна. А ругает она меня, чтобы я не зазналась, чтобы не бросила так же заниматься.

Матушка нам не мешает.

Нянюшку я на ноги поставила, бабушка помогла, и няня уже через пару дней по дому летать начала, как молоденькая. А матушка ее любит. Потому и на меня не ругается.

На хозяйство у меня времени нет, но тут Аксинья помогла. Стала няне помогать, так что маменька и тут не нарадуется.

Вроде бы все хорошо.

Но время тает, утекает, его уже почти нет... время!

Как же его всегда не хватает!

* * *

— Откушай, царевич. Специально для тебя делали, старались.

Девка, которая протянула блюдо, была как раз во вкусе Истермана. Фёдор последнее время все рыженьких предпочитал, а эта была тоже хороша. Высокая, статная, с золотыми волосами... в Россе таких много. Красивая.

Блюдо опустилось на стол, царевич кивнул, и принялся наполнять тарелку.

Тушеные свиные ножки с кислой капустой, джерманское блюдо. Там такие готовят, чтобы аж лоснились от жира. Руди предпочитал более изысканную пищу, но раз уж пришли на Джерманскую улицу и в их кабак — будем кушать, что дают. Да и вкусно же.

— Какая красавица, — мечтательно произнес Михайла.

Руди покосился на него не без приязни.

Смышленый юноша как-то прижился в свите царевича. Выглядел он всегда чисто и опрятно, на язык был остер, неглуп, советы давал дельные, развлекаться умел и любил, пил, не пьянея — что еще надобно? Фёдор к нему относился с симпатией.

Михайла еще и сведения о его боярышне приносил.

Хотя что там тех сведений? Щепотка грустная.

Вроде как из поместья приехала прабабка боярышни, и теперь боярышня за ней ухаживает.

Няньку вЫходила, теперь, вот наново началось. А и понятно, прабабку там уже давно на кладбище заждались, а помирать-то, небось, не хочется. И что в том поместье?

Воды подать некому.

А тут и обиходят, и помогут...

Не то, чтобы Фёдору такое нравилось. Но — пусть.

Как боярышня за больной бабкой ухаживает, она и за мужем, небось, ухаживать будет. Привыкнет заботиться, вот и дальше так пойдет. А еще — домашняя она. Нет у нее ни милого друга, ни времени на переглядывания. Намедни скоморохи на двор приходили, так Устинья Фёдоровна к ним и не вышла даже. Занята была.

Аксинья, та вышла, посмеялась, и боярыня кривляк отблагодарила. А Устинья и не выглянула даже.

Михайле это было неприятно.

Он и затеял-то все со скоморохами, чтобы свою красавицу повидать, а ее нет, как и нет...

Ну и пусть. Пока у него другая задумка.

Фёдор осмотрел еще раз блюдо, поморщился.

Жирное мясо он уважал, но потом животом мучился по нескольку дней. А — неприятно. Сиди потом в нужнике, не вылезая. Был бы он пьян, такой пустяк его б и не остановил. Но царевич еще не напился, так что блюдо осталось без внимания.

Пока...

— Позволишь, царевич? Попробую угощение, да и к красавице подойду, поблагодарю? — Михайла выглядел невинным, как одуванчик.

Фёдор кивнул, и парень щедро сгрузил себе в миску свиных ножек.

И принялся уплетать их.

Минут десять.

Потом побледнел, позеленел... и как принялся блевать прямо под стол.

— Ты с ума сошел, что ли?! — рыкнул на Михайлу Фёдор.

Руди, будучи поумнее друга, сообразило быстрее.

— Михайла, ты...

— Не ешьте, — умирающим лебедем проклекотал Михайла, едва не сползая под стол. — Кажись, отравлено...

Онемели все.

Руди опомнился первым.

— А ну-ка...

Миска со свиными ножками была подхвачена, как есть, и вынесена во двор. Где и поставлена перед здоровущим псом. Тот, было, забрехал на людей, но оценив предложенное блюдо, решил, что надо угоститься. Мало ли, кто тут ходит, а вот такой вкуснотищи может и не перепасть больше.

И — не перепало.

Яд Михайла от души высыпал в общее блюдо. Сам-то съел немного, а собака угостилась оставшимся.

Только лапы и дернулись.

— Покушение на царевича! — раненым зверем взвыл Руди, понимая, что чудом избежал смерти. А когда б Фёдор кушать начал? Не этот парень...

Что тогда?!

Михайла довольно блевал под столом. Умирать он не собирался, он точно знал, сколько нужно съесть для нужного эффекта. Вот и скушал.

Ну, потошнит его дня три.

Пошатает чуток.

Ничего, потерпит ради такого случая.

— Хозяина сюда! — продолжал неистовствовать Руди. — Слово и Дело государево!!!

Клич сработал. Еще бы...

Тут и народ понабежал, и стража...

Джерманцы и опомниться не успели, как хозяина таверны схватили — и потащили в пыточный приказ. А куда его еще?

Там пусть и отвечает, какие-растакие капусты царевичу предлагал. Что сыпал, кто подучил...

Не знает ничего?

Да кто ж тебе, дурашка, поверит? На дыбе повисишь — признаешься и в том, чего не было...

Михайлу, кстати, судьба трактирщика и его подавальщиц вообще не волновала. По склону карабкаться — камни сыплются. Вот он и лезет вверх. А что камни — это чужие жизни... ну так что же? Не его ведь! Остальное неважно!

* * *

— Что?! — Борис им ушам своим не поверил.

— Джерманцы царевича отравить хотели.

— И как — успешно?

Царица Марина сейчас как раз находилась рядом с мужем. И интересовалась совершенно искренне. Боярин, который влетел в тронный зал, растерялся, а потом потряс головой, да и начал отвечать спокойнее.

— Нет, государыня. Не успел царевич яда отведать, один из его спутников раньше него угостился. Ему и поплохело.

— Понятно. Но хоть спутник умер?

— Нет, государыня. Но очень плох, боятся, не выживет.

Марина пожала плечами с самым философским видом. Борис тряхнул головой, и кивнул супруге.

— Оставь нас, радость моя.

Марина молча поднялась, поклонилась — и вышла. Поняла, что перегнула палку. Не любишь ты царевича? Да и не люби, но так-то уж показывать зачем?

Опять же, ежели она поторопится, то все прекрасно услышит из другой комнаты. И мужу о том известно.

Борис поглядел на боярина.

— Ты, Иванко Коротич, мне подробно рассказывай, не торопись. Где покушались-то?

— Так царевич на джерманскую улицу пошел. В кабак, угоститься.

Борис кивнул.

— Бывает.

— Там ему джерманское блюдо и подали. А мясо в нем жирное, царевич решил попозже скушать, хоть и намекали ему, что оно вкусное, пока горячее. Но подождать решил царевич. А вот один из его спутников, напротив, разрешения спросил, да и угостился. Десяти минут не прошло, как ему поплохело.

— Так...

— Собаку накормили тем угощением, та и сдохла.

— Так. — это прозвучало уже жестче и серьезнее.

— Тут Истерман, царевичев друг, и крикнул 'слово и дело'. Понятно, джерманцев схватили, заковали, в пыточный приказ доставили. А народ волнуется, государь. Как бы беды не было...

Борис побарабанил пальцами по столу.

— Боярин, прикажи стрельцов на улицы отправить. Пусть по городу ездят. Ежели где крикуны появятся, али кто будет против иноземцев кричать... ты понимаешь, всякие глупости, к погромам призывать, таких в кнуты брать и в Пыточный Приказ тащить. Да не медлить ни минуты. Не закончится такое ничем хорошим.

Иванко Коротич только кивнул.

— Все сделаю, царь-батюшка.

Хоть и был батюшка лет на двадцать моложе 'сыночка' в долгополой боярской шубе.

— Вот и делай, да поскорее. Нам еще беспорядков не хватало. Виновных накажем, а непричастных трогать ни к чему.

Иванко поклонился, да и заспешил из кабинета.

Борис задумался.

Могут ли джерманцы сейчас отравить Фёдора?

Да могли, только к чему им это? Ежели Фёдор помрет, так Борис-то все равно свою политику продолжать будет. Войска он к их границе двинет, ответа потребует... нет, джерманцам такое сейчас не надобно, у них франконцы на пороге. Тут уж, скорее, франконцы и подсуетились. Подлый такой народишка... гнилой. Не нравились они Борису.

Все изломанные, все в кружевах, а то, что у нас противоестественно, у них вроде как и принято. Тьфу, срамота. Борис помнил, как наставник-франконец ему рассказывал, мол, это в порядке вещей. У мужа обязаны быть любовницы, у жены любовники. И чем их больше, тем приличнее. Что это за женщина, которая никому кроме супруга и не надобна? И мужчина такой нехорош....

Вот и цветут у них буйным цветом срамные болезни. Да и... грязно это. Попросту грязно.

Свое мнение Борис никому не навязывал, но... коли так, то яды чаще при франконском дворе применяются, при романском, латском... там они процветают. А джерманцы... те попроще. Тем проще с войском прийти.

Бивали их уже, и не раз бивали. Но до них ближе, до франконцев дальше. Наведаться, что ли, к тем в гости? Да пару-тройку полков с собой взять?

Авось, им тоже местные нравы интересны будут.

Борис решил над этим подумать. А покамест подождать, что допрашиваемые скажут. Кому Федька-то нужен? Ладно бы его травили, а тут... Марина и ерничала, потому как всерьез известие не приняла. Пустой Федька человек, разве что...

Как царица о свадьбе заговорила, так и яд подоспел.

Может, наследника хотели извести? Это-то кто хочешь, мог сделать.

Но... опять-таки. Это в простых семьях развод недопустим. А царь разойтись с супругой может. Закон такой, еще от государя Сокола, когда женат ты, а жена тебе за десять лет ни единого ребенка не родила, ты ее можешь отдать в монастырь. И новую супругу себе взять.

Так-то можно.

Это не ради блуда закон, а для престолонаследия. Ясно же, прямое наследование — это преемственность, это спокойствие в государстве.

И указано государем, ежели хоть один ребенок есть у вас, пусть девочка, тогда разводиться нельзя. Ежели детей нет — то бесплодие. И надо выяснять — чье. А ежели хоть один ребенок есть, а сына, к примеру, нет, так на то Господня воля. И воля Живы-матушки. Не желают они этот род более на земле терпеть. Смирись и прими.

Или в храм беги, моли о прощении. Ежели смилуются боги...