| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я выглядел благородно и торжественно: с головы до пят закованный в сталь, с сверкающими набедренниками и наплечниками, в отполированном до блеска нагруднике. На деревянном щите я нес герб моего королевства: рука, в которой зажат был не то королевский венец, не то восходящее солнце с бьющими во все стороны лучами. Такая же рука украшала короткий плащ-табард, отороченный мехом горностая. Выбор портного был неслучаен: в глазах северян этот проворный зверек являл собой воплощение душевной чистоты, ибо согласно поверью погибал, стоило ему запятнать свою белоснежную шерстку. Моя сабля была наточена до бритвенной остроты. Шлем и латные рукавицы нес за мной следом Услад, в них я должен был облачиться перед поединком. Благодаря великолепной подгонке деталей, мои доспехи не дребезжали, а лишь тихонько позвякивали при ходьбе. Снег шуршал под ногами. Сердце стучало в висках.
Меня приветствовал гул голосов. На огромном диске дворцовой площади, истоптанной следами по яркому белоснежью, по случаю поединка сошлось население целого города. На спешно возведенных трибунах в мехах и самоцветах восседали знатные дамы. В первом ряду я заметил принцессу Нинедетт, до сих пор считавшуюся моей невестой, а с нею рядом — Сагитту. Они были схожи как день и ночь: едва вышедшая из поры девичества принцесса, нежная и хрупкая, точно оранжерейная лилия, и колдунья, в которой над нежностью преобладала страсть, и которая в поединке заткнула бы за пояс любого рыцаря. Глядя на них, я подумал, что женщины, несмотря на несхожесть, всегда сумеют договориться между собой, именно поэтому сражения — удел мужчин.
Благородные господа толпились по противную сторону площади — в шерстяных плащах, в сверкающем великолепии усыпанных алмазами орденов. Среди подданых стоял арл Годерикт; его трудно было не заметить, поскольку арл возвышался над толпой подобно тому, как одинокий скальный утес высится над обступающим его лесом. Особняком держались клирики, одежды их искрились золотым шитьем и жемчугами, а с шей свешивались кресты на толстых цепях.
Прочее пространство заполнял простой люд. Здесь царил дух деревенской ярмарки: мужчины сажали детей себе на плечи, женщины судачили с товарками, юные прелестницы охорашивались и перемигивались с королевскими рыцарями. Не теряли времени торговцы пирожками и засахаренными фруктами. Точно тени мелькали шустрые молодчики с лицами столь же неприметными, сколь проворны были их пальцы. Я и сам, бывало, любил работать в толпе, когда люди, занятые болтовней и зрелищем, забывают о кошельках. Времена поменялись, и теперь зрелищем сделался я сам.
В центре площади за ограждениями из толстых жердей пустовал прямоугольник, на котором мне предстояло сражаться. Жерди украшали полотнища: на одном был герб моего королевства, на втором — изображение чудища-Мантикора. Незнатный от рождения, но благодаря магии сумевший достичь мыслимых и немыслимых высот, Шаула, получив право титуловаться и иметь герб, выбрал символом свое магическое воплощение.
Трижды протрубили трубы. В центр ристалища, улыбаясь во весь рот, выбежал мой герольд. Одеяние его было по-праздничному пестро.
— Избранники и изгнанники! Высочайший могущественнейший арл, прегрозные герцоги, графы, бароны, рыцари и оруженосцы, и прочий честной люд! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Ныне на ваших глазах по обычаям седой старины разрешится спор между его высочеством принцем Ариовистом и колдуном сэром Шаулой по прозванию Мантикор. Согласно традиции, поединок продлится до смерти одного из спорящих.
Снова трубили трубы. Вслед за моим герольдом на ристалище выбежал человек с изображением Мантикора на одеждах и слово в слово повторил сказанное прежде — то был представитель колдуна. Место Мантикорова герольда занял важный господин в цветах королевского дома Къертанов.
— Именем короля! Слушайте! Слушайте! Слушайте! В силу величайшего столпотворения для защиты подданных их величество арл Годрикт просят и требуют от участников поединка отказаться от обращения в тварей силою магической. Тем паче, что вид наготы, непременно сопутствующий оному превращению, непристоен по сути своей и тем способен оскорбить взор сиятельного арла, а также присутствующих на ристании благородных дам и девиц, и благочестивых служителей церкви. Посему участникам поединка належит сражаться, не отступая от законов человеческого естества.
Вздох разочарования прокатился через трибуны.
Это была та самая помощь, которую обещал арл Годерикт. Возможно, Ариовисту требование арла и дало бы фору, спасти же меня могло лишь чудо.
Вновь зазвучали трубы и сам Годерикт выкрикнул:
— Поединку — да свершиться!
Королевский герольд спешно покинул площадку и укрылся за ограждением. Последний раз отыскал я в толпе лицо Сагитты, вгляделся в бесконечно дорогие черты. Мне не в чем было себя упрекнуть — окажись у меня возможность прожить жизнь иначе, я не изменил бы в ней ни дня.
Я облачился в рукавицы и не глядя протянул руку. Услад вложил в нее шлем. Я решительно надел шлем на голову, застегнул пряжку ремня под подбородком и вытащил клинок. Два рыцаря перерубили канаты, освобождая проход на площадку с моей стороны и там, где стоял Мантикор.
На глазах у изумленной толпы вокруг колдуна начал складываться призрачный доспех. С каждым шагом он становился все плотнее и плотнее, и когда мы поравнялись в центре ристалища, передо мною стоял закованный в броню рыцарь. Порожденье магии, доспех казался провалом во тьму — ни единого солнечного блика не мелькало на нем, не было и теней, что отмечали бы сочленения деталей, ибо никакая тень не могла превзойти его совершенной черноты. Шлем-бацинет с сильно вытянутым забралом напоминал клюв хищной птицы.
Все инстинкты мои кричали, что я должен развернуться и бежать. Когда я успел так измениться, что спасению собственной шкуры предпочел эту нелепую геройскую смерть под сотнями взглядов?
Одна надежда теплилась у меня в душе, на такую могла осмелиться лишь молодость — молодость, ставящаяся себя центром мироздания и оттого верящая в свою неуязвимость. Она была слабее дуновения ветерка в полуденный зной, но это была единственная козырная карта, какую мог я разыграть, хотя с равным успехом мой козырь мог оказаться обычной шестеркой. Вы верно уже догадались, что я уповал на способность раздваиваться во время поединка. Действие ее я испытал всего однажды, я не умел вызвать ее по своему желанию, однако дерзко полагал, будто перед угрозой смерти она придет мне на помощь.
Тем временем Мантикор атаковал. Я принял лезвие его меча на щит и поторопился ударить, пока колдун собирал силы для новой атаки. Шаула легко отразил мое нападение, широко размахнулся, рубанул от плеча. Не дожидаясь падения меча, я отскочил в сторону и нацелился на колени Шауле подсекающим ударом. Мантикор избежал его, подпрыгнув вверх. Я снова попробовал достать противника и вновь потерпел неудачу — Шаула подставил щит. Тварь на щите злорадно захихикала. Поклясться готов, что здесь не обошлось без колдовства!
Довольно долго мы то обменивались ударами, то кружили друг вокруг друга, не пытаясь нападать и выбирая выгодную позицию. Шаула нащупывал бреши в моей защите, я пытался пробить его. Раз или два мне это удавалось, тогда при соприкосновении с его доспехом моя сабля точно вязла в пустоте, и меня посещала мысль, что я сражаюсь с тенью. Несколько раз я видел, как колдуна окутывает свечение, после чего сабля в моих руках делалась тяжелее, и доспех сильнее давил на плечи. К счастью, это длилось считанные мгновения. Порой после свечения мир подергивался рябью, но стоило мне моргнуть, как все становилось на свои места. Если Шаула и использовал магию, я был от нее надежно огражден.
Придя к заключению относительно моей манеры сражаться, Мантикор поменял стиль ведения боя. Он сделался стремителен. Тяжелый меч летал в его руках, точно ничего не весил. Мне все труднее становилось уворачиваться. Щит мой скоро стал изрублен, и я отшвырнул его. Теперь мне приходилось отражать атаки саблей, но она плохо годилась против клинка Шаулы.
Вот тут-то раздвоенность бытия и обрушилось на меня. Я еле устоял на ногах — еще ни один из нанесенных в этом поединке ударов не обладал столь сокрушительной силой. От прикосновения к сознанию Мантикора возникло ощущение скверны. Колдун был весь жгучая ярость, жажда крови, зависть, гордыня мучительная и испепеляющая. В мыслях Шаулы одно за одним сменялись видения моей смерти: вот я падаю на снег, и меч пронзает мне грудь сквозь доспех, вот я стою на коленях и меч косым ударом разрубает меня надвое, вот на излете широкого замаха меч сносит мне голову...
Я видел себя мертвым и вместе с тем чувствовал себя живым. Такое раздвоение вернее влекло к погибели, нежели к спасению. Прав, дважды прав был Альхаг, говоря о неподготовленности моего сознания! Мне трудно было удерживать в голове и сводить воедино ощущения, что хлынули через меня; еще труднее было вычленить среди них те, которые действительно были важны. Чтобы уберечь рассудок, я отрешился от всего лишнего. Я перестал воспринимать окружающий мир, отказался от мыслей и позволил своему наитию вести меня в поединке. В этом было нечто странное, точно смотреть на отражение отражения: я видел себя глазами Мантикора и видел Мантикора своими глазами, рукой Мантикора я отражал свои удары, а своей рукой — его. Я уходил от атак, еще только предвосхищая их. Я подпрыгивал, пропуская лезвие под собой, я пригибался, и меч со свистом рассекал над моей головой воздух.
Смею надеяться, это был лучший мой бой. Подвело отсутствие опыта. Не привычный к длительным сражениям, я начал уставать. Тело сделалось неуклюжим, все труднее стало уклоняться и отскакивать от разящего меча. Уже и без магии доспех давил на плечи непомерным грузом. Рука, в которой я сжимал саблю, занемела от множества нанесенных и отведенных ударов. Все тяжелее было поднять клинок, все меньше сил вкладывал я в атаки. Я уходил в защиту, и это было первым шагом к поражению. Вторым шагом стал страшной силы удар, о котором я знал и от которого все же не смог избежать. Он пришелся по косой, и на этом мое везение иссякло.
Разрубив доспех, остро отточенное лезвие глубоко рассекло мое плечо. Кровь рассыпалась по снегу, точно давешние ягоды рябины. Левая рука повисла, обездвиженная. От боли сердце готово было выскочить из груди. Мир вокруг подернулся багряной пеленой. Я видел свою слабость глазами моего противника, я слышал ее в его торжестве. Я бился из последних сил. С трудом я увернулся от сверкающей полосы стали, однако посреди движения Шаула перехватил меня и толкнул в снег. Я не устоял на ногах.
Говорят, что перед смертью перед нами проходит жизнь, чтобы нечто из предыдущего опыта могло дать подсказку. Я убедился в этом на собственном опыте. Моей подсказкой прозвучал голос Альхага: "Ты не пробовал управлять действиями противника?" И я внял ему.
Той своей частью, которая была Мантикором, которая ярилась и жаждала крови, я замер. Мы боролись незримо — колдун с воздетым к небу клинком и я, распростертый в снегу у его ног. Зрители недоумевали, отчего Мантикор вдруг остановился, балансируя в замахе. Но Шаула недаром считался великим магом севера. Пока я был лишь наблюдателем в его голове, он не обращал на меня внимания, однако попытка перехватить инициативу не могла остаться им незамеченной. В разгар противостояния я вдруг почувствовал, как рвутся связующие нас нити. Раздвоенность сознания покинула меня, заставляя несмотря на стальной доспех ощутить себя обнаженным. Всем телом я оттолкнулся от земли, чтобы откатиться от начавшего смертоносное движения меча. Это было примерно также легко, как вывернуть каменный валун из его векового ложа.
Дальше случилось то, чему мой разум отказывается дать объяснение, и что порой я приписываю владевшей мной в тот момент слабости. С трибун, где сидели дамы, сорвался цветок, точно кто-то спешил приветствовать победителя. Медленно кружась, падал он сверху, слой за слоем пронзая трепещущую ткань бытия. За цветком таял в воздухе алеющий след. Он упал туда, где полвдоха назад лежал я. Сквозь прорези в шлеме я мог видеть нежные, в тончайших прожилках лепестки, резные узорчатые листья, прочный стебель с шипами. Я чувствовал благоухание, и запах казался таким знакомым! Мне было жаль, когда меч Мантикора рассек эту красоту, хотя не успей я откатиться, сам оказался бы на месте цветка.
Мантикор замахнулся снова, однако внезапно пошатнулся, прерывая движение, и начал заваливаться на бок. Доспех его подернулся сетью трещин, как трескается от удара кусок льда, и осыпался со звоном. Осколки таяли, через снег уходя в землю. Черным дымом развеялся хищный шлем. Черты колдуна исказила агония: она бежала через его лицо, и все маски ее были в равной степени страшны. Однако, как порой это бывает, совершенное уродство влечет нас не меньше совершенной красоты. Я неотрывно следил за Шаулой, и должен признаться, что остался вполне удовлетворен его смертью.
Когда колдун затих у моих нос, я поднял со снега рассеченный цветок. Благоухание его не иссякло. Забегая вперед, скажу, что оно не померкнет и десятилетия спустя — записывая эти строки, я держу мой цветок в руке, и даже высохший, он пахнет сильнее свежесрезанных роз. Порой, оставшись один, я позволяю себе забыться, глубоко вдыхая источаемый им аромат: "Цветок Смерти!" повторяю я то, что прошептал тогда, благоговейно сжимая разрубленные лепестки.
Мудрые люди говорят, что память запахов в нас крепче любой другой. Этот запах — нагретого меда, осиянных солнцем полуденных трав и раскаленного песка, запах, сберегший мне жизнь, навсегда останется для меня свидетельством мечты, неуловимой и несбыточной. Он действительно был знаком мне, ведь я читал его на коже Сагитты.
XX. Как под лед
Наш поединок с Мантикором продолжался более трех часов. Я определил это благодаря солнцу, которое успело миновать свою высшую точку и теперь плавно нисходило к закату. Я чувствовал себя страшно истомленным. Мой великолепный доспех был изуродован вмятинами и зазубринами от ударов, запятнан кровью. Плащ с горностаевой оторочкой изорвался в клочья. Сабля тоже пострадала — она искривилась, лезвие клинка покрылось глубокими щербинами, конец погнулся. Я мечтал лишь об одном — лечь на снег и глядеть, как через высокое небо скользят облака. Каждое грезилось мне лодкой, пересекающей от берега к берегу гладь реки, и казалось, будто я сам, покачиваясь, плыву на облачном суденышке по водному простору.
Услад попытался помочь мне подняться, но ему не хватило сил. Выручили Браго и Драко. При поддержке воинов я выпрямился. Вокруг бушевала толпа. Я слышал ликующие крики, видел обращенные ко мне лица, перерезанные улыбками. Из последних сил стянул я с головы шлем и улыбнулся в ответ. Восторг сотни людей тек сквозь меня, как по весне проходят сквозь древесные стволы живительные соки, наполняя небывалой легкостью. Он был пьянящим и сладким на вкус, и плотным наощупь, какими могли бы быть распахнутые крылья, кабы люди рождались крылатыми. Толпа ревела единым живым существом, этаким зверем, которого мне удалось приручить. Впервые находясь на перекрестье взглядов, я чувствовал восторг, а не панику.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
