— Ну? — Проговорило по телефону начальство вежливо-вежливо, что было крайне скверным признаком. Трудно даже подсчитать, насколько более предпочтительным в данной ситуации был бы нормальный, душевный стоэтажный мат. — И что ж вы теперь предполагаете делать, Казимир Янович?
Подполковник — молчал, совершенно правильно сочтя вопрос риторическим и ожидая, что изволит сказать его благородие полковник Гришин.
— Л-ладно, — наконец, после мучительной паузы проскрипело в трубке чрезвычайно сухо, — ничего не предпринимайте там. Довольно самодеятельности. На пути к вам группа "А", — слыхал про такую?
Господи ж ты мой боже ж ты мой! Матка бозка Ченстохов! Кажется, — сегодня все прямо-таки сговорились спрашивать меня, не слыхал ли я про то или про это! А про "группу "А" он, кажется, чего-то слыхал. Вспомнить бы еще — что именно. Но вместо этого он только вздохнул и сказал:
— Так мало того, товарищ полковник.
— Чего еще?
— Вроде как этап начинает волноваться.
Невидимый собеседник довольно долго молчал, а потом в трубке снова раздался все тот же скрип, благожелательный, как смотрящее в глаза дуло:
— Поздравляю... И отчего бы это?
— Отчего... — Позволил себе хмыкнуть подполковник Завадовский, которому теперь уже вовсе нечего было терять. — Оттого, что Чугун-Щепкин. "Смотрящий" прямо с крытки. С "Владимирки".
— Да-а, этот даже среди твоего нынешнего контингента... Л-ладно. Семь бед... До кучи будет. Этот — где?
— Рядом.
— Позови. Это, вообще говоря, его дело.
Никогда б не подумал. Явный же, типичный не-оперативник. Не говоря уж о "группе "А", о которой рассказывают всякие чудеса.
Установка "Лоза" была смонтирована на шасси "ЕлАЗ-а", и состояла из генератора "ЭХГ — 500", развивавшего мощность в пятьсот киловатт при массе в сто килограммов всего, двух газовых танков, содержавших восемьсот литров сжиженного бутан-пропана, выносного рабочего места оператора и "КО-2", Катушки Опорной, на которой как раз и были намотано все триста пятьдесят метров этой самой "Лозы".
Человек, возглавлявший взвод "группы "А", отличался от давешнего улыбчивого гостя прямо-таки на удивление. Коротко стриженный, с едва заметной сединой на висках мужик в странной, пятнистой форме без знаков различия, он был огромен. Что бы там ни говорили о том, что в оперативной работе размеры организма — вовсе не главное, а, однако же, командир этих ребяток был никак не ниже метра девяносто двух — девяносто пяти, непомерно широк в плечах и обладал устрашающе массивным торсом. При этом каждое движение его было мягким, плавным, и тягуче-стремительным, неуловимым, не как у тигра даже, а как у какой-то первобытной саблезубой кошки. И что бы он ни делал, — курил ли поганую "Приму", беседовал ли вполголоса со своими, очень похожими на него бесшумно-плавными, глыбообразными подчиненными, говорил ли по телефону, — от него постоянно исходила страшная, явственно ощущаемая на расстоянии угроза. Так исходит радиация от реактора со снятым защитным кожухом. Так веет горьким миндалем от ленивых паров, тянущихся от прохудившегося тулова насквозь проржавевшей, допотопной химической бомбы, рачительно запасенной лет пятьдесят тому назад для какого-то там крайнего случая. Негромкий офицер был как раз в этом роде и казался таким же несовместимым с живыми людьми, с обычными людьми, с любыми людьми, как несовместимы с ними эти устройства. Прозрачные, почти бесцветные глаза под полуопущенными веками смотрели равнодушно, мимо и сквозь, как на что-то, не заслуживающее ни малейшего внимания. И вряд ли он был в таком уж высоком звании, но рядом с ним не имело бы никакого значения хотя бы даже и маршальское звание, тут была своя, отдельная и совсем-совсем особая табель о рангах. Нелюдь. Смертоносное боевое устройство, только по случайности, из каприза принявшее облик человека, он вызывал озноб одним своим присутствием. Таких людей не бывает, не может быть много, потому что мир просто не выдержал бы присутствия сколько-нибудь заметного количества подобных ему и рассыпался бы звонким, хрустящим прахом. Впрочем, — сегодня он присутствовал при намечаемом действе только постольку-поскольку, на всякий случай.
Сержант Синица, огромный, массивный, как старинный комод, белорус из-под Могилева, несколько раз качнул рукоятку насоса, и "ЭХГ — 500" ожил, негромко загудел, плавно повернулась огромная катушка, и "Лоза", до противного живо извиваясь, поползла к зданию амбулатории. Давешний улыбчивый гость уселся за пульт, вынесенный метров за десять от машины и соединенный с ней рубчатым кабелем, перед экраном монитора, и вставил пальцы обеих рук в отверстия чего-то похожего на резиновые кастеты на проводах. Соседний с ним, точно такой же пульт пока что пустовал. Серая змея в считанные минуты доползла до здания и без малейших усилий потекла вертикально вверх. Добравшись до края оконной рамы — изогнулась вперед.
— Кальвин, — негромко позвал улыбчивый оператор, — не посмотрите ли?
Роботообразный офицер окатистой глыбой подплыл к нему, навис, перегибаясь к экрану.
— Того, что с заложницей, — проговорил он бесцветным голосом, — в первую очередь. Того, что на корточках — потом.
— Вот так?
— Пожалуй, — кивнул офицер, — прямо под столом. Очень хорошо. Который на корточках — тоже не увидит, темно.
Квач — насторожился, осторожно озираясь, потому что не то слышал что-то вроде шороха, не то — нет, но какое-то шевеление ему явно почудилось, а он привык доверять своему чутью, а точнее, — просто не задумывался, почему делает то или это. Оглядевшись, ничего не обнаружил и вернулся к былой неподвижности и невеселым мыслям. Веселиться было нечему. То есть совсем. Если бы не тот долг в "стирки"... Ему и оставалось-то два с половиной года...
— Кальвин, — негромко окликнул оператор и приглашающе мотнул головой в сторону второго кресла, — будете, или я Василька позову?
Именуемый Кальвином прочно устроился перед вторым пультом, напялил наушники и натянул на толстенные пальцы "кастеты", бывшие, похоже, совсем эластичными, волчьи глаза его вперились в экран.
Гнус, нагнув одну из фельдшериц лицом к стене, неторопливо щупал ее за разные места, время от времени покалывая ее острием заточки — для разнообразия. Это — отвлекало и позволяло пока что не думать ни о чем. Приоткрыв рот и дыша все более взволнованно, он начал неспеша, сантиметр за сантиметром задирать подол ее халата, и вдруг почувствовал легкую щекотку в правом предплечье, машинально почесав это место.
Квачу снова почудился шорох, он повернул голову и вдруг что-то скользнуло ему в ноздри, со страшной силой вцепившись в них изнутри. Причем держало это "что-то" намертво, из глаз градом лились слезы, но о том, чтоб хотя бы пошевелить головой не могло быть и речи, и он только судорожно открывал рот, как выброшенная на берег рыбина.
Илюха Гнус ощутил, как какие-то жгучие волокна сковали его правую руку, следом же притянув к ней левую. Руки были зажаты, как в тисках, так, что и не дернешься, невозможно, но от паники, которая ледяным кипятком обдала его спину, он все-таки дернулся, и в тот же миг рукава его тужурки превратились в аккуратно нарезанные ленты, руки покрылись кровавыми разводами, а сотни, тысячи невидимых жал, пронзив кожу, стальными крючьями вцепились ему в сами кости. Он тихонько, задушено взвыл, и замер в нелепой, чудовищно неудобной, пыточной позе, с полусогнутыми коленями, наклонившись вперед, — и не в силах двинуться даже на миллиметр.
Квач держался из последних сил, вдруг осознав, что будет если... Судорожно тер переносицу свободными от пут руками... Но все оказалось бесполезно: разинув рот так, что чуть не вывихнул челюсть, несколько раз судорожно дернувшись, как одержимый Священным Недугом, он чихнул.
— Говорил же я тебе, — укоризненно сказал улыбчивый оператор, глядя на экран, где освободившийся от захвата Квач судорожно зажимал то, что у него осталось от носа, захлёбываясь кровью, кашляя и пытаясь вопить. Между пальцев его торчало аккуратно, как на микротоме, нарезанное мясо, виднелись обнажившиеся, изрезанные кости и неудержимо лилась кровь, — так нет, умнее всех хочешь быть...
— Да-а, — протянул Кальвин, — неувязочка вышла. А жаль, у меня было еще так много вариантов...
Зуда, увидав, что случилось в считанные мгновения с его товарищами, молниеносно очнулся от своего дурмана и проявил завидную реакцию: он мгновенно, словно из тела его разом вынули все кости, повалился на пол, откатился в угол и забился туда. По наитию, граничащему прямо-таки со сверхъестественным, он уставился прямо в объектив камеры и взвыл:
— Все, все, начальник, сдаюсь, сдаюсь! Не на-адо!!!
— Все, товарищ подполковник. Товар упакован. Можно забирать. — Кальвин подумал еще немного. — Хотя — нет, схожу-ка сам. Хоть подержусь...
— А чего это у него псевдоним такой странный, — спросил Завадовский, провожая офицера задумчивым взглядом, — почему — "Кальвин"?
— А почему — "псевдоним"? — Искренне удивился оператор, как раз разминавший пальцы. — Самая обыкновенная фамилия. Валериан Маркович Кальвин. Майор гэ-бэ.
... Начинавшиеся было беспорядки были прекращены спустя четверть часа в единый мах: пресловутого Чугуна вдруг выхватило из толпы зэков, воздело над землей метра на два и без малейшего усилия уволокло прочь, туда, где его со сдержанным нетерпением ждали трое гигантских мужиков в пятнистых комбинезонах и глухих шлемах.
XIV
— "Желтый", "Желтый", я "Зеро — раз", прием...
— "Зеро — единица", слышу вас хорошо, что случилось, прием...
— Цель парная, скоростная, почти строго на юг, сорок миль. Прошу инструкций.
— Вас радары трогали, а?
— Откуда? Мы — по маршруту, в обход.
— Любопытно. Курс? Прием...
— Э-э-э... Перехват. Все время их "трели", уже миль с сорока пяти, настойчивые, повторяю — настойчивые.
— С каждым часом все страньше и страньше. Не мешайте им. Связь по идентификации.
— Да, сэр.
— "Желтый", "Желтый", я "Зеро — раз", идентификация, повторяю...
— Слышу хорошо...
— Это "Флоггеры". Повторяю, пара "Флоггеров".
— Хорошо. Скоро отстанут. Это... триста миль от их базы. Конец связи.
— "Желтый", "Желтый", я "Зеро — раз", продолжают висеть.
— "Зеро — раз", — попробуйте осторожно их стряхнуть. В шутку. Понимаете? Конец связи.
— "Желтый", "Желтый", эти парни держатся, как привязанные. Прием...
— Просто "Флоггеры"? Этого не может быть. "Зеро — раз" — постарайтесь сблизиться и уточнить. Конец связи.
— "Желтый", "Желтый", это точно "Флоггеры". Произвел съемку, сэр. Прием...
— Обычные "Флоггеры" "Зеро — раз"? Прием...
— Точно "Флоггеры", модификация неизвестна, повторяю, — неизвестна. Как будто бы несколько ниже расположены плоскости, чуть приподнят "фонарь" кабины, чуть расширена передняя часть. И еще... Ладно, сэр. Прием...
— Что такое, "Зеро — единица"? Говорите...
— Сэр, они как-то по-другому шевелятся...Не могу объяснить, сэр. Очень, очень хорошая маневренность. Прием...
Сэр — молчал, потому что ему было-таки о чем подумать. Наконец, послышалось:
— Сколько времени вы там вообще крутитесь, "Зеро — раз", "Зеро — двойка"? Прием...
— Семнадцать минут, сэр. Прием...
— И они так и не собираются отваливать? Прием...
— Нет, сэр. Совсем непохоже. Прием...
— Курс на базу. Ральф, по прибытию я хочу видеть подробный рапорт по форме на своем столе. Обо всем, что видел, слышал и даже чуял.
— Спасибо, сэр.
Рапорт по форме, взлетая, как при сильном ветре взлетает любой лист бумаги, все выше и выше, на каждом этапе группировалась со множеством ей подобных, брошюровалась, объединялась с аналитическими обзорами по темам и, наконец, стал одним из тех кирпичиков, из которых складывается вывод. Иногда — вполне даже однозначный. Это уж как получится.
— По поводу вашего запроса: к авиаремонтным предприятиям Советов, здесь, здесь, — референт указал на карте, — и вот здесь, в Арсеньеве, стягиваются полки, оснащенные "Флоггерами". Практически вся материальная часть, в некоторых случаях даже со штабами. Работа идет в три смены, без выходных, расширенными сменами. Ругань по поводу комплектующих и нового оборудования приобрела такие масштабы, бардак царит такой, что это даже прорывается на поверхность.
— Еще какие-нибудь свидетельства?
— Большие выплаты по сверхурочным, сэр. Премиальные в давно неслыханных масштабах. Резко сокращены плановые и учебные вылеты. До минимума, сэр.
— Напрасный труд?
— Не имеем возможности судить. Только одно свидетельство о характеристиках новой модификации. Значительно увеличен боевой радиус и, похоже, маневренность. Неприятные данные о радиусе действия и ресурсе новой РЛС. По некоторым данным, она именуется "Сатрап — 2".
— В итоге получается совсем новая машина. И, по сравнению с закупкой мифических "Флэнкеров", — практически задаром... Игра?
— Есть вещи, которые невозможно спрятать, сэр. Те же зарплаты.
— Ничего. Это обозначает просто-напросто, что полки магазинов опустеют окончательно, а на колхозных, — он произнес это ужасное слово по-русски, — рынках цены взлетят выше потолка этих самых "Суперфлоггеров".
— Совершенно верно, сэр. Полки уже пустые. А цены на рынках... Несколько ниже, чем можно было ожидать. И чем вы только что сказали, сэр.
— Слушай, мамка говорит, чтоб я работу свою бросала. Так и говорит: бросай, мол, свой садик, я в прошлом годе на одной картошечке вдвое больше сделала... Золотая картошечка вышла, грит, по сорок копеечек, а сил нет...
— Ого! Во дает кулацкое отродье! Никакой совести.
— Знаешь что, Петь? Что б мы без того кулацкого отродья жрали-то всю зиму? Вон от сала не отказался небось, не спрашивал, кулацкое оно или ишшо какое! Один окорок ему запеки, другой дядя Иван ему закопти. Колбасы наделай ему, — это не бессовестные были?
— Ты че взъелась-то? Я те че, — денег не ношу? Я паш-шу, из цеха не вылазю, а ты!.. Коптилку им кто в прошлом годе сделал? Твой алкаш Васька?
В случае чего Серафима отлично умела устроить базар по полной форме: в таких случаях визгливый голос ее прорезал тонкие стенки квартиры с такой легкостью, словно они были из бумаги, и соседи получали полную возможность наслаждаться бесплатным концертом. Но сегодня у нее были малость другие планы, а кроме того, — она не была чужда своего рода справедливости: в отличие от очень многих, слишком многих других мужиков и некоторых периодов в прошлом, Петр в последнее время и правда работал что-то уж слишком много. И деньжищи таскал домой, — невпример... За похмельное состояние в последнее время безжалостно лишали премии, и он, будучи пролетарием хоть и с юности, но в первом поколении, — жадничал. Пил не больше, чем в прежние, укромные времена. И коптильню, — факт, — сделал. Ничего не скажешь. Поэтому она проделала то, чего не делала уже несколько лет по крайней мере: прилегла рядом с мрачным мужем и с легким вздохом положила голову ему на плечо:
— Я ж ниче... Хожу в садик в этот — хожу, к вечеру голова как котел от визгу от ихнего... Прихожу, — так мне ни до чего. Вон ты обижаисся, а мне правда... Ну ниче не хочу. И за все — про все — шестьдесят в месяц. А у маме — ни клятая, ни мятая... Мы ведь чего в садик в этот, помнишь? Митьку надо было устроить, не с кем оставить было. Вырос, так теперь че?
