Всё в дыму...

Пепельная роза спала. В лесу же царило обычное для конца лета чириканье и щелканье птиц. Куковала кукушка. Ди отсчитал двадцать мелодичных вскриков, подобрал тот самый булыжник и, нервно оглаживая его пальцами, прокрался дальше. Подошвы коричневых мокасин скользили по траве — он так и не купил новые берцы, да и в город ни разу не выезжал, боялся оставить донну Лючию одну в беспомощном состоянии.

С перепугу даже прикатил в спальню кислородный баллон из лаборатории и изучил способы проведения экстренной трахеотомии, но ни то ни другое не пригодилось. Через неделю баллон перекочевал обратно, а Ди, пролиставший десяток атласов по человеческой анатомии и учебников по военной хирургии, при необходимости или желании мог бы, наверное, поработать в больнице врачом. Если в Крайме, конечно, сохранились больницы.

Орадио в автомобиле вещало о новом урезании пайков для "незащищенных слоев населения" и дополнительных обязанностях для "защищенных", что бы это ни значило. Ди так и не удосужился получше разобраться в иерархии современного общества, его вполне устраивала жизнь по схеме "работа — дом"... И почему родители так поступили? Разве он был им плохим сыном? Или, наоборот, настолько хорошим, что они до сих пор где-то ожидают от него каких-то поступков? Решительных действий?

Да пожалуйста! Собрав всю свою решительность, Ди выцарапался из зарослей можжевельника и направился к стене. Он бы использовал тень, если б в один из прошлых своих визитов к картине не выяснил, что формирование ее возле воронки требует неимоверного количества энергии. Ди слыхал от родителей об аномальных местах, где магнитные или еще какие-то поля мешали нормальному функционированию тени. Может, здесь как раз такое место? Тогда выпускать тень не рекомендуется — "во избежание быстрого истощения организма".

Он и не выпускал. Просто помедлил, осмотрелся и прошел к остаткам стены. Растяжку Ди заметил издалека — но лишь потому что специально искал. Рыжий Лев пристроил мину под самой картиной — там, откуда начинала виться нарисованная дорога. И так виртуозно пристроил, паразит, будто всю жизнь только этим и занимался. Хотя, да, он как раз признался, что выучился на минера... А орадио нынче вовсю зазывало народ в лагеря по тренировке охотников.

И это странно. Люди ведь не плодятся с такой скоростью. Откуда же взялись несусветные орды художников, о которых кричат в эфире? Если верить орадио, Тавропыль должен быть расписан светящимися красками сверху донизу. Завтра нужно бы съездить в город, разведать обстановку, оценить ситуацию собственными глазами.

Памятуя о том, с какой скоростью он настраивается на эту картину — или, напротив, картина на него, — Ди избегал смотреть на нее прямо. Скользя глазами по торчащим из стены обломкам кирпичей, он оглядел граффити боковым зрением и нашел ровно то, что ожидал.

Тень Дровосека растушевана по желтым кирпичам; у нее больше нет ни бликов, ни отсветов; алое сердце потухло, словно подернувшись золой. Выпал из шарнирных металлических пальцев топор, перестал выглядеть грозным. Рукоять его расколота надвое, а из трещины вырастает симпатичный душистый горошек.

Ди знакома эта трещина: точно такая же — на топоре Настасьи Филипповны, который уже месяц валяется в его спальне, на тумбочке возле кровати. И никто не видел поврежденного топорища, никто, кроме него и вторничной личности донны Лючии. Откуда бы знать об этой трещине художнику? И обо всем остальном — откуда?

Даже греи не могут предсказывать будущее, не умеют просчитывать поступки отдельных людей. Ну, кроме действий жадных правительственных кабинетов или взбудораженных лозунгами толп. И то — не всегда уверены в результате.

Он бы сказал, что это граффити — дело рук поселившегося в теле донны Лючии беса, если бы не ощущал иных энергетических нот и запахов, не улавливал нечто, заставлявшее его сердце пропускать удары, а кровь — закипать предчувствием. Все закончится, весь этот долгий и темный бред, все станет другим, лучше, — когда он отыщет художника.

Встрепенулась в груди невидимая роза, тряхнула листьями, соглашаясь, и снова гибко свернулась в клубок, задремала. Ди подумал о греющихся на солнце змеях, которых иногда замечал в самых глухих частях Резервации. Они так же расслабленно лежали и тоже выглядели мирно. Но окрепший цветок все чаще ощущался им как нечто опасное, чужеродное, затаившееся до срока. И эти шипы, которыми аметистовый стебель все больнее покалывает сердце... Кто ответит — зачем? Ди лишь догадывается, что дело в художнике, в картине...

Откровения Федора, принесенные им бумаги, родительские оговорки и недомолвки, собственные догадки и мысли — они сложились и тоже образовали свое полотно, не граффити — скорее, мозаику, и родившийся из кусочков рисунок проступал все яснее и четче. Но вот незадача: "Европотрошок" обезвредить нельзя. Сорванный колпачок, тронутый накольник — и конец.

Ди прищурился, разглядывая тонкие струны, паутиной пронизывающие травяные стебли у основания стены. Лев постарался на славу. Наверное, хорошо учился в своем лагере...

Да ведь и Ди — способный ученик. Ему, например, известно, что художники любят повторять свои картины, а кроме того — рисуют и на заказ. А еще — он прислушивается к чужим словам, пусть это всего лишь горячечный бред онемевшей домработницы, покалеченной нервно-паралитическим газом с запахом шоколада и одержимой бесом с невероятным именем Зиленцорн.

"Брось камень на дорогу". Воистину — камень. Воистину — на дорогу.

Еще чуточку решительности — и Ди швырнул нагревшийся в руке булыжник, целясь в дорогу, вымощенную желтым кирпичом, в самое ее начало. И одновременно — с огромным усилием — выпустил плотную тень.

Взрыв вырвал землю из-под ног. Проклятые мокасины снова заскользили, Ди замахал руками, пытаясь удержаться на ногах, не нарушая при этом структуру тени. И понял вдруг, находясь в облаке медленно оседающей ядовитой пыли, что никакое это не аномальное место: всю энергию вытягивало граффити. Не стало картины, исчезло и чудовищное напряжение, с которым приходилось формировать нужную тень.

"Картина-вампир, — думал он, ожидая, пока рассеется сладкий газ, закачанный в "Европотрошок" добрыми жителями ЗАД. — Картина-выход. Нельзя будет выпустить тень, когда откроется крысовина, нечем будет ее подпитывать. Значит, нужно подготовить место... Защищенное место, где художник примется за работу". А в том, что он непременно примется, Ди ни капельки не сомневался. Иначе — зачем он вообще нужен, остроглазый сокол среди бельмастых кротов?

**30**

Донна Лючия действовала Ди на нервы. Она ковыляла по дому, подволакивая то одну то другую ногу, и ухитрялась испортить все, к чему прикасалась. Или даже не прикасалась.

— Ты неспособен работать, — однажды не выдержал Ди, в очередной раз вляпавшись в мыльную лужу на полу. — Позови кого-нибудь другого.

Желтые миндалевидные глаза уставились на него с любопытством и каким-то подспудным ожиданием. Так смотрели школьники, попав в зоопарке к клеткам с обезьянами: что-то те выкинут?

— Зиленцорн, — Ди не терял терпения и надежды достучаться. — Я тебя прошу. Ты бьешь антикварную посуду, ты сжег в печи чугунок, ты совершенно не способен варить борщи и пылесосить, не говоря уже о плетении корзин или, там, тушении утиных грудок. Причем ты все умеешь, нужно только уступить это тело другим. И да, — он кинул взгляд на торчащий из кармашка блокнотик, — может быть, тогда к тебе вернется речь. Мне надоело разбирать твои каракули. Отдохни, Зиленцорн. Хотя бы неделю.

"Sie waren sprachlos", — накарябал тот в ответ, и Ди, разочарованно вздохнув, отправился заводить машину. "Потеряли они дар речи", как же! Он просто упрямится, непонятно зачем, и не хочет объяснить причину. Дом опять приходит в запустение — как уже было сразу после гибели родителей.

"Псевдогибели", — напомнил себе Ди, не замечая, как презрительно кривится его рот.

Но когда папа с мамой исчезли, Ди был подавлен, растерян, испуган, наконец. Сейчас все по-другому. Но оказалось вдруг, что он как-то утратил способность заниматься рутиной, что ли. Вот, к примеру, чистоту поддерживать — сложная, не по силам задача.

Поглощенный изучением документов из папки Федора и перебором научной литературы Ди целыми днями пропадал в домашней библиотеке. Делая вынужденные перерывы на еду или работу по дому, он не переставал мысленно анализировать чужие теории, подгоняя их под собственные наблюдения и выводы.

Концентрация поглощала все ресурсы, на остальное внимания не хватало. Ди забывал последовательность нужных действий, упускал мелкие детали и зачастую не мог припомнить элементарные вещи: чем моют полы или куда бросать ключи от машины, чтобы не терялись.

Вторничная личность донны Лючии воспринимала лишь прямые указания, причем исполнение каждого неизбежно превращалось в долгую драму и не могло похвастать удовлетворительным результатом.

А Ди и стряпня толком не давалась. Раньше хозяйством занималась мама, потом — шесть вменяемых личностей донны Лючии. Папа ввернул бы, что шесть — намного лучше семи, ибо четные числа сбалансированы и удобны.

"Сбалансированы и удобны", — повторил Ди вслух. Совсем как мальчики, маленькие и не очень, которым с детства вдалбливают в головы, что главное — держаться дома, во всем слушаться родителей, быть настоящим греем... Похоже, что-то из этого у Ди не получилось. А если подумать... ничего и не получалось никогда... словно постоянно чего-то не хватало... Почему так?

Усаживаясь за руль, Ди вспомнил, как приставал с этим вопросом ко взрослым: почему у него не выходит то или иное? Папа в ответ корчил рожи, провозглашая уборку-стирку-готовку "немужицкими делами". Мама смеялась и трепала сына по голове, подсовывая очередную книжку. Тетя Джулия во время своих редких визитов осуждающе поджимала губы... А дядя Юури, кстати, однажды потихоньку спросил, не собираются ли родители обучать своего единственного отпрыска самостоятельности...

Так за каким же хреном они все его бросили — вот такого, вот так, одного, в пустом и темном доме?! Ди ударил ладонями по рулевому колесу и, спохватившись, прислушался к отозвавшемуся "Ягуару". Все в порядке.

Но не годится себя распускать. Если уж на то пошло, он сам сделал свой дом темным. И — ненадолго. Жизнь давно устаканилась, у него есть донна Лючия, она скоро поправится и снова приступит к работе. А если не поправится — что ж, Ди очень постарается найти новую домработницу. И запретит ей покидать Резервацию, и сам будет привозить из города все, что понадобится. Или обустроит дом таким образом, чтобы ничего не понадобилось.

Вот, допустим, недавно в доме пропало электричество. Ди нашел нужные рубильники, переключился на ближайшую тавропыльскую подстанцию, а потом, убедившись, что кабели мертвы по всей территории Резервации, вытащил из кладовок и собрал — по папиным схемам — солнечные генераторы. Теперь у него в любом случае будет свет, даже если обесточатся электросети всего Крайма.

Ди умен, практичен и самостоятелен, что бы там себе ни думал дядя Юури. Вот сейчас, например, поедет и купит себе уже новые берцы.

**31**

И действительно поехал, и купил, и возвращался в Резервацию, когда в двигателе нехорошо застучало. Автомобили у греев ломались редко, и в прежние времена, если что-то серьезно барахлило, папа самолично отправлялся в автомастерскую на восточной окраине Тавропыля. Хозяином ее был стодвадцатилетний дед Димоний, полуслепой и глухой, определявший, однако, любую проблему на ощупь и безошибочно указывавший своим правнукам, где и что делать.

И дед Димоний, и его многочисленные отпрыски привыкли и к разукрашенной рыжими пятнами родительской "Корове", и к белоснежному "Ягуару" Ди, и к двигателю от суперкара, искусно упрятанному под дребезжащий капот "Тяпнирога". Последний раз Ди наведывался в мастерскую после того, как искал Стерха и машину засыпало во время бомбежки.

Он направился на восток и проехал пару километров, после чего двигатель грохотнул и смолк. Машина прокатилась немного по инерции, остановилась, и Ди показалось, что вместе с ней замерло и его сердце.

Добраться до дома — не проблема, но не бросать же "Ягуар" посреди дороги. Как назло, в этой части города — ни одного подходящего места для парковки, а окутывать машину тенью на открытом людном пространстве — опасно. Ди мог бы дотолкать "Ягуар" до Резервации, но тогда у него не хватило бы энергии на поддерживание тени. Он слишком молод и не обладает достаточной силой.

Зато обладает деньгами, а теперь еще — как ни странно — и связями. Не снимая тени, Ди вручную развернул машину в нужную сторону. Если поднапрячься, во владениях Кочубея он окажется до вечерней бомбежки. Хотя стоит учесть, что уже недели две как авианалеты сбились с расписания и Тавропыль трясет в любое время дня и ночи. Надо бы наладить орадио, но совершенно ни на что нет времени. И спросить не у кого.

Вот если бы Стерх не посчитал спасение его жизни предательством... Впрочем, неизвестно, как бы складывалась их дружба теперь, когда он официальный GetMan, гроза всех неверных, неподчиняющихся и несогласных.

Одно радует: насколько Ди успел изучить Стерха, тот держал данное слово и потому вряд ли рассказал своему дядьке о том, что Ди — не человек. Ведь в противном случае в Резервацию наведался бы не только Федор Убейконь и глупый охотник Лев.

Самое неприятное, что может произойти: машину не починят, а самого Ди попытаются сдать властям или выгонят. Но подобный вариант виделся маловероятным. Если выдать себя, например, за эксцентричного сынка высокопоставленной военной шишки, Кочубей вряд ли откажется от такого выгодного клиента, будь он хоть трижды в ссоре с его племянником.

**32**

— Хо-хо, сынку! Я-то сразу понял, шо ты непрост! Бачьте, яка красава у него! — Кочубей "Ягуару" обрадовался как родному, а на владельца почти и внимания не обратил. Ди расслабился и, объяснив проблему, попросил разрешения подождать в мастерской.

— Та ты шо! — возопил Кочубей, тряся пузом и выкатывая водянистые глаза. — Это ж довго! Я тобi зараз iншу тачку дам, покатайся до завтра.

— Не надо другую, я подожду.

— Да ты здоров ли, сынку? Мабуть, водички? Чи тогось... покрепче?

Ди не мог сообразить, издевается тот или всерьез озабочен его благополучием. Кочубей тем временем проводил его в "контору", как гордо обозвал пару заваленных рухлядью комнаток, и исчез, пробормотав что-то насчет диагностики.

— Здоровеньки булы! — расположившийся на ободранном топчане бородатый мужик салютнул Ди бутылкой с водой. — Давно не видались.

Ардаган, хозяин пивного бара и другой дядька Стерха.

— Шо не заходишь-то? Со Стерхом поцапался?

Пораженный его проницательностью Ди не нашелся, что ответить.

— Не журысь, он завсегда со всеми лается. Помиритесь. Пить хочешь? — И, не дожидаясь ответа, привстал, выуживая из недр замызганного холодильника бутылку.

Ди открутил пробку, сделал глоток, подтянул ногой стул.

— Как тя кличут-то, запамятовал.

— Дориан. И мы со Стерхом не цапались.