Он вспомнил высеченное на скале лицо. Если отбросить неровности камня, то их лица были очень похожи.
"Может, Строитель Вэру, — его дальний потомок? И я — тоже? Откуда вообще взялись мои предки? Почему наша ДНК не похожа на ДНК других народов? Все люди здесь чужие, но мы — чужие вдвойне. У нас не может быть общих детей... Как мне хочется верить, что где-то в космосе есть ещё другие файа — не такие дикие, как мы!"
Но и его здешние предки не были дикарями, — хотя и предпочитали ходить босиком и почти голыми. Они строили города, он помнил руины той, первой Товии, — она никогда не видела врага в своих стенах, помнил пирамиду Вэйда Объединителя, — первое из великих свершений его народа. Её высота и поныне остается единицей длины...
Древние файа были жестоки, — им не было равных в безжалостных военных хитростях. Но одновременно это был упорный и мечтательный народ, поклонявшийся звездам и солнцу, что так редко навещало их землю. Каждый год, во время летнего солнцестояния, вся молодежь — совершеннолетние, но ещё не имевшие детей, — собиралась в больших открытых храмах. Они были босые, в белой одежде, с золотыми браслетами на руках и ногах, и они несли большие зеркала из полированного серебра. И всегда находился один, кто приносил себя в жертву священному Солнцу. Его нагим привязывали к алтарю, и остальные направляли на него зеркала, сжигая в чистом солнечном пламени... а потом имя отважного высекалось на устоях храма... он видел их, длинные, длинные списки наивных, несчастных безумцев...
Единство Фамайа, её золотой век, когда была создана культура файа, продолжался триста лет. Потом страна вновь распалась на княжества, города, племена, дичающие и враждующие друг с другом. Народ мечтателей и воинов так и не смог построить своей цивилизации, — хотя и пытался. Сколько прекрасных произведений искусства, зданий, дорог было тогда создано! Но единство распалось, и файа стали мало создавать, но зато ревностно сохраняли созданное...
Это было время медленного, незаметного упадка, — он длился четыреста лет, когда файа мечтали о будущем, живя памятью о прошлом. В конце осталось совсем немного городов, верных временам Империи Файа, — Товия в их числе. Остальные жили по законам диких племен, но и они хранили память о прошлом. Несмотря на войны, это было самое счастливое время для файа — они были свободны...
Как бы Вэру хотел жить тогда, в каком-нибудь маленьком городе! Это было время мечтаний о золотом прошлом и неведомом будущем... и предчувствия грядущей страшной судьбы.
Анмай открыл глаза. Напротив, на стене, висела большая картина, написанная ещё до Катастрофы. На ней он видел прибрежную пустыню Фамайа, — море песка до горизонта. Из дюн, словно каменный лес, торчали массивы диких, рваных скал. Вблизи скалы были черными, вдали скрывались в рыжевато-красной дымке. Сама уходящая в бесконечность равнина была безмерно спокойной, печальной, — но и мирной. Наполовину прячась за скалами, висело заходящее Солнце — большой золотистый диск. Легенды говорили, что у горизонта на него можно было смотреть не щурясь.
На выступе скалы, высоко над пустыней, сидел нагой юноша. Его задумчивое, серьезное лицо было обращено к голубому, с зеленоватым оттенком небу. Вокруг заходящего солнца небо светилось темным золотом. Неведомо как чувствовалось, что муаровый, дымчатый воздух полон влаги, и что там очень тепло, — не скрывайся солнце на полгода, пустыни там не было бы. На небе, несмотря на свет солнца, виднелись россыпи мутноватых звезд. Они были повсюду, кроме...
Вэру посмотрел туда, куда был устремлен печальный взгляд юноши. Там, едва заметная, на полнеба расползлась бледная туманность, тлеющая в центре зловеще-красным огнем.
"Так это и было, — подумал он. — Пока мы мечтали, Уарк неотвратимо приближался к Бездне. Её излучение усиливалось, в и так жарком мире становилось всё жарче, потом живущие высоко в горах начали умирать от странных болезней. А туманность всё росла, и звезды стали гаснуть одна за другой. На обеих южных материках, — Арке и Суфэйне, — начались засухи, страшные грозы, тайфуны опустошали побережья. Жара становилась невыносимой, люди там умирали от голода и болезней, — но во время неустанной отчаянной борьбы их знания росли, сердца ожесточались. И, наконец, они обратили внимание на сумрачную, холодную Фамайа. А мы лишь мечтали!"
Конечно, файа уже давно торговали с югом, но широкие штормовые моря ограничивали аппетит охочих до чужих земель. Когда появились паровые суда, ситуация изменилась. Началась война, — она была долгой и кровавой. Файа, умело воевавшие друг с другом, не хотели сдаваться. Но с луками нельзя противостоять артиллерии и винтовкам, — даже при самой отчаянной отваге. Множество племен было перебито до последнего младенца, прибрежные земли потеряны. С Фамайа было бы покончено, — если бы не отвага и хитрость её сыновей... и дочерей, её пустынные, бесплодные просторы, горные хребты, ставшие непроходимыми из-за радиации, и длинные полярные ночи, когда файа возвращали то, что у них отнимали днем. У них скоро тоже появилось огнестрельное оружие, — увы, не без помощи готовых на всё за золото перебежчиков.
"Война тянулась без конца, нас били, мы были принуждены строить свою цивилизацию на ходу. И мы справились: в конце врагу противостояли уже равные по вооружению армии. Медленно, мучительно, но файа вновь объединились. Но даже единое их государство не могло противостоять всему миру. На юге условия жизни становились невыносимыми. В экваториальном поясе температура была уже непереносима для человека. Суфэйн вымирал, горячие тучи затягивали небо. До парниковой катастрофы оставались считанные годы, но мы тогда не знали этого... И тут солнце начало удаляться, тускнеть и гаснуть, чтобы уже никогда не вернуться. На Уарк пришла тьма, но сияние Бездны давало уже достаточно тепла, и её ультрафиолет помог растениям выжить, хотя их продуктивность сильно снизилась".
В начавшемся хаосе именно файа оказались наиболее приспособленными. Колонисты бежали или были сброшены в море. Но, когда враг отступил, пришел холод, которому файа не могли противостоять. Покинуть родину и переселиться в Арк, на земли своих врагов, они не могли тоже, — у них не было кораблей. Им оставалось только умереть. Но тут в крупнейшей из стран Арке — Ааене — произошел переворот, которые позднее назвали революцией. Кучка фанатиков-утопистов во главе с Джайлсом Монтеной пришла к власти на волне массовой истерии. Когда она спала, их режим стал рассыпаться. Теряющие власть были готовы принять любую помощь, — её и обещали отчаявшиеся файа.
Тех, кто обратился за помощью к врагу, назвали предателями... но с севера, на перегруженных кораблях, уже прибывали многие тысячи безжалостных бойцов. Они привыкли воевать в меньшинстве, среди мрака и холода. Началась война, но к файа непрерывно прибывало подкрепление — и они победили. Для них все обитатели Арка были врагами. Они никого не щадили, утверждая идеи Монтены с неслыханной доселе жестокостью. Очень скоро идеалисты исчезли. Вся власть перешла к файа, — и оставалась у них и поныне, но это не пошло им на пользу....
"Так наша стала нашим проклятием, — печально подумал Анмай. — Из мечтателей мы превратились в захватчиков и угнетателей, изо всех сил поддерживающих идеи Проекта, — лишь потому, что развейся они, — и нас постигнет обычная участь всех захватчиков. Ведь из населения Фамайа файа составляют едва десятую часть!"
Вэру не очень любил свой народ. Он знал, что подобных ему, помнящих, осталось очень мало, — настолько мало, что он мог, при желании, собрать их всех здесь, на плато Хаос. А остальные...
Возрождение не могло длиться долго. Распад того, что составляло сущность их народа, зашел уже слишком далеко, и, рано или поздно Фамайа объединится с ССГ. Но что тогда будет? Анмай не мог представить себе этого.
Сейчас, лежа на полу просторной, полутемной комнаты, он чувствовал себя странно. В неё пробивался приглушенный гул, за дверью слышались шаги, голоса, лязг металла, — словно на огромном космическом корабле, готовящемся к взлету.
"Через полгода, когда про-Эвергет будет готов, мы действительно стартуем, — подумал он. — Но куда? В новую эпоху? В войну? Но наверняка, — в неведомое, зыбкое будущее".
Уже засыпая, Вэру подумал, что им, практически, ничего не известно о сущности того эффекта, которым они так смело пытаются овладеть. Ну и что с того? Ведь им пока нужно всего лишь одно из бессчетных его применений...
Когда он заснул, ему приснилась Хьютай, — впервые с той ночи, когда он проснулся от внезапного страха на крыше Цитадели.
ГЛАВА 9.
ВСЕСИЛЬНАЯ МАШИНА
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных.
И чугуны, купели слез,
Венчают Зла апофеоз.
Николай Заболоцкий. "На лестницах".
Четыре месяца спустя монтаж про-Эвергета, обошедшийся в 9 миллиардов лан, был закончен. Теперь начиналось самое сложное, — наладка и бесконечные проверки.
Стоя на обегавшей цилиндрический зал галерее, Вэру смотрел вниз. Зал был огромен, — ста метров длины и метров сорок в диаметре. Про-Эвергет, — бронированная восьмигранная призма длиной в шестьдесят метров, — располагался точно в центре помещения. Полностью собранный, не только снаружи, но и внутри почти сплошь состоящий из металла, он весил сорок семь тысяч тонн. От его скошенных граней отходила крестовидная сеть из гигантских, высотой в рост человека, балок, упиравшихся в стальные плиты свода и косо уходивших под стальной же пол. Гладкие бока про-Эвергета, покрытые ослепительно-белой эмалью, поднимались на двадцать метров вверх, — до уровня галереи. Ажурные мостики соединяли её с плоским верхом его восьмигранного центрального возвышения. Там находилась реакторная камера, — сердце машины. Сама по себе та не представляла чего-то особенного, — два гигантских наводящих магнита и вакуумный инжектор гиперядер между ними.
В зале всюду копошилось множество людей и файа в белой одежде. Они работали наверху, внизу, в огромных проемах, ведущих в нижний ярус, — там ещё монтировались кабели и огромные, больше человеческого роста в диаметре, охладительные трубы.
Рядом с Вэру стояла Хьютай, — в своей обычной одежде, но на боку у неё висела сумка с инструментами, а руки были густо покрыты свежими и поджившими ссадинами. Она повернулась к нему.
— Я могу сказать, что всё это, в какой-то мере, — дело моих рук! — Хьютай щелкнула по только что полученному значку инженера-монтажника.
— И моих снов! — Вэру осторожно взял в свою её ободранную руку. — А что ты об этом думаешь? — он повернулся к замершему рядом Философу.
Возле того стояло двое здоровенных охранников, тоже с любопытством смотревших вниз. Философ молчал, но Вэру не оставлял его в покое.
— Как видишь, про-Эвергет уже готов. Осталось только отладить его — и пуск!
Он усмехнулся. Действительно, только что была установлена и закреплена последняя плита покрытия. Никакой церемонии при этом не устроили, — оставалось ещё очень много работы.
— Потребление энергии будет огромно. А вон те штуки, — он показал на относительно тонкие белые трубы, попарно выходившие из торцевых стен зала и исчезавшие в торцах призмы, — Великий Коллайдер, он будет поставлять сверхэнергичные протоны. Они минуют управляющие магниты и пойдут в фокус, где... — он заметил, что Философ смотрит вверх, на свод, выгнутый с идеальной математической точностью. — Тебе кажется, что такой пролет неустойчив? Здесь нет ни пола, ни стен, — весь зал в сечении круглый. Облицовка сварена из огромных блоков сверхпрочной стали почти метровой толщины. Но это не главное! При непосредственной угрозе ядерной атаки зал можно доверху затопить, — он показал на идущие по своду толстые трубы. — Машине это ничуть не повредит, даже улучшит охлаждение, — а вода под давлением в двести атмосфер будет надежно удерживать свод даже при самых сильных ударах. Ну и вдобавок, — над нами двенадцать вэйдов скалы! Я сам предложил эту хитрость, — закончил он с гордостью.
Философ мрачно смотрел на него. Анмай стоял выпрямившись, в своем сером, как у "бывших", рабочем комбинезоне с множеством накладных карманов, набитых инструментами. Его лицо сияло, — как у всякого, закончившего важную и очень сложную работу. Рядом с ним стояла Хьютай, держа его за руку. Великолепная пара, — красивые, сильные, с живо блестевшими большими глазами, и при том... Философ заметил на мочках их ушей, полускрытых волосами, свежие следы зубов. Он вдруг представил, как они, обнаженные, перекатываются по постели, смеясь и кусая друг друга, как сплетаются их бедра, их длинные ноги, как скользят их ласкающие ладони, как...
— Вы хоть понимаете, что делаете? — спросил он. — Ведь эта машина может уничтожить всю жизнь, — и уничтожит, если её запустят!
— Нет, изменения управляемы, и мы не хотим никого уничтожать. Но, если на нас нападут, мы будем защищаться всеми силами, включая и эту! — Вэру показал вниз. — Или вы боитесь, что про-Эвергет попадет в плохие руки? Здесь нет таких, — уж об этом-то мы позаботились прежде всего!
— Да, позаботились... Когда всё будет готово?
— Месяца через два, если не возникнет проблем. Но это маловероятно, и, дней через 60-70 мы, наконец, получим то, о чем мечтали. Тогда уже никто не помешает нам выполнить нашу главную задачу!
— Спасение цивилизации, конечно, — язвительно сказал Философ. — Точнее того, что вы за неё принимаете. А как же остальные?
Вэру смутился.
— Остальные? Они отказались присоединиться к нам, и поэтому они... — он замолчал. — Мы хотели бы объединения, но если не получится, то... В конце концов, мы сами создали всё это, — он обвел рукой зал, — и не должны ничего и никому, — он окончательно смутился и замолк.
Хьютай весело взглянула на него, потом повернулась к Философу.
— И не лень тебе интересоваться такими вещами? Здесь, — она обвела рукой подземелье, — здесь целый мир, полный удивительных вещей, мир, создававшийся целое столетие! А ты не хочешь знать его, и цепляешься за всякие старые...
— Давай пойдем отсюда, — прервал её Вэру, заметив, что кулаки Философа сжимаются. — Здешние виды плохо действуют на нашего мудреца!
Они направились к выходу из зала. Хьютай сперва пошла за ними, потом отстала и присоединилась к группе файа, укладывающих кабели.
* * *
Путь от зала про-Эвергета до жилых помещений был неблизким. Диаметр коллайдера на пять миль превышал диаметр самого Хаоса, и его пришлось разместить в туннеле, пробитом под окружавшими плато озерами, почти на два километра ниже основных уровней. На монорельсовом поезде они проехали пять миль по радиальному туннелю, потом долго поднимались вверх. Вслед им летел грохот машин, расширявших подземелье. Когда они остались одни в тесном жилище узника, Анмай сказал:
