Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Я от души надеюсь, Бруно, что на месте ее племянницы ты никогда не окажешься, — оборвал Курт раздраженно. — Твое же воздержание ничуть не более нормально, чем...

— У меня есть жена, — произнес подопечный глухо, и он почти со злостью прошипел:

— Она — умерла. Ее — нет. Уже три года как ее — нет!

— Вы в Рай верите, майстер инквизитор? — спросил помощник вдруг — с такой серьезностью, что Курт опешил. — Ответь.

— Id est[54]?..

— Ответь.

— Прекрати паясничать. Что ты этим сказать хочешь?

— Там — она будет?

— Тебе лучше знать... — хмыкнул он с кривой усмешкой и, перехватив взгляд Бруно, запнулся. — Извини.

— Надеюсь — да. И очень надеюсь, что я тоже, невзирая на мою службу под твоим началом и прочие смертные грехи.

— Какой ты сегодня остроумный, аж оторопь берет, — перекривился Курт снова. — К чему это?

— К тому, что я не желаю там оказаться промеж нескольких девок — не к месту как-то будет.

— Зато, если в Рай не пустят, хоть будет что вспомнить... И, кстати тебе сказать, помощник инквизитора: все вот это насчет лишь единственных мужей и жен в райских кущах — ересь. Так, к слову. Вдруг ты забыл.

— Арестуй меня за никчемное благочестие — повеселишь город.

— Нет, тебе и впрямь в монахи самая дорога.

— Может статься, не столь уж дурная идея, а? Мало вижу в этом мире того, за что стоит цепляться.

— Ну, да, — отозвался Курт с внезапной злостью. — В этом мире грязь, мерзость, зло; так? Очень просто — запереться где-нибудь, глаза закрыть и уши зажмурить, пусть те, у кого нет роскоши блюсти свою безгрешность, копаются в этой грязи сами. Это весьма удобно. Это ты придумал хорошо.

— Да куда я от вас денусь, — тихо проронил Бруно в ответ, с тоской глядя в узкое приземистое окно трактирчика. — Совесть не позволит... А кроме того — я собственность Конгрегации, помнишь? Я, если даже повеситься решу, судить меня будут, как судили бы за убийство чужой собаки или за порчу чужого имущества, или что-то в таком роде, какие тут, к черту, монастыри...

— Только не бей на жалость! — чуть повысил голос Курт. — Я тоже не вольная птица — еще восемь с половиной лет я фактически такое же имущество, как ты. Расплачиваюсь своей верной службой за затраты на мое воспитание; но это последнее, на что мне приходит в голову жаловаться.

— Потому что ты прешься от своей верной службы, даже когда ночами видишь своих арестованных в кошмарах.

— Не видел ни разу.

— Вот потому и не жалуешься.

— Все, с меня довольно, — выдохнул Курт, решительно шлепнув по столу ладонью. — Я просто подожду, пока твоя блажь пройдет...

— Эй, майстер инквизитор, это правда?

На громкий, настойчивый голос от противоположной стены Курт обернулся недовольно, пытаясь отыскать взглядом обратившегося к нему, отметив, что у стола перетаптываются с ноги на ногу нервозно, точно курьерские жеребцы, четверо студентов, по видимости, только вошедших; прочие переглядывались друг с другом, скашиваясь в его сторону с напряженным ожиданием, и понять, кто из них задал этот вопрос, было невозможно.

— Правда — что? — уточнил он, и один из сидящих за столом пояснил, хмуро кивнув в сторону двери трактирчика:

— Что Потрошитель опять порешил кого-то. Что сегодня труп нашли утром у собора. Верно это?

Курт отозвался не сразу; расположение духа, и без того не лучшее этим днем, стало и вовсе несносным. "Потрошитель", стало быть... Наравне с прочими неудачами Друденхауса в этом расследовании, это было едва ли не самым дурным знаком: когда преступник обретает свое имя среди тех, кто ожидает очередного его удара, среди целого города своих возможных жертв, их родни и друзей — он обретает и вторую жизнь, становится частью этого города, историей, легендой, теперь уже навсегда неотъемлемой. И уничтожить то, что претворяется из человека — в сказание, явление, как зной или ветер, будет вдвое, вчетверо сложнее...

— Откуда сведения? — спросил он, наконец, не ответив, и один из новоявившихся поднял руку, обращая его внимание к себе:

— У меня брат в магистратском патруле. Говорит, что сам тела не видел, но один из солдат рассказывал, что слышал, как...

— Ясно, — оборвал Курт недовольно, не сумев или, быть может, просто не желая уже сдержать раздражения. — Зараза, в этом городе хоть что-то возможно сохранить в тайне!

— Кое-что тайной является уж точно, майстер инквизитор: когда Потрошителя поймают.

— Это смешно, по-твоему? — холодно уточнил он, найдя смельчака взглядом; тот отвел глаза.

Принятый уже всеми факт того, что с частенько появляющимся здесь следователем можно держаться почти попросту, почти как со своим, не предполагал, однако же, откровенного панибратства, и садиться на шею своей терпимости Курт не дозволял. Отношению, что приходилось терпеть в "Кревинкеле", кроме необходимости, было оправданием и то, что иного общения его бывшие приятели не знали или оное уже позабыли, со студентов же приходилось спрашивать строже — как для того, чтобы не ронять достоинства и репутации Друденхауса, так и исходя из заботы о самих слушателях университета. Не приведи Господь кому из них, привыкши к общению без церемоний, увлечься и зарваться... Ввязаться в банальную драку майстер инквизитор попросту не мог себе позволить; покушение на инквизитора каралось строго и безжалостно, и он даже задумываться не желал над тем, как придется поступить в случае, если угроза ареста по подобному обвинению нависнет над кем-то из его университетских знакомцев.

— Так правда, значит? — уже чуть смирнее переспросил студент, и Курт, мгновение помедлив, кивнул, позволив себе на сей раз смягчить тон:

— Да. Сегодня нашли еще одно тело. Снова ребенок.

— Чей теперь?

— Мы не знаем.

— Неужто теперь неизвестный кто-то?

От того, какое неподдельное удивление прозвучало в этом голосе, Курт едва не скривился болезненно, исподволь переглянувшись с Бруно. "Я ведь говорил" — увидел он в глазах подопечного и отвернулся.

— Да, судя по платью, девочка из семьи простой — чтоб не выразиться крепче, — подтвердил он, пытаясь уяснить для самого себя, где пропустить грань между поиском возможного свидетельства и выдачей сведений, имеющих касательство к тайне следствия. — Кто ее родители — нам не известно; посему, кстати замечу, если кто слышал, что у кого-то пропала этой ночью дочь около двенадцати лет... Буду благодарен за помощь. И, слушайте, более я сказать не могу ничего — понимаете сами.

Кто-то из студентов неопределенно хмыкнул, и с полминуты царила тишина, нарушаемая невнятными бормотаниями; Курт тяжело вздохнул.

— Это означает, что разговор на эту тему завершен, — пояснил он с преувеличенной дружелюбностью в голосе, и тишина оборвалась, вновь заполнясь прежним тихим гомоном; тяжело вздохнув, он отвернулся к подопечному, но смотрел мимо, в потрескавшийся камень пола. — "Потрошитель"... — повторил Курт тихо. — Теперь и в Кельне тоже будет своя... как ты сказал там? "Байка"?.. Спустя лет пятьдесят Друденхаус станет выглядеть полным ничтожеством, а зарезанных будет с десяток.

— Уверен, что их ad verbum[55] не будет столько?

— Я ни в чем уже не уверен, — отозвался Курт уныло и встряхнул головой, точно отгоняя назойливую муху. — Ты вот что: покуда ты не сокрылся от наших грешных глаз за монастырскими стенами...

— Отвали.

— Вот теперь узнаю — это тот самый Бруно, — усмехнулся он, тут же став серьезным снова. — Расскажи-ка мне, что за история с Крысоловом. Керна здесь нет, придираться некому; рассказывай.

Подопечный передернул плечами, неопределенно махнув рукой:

— Байка, я ж сказал. К прочему, версий этой истории много, а я всех не знаю. Чтоб кратко — дело было так: Хамельн запрудили крысы. Чем этих тварей ни выводили — ничто не действовало, и тут один из горожан заявил, что изничтожит их за солидную плату. По другой версии — он явился в город в странной одежде, как уличный шут, а до тех пор никто его не видел и не знал... Не имею представления, какая из версий правдивее. К тому времени эта мерзость всех достала уж до такой степени, что весь город на такое предложение согласился тут же. Человек тот... то ли сделал, то ли уже имел... флейту, заиграв на которой, приманил всех до единой крыс к себе, после чего увел их к Везеру... это местная речка... и "вверг в пучину". Сам ли вошел в воду, а они за ним, им ли повелел туда сигануть — не знаю, но смысл ты понял. Ну, а когда все кончилось, магистрат велел ему идти со своими требованиями мзды куда подальше — хоть в ту же речку. Есть, впрочем, версия, что на него завел дело местный инквизитор...

— Я бы завел, — заметил Курт понимающе, и подопечный искривил губы в хмурой усмешке.

— Не сомневаюсь. Ну, тот по судам бегать не стал, доказывать что-то там... Он заиграл на флейте снова и ушел из города, а за ним ушли все дети. Одна версия — он увел их "в страну без печалей и горя"...

— Полагаю, как невинно убиенные, они именно туда и попали, — заметил Курт мрачно.

— Вторая — потопил их, как до этого крыс.

— А вот это ближе к истине. Дети... — повторил он чуть слышно, потирая гудящую голову и силясь осознать, отчего вновь поселилась над переносицей эта острая, рвущая боль — есть ли это следствие бессонной ночи и угощения, полученного в "Кревинкеле", или снова подспудно гложет нечто, что он должен видеть и понимать, но не может ни понять, ни увидеть. — Флейта. И идущие за нею дети... Есть свидетельства того, что это было? Что не просто россказни?

— Понятия не имею, — откликнулся Бруно, не задумываясь. — Никогда не интересовался. Еще с полгода назад на этот твой вопрос я б вовсе расхохотался тебе в лицо. По-твоему, есть связь? Все же — где Хамельн и где Кельн, если б и было хоть чуть в этом достоверности...

— Сейчас сказать не могу — сам не знаю. Может статься, прояснится что-то, когда наше... юное дарование закончит обход города.

Глава 10

Томас Штойперт вернулся в Друденхаус лишь к вечеру; поправ собственные выводы после зрелища, увиденного им у стен собора, он обошел город полностью — от одних ворот до других и от пустыря до старых кварталов (чего Курт не мог и помыслить, а посему предупредить приезжего эксперта о закрытости тех улиц ему в голову не пришло), откуда его вежливо, но непреклонно завернули прочь. Теперь он сидел в рабочей комнате следователей под их пристальными взглядами, обхватив обеими руками объемистую флягу Райзе, которую тот уже закаялся получить назад неопустошенной. Курт, на время отринув всю свою неприязнь к задаваке с особого курса, говорить старался спокойно и негромко (тем паче, что чрезмерно резкие и громкие звуки отдавались в голове дикой болью, с этого унылого утра так его и не покинувшей), поминутно ловя себя на том, что его начинает сносить на интонации, с какими обращался его подопечный к приходившему в Друденхаус мальчишке Мозеру.

Штойперта мелко лихорадило, и теперь все его невеликие годы были видимы явственнее, чем при первой встрече этой ночью — он и впрямь походил сейчас на мальчишку, который, забравшись на чердак, нежданно обнаружил там скопище всех демонов, каковые известны и не известны роду людскому. Как вывел Курт из выдавливаемых медленно, через силу, пояснений эксперта, исследование города ударило по его неокрепшим нервам не в пример сильнее зрелища, виденного утром. В первый раз ему стало плохо на главной площади Кельна, где гибель людей имела место относительно давно (миновало уже около трех месяцев), однако сила оставленного ею, как выразился Штойперт, следа возмещала срок давности с лихвой. У старых кварталов случился второй приступ дурноты, и тому факту, что пройти далее ему возможности не дали, выпускник особого курса академии святого Макария был отчасти даже рад. После город раскрывался своему исследователю послушно и изобильно, довершив столь насыщенный день последним ударом, когда тот, вернувшись в Друденхаус, имел неосторожность перед докладом о своих наблюдениях заглянуть в часовню за душевным отдохновением, где напряженность перешла в нервную трясучку: сразу за поворотом коридора коротенькая лестница вела в подвал с помещением допросной и камерами.

— Кроме этого, — бесцветным и безжизненным голосом договорил Штойперт, приложившись к горлышку в очередной раз, — отметить могу лишь пустырь у стены... но и там, убежден, дело не в недавности произошедшего, а в количестве... Еще — места, для подобных ощущений логичные, вроде магистратской тюрьмы, насколько можно уловить из-за стен... И — еще бойни у окраины; на бойнях хуже всего...

— Вчера был понедельник, — подтвердил Курт. — Мычание стояло на полгорода.

— Понимаю, есть над чем посмеяться, — вяло откликнулся Штойперт, покосившись в его сторону то ли с укоризной, то ли смущенно. — Однако и такое я тоже ощущаю. Что поделаешь. Может, с опытом научусь разделять людей и... Я вам не сильно помог, верно? — вздохнул он скорее с утверждением, нежели спрашивая, и присосался к фляге на сей раз всерьез и до дна.

— Пока неизвестно, не бичуйся раньше времени, — возразил Курт, опережая язвительно-укоряющие замечания сослуживцев; при взгляде на понурое лицо эксперта вдруг припомнились собственные самоистязающие мысли полтора года назад, ощущение собственной тупости и никчемности, когда все то, что так просто бывало при обучении, никак не складывалось в реальной работе столь же стройно и легко...

— Единичный эпизод насильственной смерти я перестаю улавливать спустя примерно неделю, если это вам поможет, — всеми силами стараясь не потерять остатков достоинства, прибавил Штойперт. — В зависимости от силы переживаний убитого, этот срок может укоротиться или продлиться, но в основном — это дней пять-шесть... В вашем случае это даже к лучшему, как я понимаю.

— А случаи, когда... вы вообще ничего не улавливаете, майстер эксперт? — уточнил Ланц с недоверчивой ухмылкой. — Бывали?

— Хотите сказать, что я мог пропустить сегодня что-то?

— Так может такое быть или нет?

— Может. — Штойперт поднес флягу снова к губам и, свистнув пустотой внутри, воззрился на нее удивленно. — Простите... — пробормотал он растерянно и виновато, возвратив ее Райзе; тот отмахнулся. — Да, такое может быть, — повторил эксперт, глядя на свои подрагивающие пальцы. — Если кто-то намеренно пожелал это скрыть. Если с их стороны работает свой эксперт, который, предполагая появление кого-либо, подобного мне, озаботился сокрытием следов.

— Стало быть, и такие следы можно замести?

Тот кивнул — молча, прикрыв глаза и переводя дыхание осторожно и преувеличенно спокойно. Щеки у Томаса Штойперта были цвета грязного известняка, а под глазами поместились синеватые круги, точно бессонных ночей у него за спиною осталось великое множество, и с ними чередовались голодные полные забот дни; Курту даже почудилось (или вправду так?..), что выпускник особого курса даже изрядно потерял в весе за этот день.

— Если же вы имели в виду мои недостаточные умения или небрежность, — тихо добавил эксперт, все так же не открывая глаз, — то... Как бы вам это объяснить... Здесь не умение главное и не внимательность; если никто не мешает, этого не ощутить нельзя. Невозможно не уловить. Как вонь. От напряжения внимания и тренированности не зависимо.