Ох, блин, сколько ж эмоций порой можно буквально за пару мгновений в женских глазах увидеть! Сначала недоумение, потом — узнавание , после — что-то похожее на неприязнь и даже злость, а потом... Потом в них появилась такая искренняя детская беспомощность... Губы скривились и задрожали, по щекам вниз двумя ручьями потекла вода.

— 'Пятнистый', гад ты такой! — повиснув у меня на шее и захлёбываясь слезами, громко зашептала она. — Ты зачем меня бросил?! Забери меня отсюда, бога ради, забери!..

И зарыдала уже в голос.

А я сижу, чувствуя, как мокнет насквозь брезент 'горки' на плече, и ощущаю себя полным идиотом. А ее шепот перешел уже в какое-то малосвязное, но наполненное горечью и страхом пережитого обрывочное бормотание.

— Было так страшно... А пуля — прямо между нами... А снаружи стреляют... Стены ходуном ходят... А отстреливаться все равно нужно... Все как рвануло, я чуть с лестницы не сорвалась...

И вдруг.

— Я же их убила... Сама убила, своими руками... И Аню, и Лизу, и этого мальчика... Вячика...

После этого разобрать что-либо стало совсем невозможно. Просто громкое прерывистое горячее дыхание мне в шею. Хотя, а что там разбирать? И так все понял, не дурак все-таки. На складе, по словам Раченкова, в момент нападения был Грушин с несколькими разведчиками и девушки, которых Николай Николаевич стрельбе учить начал. И выжить удалось далеко не всем. А что по нынешним временам с убитыми происходит? Именно... И кто-то вставших мертвецов должен снова уложить... Ох и досталось же тебе, девочка.

— Я не совсем понял, — после негромкого покашливания раздалось у меня за спиной. — Так вы что, знакомы, что ли?

— Ага, — не выпуская рыдающую девушку из объятий и полуобернувшись к нему, отвечаю я. — Старые приятели, почти что друзья детства.

А потом легонько провожу ладонью по волосам девушки.

— Тебя хоть как зовут, блондинка?

— Женька, — хлюпает носом та.

— А меня — Борис. Вот и познакомились...

Так, и что теперь? Да ничего! Мне фраза про: 'в ответе за тех, кого приручили' в душу накрепко запала еще лет в пять, когда мне мама 'Маленького принца' вслух читала. Легонько прижимаю пальцем кнопку висящей на ухе радиогарнитуры.

— Хохол — Алтаю-11. Хохол, Хохол — Алтаю-11... Прием!

Да уж, пора бы как-то вопрос с позывными утрясти. Раньше в Отряде рации только у комсостава были, тем и штатных позывных хватало. Теперь — рации почти у всех, а вот над вопросом позывных мы пока как-то не подумали...

— Сам ты — хохол, — обиженно сопит в эфире Солоха. — Хотя нет, какой ты, в баню, хохол — кацап ты... На приеме, блин!

— Высказался? — ехидно интересуюсь я.

— Угу, — все еще недовольным голосом бурчит Андрей. — Что там у тебя?

— Вы с машиной закончили?

— А что?

Не, блин, он, действительно, не хохол. Он самый настоящий еврей! Иначе с чего бы ему вопросом на вопрос отвечать?

— Значит, слушай боевую задачу, 'хохол, который не хохол'. Выясни там, на КПП, где тут медрота, и чтоб через две минуты уже был здесь. Мы отсюда с компанией поедем, человека нужно до нашего 'Хантера' проводить... Как принял?

— Так, может, я лучше Тимура пришлю? Он молодой, вот пусть и побегает... А что за человек?

— Та самая барышня, из-за которой тебя в офисном центре чуть не съели.

— Ааа! Нет, тогда я лучше сам. Сейчас буду, отбой связи!

— Отбой.

Девушка, начавшая понемногу успокаиваться, наконец, перестает мочить мою 'горку' и поднимает на меня взгляд.

— Нормально все, Женя. Уезжаешь с нами.

Пока я сижу и, в ожидании Солохи, успокаиваю тихо плачущую блондинку, Раченков со смущенной физиономией мнется неподалеку. Он, судя по роже свекольного цвета, смущен и не знает что делать. Как я его понимаю! Сам при виде плачущей женщины, как тот слон из мультфильма про Колобков, теряю волю и впадаю в ступор. Разве что, в отличие от Лёхи, не краснею.

— Нет, прапорщик Грошев, ты все-таки чудовище! — Солоха еще и к крыльцу не подошел, а уже поддевает. — Всего несколько минут с девушкой общаешься, а уже до слез довел! Все, забираю я ее у тебя. Не достоин ты...

Все-таки молодец Андрюха, недаром у него в семье три девки растут, да жена в нагрузку. Сейчас он нашу блондинку заговорит-зашутит, отвлекая от всего пережитого. Прямо стихийный психолог.

— Идемте-идемте, девушка, а то этот гоблин вас еще чему плохому научит.

— Постой, — уже почти пошедшая с ним Женя вдруг останавливается и смотрит на меня. — А девочки наши как же?

— Не переживай, Женя, думаю, еще пара-тройка дней, и не только девочки твои, но и вся остальная база вслед за тобой переедет.

— Вообще-то меня все Женькой зовут...

Надо же, кажется, это ее первая в мой адрес улыбка за все время нашего знакомства. Даже не улыбка, а слабый на нее намек. Но, и это уже немало, а то сначала она была перепугана до круглых глаз, потом рыдала... Уже прогресс!

— Ну, значит Женька, — широко улыбнулся я в ответ.

— Так, стоп, а вот с момента 'вся база переедет' давай подробнее, — плотно берет меня в оборот Раченков, едва Солоха, бережно, будто древнюю китайскую вазу, придерживающий девушку, отошел от нас метров на двадцать.

Вздохнув, растираю напряженную шею. Разговор мне сейчас предстоит нелегкий, а кротостью нрава Лёша Раченков, несмотря на его добродушный и даже простоватый вид, не отличался даже во времена своего лейтенантства. Боюсь, по мере вырастания в полковники, характер у него вряд ли улучшился.

— В общем, Алексей, не подумай, что мы — стервятники, прилетевшие на чужое горе. Задание поговорить с тобой и со скоропостижно нас покинувшим господином Кондаковым на эту тему я получил еще позавчера, а озвучить должен был вчера днем, да вот, подзадержался...

Нехороший прищур глаз Раченкова понемногу разглаживался по мере моего рассказа о том, что за банду мы расколошматили вчера возле Осинников, и куда, а главное — зачем эта банда направлялась. Мужик он опытный, видавший виды, и потому отлично понимает, чем могло закончиться ночное противостояние, если бы в какой-нибудь наиболее подходящий момент в тыл софринцам ударили бы 'сыны гор'.

— Ладно, старший разведчик Грошев, тот факт, что ты — былинный герой и спас свою родную 'вэ-че' от предательского удара в спину, считаем подтвержденным. Дальше что?

Блин, хороший вопрос...

— Знаешь, Алексей, разговор будет не быстрый, да и не для посторонних ушей, как мне кажется. Пойдём, присядем где-нибудь...

п. Ашукино, войсковая часть 3641 — г. Сергиев Посад, 1 апреля, воскресенье, день-вечер.

Всем своим видом Раченков сейчас выражает глубочайшую задумчивость: локти упёрты в столешницу, пальцы мощных ладоней сцеплены в замок, на который он сверху пристроил подбородок, взгляд слепо буравит какие-то графики и схемы под листом слегка помутневшего от времени оргстекла. Мысли его сейчас явно где-то далеко... Пока 'Чапай думает', я осматриваюсь в кабинете бывшего командира. Хотя сидим мы тут уже минут сорок, раньше слегка другим занят был. Как один киношный бандит говорил: 'Разговоры разговаривал и базары базарил'. Теперь собеседник мой взял тайм-аут, а я осматриваюсь.

Во время ночного боя тут явно было весело: сквозь оконные проемы по комнате, слегка шевеля побитые пулями, криво висящие жалюзи, гуляет не по-мартовски тёплый и чрезвычайно зловонный ветерок. Вот нет в жизни справедливости: если б не это тошнотворное амбре, денек был бы просто отличный — солнце, тепло, ветерок легкий... Сиди и получай удовольствие, хапай витамин D всем измученным зимой организмом. А тут — в пору противогаз на рожу натягивать, причем такой, как у пожарных, изолирующий. Который не 'забортный' воздух фильтрует, а свой собственный вырабатывает. Стекол в рамах нет, только по краям щерятся, поблескивая на солнышке острыми краями, небольшие сколы. Зато в угол и под стену небрежно, будто ногой (хотя, почему 'будто', скорее всего именно ею, родимой, веника я поблизости что-то не наблюдаю), сметена впечатляющих размеров куча осколков битого стекла и отливающих красной медяшкой пулеметных гильз. Которых, кстати, много, очень много. Оттуда же, из груды осколков и гильз, торчит хвост уже пустой пулеметной ленты. Рядом с ножкой стола лежит на боку перевернутый короб на две сотни патронов. Пустой. А вот пулемета — не видать. Видно — унесли уже. И то дело, что ему теперь в начальственном кабинете делать? Порезвился начальник — и будя, хорошего понемногу. Не царское это дело — по супостату из 'кулямёта'...

Мебели тоже досталось. Спинка простенького черного офисного стула, на котором я устроился, в двух местах прострелена навылет. Да и в сидушке одно весьма характерное отверстие имеется. Думаю, рикошетом от потолка прилетело. Из полированных стенок шкафов торчат кое-где куски ломаной фанеры, из стеклянных дверец уцелела каким-то чудом лишь одна, многочисленные книги и папки-скоросшиватели, что раньше стояли на полках, теперь лежат неаккуратной грудой на полу. Перепало и висящему на стене портрету Гаранта Конституции... Блин, будто специально целился неизвестный стрелок — точно между глаз пулю вогнал. Снайпер, маму его с ратуши... Или правда специально? Не, вряд ли. Третий этаж, снизу не то, что портрет, даже стену, на которой он висит не видно. Разве только потолок кабинета. Так что — бывают совпадения...

Алексей, наконец, выходит из своей мрачной медитации.

— Значит, предлагаешь все бросить и перебираться к вам?

— Ну, во-первых, не я предлагаю... Это совместное предложение командира Отряда, комполка 'вэвэров' из Краснозаводска и начальника тех 'фэбэсов', что на ГАЭС засели. Я — только их слова передаю...

— Вот-вот... Передаст, значит... — хмуро хмыкает он.

— Лёшенька, дружочек, а по сусалам ты когда последний раз получал? — ласково тяну я, недобрым взглядом буравя при этом раченковскую переносицу.

Я этому приёму у Антохи Тисова когда-то научился. А уж от кого он набрался — бог весть, я не интересовался. Суть проста, как мычание: если хочешь кого-то сильно напугать, или осадить кого-то сильно борзого, разговаривай с ним нежно, будто любящая мама, но при этом смотри, так, будто готов на куски порвать голыми руками. И тут же съесть. Сырым, без соли и перца. Почему — не знаю, я не психолог, но работает отлично.

Раченков на несколько секунд замолк, а потом звучно прочистил горло.

— Извини, погорячился...

— Без проблем. Всё понимаю, тяжёлая ночь, весь на нервах... Так о чем это я? А, ну, да... А что, собственно 'всё' ты так боишься тут бросить? Склады и технику? Так как раз их оставлять никто и не предлагает. Это как раз вывезти нужно обязательно. Или одновременно, или сразу после основной массы людей. А пока вывозить будем — тут небольшой, человек на сто-сто пятьдесят гарнизон останется на охране. Что ещё? Турники со спортгородка? Казармы? Штаб этот? Столовку сгоревшую? Какой от них сейчас прок, окромя убытков? Тут не просто ремонтом пахнет, тут кое-что чуть ли не с нуля перестраивать нужно. Опять же — гражданские... Поглядел я на вашу попытку их всех хотя бы один раз помыть... Нет, на один раз — отлично придумано. Молодчаги! Без шуток и подколов, на полном серьёзе. Но дальше-то что? Да еще одна такая помывка, и к складам и караульному городку на танке не подъедешь — сплошное болото будет. Дренаж-то — никакой, стока практически нет. И воду греть на такую толпу вы таким макаром офигеете. А в Пересвете — многоэтажные жилые дома. В каждой квартире которых — ванна. И своя городская ТЭЦ. Не то недоразумение, что тут у вас стоит. Которое с горем пополам в казармах температуру в пятнадцать градусов держало... Что, думаешь я не помню? 'Температура в спальном помещении не должна превышать шестнадцать градусов'. Угу, типа, по Уставу... Кой на фиг устав?! Здешняя ТЭЦ больше просто не потянет — загнется. А там — нормальная, городская. И гидроэлектростанция под боком. Работающая до сих пор, заметь, электростанция. А еще нормальная городская больница. Не медрота, где, по-хорошему, только легких больных в стационаре держали, я ж помню — всех тяжелых сразу в Реутов, в ЦГВВ* везли... Нормальная больница. И хлебокомбинат, пусть и маленький. Так у вас и такого не наблюдается, сухари из НЗ лопаете. А еще — исправно работающие водопровод и канализация. И огромные склады Росрезерва и ВВС под боком. И завод Краснозаводский... Химический, блин. Тут объяснять нужно?

— Нет, не нужно, — отрицательно мотает головой Раченков. — Не маленький... Патроны, гранаты...

— Именно, — легонько припечатываю ладонь к столешнице я. — А тут что? Вонища эта, от которой даже меня с души воротит? Да твои штатские через пару дней от вони паленой мертвечины на стены полезут. И вы — следом за ними. А в Пересвете есть всё! Ну, ладно, почти всё. По теперешним временам — почти предел мечтаний. Вот только людей на обустройство и охрану тех богатств — кот наплакал. В Пересвете и на ГАЭС еще полегче, а в Краснозаводске до сих пор улицы не зачищены толком — людей едва-едва на оборону заводского периметра набрали. А вы тут сидите с людьми и техникой посреди, уж прости, натурального скотомогильника, да еще и кочевряжитесь. Что тебя тут так держит? Привычка? Ну, брат, прости, раз ты так к этим кирпичам прикипел, тогда может, сам тут и останешься? А вот в чем бабы да дети, что у тебя на дощатых нарах в палатках ютятся, виноваты?

Лицо у Алексея — мрачнее тучи. Но и возражать не пытается, понимает, что прав я. Еще вчера днем он вполне мог бы со мной поспорить, но сейчас, в этом разгромленном, заваленном стеклянным крошевом и стрелянными гильзами кабинете, сквозь выбитые окна которого в комнату ползет с улицы густой и тяжёлый трупный смрад... Тут даже самому упёртому дураку никаких контраргументов не придумать. А Лёха — вовсе не упёртый. И далеко не дурак.

— Ну, не знаю я... — явно только для того, чтобы хоть немного потянуть время и постараться выдумать хоть какие-то аргументы, тянет он.

— Чего ты не знаешь, Лёш? В окно погляди!

Встав со стула и подойдя к окну я без жалости обрываю и без того лишь чудом висящие жалюзи и тыкаю пальцем в сторону стоящих по ту сторону строевого плаца казарм и виднеющихся за ними панельных пятиэтажек-ДОСов*.

— Ты вот там собираешься людей на ночь обустраивать?! Это днем там ещё более-менее терпимо, и то — не Ташкент ни разу. А что будет ночью? А если, не дай бог, заморозки? Март ведь на дворе, а не июль. Ты ж кучу народа поморозишь, хорошо если не насмерть. Хотя... Это только с общечеловеческой точки зрения — хорошо, если выживут и только заболеют. А вот с точки зрения военной целесообразности — с больным гриппом или двусторонним воспалением лёгких возни куда больше, чем с замерзшим насмерть. А лекарств у тебя хватит, чтоб тех заболевших вытащить? Или, один черт, помрут, только сначала лекарства изведут и помучаются до кучи?

Блин, у Раченкова лицо аж почернело. Понимаю, что очень злые вещи сейчас говорю. Но, лучше про эти 'радужные перспективы' сейчас на словах услышать, чем через пару дней в реальности их лицезреть.