— Черт! — выругался со злостью Степан. — Ты меня достал, гад, — для удобства стрельбы он положил винтовку на горизонтальную обрешетку крыши и посмотрел через прицел в сторону бронетранспортера. — Ах ты, рыжая морда, шутник баварский, — прорычал снайпер. — Со мной такие шутки не проходят, — Степан, затаив дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Раздался одиночный выстрел с чердака дома. Степан ярко представил, как отбросило тело фашистского ефрейтора от пулемета. Пуля снесла фрицу полголовы, попав в правый глаз. — Еще один, — подумал снайпер и вслух добавил с улыбкой: — Как тихо стало... Порядок...

Немцы действительно притихли. Принимали решение, как быть с неприступным домом. Они явно не ожидали таких четких и убийственных действий неизвестного врага. Возможно, вызывали подкрепление, оставшись без офицеров.

В этот момент из сарая показался Киселев. Глаза злобные, налитые кровью. Лицо потное, в грязных подтеках. Волосы спутаны, дыхание тяжелое. Он прислонился к стене сарая, опираясь на левую ногу, вытащил фляжку с водой. С жадностью сделал несколько глотков. Сумрачно посмотрел вниз на согнутую правую ногу. На ткани маскхалата ниже колена были следы сочившейся крови. Офицер скривился, сжал зубы и со стоном прорычал:

— Следопыт! Ко мне, — когда разведчик спустился с чердака, он показал ему головой на ногу: — Задели, сволочи! Перевяжи. Вижу, ты тоже ранен.

— Слегка, командир. Пройдет. Давай помогу, — Следопыт обхватил офицера правой рукой и, словно ребенка, перенес до деревянной колоды. Усадил.

— Давай, Степан, бегом, — попросил снайпера Киселев. — Времени на все от силы минут пятнадцать. Затем полезут. Будем отходить.

Затрещала кожа офицерского сапога, лопнула ткань бридж под острым лезвием ножа разведчика, обнажилась рана.

— Хорошо, что навылет. Кость не задета, — произнес деловито сибиряк, профессионально и быстро сделал перевязку раны.

Вдруг Киселев стукнул себя по лбу.

— Совсем забыл из-за ранения. Инга! — крикнул он в сторону дома. — Сирень, веди этого поляка. Медведь, на место. Наблюдать! — тот прибежал на крик командира. — Хотя постой. Понадобишься... Бензин, Юзеф? Давай бензин! — резко в упор потребовал Киселев от связного, когда тот появился с Ингой на заднем дворе.

— Какой бензин, пан офицер?

— Для машины, урод, что стоит во втором сарае.

— Что за машина, Константин? — удивился Михаил.

— Грузовичок военный польский 'Урсус-А', полуторатонный, начала тридцатых годов выпуска. Ну, где бензин, профессор? — Киселев направил на поляка автомат.

— Да, да, едну хвилинку, пан офицер. Хто мне дапаможа?

— Степан, сходи с ним.

Через три минуты Степан возвратился с канистрой бензина. Ничего не говоря, только улыбаясь, вновь нырнул в подвал. Вскоре послышались тяжелые шаги и пыхтение возвращающегося сибиряка. Все обернулись и онемели от удивления. Степан нес на руках, словно маленького ребенка, пулемет максим, завернутый в тряпье, и к нему коробку с патронами. Несколько секунд разведчики немо смотрели на чудо. Это было так неожиданно, так несовместимо: Юзеф и максим.

— Откуда пулемет, Следопыт? — первым воскликнул удивленный Киселев. — Ты что, волшебник?

— Нет, не волшебник, — Степан расплылся в добродушной улыбке. — Это он волшебник, — разведчик показал головой в сторону связного. — Он дал топливо и пулемет. Как новенький максимушка, — Степан нагнулся и бережно поставил на землю военное творение, уважительно похлопал по щитку пулемета. Затем выпрямившись, подал руку Юзефу со словами благодарности: — Спасибо, товарищ Юзеф, от меня лично.

Связной подобострастно ухватился двумя руками за широкую ладонь Следопыта и радостно стал ее трясти, приговаривая:

— Денькуе бардзо, пан, денькуе бардзо.

В этот момент раздалась немецкая автоматная очередь, мгновенно сбивая минутное веселье разведчиков и возвращая их к реалиям.

— Все! Хватит целоваться. Уходим! — оборвал смех Киселев и резко поднялся с колоды, скривился. Рана сразу напомнила о себе. — Черт, угораздило попасть. Помоги, Следопыт, не стой. Срочно идем к машине. Медведь, — капитан повернулся в сторону Михаила. Их глаза встретились: жесткие, испытывающие — офицера и внимательные, серьезные — сержанта. — Бери пулемет. Прикроешь отход группы. Справишься один?

— Справлюсь, — уверенно и коротко ответил Миша. — Разрешите выполнять?

— Давай, Медведь, давай. Продержись, пока мы запустим грузовик. В твоих руках наша жизнь и успех задания. Действуй. Выполняй приказ...

Следопыт быстро вылил в бензобак бензин и, с трудом вместившись в кабине, нажал на кнопку запуска двигателя. Однако стартер несколько раз чихнул и заглох. Аккумулятор был разряжен.

— Проклятье! — занервничал Киселев, стоящий рядом возле машины. — Ничего нельзя доверить этим полякам. Выходи, я сяду. Бери пусковую ручку. Только бегом, Следопыт, бегом.

Степан плюнул на ладони, несмотря на легкое ранение, словно бабочку, стал раскручивать коленвал тридцатипятисильного двигателя. Машина затряслась в руках русского богатыря, готовая рассыпаться под его мощными рывками.

— Давай контакт, командир! — зарычал сибиряк, красный от напряжения.

— Даю!

Искра. Хлопок. Еще хлопок. Двигатель задергался, закашлял, как чахоточный бальной, затем фыркнул веселее и плавно стал набирать обороты...

Тем временем Миша выкатил пулемет за ворота и расположился в кустах на пригорке на противоположной стороне улицы. Аккуратно подал патронную ленту в приемник максима. Поднял предохранительный рычаг и, ухватившись за деревянные, отполированные не одним десятком рук пулеметчиков рукоятки затыльника, прицелился. Местность просматривалась хорошо. Под палящим солнцем лета 44-го года трава пожухла, кустарников, где можно было укрыться от неприятельских глаз, не было. Да и немцы повели себя решительнее, наглее. Не слыша ответного огня, не видя сопротивления, они не ползли, как раньше, а шли в полный рост и были хорошо видны пулеметчику. Последние десятки метров вообще побежали. Михаил на секунду повернул голову к воротам, прислушался, порадовался за товарищей. Двигатель завелся и набирал обороты. Он вновь глянул в прорезь стального щитка. 'Ну, фрицы, ближе подходи... ближе, — от напряжения выступили капельки пота на лбу. Можно было различить лица приближавшегося врага. — Все! Пора!' — дал он себе команду и, сжав рукоятки пулемета, прицелившись, большими пальцами плавно нажал на круглый верхний конец спускового рычага.

Ожил обрадованно максим. Он, словно джинн, выпущенный из бутылки, простоявший в подполье со времен войны красных с белополяками, решил угодить новому хозяину. Неожиданно, дерзко, душераздирающе зарокотал на все село, затем все горластее и мужественнее, набирая темп, запел свою излюбленную боевую песню смерти, сложенную еще в далеком 1883 году американцем Хайремом Стивенсом Максимом. В упор, метров с двадцати, полоснул он свинцовым огнем, срезая, словно бритвой, десяток фашистских тел.

Плотный пулеметный огонь был настолько неожиданным для немцев, настолько точным, что они сразу откатили назад, оставив на поле боя убитыми и ранеными десятки своих солдат. Но охранное подразделение, посланное из Варшавы на поиски десантников, было настроено по-боевому. Приказ коменданта города был суров: 'Найти и уничтожить!' Поэтому каратели, быстро перегруппировавшись, под прикрытием бронетранспортера вновь пошли в атаку. Новый пулеметчик, скорее всего, из молодых неопытных стрелков, не целясь, дал длинную очередь из бронетранспортера по дому и кустарнику. Пули пошли выше, срезая верхушки деревьев.

Одновременно показался спасительный польский грузовичок. Машина, проехав по слетевшим воротам, завернула на пустынную улицу и через тридцать метров остановилась. В кабине, вцепившись за руль потными от страха руками, сидел Юзеф. Он находился в крайне возбужденном состоянии и нервно делал ногой подгазовки, боясь, что двигатель заглохнет. Страх гнал его вперед. Рядом сидел капитан Киселев. Офицер держал пистолет перед носом поляка и приговаривал:

— Спокойнее, пан Юзеф, спокойнее. Не газуй, успеем.

В кузове, прижавшись к задней стенке, у кабины сидела Инга. Она с тревогой наблюдала за Михаилом. Тот цельно бил короткими очередями по поднявшимся в атаку фашистам, которые продвигались за бронетранспортером.

— Миша, уходим! — крикнул другу Следопыт, запрыгнув в кузов. — Бегом сюда!

— Сейчас, товарищи, сейчас, — шепнул распаленный Михаил. Поправив ленту в приемнике, сжав зубы, он вновь припал к пулемету. Миша бил до последнего патрона, расходуя весь боекомплект. Пулемет дрожал в мужественных руках разведчика, ствол накалился, ходил ходуном, проглатывая все новые и новые патроны, делая завершающие победные аккорды. Немцы вновь залегли. Остановился и бронетранспортер для более точной стрельбы, возможно, у него заклинило пулемет. Ураганная дробь, готовая порвать его восьмимиллиметровую боковую броню, ему совсем не понравилась.

— Все, отыгрался, боевой друг! Спасибо за помощь, — уважительно промолвил Михаил и рванул в сторону машины, оставив позади легендарный максим. Лента в двести пятьдесят гнезд для патронов была пуста.

Шаг на колесо, и он уже в кузове.

— Поехали, — пробасил Следопыт, барабаня ладонью по кабине.

Грузовичок фыркнул два раза и рывками тронулся с места.

Не успели разведчики выехать из Лешно, как вдруг позади них раздался оглушительный взрыв.

— Что это было? — спросил удивленно Следопыт, посмотрев на Михаила.

— Фейерверк, мой друг, фейерверк! Я же сапер. Разве мог я оставить в живых этот паршивый фашистский 'броник'?

— Видимо, не мог.

— Вот и я так подумал...

Глава 14

Конец августа 1944 года. Кампиновская пуща. Сторожка польского связного из отряда

партизан Армии Людовой

Польский грузовичок с разведчиками, благополучно повернув на проселочную дорогу в сторону Кампиноса, устремился вперед. Каратели не стали преследовать группу. Изрядно потрепанные, без разведки и без офицерского состава, они побоялись глубже входить в партизанскую зону. Однако Юзефа гнал страх. Не видя погони, он давил на педаль газа до упора, но машина ехала медленно, тряслась на ухабах. Тридцать восемь километров в час — это был ее предел. Дерганая езда поляка злила Киселева, возгласы негодования в сторону водителя доносились также из кузова.

— Юзеф! — возмутился Киселев, не выдержав очередной встряски. — Ты везешь не селедку в бочке, придурок. Газуй плавно, объезжай ямы. Иначе мы все окажемся погребенными твоей развалюхой.

— Уберите зброю, пан офицер! — дрожащим голосом выл Юзеф, посматривая мельком на пистолет Киселева. — Уберите зброю, я нервничаю! — крупные капли пота стекали со лба и висков связного.

— Нервничаешь? Отчего? — вдруг развеселился офицер. — Запомни, Юзеф. Нервничают только женщины, и то, когда рожают или когда у них мужики импотенты. А ты мужчина, подпольщик, связной. Мужчина принимает решения, а приняв их, выполняет. Какие тут нервы, пан Юзеф? Делай, как учили, как предписывает инструкция. И все будет в ажуре. Ты же подпольщик, пан Юзеф, — Киселев с недоверием посмотрел на потного связного. — Или не подпольщик?

— Должен вам признаться, пан офицер, — Юзеф немного успокоился, видя, что за ними никто не гонится. — Я не подпольщик. Я фармацевт. Это мой брат Матеуш подпольщик. Он кадровый офицер. Он дерзкий, упрямый, как был наш отец. Это он примкнул к подполью, когда пришли немцы, стал активным борцом за освобождение Польши. Он и меня уговаривал стать в их ряды. Но куда мне? У меня аптека, люди. Правда... — связной на мгновение замолчал, сглотнув подкативший к горлу ком от нахлынувших горьких воспоминаний, — аптеку и дом, в котором находились моя пани Анна и наша дочь с маленькими детками Адамчиком и Биатой, это в районе Воли, где были самые тяжелые бои, фашисты разбомбили. Бомба попала прямо в дом... Будь трижды прокляты эти каты! — Юзеф смахнул набежавшую слезу и замолчал, но чуть погодя продолжил свою неожиданную исповедь, замедлив движение машины. Воля вся разрушена. Тысячи людей остались лежать под развалинами. Крыху пазней ранило и брата Матеуша. Его удалось переправить в лес. Сейчас с ним пани Крыся, гэта яго дачка. Когда был получен сигнал от вас, Матеуш уговорил меня выйти к вам на встречу. Я уже не сопротивлялся.

— Вот оно что? — лицо разведчика моментально посуровело. — То-то я вижу, пан Юзеф, ты какой-то чудаковатый. Вроде наш, а пальцы дрожат.

— Пальцы дрожат, потому что горе большое.

— Сочувствую. Война, — коротко ответил русский офицер. Ему не хотелось распространяться на эту тему, бередить свои личные семейные раны. Война забрала в 41-м году его жену и десятилетнего сына, а в 42-м под Сталинградом — старшего брата. Но сегодня у него не было времени для сердечных переживаний. Впереди выполнение ответственнейшего задания. И он выполнит его.

Киселев вдруг напрягся от появившейся мысли: 'О существовании их группы знает посторонний свидетель. Это Юзеф'. Никто не должен знать о существовании их группы, кроме тех лиц, кто должен это знать, — он вспомнил одну из фраз подполковника Старостина, инструктировавшего его перед вылетом. 'Ничего себе вводная задача, — подумал он, — и ее надо решать'. Но эта мысль быстро отодвинулась на второй план. Острая боль пронзила ногу, он случайно задел рану автоматом.

— Проклятье, — скривился Киселев от боли, — надо же подставиться в конце боя. Это когда он бежал ко второму сараю, где стояла машина. Вспомнив о ране, он почувствовал, что боль в ноге усиливается. Он провел рукой по лбу. Лоб был горячим. У него появилась температура. Это плохо, очень плохо.

— Вам дренна, пан офицер?

— Что? Что вы сказали?

— Вам худо, пан офицер?

— Да, мне худо. Но об этом потом. Лучше скажите, — Киселев перешел почему-то обращаться к связному на 'Вы', узнав, что перед ним аптекарь. — До Кампиноса сколько еще ехать? — рот офицера скривился от боли.

— Километра два, пан офицер. Что с вами? — Юзеф с тревогой посмотрел на русского. — Вам нужна помощь?

— В селе могут быть немцы или партизаны? — Киселев оставил без ответа вопросы связного.

— Хто яго ведае. Каратели везде сейчас лазят. Могут быть и партизаны.

— Тогда не будем испытывать судьбу. На сегодня хватит приключений на наши задницы. Видите впереди густой подлесок?

— Бачу, пан офицер.

— Загоняйте туда машину. Дальше пойдем пешком.

— Пешком?

— Да, своим ходом, пан Юзеф. Делайте, что я вам приказал. Не злите меня.

— Добже, добже, — Юзеф притормозил машину и свернул вправо в подлесок. Подминая мелкий кустарник, он проехал мимо густого ельника, найдя небольшой разрыв между елями, нырнул глубже в лес и остановился. С дороги машины не было видно.

Разведчики, раскрасневшиеся и возбужденные от прошедшего боя, дорожной встряски и усталости, спрыгнули с кузова, горящими глазами уставились на Константина. Они ждали, что скажет командир.