Ткань фортэньи впитала можжевеловый дым, но она различала и другой запах. Арон пах ладаном, церковным воском, вереском, шалфеем и немножко — лавандой.
Спокойно. Медово. Чуточку горько.
— Ты подумаешь, наверное, что я с ума сошла... всякий подумает, я сама так думаю, но... я тебя очень люблю.
Таша судорожно вдохнула, скрывая всхлип: прекрасно осознавая, как глупо то, что она сказала.
Чувствуя, как застывают в растерянности руки, касающиеся её спины.
— Правда. Несколько дней знаю, а люблю — будто вечность. — Она обречённо зажмурилась. — Я ненормальная, да?
Какое-то время она слушала его молчание.
— Нет, — наконец ответил дэй; и Таша не увидела, но услышала, как он улыбнулся. — И я тебя полюбил. Без тебя не пропал бы... но с тобой жизнь стала куда веселее.
Она не то хихикнула, не то всхлипнула в последний раз. Не зная, почему ей вдруг стало легко-легко — от этих его слов или от всех предыдущих, — но чувствуя, что слёзы кончились.
Арон тихо коснулся губами её макушки. Осторожно, не разжимая рук, встал. Поставил её на ноги, и лишь тогда — мягко отстранил:
— Легче?
Таша, кивнув, тыльной стороной ладони вытерла влажные щёки. Отвернувшись, широким шагом переступила через Джеми.
Сопевшего так усиленно, что сомнений в его бодрствовании не оставалось.
Всё слышал... ну и ладно.
Пусть слышит.
* * *
Откладывая зеркальце, он улыбался.
— Давно я вас таким не видел, хозяин, — заметил Альдрем.
— Я давно этим не занимался.
— Даже когда занимались, таким редко бывали.
— Это — особый случай.
Подливая в фужер блеснувший янтарём напиток, слуга молчал.
Но молчание его звучало чрезвычайно выразительно.
— Ты чем-то озадачен, Альдрем.
— Это признание... довольно неожиданно.
— А по мне так очень даже ожидаемо. — Он взял бокал в руку. — Брось, Альдрем. Это её 'очень люблю'... такое детское, невинное, чистое. 'Люблю' девочки, которая не отличает дочернюю любовь от другой. Она ведь не знала отеческой любви, а ей отца хотелось. Она любила того, кого считала отцом, но тот ей родительской взаимностью не отвечал. А он — ответил. Чужой по крови человек, чудесным образом заменивший ей желанного папу... во всяком случае, она так думает.
— А его 'люблю'?
— Полюбил, Альдрем. Акценты — это очень важно. И его 'полюбил' — принятие её правил и её пути. И отрезание прочих.
Альдрем помолчал.
— Она и правда ещё ребёнок, — сказал он потом: печаль в голосе была почти незаметна. — Раньше вы с такими юными не связывались.
— Насчёт этого можешь не волноваться. Она повзрослеет. Гораздо быстрее, чем сама того хочет, — он рассеянно водил пальцем по краю бокала. — Я ей в этом помогу.
В камине обыденно потрескивало пламя. Огонь — это так... символично. В конце концов, эти игры всегда были на грани. Несмотря ни на что, он играл с огнём, ведь игры без риска не бывает.
Во всяком случае, в игре без риска нет никакого интереса.
— Всё-таки она очень милая девочка, — задумчиво изрёк Альдрем.
— У меня хороший вкус. — Он листал страницы своей памяти. — Она хочет помочь всем вокруг, даже когда сама отчаянно нуждается в помощи. Она видит мир прекрасным и удивительным, в лужах замечая не грязь, а отражённые облака. Она считает жизнь сказкой с обязательным счастливым концом, и даже в чумазом конюшонке углядит обладателя красивых глаз.
Шестая. Она шестая... сакраментальное число.
Шестая и последняя.
Это тоже очень символично.
— Самое поразительное, что это срабатывает. Окружающие видят, что о них думают хорошо, и им становится неловко от осознания того факта, что о них могут подумать иначе. Они стараются не разочаровать её ожиданий... но я искренне надеюсь, что многочисленные достоинства моей девочки не дадут тебе повода меня осуждать.
Он даже головы не повернул. По-прежнему смотрел в огонь, обводя пальцем хрустальный край.
Но с уст слуги сорвался короткий, едва слышный, почти судорожный вздох.
— Я всегда на вашей стороне. Вы же знаете.
— Мой верный Альдрем... знаю. Но напомнить порой нелишне.
Да. Эта игра определённо была не такой, как остальные. Остальные получались слишком... лёгкими. Впрочем, и правила везде были разными, и ставки — соответственно; в этот раз правила были действительно сложны, но и на кону стояло всё.
Лебединая песнь обязана быть лучшей. Последнее творение мастера должно остаться в веках.
Пусть этой игре и не суждено быть воспетой в песнях.
Во всяком случае, всей правде о ней.
— Может, по такому поводу я даже изменю своим предпочтениям, — произнёс он вслух. — Наконец.
— Предпочтениям, хозяин?
Он поднял бокал на уровень глаз. Взглянул на пламя, плещущееся в жидком янтаре, вязнувшее в россыпи жемчужных нитей крошечных пузырьков.
И улыбнулся.
— Оказывается, сидр Фаргори действительно не так плох...
ГЛАВА ПЯТАЯ. МОЯ КОРОЛЕВА
— И тут из камышей выпрыгнул, — Гаст выдержал зловещую паузу, — как вы думаете, кто?..
— Кузнечик? — радостно пискнула Лив.
Ребятня дружно прыснула.
— Тоже мне кузнечик! — Гаст вздёрнул подбородок, обиженный, что ему испортили весь эффект. — Это был висп... хоть ты, мелкая, и не знаешь небось, кто это.
— Вилл-о-висп из Белой Топи, — Таша невзначай щёлкнула сестру по носу, но вредина Лив только хихикнула. — Болотный дух, заманивает неосторожных путников в трясину на свет своего колдовского фонарика. Так что по тропе близ Топи лучше не ездить...
Гаст закатил глаза:
— Высокородная Фаргори-лэн, наша главная зубрилка! Сама тогда рассказывай, раз всё знаешь.
— Нет уж, Онван-энтаро, — Таша состроила гримаску. — Ещё одна история, и прощай, мой бедный язык.
Лайя Зормари, до сего момента молча выплетавшая цветочный венок, вскинула голову.
— А пошлите к взрослым, — предложила она.
— Пойдёмте, — машинально поправила Таша.
Заслужив очередной косой взгляд окружающий, в очередной раз заставивший её пожалеть об издержках маминого воспитания.
Пусть Мариэль не уставала твердить дочери, что наследницу древних княжеских родов не должно интересовать мнение деревенской ребятни — Таше больно было понимать, что одноклассники считают её выскочкой и задавакой. Учится лучше всех, одевается и говорит, как знатная лэн, ещё им на ошибки указывает...
И если поддразнивания Гаста были дружеские, то остальных — вовсе нет.
— Я не против, — торопливо сказала Таша. — Пойдёмте... там-то наверняка будут действительно страшные легенды.
— Легенда про виспа страшная, — возразил Гаст.
— Ну да, только вот я каждый раз думаю — это кем надо быть, чтобы полезть в мрачно знаменитую Белую Топь, завидев сомнительный огонёк в стороне от тропы?
Все дети собрались вокруг одного костра; остальные костры сияли чуть поодаль, разбросанные по огромному полю. В Ночь Середины Лета, самую короткую в году, деревенские всегда собирались за Прадмунтом и гуляли до рассвета. А была ещё Ночь Середины Зимы, которая самая длинная... и, если верить легендам, в эти ночи грань между мирами была очень тонка. Даже слишком тонка.
Недаром же дети, рождённые в Ночь Середины Зимы, в те минуты, пока часы били полночь, проклинались оборотничеством.
Впрочем, всякие грани и их отсутствие чаще всего не смущали живых, в такие ночи поминавших всевозможную нечисть. И чем жутче была легенда, артистичнее рассказчик и колючей мурашки у слушателей, тем щедрее сказителю подливали пиво или сидр.
— Идём? — Гаст миролюбиво протянул Таше руку.
Принимая предложенную ладонь, Таша заметила ревнивый взгляд Лайи — и смешливо вздёрнула нос: ну почему всем никак не поверится, что девчонка с мальчишкой могут просто дружить?
— А куда именно?
— Ну... кажется, вон там я вижу дядюш... отца Дармиори.
— О, Богиня...
— Понимаю, — улыбнулся Гаст. — Но с тем, что его истории страшные, ты не можешь не согласиться.
— Даже чересчур...
Таша потянула за собой Лив, но сестра упёрлась.
— Катай меня!
— Опять? А не много хочешь, стрекоза?
— Покатааай! Хочу катаааться!
Вздохнув, Таша опустилась на корточки:
— Ладно, залезай.
Дождалась, пока сестра вскарабкается на спину, встала, поддерживая девочку под коленки — и Лив ликующе обвила её шею тоненькими ручонками.
— Нно, лошадка! — завопила она.
— Иго-го, — охотно откликнулась Таша, для пущей убедительности цокнув языком.
Они двинулись следом за остальными, уже ушедшими вперёд. Ветер был душистым, травяным, жарким — не то летний зной, даже ночью не отступавший, не то марево костров. Таше и отсюда прекрасно слышен был звучный, распевный голос дэя:
— ...ночи сменяли дни, начинались новые и так же таяли в ночи. Элль ждала...
Достигнув людского столпотворения, дети ящерками скользнули ближе к костру, чтобы под сердитое шипение взрослых рассесться кто где.
— ...воины наконец вернулись, — отец Дармиори рассказывал неторопливо, смакуя каждое слово, как бокал хорошего вина. — Пришли мужья, отцы и братья её подруг, счастливые оттого, что война завершилась и они вернулись домой. Но жених Элль так и не появился...
Ничего нового, подумала Таша, прикрывая глаза и прислушиваясь.
Вдруг у соседнего костра что поинтереснее рассказывают?
— ...как ему это удалось?
— Вроде бы уговорился с королём Подгорным ещё магов к цвергам послать...
Ага, это вроде Гастов папенька, достопочтенный деревенский староста.
— Цена за пуд олангрита в медяках, — а это похоже на дядю Шера, мужа тёти Лэй. — Поверить не могу!
— Представь, как цены на всё волшебное рухнут...
Олангрит, хм... кажется, металл, который примешивают в магические вещички вроде светильников или двусторонних зеркал. Он удерживает магию, а без него заклятия через шестидневку-другую на нет сойдут...
— Вот порадовал так порадовал! Века с цвергами уговориться не могли, а этот... дипломат, чтоб его.
— Или интриган.
— А разница? Главное, простому люду выгода.
— ...Элль плакала и рассказывала о своём горе молчаливой тьме, — тем временем разглагольствовал пастырь, — она призывала смерть, как избавление от мук и облегчение сердечной боли, но смерть не приходила...
— Конечно, — шепнул Гаст, — у смерти и без того дел хватает, чтобы ещё бегать по вызову к томным страдающим девам.
Таша прыснула в ладошку, и Лайя не замедлила прошипеть 'ворковать не здесь будете!'.
— ...и вот одной зимней ночью по булыжной мостовой застучали подковы. Звук этот замер у дома Элль, и она услышала голос возлюбленного, который звал её по имени. — Голос пастыря понизился в крайнюю степень зловещести. — Сама собой отворилась дверь, на ступеньках послышались знакомые шаги, и Элль кинулась встречать жениха. Но он не улыбнулся и не протянул к ней руки, и на застывшем лице его не было никакого выражения...
Таша невольно поёжилась.
Спорить с тем, что из уст отца Дармиори страшные легенды звучали действительно страшно, не стала бы даже она. Наверное, потому что отец Дармиори сам смахивал на злого колдуна, сошедшего со страниц одной из легенд.
'Возможно, ты недалека от истины, малыш', — рассмеялась мама, когда Таша как-то раз сказала ей это.
Жаль всё-таки, что мама не любит на праздники ходить...
— ...Элль спустилась по тёмной лестнице и последовала за любимым. Покорно села она на коня, и понеслись они по деревенским улицам, сменившимся вскоре снежной равниной. Девушка дрожала от холода и прижималась к своему суженому, но от него не шло никакого тепла. Они неслись быстрее ветра и вскоре уже въехали во двор церкви, где толпились странные фигуры в тёмных одеяниях. Фигуры эти стащили Элль с лошади, её жених спрыгнул следом — и только тут разглядела она вспухшее лицо его, расплывшееся в ледяной улыбке...
— Всегда удивлялась, как Элль не заметила некоторой странности происходящего, — скептически прошептала Таша. — Сначала твой жених пропадает без вести, потом посреди ночи выдёргивает тебя из постели и тащит на 'вашу свадьбу'. При этом от него несёт тленом, он двигается с трупной одеревенелостью, а говорит так, будто горло у него забито землёй...
— Так ты знаешь эту легенду? — Гаст явно удивился.
— Конечно.
— Откуда?
— Я вообще много чего знаю.
Во взгляде однокашника светилось плохо скрываемое восхищение.
— Эх, умная ты, Ташка... пусть и зубрилка.
Губы невольно тронула смущённая улыбка.
— Сначала рядышком сидят, потом жениться захотят, — ехидно пропела Лив известную дразнилку.
— Цыц, стрекоза, — фыркнула Таша, внося свой посильный вклад в бурные овации, которыми удостоили наконец смолкшего рассказчика. — Нет, вот скажи, ты бы с таким типом поехал непойми куда без всяких вопросов?
— Я бы такого топором по шее угостил, — ухмыльнулся Гаст.
— Именно! Я понимаю, любовь и всё такое, но вот так закроешь глаза на всякие странности, а потом завезут тебя... и поминай, как звали. Хотя чтобы такие странности не заметить, нужно быть либо полной дурой, либо совсем уж безнадёжно влюблённой, — добавила Таша.
— А, по-моему, это одно и то же.
— Что именно?
— Дура и влюблённая.
Изречение вызвало у Таши слегка возмущённый смешок.
— Это ещё почему?
Гаст непринуждённо пожал плечами.
— Потому, — и ухмыльнулся, — что первое, похоже, часто является следствием второго...
* * *
Просыпаться от того, что тебе на голову выплеснули фляжку ледяной воды, не слишком-то приятно.
К сожалению, этим утром Таше пришлось убедиться в этом на собственном опыте.
— Джеми!!! — судорожно подскочив, она отфыркнулась и затрясла головой, разметав в стороны капли с кончиков светлых волос: ещё прежде, чем увидела нависшего над ней мальчишку. — Я тебя когда-нибудь живьём съем!
— Святой отец велел тебя разбудить, я и разбудил, — тот с достоинством завинтил крышку фляги, которую держал в руках. — Я же не виноват, что некоторые иначе просыпаться не желают.
Таша сощурилась на свет. Солнце величаво приподнималось над горизонтом, заливая долину текучими, ещё розовыми лучами.
— С чего в такую рань?
Шёлковый шелест, сопроводивший возвращение Арона, она услышала прежде его слов.
— Учитывая, — изрёк дэй, стряхивая воду с мокрых рук: видно, ходил умываться, — что ночевать нам придётся не в трактире, а столкновение с кэнами на открытой местности приведёт к печальным последствиям... до наступления темноты мы должны пересечь Аларет.
— Пересечь? Зач... а, текущая вода!
Аларет бурным ручьём стекал с гор и маренговой ленточкой пересекал долину с востока на запад, обращаясь в широченную реку по мере своего продвижения к озеру Дэланин. Собственно, именно Аларету была обязана своим названием Заречная Провинция. Летом и осенью паромщики на реке неплохо зарабатывали: тракт проходил ближе к западной окраине гор, оставляя Аларет, имевший дурную привычку бурно разливаться по весне, в стороне — и для тех, кто держал путь в восточные города, путь по тракту означал порядочный крюк.
— Значит, до темноты мы должны пересечь всю Заречную?
