1936. 12-я Интернациональная.

При входе в один из баров мы наткнулись на Густава Реглера, в голову которого пришла та же идея: поглядеть, как веселятся волонтеры в Мадриде. Скромно стоящую за плечом Лукача меня он не узнал: короткий подол с вызывающим разрезом и подчеркивающая длину и прекрасную форму ног шпилька не зря считаются лучшим способом отвлечения внимания любого мужчины от чего бы то ни было.

Комбриг тут же взял Реглера в оборот: куда, мол, подевались его, так сказать, духовные чада? Тот сразу же вызвался показать, только в своей машине — Луиджи дорогу не найдет. Только когда я влезла в его маленький автомобильчик вслед за генералом, он меня узнал.

И сразу в его голове зашевелились... Мысли. Я это сразу поняла, по глазам. А ещё коммунист, называется. Впрочем, у меня тоже родимые пятна эксплуататорского происхождения иногда вылезают.

Шофер у Реглера был мадридец, и хотя Луиджи видит во мраке словно кошка, но этот — просто чудо. Я следила в зеркальце, чтобы Луиджи и "Кирасир" не отставали. Не так далеко от центра наш караван из трех машин свернул в узкую улочку и остановился, мы вышли.

Ясность наступила с первого взгляда. Не сказать, чтобы я была частой посетительницей подобных мест, но случалось, случалось... По долгу службы, понятно. У принципалов иногда случаются странные вкусы. Пусто и тьма-тьмущая, но перед нами квартал публичных домов. Только фонари синим закрашены. Но и при этом освещении видно, что тротуары забиты молчаливой толпой, лишь сигареты попыхивают, да в подъездах непрерывно двери хлопают — одни выходят, другие вместо них входят. Конвейер "удовольствий".

Конечно, даме неприлично посещать подобные места, но я была на работе — в шаге сзади и слева. Внутри — то, что называется "дым коромыслом", бренчащее механическое пианино и зал, битком набитый нашими ребятами. Однако веселья не ощущается. Настроение, скорее, как в приемной зубного врача, и в довершение сходства в коридоре, перед портьерами каждой двери переминаются с ноги на ногу терпеливые очереди.

Мне кажется, генералу стало сильно не по себе от этого зрелища.

Выбравшись на улицу, он тут же высказал свое возмущение Реглеру. Они общались по-немецки, так что я понимала не все, но основная мысль была проста: что подобное зрелище не может не ужаснуть; добровольцы интернациональных бригад, герои, самопожертвованием которых восхищается мир, и вдруг в очередях какого-то бардацкого конвейера. Реглер ответил в том смысле, что он находит это вполне естественным, и заметил, что ни один армейский капеллан не был бы так смущен, как некий генерал Пауль Лукач. И ещё добавил, что публичные дома на всей республиканской территории социализированы анархистскими профсоюзами и что они получают баснословные доходы от торговли женским телом.

В общем, логично. В России, насколько мне известно, тоже проституток налогами обкладывают. Правда, там кричат, что это — в целях борьбы с этим социальным злом, и налоги такие, что скорей удавишься, чем их заплатишь. А неуплата налогов там относится к противугосударственным деяниям и карается по всей строгости. До каторжных работ включительно. И профсоюзы проституток там тоже имеются, и активно борются за понижение налогов с "ночных бабочек", улучшение условий труда и все прочее, за что положено бороться профсоюзам.

Но генерала сообщение о том, что СНТ получает доходы подобного рода, просто убило. Он и раньше знал, что некоторые анархо-синдикалистские деятели всеми средствами противятся закрытию злачных мест, объявляя это нарушением свободы личности и остроумно приравнивая к американскому сухому закону, но чтобы такое...

8 декабря 1936 года, понедельник.

Испания, город Эль-Пардо.

В десять утра в бывшей комнате дежурного офицера главной эль-пардской казармы собрались выбрившиеся и принарядившиеся командиры батальонов со своими штабами и командирами рот и взводов. Занятия с ними проводил Фриц. Главным переводчиком к нему приставили Алексея, но двух языков не хватало, и каждый произнесенный им французский период как эхом сопровождался неразборчивым гулом: это в кучках, образовавшихся из непонимающих ни русского, ни французского, велся под сурдинку перевод на итальянский, польский и Бог его знает на какой еще. Одним из таких сепаратных переводчиков был долговязый и большеротый Альбино Марвин, командир первой роты батальона Гарибальди. Он, по-видимому, прекрасно знал русский, так как начинал шевелить негритянскими губами одновременно с началом перевода Алексея. Я работала переводчиком на сербо-хорватский в группе офицеров балканской роты.

Фриц увлеченным баском читал лекцию на актуальную тему: "Батальон в обороне на открытой местности", аккуратно нанося мелом, как чертежник рейсфедером, на доставленную из ближайшей школы классную доску иллюстрирующие кроки и схемы. Приятно было слушать лаконичную и точную военную речь Фрица, слушать, но не переводить, ибо незнание сербской армейской терминологии сказывалось, и мне довольно часто приходилось останавливаться в мучительном подыскивании нужного слова. Алексей, похоже, испытывал подобные же проблемы, поскольку наши переводы спотыкались в одних и тех же местах.

Несмотря на эти расхолаживающие задержки, воодушевление Фрица передалось всем, проступил интерес даже в прохладном, выжидающем взгляде Паччарди, столь же высокого, как Альбино, но значительно более красивого, и когда, щелкнув от смущения и досады пальцами, Алеша безуспешно пытался припомнить, как же по-французски "отделение", именно Паччарди подсказал термин "L'esconade", и сидевший между французами человек лет сорока, с испитой и рассеянной физиономией, в котором я угадала Жоффруа, одобрительно закивал.

После обеденного перерыва занятия возобновились, но теперь Фриц усложнял первоначальную тему вариациями, то посылая на обороняющийся батальон полк марокканской кавалерии, то нанося фланговый удар итальянскими танкетками или рисуя на доске противника, зашедшего в тыл. Наконец, сбив мел с ладоней, Фриц предложил задавать ему вопросы, и они так и посыпались.

Закончив занятия, командиры высыпали на плац, и как раз в этот момент к воротам подкатил камуфлированный "Коронель".

Выйдя на плац и поравнявшись с направляющимися к выходу поляками, Лукач пожал руку маленькому сильно простуженному и закутавшему шею толстым шерстяным шарфом командиру батальона Домбровского Антеку Коханеку, потом поздоровался с остальными и, положив обе ладони на палку, принялся расспрашивать, как, по их мнению, принесли ли им пользу сегодняшние занятия. Внимательно выслушав ответы и повеселев, комбриг объявил, что завтра из Альбасете должно прибыть пополнение.

Ночевали мы опять в Фуэнкарале.

9 декабря 1936 года, вторник.

Испания, город Фуэнкараль.

В конце третьего дня нахождения в резерве прибыло около шестисот человек подкрепления. Больше половины его составляли итальянские добровольцы, на втором месте стояли французы, но были и поляки, и югославы, и фламандцы, и валлоны, три румына и даже один грек. Все новоприбывшие прошли в окрестностях Альбасете десятидневную подготовку — без тренировки в звене отделение-взвод, но с упором на стрельбу и метание гранат. К несчастью, в Альбасете, где полным ходом шло комплектование 13-й и 14-й Интербригад, новобранцы, направленные в 12-ю, штурмовых винтовок не получили. Между тем создавшийся в бригаде небольшой запас из сданных ранеными и снятых с убитых был уже частично израсходован, так как в батальоны (главным образом в батальон Гарибальди) за десять дней нахождения в Посуэло перешли из смежных колонн многие десятки испанских бойцов, так что Лукачу пришлось распорядиться отобрать винтовки у всех шоферов, телефонистов, кашеваров и прочих, дабы снабдить оружием новичков.

Выйдя по окончании занятий из казарменной классной, мы смогли наблюдать, как гарибальдийцы сбегались к марширующим по плацу новым товарищам, возглавляемым небольшого роста респонсаблем с печальными глазами, юношеским румянцем и седой головой. По дороге в Фуэнкараль Лукач сообщил, что респонсабль этот тоже приехал из Москвы, что фамилия его Пичелли и что, несмотря на моложавый вид, ему, должно быть, за пятьдесят, поскольку он один из ветеранов, вступивших в бой с фашизмом при самом его зарождении, еще в двадцать втором году, когда, будучи коммунистическим депутатом от Пармы, Гвидо Пичелли организовал в ее рабочих кварталах вооруженное сопротивление чернорубашечникам и отстоял город. Позже Муссолини сослал Пичелли на остров Липари, но тот ухитрился бежать. Лукач рекомендовал Паччарди дать ему роту.

10 декабря 1936 года, среда.

Испания, город Эль-Пардо.

На следующее же утро новобранцы, распределенные по батальонам, вышли со всеми под холодный дождь на последнюю перед стрельбами отработку ружейных приемов.

Одновременно Лукач, в надежде на доброе расположение генерала Миахи, заготовил ордер на пятьсот штурмкарабинов "Llama" (конечно, это не "Эспаньолы", но тоже штурмовое оружие с довольно приличной дальнобойностью, тридцатизарядным магазином и умеющее стрелять очередями), о наличии которых пронюхал Тимар, и собирался не только вооружить эскадрон, но и оскорбленных в лучших чувствах разоруженных товарищей. Однако, в сопровождении переводчицы представ в обычное время перед Миахой, комбриг вместо привычных любезностей неожиданно принужден был выслушать жестокий разнос за безобразия, обнаруженные престарелым командующим в нашей бригаде.

— Побагровел весь, включая и обширную лысину и складку жира на шее, уставился на меня, словно сыч в очки и давай кричать, куда только былая вежливость подевалась. Возмутился я, однако молчу, пусть, решаю, выкричится, тем более что переводчица с переляку онемела, и мне невдомек, в чем, собственно, дело, о чем ор, хотя и понимаю: кроют меня почем зря испанским матом. Наконец переводчица залепетала — и, Господи, из-за чего, выясняется, сыр-бор. Мой-то "в первую очередь друг, а уж потом начальник" собрался вчера под вечер запросто, без свиты, посетить нашу бригаду, с похвальным намерением самолично выразить людям свое благоволение. Первой на его пути была казарма франко-бельгийского батальона: увидев, что ворота ее на запоре, Миаха выбрался из машины и скромненько пешочком засеменил ко входу, Но не тут-то было: часовой потребовал у него пропуск. Это почему-то показалось Миахе обидным, он впал в амбицию. Часовой в ответ сделал "на руку". Миаха давай вопить, что он Миаха, а тот — или не расслышал, или не понял — продолжает держать штык против миахиного пуза...

— Еще бы ему понять, — заметил Алеша, — ведь французы совсем иначе произносят окончание его фамилии. Оно у них звучит как "Миажа".

— Пришлось в результате Миахе несолоно хлебавши удалиться. И подумать, что столь строгие правила завелись на мою голову во франко-бельгийском батальоне, где ещё позавчера я нашел полный двор посторонних и среди них митинговало не меньше десятка мадридских анархистов. А всего через сутки даже Миаху не впустили. Или замечание Белова так подействовало? Он по моей просьбе указал Жоффруа, какой у него кавардак. Теперь не оберешься неприятностей. Самолюбивый старик по гроб жизни этого не забудет. По его мнению — он так мне и сказал, — командующего обороной Мадрида все обязаны знать в лицо...

Три дня подряд я переводила Фрица, и если первая лекция, посвященная поведению батальона в обороне, стоила мне настоящих мучений, то перевод следующей — о батальоне в наступлении — дался значительно легче, а на последней, в которой Фриц рассказывал о связи с артиллерией, а также о взаимодействии пехоты с танками непосредственной поддержки, я почти уже не застревала. Но еще большее удовлетворение доставляли мне приобретаемые в виде бесплатного приложения к деятельности переводчика военные познания. Напряженно ловя компактные фрицевские предложения и тут же повторяя их по-сербски, я вдвое лучше наших с ним слушателей усваивала предмет и постепенно приходила к уверенности, что отныне вполне сумею справиться не только с терроргруппой или пехотным отделением, но и со взводом, а там, смотришь, может быть, даже и с ротой.

11 декабря 1936 года, четверг.

Испания, город Эль-Пардо.

По программе четвертые занятия отводились чтению карты и съемке местности, отчего и должны были проводиться на открытом воздухе. И я на них присутствовала уже в качестве "Главной Переводчицы", так как Лукач неожиданно дал Алексею самостоятельное поручение. Как рассказал Алеша, это произошло за ранним завтраком — обугленный бифштекс, на вкус вроде пережаренного голенища, даже не пахнущая кофе коричневая жидкость и пересохший хлеб. Чистая отрава — но этого я не опасалась: ещё во время пребывания в нашем отделении полиглота Соломона я очень внятно и доходчиво объяснила божьим одуванчикам, что я с ними сделаю, если они, не дай Бог, отравят генерала. С тех пор мелкое домашнее вредительство было максимумом того, на что они осмеливались.

Этот "завтрак" переполнил чашу терпения Лукача. И Алексею было поручено сходить в местный комитет "Френте Популар" с просьбой предоставить другой дом, побольше, на окраине по дороге к фронту, а потом заглянуть в комитет КСМ (впрочем, здесь, после слияния с ССМ, он назывался как-то по-другому) и разузнать, не смогут ли они порекомендовать двух-трех сознательных девушек или молодых женщин, по возможности таких, чтоб в их присутствии сгущенное молоко не скисало, как от этих наших хозяек. Умение готовить обязательно, желательно также умение накрывать на стол, мыть посуду и стирать.

Таким образом мы обзавелись новым домом — мрачноватым бетонным особняком, обнесенным каменной в полтора роста оградой — и... Первым пришедшее мне на ум слово я отбросила — проклятые родимые пятна. Девушки были не прислугой, а такими же бойцами, как и мы.

Пака, ласково именуемая Пакитой, высокая худенькая молодая девушка, бронзово-смуглая, черноволосая и черноокая, как цыганка, с кимовским значком на груди и низким хрипловатым голосом. Алеша сказал, что секретарь по кадрам рекомендовал её как una camarada muy seria, то есть очень серьезного товарища. Её сестра, столь же высокая и стройная, с непропорционально продолговатым, как у боттичеллиевских красавиц, бледным личиком, носила имя Лаура. И две подруги Пакиты, обе маленького роста, только одна хорошенькая, а другая дурнушка. Хорошенькую молоденькую женщину с круглыми, большими и при таких размерах удивительно быстрыми глазами звали соответствующе Леонорой. Вторую — толстую, курносую, рыжеватую, да еще усыпанную крупными веснушками, величали Асунсьон, что, по аналогии с французским, должно было в переводе означать "Вознесение" и, будучи приложено к этой коротконогой девице, в обтягивающей ее пышные формы засаленной кофте, звучало диссонансом.

Под вечер Алеша показал дом Лукачу. Тот обошел убранные комнаты, проверил пальцем, не осталось ли пыли на мраморной полке камина, палкой приподнял край одного из матрасов, неизвестно где добытых Пакитой и разложенных прямо на полу, покосился на телефон в передней и решил уже эту ночь провести здесь. А Алеша за проявленные способности был назначен временно исполняющим обязанности коменданта штаба. Это назначение доказывало, что аистоподобный Гросс не случайно исчез из виду.