7 футов над килем

—  Какую ещё комиссию? — командир невольно привстал. — Откуда комиссия?

—  Из Москвы, — шёпотом проговорил Сипунов, — из Министерства обороны.

—  Откуда информация? — взволновался командир. — В штабе ничего не известно!

—  Так. Поговаривают, — Сипунов смирно сложил ручки на коленях.

—  Будут, значит, с тобой разбираться? — командир злорадно потёр ладони.

—  Я же сказал, что готов понести... заслуженное... Только я — человек маленький. Для столичных адмиралов какого-то капитан-лейтенанта с дерьмом смешать — никакого удовольствия. Другое дело, скажем, капитан второго ранга...

—  Заткнись, пожалуйста! — попросил командир и на некоторое время задумался. Верить Сипунову, конечно, было нельзя. А не поверить...

—  Есть заткнуться, — согласился капитан-лейтенант, — а только, если действительно проверка сюда летит, так лучше бы меня отправить куда-нибудь подалее. В отпуск, например.

—  По тебе не отпуск, по тебе гауптвахта плачет — твой дом родной, — машинально отреагировал командир, продолжая размышлять. — Ладно! Проверим! Пока можешь быть свободным.

В коридоре Сипунова караулил минёр. Капитан-лейтенант хотел, отвернувшись, пройти мимо, но приятель схватил его за рукав и покаянно зашептал: "Ну, виноват я! Виноват! Прости, что облил тебя тогда, сразу не сообразил — с каким человеком служу!"

—  Ага! — процедил Сипунов. — Спасибо тебе за такую славу!

—  Так это ж разве я? — искренне удивился минёр. — Это народная молва! Гордиться должен! Кстати, может за твоё возвращение по рюмке безалкогольной? Ну, как хочешь. Пойдём ко мне, чайку сварганим. Я тебе кое-что рассказать должен, — погрустнев, добавил он. — Тут наведался к твоему вождю, хотел кое-какую дополнительную информацию получить. Ну, пойдём, в каюте доложу.

И рассказал, что домик индейца-гидрографа нашёл он сгоревшим дотла. Накануне пожара тлинкит отдал пса и кота пограничникам. Видели, как Нуль Глубин шёл в сопки с перьями на голове, держа в одной руке бубен, а в другой линзу Френеля. В ту же ночь в той стороне, куда он удалился, случилось извержение вулкана. Видно, сжалились тлинкитские боги и забрали к себе беспокойную душу. И никому, похоже, не принесло счастья преждевременное открытие — ни бедному вождю, ни Сипунову, ни индейцам, ни гидрографам. Ходили, правда, слухи, что "сипуновку" пытались использовать в качестве топлива для новых ракет, и поначалу, вроде бы, получалось. Но потом, как водится, стали нарушать технологию, и ракеты взяли манеру возвращаться к месту старта. Также поговаривают, что одна из могущественных сект продолжает использовать "сипуновку" в своих изуверских ритуалах. Так что, ежели встретится вам крепко окосевший, нетвёрдо шагающий человек с явственной спиртной аурой, утверждающий, что он абсолютно трезв, то лучше не связывайтесь с ним. Вдруг он, как раз, из такой секты? И, уж, совершенно достоверно известно, что "сипуновку" занесли в один из районов Африки. Там и по сей день бушует межплеменная война.

—  А это тебе, — минёр протянул пластинку с изображением волшебной линзы. — Нашёл, как говориться, на пепелище.

—  Раз так, — опечалился капитан-лейтенант, — давай помянем. Как положено. Эх, судьба наша бестолковая!

На следующее утро Сипунова вызвал командир.

—  Вот что, — он постучал костяшками пальцев по столу, — сведения о комиссии не подтверждены, но и не опровергнуты. А раз так, действительно лучше тебя отсюда на время убрать. Решено отправить тебя в Ленинград, будешь совершенствоваться на Специальных курсах офицерского состава. Ты, конечно, этого не достоин, да иного выхода нет... Может, после окончания тебя куда-нибудь в другое место переведут, — с надеждой добавил он.

Послышался гудок, и над бухтой заорал взволнованный голос, усиленный динамиками. Ему ответил другой. Командир "Непросыхающего" подошёл к открытому иллюминатору.

—  Разрешите доложить? — начал было Сипунов, но капитан второго ранга жестом остановил его.

Рыболовецкий траулер, только что отваливший от стенки, пытался разминуться со сторожевым кораблём. Места было достаточно, командир и капитан действовали по правилам, но посудины упрямо пытались воткнуться друг в друга.

—  Куда прёшь? — кричал командир сторожевика, грозя кулаком. — Прими право, зелень подкильная!

—  Придурок вооружённый! — отвечал ему капитан траулера. — Дай мне выйти отсюда! А потом засунь себе микрофон в задницу!

—  Так выходи, вонючка селёдочная! — негодовал командир. — Ты же не выходишь! Ты же крутишься как вошь на гребешке!

Командир "Непросыхающего", сам нередко бывавший в схожих ситуациях, злорадно ухмыльнулся. Траулер прибавил обороты и решительно пошёл на таран. Сторожевик, однако, увернулся, и рыбак, оцарапав левый борт о серый транец, выскользнул из бухты.

—  Ушёл-таки! — посетовал капитан второго ранга. — Бойся пьяного рыбака и военного дурака! Что-то я хотел тебе, Сипунов, сказать на дорожку... Ага! Если всё же до тебя и в Питере доберутся, то про индейцев и все эти обряды помалкивай. А то припаяют кроме самогоноварения пропаганду шаманизма. Про тлинкитов своих вообще забудь: они же с Аляски. Скажут, что потворствовал ползучей агрессии американского империализма... Ступай!

Сипунов козырнул, повернулся через левое плечо и заметил краем глаза, как блеснула под вешалкой из-под шинели небольшая линза Френеля.

В Ленинградском аэропорту капитан-лейтенант, утомлённый долгим перелётом зашёл в кафе и попросил налить рюмку водки.

Буфетчица оценивающе оглядела офицера, оглянулась по сторонам и шепнула: "Вам простой или "сипуновки"?"

Дороги, которые нас выбирают

Преподаватель рукопашного боя Влас Корнейчук только на втором году нашего знакомства проговорился, что закончил военно-морское заведение по специальности "Баллистика". Пять лет его учили делать мудрые расчёты, с помощью которых можно было доказать, что ракета попала именно туда, куда следовало, хоть и не туда, куда ожидалось.

Учился Влас прилежно, хотя ощущение предназначения чаще выводило его на борцовский ковёр или на боксёрский ринг, нежели на курсантские научные конференции. Также имел он несомненный талант в постижении иноземных языков.

Получив лейтенантский чин, Влас совсем недолго щеголял в морской форме, поскольку был направлен служить на космодром. Это его не слишком огорчило, ибо на твёрдой земле куда сподручнее совершенствоваться в боевых искусствах, а к этому роду занятий Влас испытывал род искренней любви.

Космодромное командование здраво рассудило, что баллистиков и так — пруд пруди, а толкового физкультурника заполучить непросто. Так что Влас пришёлся ко двору, и вскоре генералы с академическими званиями научились на радость подвыпившим инспекторам лихо колоть ребром ладони печные кирпичи. При этом Корнейчук продолжал самостоятельно изучать языки, порою удивляясь своим лингвистическим способностям.

Ясное дело, долго так продолжаться не могло, и, в конце концов, он попал в поле зрения людей чрезвычайно рационального склада. Власу предложили поступить в некую Академию, объяснив, что там всякий офицер может найти себе дело по душе. Моряк-баллистик-физкультурник недолго колебался. И началась для него жизнь, в которую каждый вступает по доброй воле, однако мало кто умудряется из неё добровольно выйти. И кончается эта жизнь холостыми залпами похоронного расчёта, а для кого и просто молчаливым поминальным поднятием стаканов.

Неизвестно, куда бы попадали ракеты, если бы Власу доверили их запускать, но вот пули из всех известных систем ложились куда им положено — в "яблочко". Языкам тоже уделялось пристальное внимание. И тем "языкам", которых захватывают, и тем, которые изучают, чтобы толково допрашивать первых.

Перед выпуском из Академии командование объявило, что Власу очень повезло, поскольку дальнейшая работа позволит ему повидать мир. Отчасти так и получилось. Только мир, он, ведь, многообразен.

Возвращаясь из командировок, Влас усаживался перед телевизором и узнавал, что в странах, где он побывал, кроме ядовитых болот, непроходимых джунглей, безводных пустынь, диких гор и ледяных полей также есть красивые, весёлые города, приморские курорты, театры, музеи. И люди, оказывается, в этих странах жили добрые и приветливые. Они не расставляли мин-ловушек, не стреляли из засады, не подвешивали таких, как Влас, за сокровенное место, чтобы оживить беседу.

О своих путешествиях Влас рассказывать не любил, лишь изредка изумляя знанием обычаев какого-нибудь реликтового племени, а иногда при этом портил аппетит, объясняя — как можно есть всё, что растёт или шевелится. Я не приставал к нему с расспросами, но однажды он сам признался, что самым сильным впечатлением в его жизни была встреча с...

Группа Власа уходила от погони, и путь преградила коварная африканская река. Переправляться вплавь было безумием. Раздумывая, сколько времени уйдёт на сооружение плота, Влас услышал из-за кустов раздражённые матюги. Он, крадучись, подобрался к источнику родной речи и увидел крепкого, белокурого парня, уткнувшегося глазом в окуляр теодолита. Из-за поворота выполз небольшой катер, с трудом удерживавшийся против течения.

—  Промер делаете? — вежливо спросил Влас, вспомнив свою далёкую морскую юность.

—  Какого хрена? — ответил парень, даже не пошевелившись в ответ на русское звучание.

—  Ты, друг, наверное, в "Макаровке" учился? — догадался Влас.

—  Ну? — наблюдатель, наконец, отлип от прибора. — А ты сам-то, с какого факультета?

—  Я из другой "системы", — признался Влас. — Международные отношения.

—  Вижу, — парень окинул взглядом его экипировку. — Свободу Африке?

—  Нам на тот берег нужно, — объяснил Влас.

—  Болтаются тут всякие! — раздражённо сплюнул парень. — То белые, то чёрные. На прошлой неделе отряд китайцев прополз, а за ними — арабы. Ещё тут кубинцы водятся — целое стадо. Вам что, континента мало? Чего вы все в одно место прётесь, а?

—  На тот берег, — устало попросил Влас и стволом показал, куда именно.

—  Я что, паромщиком тут работаю, — продолжал петушиться промерщик. — У меня план горит, а вам не хрен делать, как только людей от дела отрывать. Сидели бы лучше дома.

—  На тот берег, — повторил Влас и, услышав невдалеке взрыв своей мины-растяжки, добавил: "Поехали, а?"

Тут грубый гидрограф понял, что спорить далее не следует, подозвал катер, и вскоре воины уже высаживались в маленькой бухточке, заросшей противной тропической зеленью. С противоположного берега протянулась трассирующая очередь: теодолит, стоявший на кормовой банке подскочил и плюхнулся в мутную воду. Группа без команды залегла.

—  Сволочи! — заорал гидрограф. — Его же из моей зарплаты вычтут!

Он выхватил у оторопевшего бойца гранатомет, мигом привёл в боевое положение и шарахнул через речку. На другом берегу вспыхнуло, грохнуло, и в воздух полетели красно-зелёные ошмётки.

—  Это уже третий прибор! — всхлипнул белокурый, откатываясь в траву.

Его товарищи лежали смирно, не ввязываясь в разговор. Влас поднял к глазам бинокль и увидел, как верхушки кустов чуть заколебались, причём колебания эти удалялись вдоль берега вверх по течению.

—  К броду пошли, — догадался Влас, — вот и ладно. Хорошо стреляешь, — похвалил он белокурого, — тебя бы к нам.

—  Да пошли вы все в задницу со своей войной! — ответил сердитый гидрограф. — Лучше бы делом занимались! Отваливаем! — велел он своим. — Полный ход! Держаться у самого берега! Пока!

Подчинённые вопросительно уставились на Власа — по всем правилам следовало мягко ликвидировать недобровольных помощников. Но Корнейчук не решился. Это было бы хоть и правильно, но всё же как-то нехорошо. И он сделал жест — "уходим".

Ещё несколько лет Влас путешествовал по странам и континентам, и, в конце концов, эти забавы ему изрядно надоели. Он понял, сколько не геройствуй на чужой земле, а жизнь всё едино пойдёт своим порядком, и клюква в Африке не приживётся. А раз так, чего ради кормить злых москитов и получать всё новые дырки в своей дублёной шкуре?

Начальство вовремя уловило эту душевную трансформацию, и Корнейчука отправили преподавать в Рязанское училище ВДВ.

Новая работа Власу понравилась, он почувствовал себя мудрым наставником и даже защитил диссертацию "Некоторые аспекты снятия часовых в ночное время". С учётом боевого прошлого и знания языков его назначили куратором интернациональной группы из представителей стран, которым Советский Союз помогал обрести нестерпимое счастье. Жизнь и учёба в чужой среде заставили питомцев Власа сбиться в некую корпорацию, где не обращали внимания на чины, цвет кожи и социальное происхождение.

Любимцем группы был африканец Жакоб. Чёрный до фиолетовости, двухметровый, добродушный парень излучал такую приветливость, что невольно вызывал улыбку у всякого, кто встречался ему на пути. У Жакоба было два брата, а папа работал премьер-министром и распорядился образованием сыновей весьма разумно: Жакоба послал в Кембридж, второго сына в Сорбонну, а третьего — в Московский университет. Когда сыновья получили дипломы, папаша, принимая во внимание особенности своей страны и понимая, что университетской подготовки для выживания будет маловато, решил образовывать сынков и дальше. Так Жакоб отправился доучиваться в Рязань, средний — в Бельгию, а младшенький — угодил в Форт-Брагг, Северная Каролина.

Жакоб был послушным сыном, однако жизнь студента Сорбонны всё же отличается от казарменной. Особенно не хватало женской ласки, о чём он, не таясь, часто жаловался. Однако по причине секретности на волю иностранцев отпускали редко, неохотно и под приглядом.

Тут случилась зачётная выброска. Задание было простым — приземлиться, собраться, совершить короткий марш-бросок, условно взорвать объект, прибыть к месту, где будут ожидать машины, и к ужину вернуться в расположение части. По команде вьетнамец, кореец и кубинец один за другим вывалились в плотный, свистящий воздух. А вот, шедший за ними египетский подполковник застрял. У него на счету было более сотни прыжков, но тут одолел его столбнячный страх. Такое время от времени случается с каждым парашютистом.

—  Прыгай! — заорал Влас. — Время идёт!

Но подполковник не прыгал. Мало того, он расклинился в проёме люка. За его спиной топтался, готовый к десантированию Жакоб. И тут Влас поступил единственно возможным образом — дал старшему по званию такого пинка, что тот ещё долго летел горизонтально, прежде чем начал снижение. Следом, помянув египетскую матушку, вывалился Жакоб. Задержка привела к разбросу — основная группа благополучно приземлилась на ржаном поле. Египтянин повис на дереве в небольшой роще, а Жакоба и вовсе унесло далеко в сторону. Его какое-то время искали, а потом принялись выполнять задание, пошутив, что озабоченный африканец пустился по бабам. Однако, к вечеру, когда работа была выполнена, начали волноваться, доложили в училище и стали прочесывать окрестности. Вскоре к ним присоединилась срочно доставленная рота курсантов. Нашли парашют, но сам Жакоб так и не объявился. Стемнело и пришлось возвращаться, чтобы с утра продолжить поиски.