Право первородства - общий файл

Она машинально оправила испачканную юбку, отвела от глаз спутанные волосы.

— Неодим? — тихо позвала княжна, но голос почему-то испуганно сорвался.

Он не умер, подумала она. Такие мерзавцы не умирают слишком просто.

Мелания сделала осторожный шаг, другой, на всякий случай плетя заклинание. Колдун не шевелился. Она присела возле распростертого на земле тела. Но чтобы пощупать пульс, надо развести руки, а значит, выпустить заклинательную нить.

Руки служат лучшими и привычными проводниками магической энергии. Колдовать напрямую возможно, но при этом часть силы распыляется в пространство без толку, и волшебство выжимает из мага гораздо больше, чем он готов отдать.

Он тоже не сможет ударить сразу, попыталась успокоить себя Мелания. Руки колдуна беспомощно сжимали горсти вырванной травы.

Ее пальцы коснулись шеи Неодима, нащупывая артерию.

И в этот момент он перестал притворяться. Молниеносный рывок — и княжна не успела опомниться, как оказалась на спине, с заведенными за голову руками. Тяжелое тело ненавистного врага плотно прижимало ее к земле. Пытаясь обезопасить себя от волшебства, Мелания совсем не приняла во внимание физическую силу и ловкость противника.

Тяжело дыша, оба с невыразимой ненавистью смотрели друг другу в глаза.

— Засомневалась, значит, — прошипел Неодим, бессознательно стискивая тонкие запястья, но прекрасная княжна даже не дрогнула. — Пришла добить! А как же вы ловко придумали с электричеством, — он старательно произнес сложное слово, — где мне сообразить. Если б не Рома, висел бы на заборе, как петух на вертеле! Как это в вашем духе, славные Владиславичи, найти инструмент для грязной работы. Человек, или медная проволока — какая разница! Лишь бы вам не марать своих белых, ухоженных ручек.

— Отпусти! — Мелания рванулась, но проще, наверное, было бы выбраться из-под горного оползня. — Что тебе нужно? У меня нет Средоточия. Отпусти или убей сразу, только избавь от новых жалоб на свои обиды.

— Вот как! — насмешливо протянул Неодим, но глаза его недобро сузились. — Тебе недосуг меня выслушать, высокородная госпожа? А у меня, вот ведь незадача, прорва свободного времени!

Несмотря на крайне незавидное свое положение, Мелания попыталась успокоиться. В конце концов, она Владиславна, попадавшая и не в такие переделки. Почему же сейчас сердце отказывается подчиняться хозяйке, так и норовя выскочить из груди? Почему ладони стали горячими и влажными, почему так прерывисто дыхание, а грудь дрожит и бурно вздымается, словно ей тесно в монашеском платье? От страха, от унижения, от быстрого бега, от неожиданности, от ненависти... Она могла бы перечислить еще сотню причин. И во все безоговорочно поверить.

— Неодим, — она попыталась сказать это твердо и холодно, но вышло скорее жалобно, — клянусь, я не знаю, чем мы с отцом и братом тебя так обидели. Когда ты сбежал, разграбив княжескую сокровищницу, мы были уверены, что рвешься к власти, решился на мятеж из черной зависти, и вычеркнули из своей жизни предателя. Но это было потом! А прежде ты был нам почти родственником, членом семьи.

— Лжешь, — процедил колдун. — Кому как не тебе знать! Лицемерие Творца! О нет, я не сомневаюсь — ты действительно так считаешь. И это еще одна ваша подлая черта: как удобно верить в то, что тебе выгодно. Нет никого правдивее решившего солгать князя. Или княжны.

Мелания опустила ресницы, дрожащие от непролитых слез. От слез, на которые и права-то не имеет. Никогда не имела.

Неодим как завороженный наблюдал за сменой выражений на этом всегда таком высокомерном, ослепительно, недосягаемо красивом лице.

— Отпусти, — глухо проговорила княжна. — Я ненавижу тебя.

— Но не более чем я тебя! — яростно выкрикнул колдун. А потом вдруг наклонился и впился губами в ее губы.

Магистр Аверьян не успел добежать даже до соседнего островка. На берегу озера объявилось еще одно действующее лицо, которое сразу завладело общим вниманием.

— Очень мило и трогательно выглядит вся эта мышиная возня, если следить за ней сквозь Зеркало, — произнес дребезжащий старческий голос. — Я мог бы подождать, пока досточтимый коллега тоже исчезнет из поля зрения, но тогда моя задача чересчур упрощается. Все равно, что отобрать леденец у младенца. Даже скучно.

Уперев острый, словно наконечник копья, конец посоха в тростниковый куст, магистр Прохор откровенно потешался над врагами. Длинные белоснежные волосы висели вдоль морщинистого лица, узловатые пальцы с кривыми ногтями покоились на резном навершии посоха. Балахон из домотканого полотна развевался на посвежевшем ветру.

Согбенная годами старческая фигура не казалась устрашающей. Но что-то в горевших зловещим торжеством черных глазах говорило о том, что старик — противник пострашнее Неодима.

— Ваша беспечность просто умиляет, — продолжал он ухмыляться, открывая редкие желтые зубы. — Я могу еще понять горячность юной княжны, но ты-то, магистр, глава Ордена! Гоняться по лесу за мальчишкой, словно ты не старше его.

— Прохор! — магистр Аверьян холодно смотрел на него. И не спешил прятать в ножны меч. — После восьми лет за спиной Неодима ты все-таки намерен вмешаться не в свое дело? Так не болтай языком попусту. Если пришла охота драться, я с удовольствием исполню твое желание. Раз и навсегда.

— Ты, оказывается, умеешь кусаться, магистр? — Прохор зашелся кашляющим смехом. — А я думал, ты только машешь мечом.

— Вам себя не жалко? — вдруг неожиданно для себя сказала Наташа. Почему-то она не испугалась. — Вам бы у печки сидеть, да артрит с подагрой лелеять, а вы — драться...

Прохор покосился на девушку, и рассмеялся еще громче.

— Нет, ну какая нынче молодежь пошла непочтительная! Не переживай за меня, детка, я уж как-нибудь больше тебя проживу. Три тысячи лет — совсем не предел! Хе-хе-хе!

Еще один долгожитель! Магистр Аверьян почувствовал, что от всего этого начинает свирепеть.

— А ведь он правду говорит, — шепнула Наташе Цинтия. — Между прочим, это мой младший брат. Единокровный. Правда, он тоже не подозревает о нашем родстве. Как обычно, люди заняты лишь собой.

— Что же нам делать? — вздрогнула та.

— Что мы можем сделать? Надеюсь, магистр и Павел задержат его до возвращения Мелании. Или до появления кого-нибудь еще.

— Ты уверена, что они не смогут его победить?

— Уверена. Магистр, хоть и силен, — обыкновенный человек. А Павел — не умеет обращаться с той мощью, что держит в руках...

— Да, я понимаю... Но ведь ты можешь помочь.

— Помогу, конечно, — Цинтия вздохнула. — Но не рассчитывай слишком на многое. Этот спор — спор между людьми. Наследниками Средоточия. И я имею право вмешиваться лишь настолько, насколько требуется для соблюдения правил честного боя, понимаешь? А мои личные симпатии или антипатии — только мои трудности. Сейчас неравенство сил налицо: нет законного владельца Центра магии — Всеслава. Его могла бы заменить Мелания, но никак не магистр Аверьян, который не имеет ни прав, ни претензий на Средоточие. Поэтому до возвращения княжны я могу поддержать одну из сторон... по своему усмотрению. Но не выиграть битву вместо нее.

— Интересно, кто придумал такие правила? — недовольно буркнула Наташа. — Все у вас, колдунов, не как у людей.

— Неправда, — обиделась Цинтия. — У колдунов-людей правила — только те, что им диктует их собственная совесть. Но не требуй слишком многого от меня, не рожденной на воле, а созданной, чтобы служить!

Яркое тропическое солнце клонилось к закату. По маленькой поляне протянулись длинные колышущиеся тени. Опаливший землю жар спал, уступив место нежной предвечерней прохладе.

Колдун Неодим, приподнявшись на локте, неотрывно смотрел на лицо Мелании: румянец, разлившийся по точеные скулам, лежащие полукругом темные ресницы, полуоткрытые влажные губы. Упругие завитки иссиня-черных волос, рассыпавшихся по траве, щекотали его плечо.

Не шевелясь и не открывая глаз, Мелания тихо спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Что? — Неодим вздрогнул. — Я убью тебя, княжна, если ты снова заговоришь о своей ненависти!

— Нет, — она улыбнулась. — Это было бы... непоследовательно. Я о другом. Зачем ты бежал из Червонгорода ночью, как преступник? Зачем все эти годы преследовал нас, чинил препоны всем нашим начинаниям? Почему, — она на мгновение запнулась, — заставил возненавидеть себя? Я хочу сказать, ты же не можешь не понимать, что долго не удержишь Средоточие, созданное из крови Владиславичей. А оставаясь во дворце, ты мог добиться много большего, чем в Гранитном замке.

Неодим откинулся на спину, по губам пробежала грустная улыбка, словно он думал совсем о другом. Но усилием заставил себя говорить.

— Чего, например? Стать доверенным советником Всеслава?

— А что в этом плохого? — Мелания приподнялась, попытавшись заглянуть ему в глаза, но Неодим упорно разглядывал облака. Зато прикосновение тонкой руки к груди заставило его вздрогнуть. — Роль доверенного советника ненамного ниже князя. Я не верю, что ты на самом деле желаешь сидеть на троне в пурпурной мантии!

— Можно, скажем, быть княжеским военачальником, — продолжал Неодим, словно не слышал слов Мелании. — Муштровать солдат до полного отупения — чудесное занятие для слишком бурного воображения. Но можно убедить миролюбивого Всеслава развязать войну. И с почетом сложить голову где-нибудь в Ледяных пустынях, представляя угасающим разумом утешительную картинку о том, как уронит слезу княжна Мелания над могильной плитой. Или вот еще, можно бросить военную карьеру и служить тайным письмоносцем, которого князь будет изредка посылать к своей сестре и ее мужу, предлагая совместные политические интриги. Тогда прекрасная Мелания будет с радостной улыбкой привечать усталого и голодного слугу, лично проведет на кухню и погрозит пальчиком осердившемуся ревнивцу-мужу. А то еще можно углубиться в изучение трактатов Теории Магической Силы в надежде сменить через пару десятилетий магистра Аверьяна на посту главы Ордена. Поселиться в подземелье червонгородского дворца и зарыться в манускрипты, питаться книжной пылью, совершенствуя знания. Знаешь, из всех возможных путей этот мне ближе всего. Потому что дает возможность забыться и никогда больше не видеть княжну Меланию!

Неодим резко сел, сжав плечи княжны, и встряхнул так, что ее голова запрокинулась.

— Я не верю, что ты не знала о безумной влюбленности твоего незнатного друга. Что я должен был сделать, чтобы ты изволила обратить на меня свой высокомерный взор? Сочинять сонеты, выращивать розы, петь под окном серенады? Страх Творца! Я всего этого не умею. А вплавленную в камень звезду для освещения твоих покоев ты приняла как огарок свечи...

Мелания прерывисто вздохнула. Где-то внутри все затрепетало, откликнувшись на силу его страсти. И от собственной смелости, от смелости, с которой она впервые в жизни позволила себе осознать чувства и даже наслаждаться ими, у нее закружилась голова. Это было так странно, так непривычно, что казалось почти неестественным.

Мелания изумлялась себе. Она всю жизнь так старательно вытравливала из себя ростки теплоты, чувственность, которая отпущена ей природой, что была уверена — это удалось. Никогда человек не сможет долго скрывать самого себя, как бы ни стремился. Никогда тебя не будут видеть куском льда, если ты... действительно не будешь им. Так она полагала.

Все это оказалось лишь туманом. Призрачной завесой, настолько хрупкой, что ее унес первый же порыв ветра.

И сейчас Мелании было все равно. Сначала испугавшись такой резкой перемены, она внезапно обнаружила, что главное в ее прежней жизни — просто не имеет больше никакого значения. Было немного жаль, но только потерянного в пустой суете времени.

— Неодим, — прошептала Мелания, — не мог же ты думать, будто мне позволят любить тебя! Да я до сих пор не замужем лишь потому, что отец умер раньше, чем решил, союз с каким из Пограничных Герцогств для Княжества выгоднее всего. Он желал бы иметь десяток дочерей, чтобы заключить их браки с каждым неженатым герцогом или наследником титула, но была только я... Ты можешь считать, что тебя предали, но отец скорее убил бы меня, чем позволил даже помыслить о безродном приемыше-маге. И не сверкай так глазами, я не желаю больше лицемерить, и ты не смей. Меня воспитывали не женщиной, а разменной монетой! И я прекрасно это понимала. Но что мне оставалось делать, кроме как гордо вздернуть подбородок и напустить ледяного высокомерия во взгляд, делая вид, что все так и должно быть?

Колдун прижал Меланию к себе, и она благодарно спрятала лицо у него на груди.

— Не следовало надменно отворачиваться. Ведь ты могла объяснить все и тогда. Возможно, я бы понял и смирился.

Мелания рассмеялась.

— Ты — и смирился? Тогда ты не тот Неодим, которого я знаю. Ты бы просто выкрал меня из дворца вместо княжеских сокровищ... а может, вместе с ними. Не спорю, такой исход снился мне каждую ночь до твоего побега, но я не из тех, кто поддается минутной слабости. По крайней мере, тогда я так думала...

— Это-то и потрясло до глубины души, — задумчиво проговорил Неодим. — Я двенадцать лет прожил в княжеском дворце, и ни разу мне не дали повода подумать, что относятся иначе, чем к любимому сыну или брату. Но стоило сделать шаг за пределы установленных границ — и мне тут же указали на мое место. Двенадцать долгих лет отдавать тепло, заботиться, радоваться успехам, искренне сопереживать неудачам — и ценить не больше, чем дворового пса! Дело не в том, что я претендую на любовь князя, нашедшего однажды в монастырском приходе способного к магии сироту. Или на привязанность законных наследников князя. Но убеждать в своей искренности лишь для того, чтобы однажды лишить всего! Жестокое, бессмысленное лицемерие — просто так, на всякий случай. Если б однажды я не возжелал того, что мне не принадлежит, я бы до конца дней своих был уверен в безоглядной доброте благодетеля, и не было бы у князя слуги вернее и преданнее. Ну и что мне было терять? Мой мир держался на иллюзии, на жалких подачках расчетливого тепла. Которого на самом деле никогда не было.

Неодим пожал плечами:

— В двадцать два года трудно оценивать вещи справедливо. Тогда мне казалось, что из каждой вашей благородной черты сочится презрение, что улыбки превращаются в глумливые гримасы. И, разумеется, что такую обиду невозможно простить. Теперь я понимаю больше. Выходит, меня таки любили... в той степени, в какой были способны любить. Бесчувственность — это беда того, кем она овладевает. Очень тяжело жить, когда ничего и никого ты по-настоящему не ценишь. За десять лет я успел это осознать.

Мелания грустно улыбнулась:

— Теперь ты видишь правду. На самом деле, тебе еще повезло. Ты ощутил перемену много старше, чем я и Всеслав. Нам с самого детства дали понять, что мы — рабы своего высокородного происхождения. И если у тебя был шанс на побег, то у нам не дано и этого. Мы выживали своими путями: принимая и покоряясь. Я иногда думаю: а успел ли отец сломать Всеслава, сотворить его по своему образу и подобию? Брат, конечно, не такой, он действительно любит меня. Но вот задумается ли он прежде, чем отдать кому-то мою руку?