Право первородства - общий файл

Право первородства

Пролог

Отдаленный крик прорезал живую тишину терема, словно нож вошел в плоть, — и оборвался в тишине уже умершей. Только гулкое эхо, подобное агонии, разгуливало по каменным коридорам, вскользь задевая стены и просовывая холодные пальцы под запертые двери спален.

Человек вскочил с постели, будто действительно ощутил безжизненное прикосновение. Все волоски на теле встали дыбом, руки лихорадочно нащупали огниво и принялись неловко, неумело высекать искры. Сквозь распахнутые ставни тянуло сыростью, но не проникал ни единый луч света: новолуние, время хозяйки-тьмы.

Наконец вспыхнул крошечный лепесток пламени. Свеча озарила молодое лицо с темными испуганными глазами, маленькую низкую комнату, грубую деревянную кровать да резной сундук с глиняным кувшином воды. Забранное решеткой стрельчатое окно осталось колодезным провалом мрака.

Юноша выхватил из-под соломенного тюфяка меч, отшвырнул ножны. Но из мертвого коридора никто не спешил нападать. Несколько минут он колебался, потом бросил клинок на постель и начал торопливо натягивать штаны.

Ночная тревога не стала неожиданной. Но когда то, чего больше всего опасаешься, наконец, происходит, оно потрясает сильнее, чем любая случайность, бьет по напряженным нервам, сжимает грудь железными клешнями, не дает перевести дух. Ведь сразу выясняется — ты совсем, совсем не готов, и, слушая об угрозе, втайне надеялся: пронесет. Мысли бестолково мечутся, мучительно понимаешь: что-то надо делать. Но что, что?

Безмолвие за дверью лопнуло, рассыпалось десятками встревоженных голосов, шагов, звоном металла. Парень откинул засов — и в горницу ворвался хаос, пахнущий страхом.

— Там, там, на лестнице! Везде кровь... — по коридору бежала простоволосая служанка в одной сорочке. Безумие металось по искаженным чертам.

Из соседней комнаты выскочил дружинник, неузнаваемый и голый без привычных, словно вторая кожа, доспехов. Шлепая босыми ногами по некрашеному дереву пола и потрясая мечом, он канул в темноту.

Парень сунулся было следом, замер в нерешительности: ни зги не видно. Вернулся за свечой. Но выйти уже не пришлось: дверь с жутким, как показалось, неестественным лязганьем захлопнулась за спиной.

Он медленно обернулся. И облегченно выдохнул.

— Госпожа! Что происходит?

Кроме него в крошечной спальне находились двое: высокая черноволосая девушка в свободном домашнем платье и коренастый мужчина средних лет, успевший лишь набросить плащ на исподнее.

— Присматривай за входом, Лаврентий, — девушка повелительно махнула факелом, который держала над головой.

Ее спутник поспешно отвернулся и заложил засов. Скрытое плечом боярина, что-то засветилось, по воздуху пробежали искры. От низкого, на грани восприятия звука заложило уши.

— Да, — тихо проговорила гостья, — это он. Явился прямо в сокровищницу, разорвав магические замки и презрев наши сильнейшие заклятия. Он. Неодим.

Девушка дрожала, но не от страха. Они знакомы всего несколько месяцев, но за это время юноша успел понять: княжна Мелания не умеет бояться. Зато она умеет принимать решения. В глубоких черных глазах горела ярость, смешанная с ясным осознанием правильности своего выбора. Невольно парень почувствовал пробежавший между лопаток мороз. Нечто неумолимо, как ледяная лавина, надвигалось на него.

— Что же делать?

— Ты немедленно возвращаешься домой.

— Ради Творца, ведь Неодим охотится не за мной! — взмолился он.

— Нет.

В пространстве повисло молчание, пробирающее холодом до костей. Чадящее пламя факела тщетно сражалось с промозглым сумраком.

— Он пришел вот за этим.

Узкая ладонь разжалась, и два взгляда впились в небольшой гладкий камень, вроде окатанной речной гальки. Прожилки слюды тускло поблескивали — и больше в нем не виделось ничего примечательного. Но юноша не заблуждался. Ни один самоцвет, ни одна глыба никогда не была ценнее, опаснее, чем этот невзрачный кусок породы.

— Средоточие!

— Ты возьмешь его с собой.

Он изумленно вздрогнул:

— Что? Но как... Ты понимаешь, что говоришь, княжна? Ведь это...

— Нет времени объяснять и убеждать. Возможно, истекают последние минуты свободы Княжества — если мы промедлим. Средоточие не должно попасть в руки Неодима. И нет для него тайника надежнее, чем твой дом.

— А вдруг колдун пойдет за мной?

— Не сможет. Если ты будешь следовать всем условиям, о которых я говорила.

— Но как же вы без Средоточия?

По бледному лицу Мелании пробежала горькая улыбка.

— Нам придется непросто. Однако не беспокойся о нас. Рано или поздно, застывшая капля крови Творца вернется, и время возобновит привычный бег.

— Ты уверена?

Только одно мгновение длилась пауза перед тем, как княжна твердо ответила:

— Да.

Юноша не мог представить, что чувствовала девушка, произнося, быть может, свое последнее заклинание. На ее лице отражалась только сосредоточенность. Сейчас Мелания не имела права на ошибку.

Врата распахнулись неожиданно: там, где только что темнело окно, открылся мерцающий жемчужно-белыми сводами коридор. Издалека, с другого конца, примчался стылый ветер со знакомой примесью дыма. Оказывается, он прежде и не замечал, что воздух в Княжестве пахнет иначе, чем дома.

Внезапно входная дверь сотряслась от мощного удара.

— Скорее! — выкрикнул Лаврентий. — Долго мне не продержаться. Надо отсечь Центр магии — тогда мы сможем...

Мелания не дала дослушать. Камень оказался в руке юноши — и девушка мгновенно втолкнула его во Врата.

Дубовые доски за спиной боярина разлетелись в мелкую щепу.

В проеме возник грозный серебряный силуэт. Мятежник шагнул в разоренную спальню, и парень не сдержал любопытства: обернулся. Каков тот, кого не сумел — или не успел — остановить сам князь?

Наверное, колдун был еще молод. По липнущим ко лбу волосам, короткой бороде на кольчугу стекала кровь, но Неодим не обращал на нее внимания. Тяжелые капли срывались с кончика обнаженного меча, которым он встретил удар Лаврентия. Глаза под сдвинутыми бровями сверкали ненавистью и превосходством: победа близка. Вот оно — то, чего жаждал столько лет, осталось сделать всего шаг.

— Иди же! — крикнула княжна Мелания, бросая во Врата последний поток магии.

Уже через сходящиеся створки парень видел, как торжество на лице Неодима сменилось недоумением, а потом и ужасом. Как сквозь разбитые двери ворвались вооруженные воины, заломили руки княжны и ее спутника. Как колдун бросился к быстро сужающемуся отверстию и бессильно, страшно, отчаянно заревел, как дикий зверь.

Тьма поглотила оставшийся за гранью мир.

Глава I

Легенды говорят — было так

Свирепый ветер вольно гулял по жухлому лугу, вздымая грязно-желтые вихри песка и иссушенной палящим жнивеньским зноем травы, швырял их в лицо одинокому всаднику. Вороной ронял наземь хлопья пены, с изорванных шпорами боков капала темная кровь. Верный конь с тоской обиды косился на хозяина, но острое железо вновь впивалось в плоть, и, всхрапывая от боли, жеребец вновь ускорял бег.

Всадник не замечал страданий доброго коня, верой и правдой служившего в нужде, спасавшего в кровавой сече. То, что влекло его на полночь, за уходящей к окоему тяжелой свинцово-серой тучей, уже стало сильнее верности другу, сильнее самой жизни.

Всадник был смугл, кареглаз, широкоплеч. Лицо же его искажало такое смертное отчаяние и ярость, что на выжженном лугу, в пучине разгулявшейся бури, он казался черным демоном ночи. И та же черная ночь царила в душе.

Владислав изо всех сил погонял коня, не отводя глаз от сгустка тьмы. Тот полз, казалось, по самой земле и задевал не только вершины одиноких деревьев, но и высокие сухие стебли бурьяна, что безвольно раскачивались над лугом, словно толпа неприкаянных мертвецов. Длинные черные волосы конника, привычные к шлему, свободно развевались на ветру за спиной — шлем он давно потерял. Как и верный булатный меч, и прочный щит с родным гербом. Не поможет крепкая сталь в битве с врагом, которого преследует Владислав. Единственное оружие, которое сжимает в руке изо всех сил, с виду напоминает обыкновенный, совсем небольшой камешек-голыш, каких немало валяется по берегам быстрых ручьев Княжества.

Не жалел коня Владислав, да и себя не жалел. Горькая пустота леденила душу, лишь одна мысль билась в голове — не отстать от стремительно несущейся тучи, догнать — а там будь, что будет. Не было уж у него надежды на победу — на что может рассчитывать смертный, выступая, верно, против самого беса? И скакал вслед лишь потому, что не видел другого пути для себя. Зажатый в кулаке камешек, Отцовский Амулет, в чьей чудодейственной силе он нередко убеждался, на сей раз вряд ли спасет.

Тот, кто явился в Княжество, оказался куда сильнее Владислава и люто ненавидел его Отца.

Для людей Владислав был князем — ясным солнышком, полубогом, кому поклоняться и подчиняться так легко, что ослушание и в голову не приходит. Да как же иначе, если именно ради него Творец привел народ в новый, чистый мир?

Владислав не упивался дарованной властью, а строил жизнь в Княжестве по-простому. Правил ровно, без причуд, об ином и не мечтал. Светлели бы лица при взгляде на князя — вот лучшая награда, которой желал. Кланялись все еще ему в землю, но он надеялся, что в будущем перестанут, станут за добро да справедливость уважать, а о происхождении высоком забудут.

Один лишь Владислав в этом мире знал, что нет горше участи, чем родиться смертным сыном бессмертного.

Отчего юный бог-творец, один из младших богов, вздумал увлечься смертной женщиной — то сокрыто туманом прошлого, но женщина эта родила ему сына. Отец принял своего отпрыска благосклонно, но едва взглянув в темные, беспомощные глаза младенца — отшатнулся. Даже для него оставались неподвластными высшие вселенские Законы, и неожиданностью явилось рождение сына смертным. Бог-творец создавал целые миры — но он не был в силах повлиять на тайные прихоти Судьбы, словно в насмешку так странно распорядившейся его могущественной плотью и кровью.

Владислав не ведал, какие мысли бродили в бессмертном мозгу Отца, когда тот убеждался в немощи и слабости сына. Но хорошо помнил жгучую обиду, слезы бессилия, когда холодный, как ночное небо, взгляд бога-творца становился леденяще презрительным. Его сын уродился сильнейшим из сильных среди волшебников-людей, но оставался жалкой букашкой для собственного отца. И не короткий век человека пробуждал в высшем существе отвращение — а отсутствие стремлений к власти, к силе. Обладая божественной кровью, и смертный мог миры в грязь втаптывать, а Владислав только о покое и помышлял.

Не отринул от себя бог-творец свое дитя. Когда не стало места Владиславу-нечеловеку в материнском доме, когда не принял его сонм бессмертных, создал для мальчишки целый мир — ценный подарок бросил с барского плеча — и исчез, устав возиться с жалким червяком. И способ владеть подарил — тот самый камешек, что Владислав называл Отцовским Амулетом. С ним сын бога и сам всесильным становился.

Вот только не желал Владислав всесилия. Забыть бы о великом Отце, княжить мирно среди своих подданных. Не суждено, видно, тому быть.

Кем был Враг, явившийся однажды в Княжество, Владислав не успел понять. Знал лишь, что нет пришельцу дела до обычного человека, что не его это Враг — Отца. Равный богу-творцу, не смертному. А в тесный для себя новорожденный мир вторгся потому, что однажды потерпел поражение. Кем бы ни был бессмертный и грозный Враг в прошлом — лишенный большей части своих сил, изгнанный и униженный, он стал по разуму своему уподобляться ничтожнейшим из смертных. Осознал, что не сможет победить в честном бою и решил ударить в спину, в слабое место — ударить по князю маленького мира. Владиславу.

Наступил страшный час для Княжества, когда расступилась земля, извергнув из нее полчища злобных тварей — подданных Врага. Исчадия вознамерились не только Княжество стереть с лица Вселенной, но и самый мир, и все живое в нем.

Однако не зря Владислав был сыном бога-творца — бога-победителя. И не зря держал в руках Отцовский Амулет. Злобные твари оказались столь же смертны, как люди, что поднялись навстречу с оружием и именем князя на устах. Верная княжья дружина не опускала мечей, пока нечистые полчища не рассеялись по полям и лесам, так, что никогда уже им не восстать.

Проследив за гибелью своей армии, Враг понял, что не справиться ему и с сыном бога, не извести род людской в целом мире. И тогда, отчаявшись, пошел на самое низкое в своей бессмысленности коварство.

Владислав защищал свою жизнь, ибо как любой человек почитал себя нужным — своим подданным. Но не так уж дорожил этой самой жизнью. Чужим он был среди людей с малолетства, чужим остался и для тех, кого привел в новый мир. Для всех, кроме одной. Той, что не испугалась полубожественной, получеловеческой крови, что простила вечную тоску и горечь, что сумела дать полукровке вкус истинного счастья, простого и необыкновенного, что доступно лишь смертным. И стала единственным, чем бесконечно дорожил Владислав.

Мелиора.

Как же он не разглядел ворожбы, когда в становище будто бы ниоткуда появилась златокосая девица, с такими огромными небесно-голубыми глазами, что молодые парни тут же утонули в них, забыв о своих нареченных? Как не догадался, что неспроста эти прозрачные, словно омут глаза лишь на князя и глядят неотрывно, будто нет у него любимой жены. Почему принял чашу вина из рук красавицы да осушил тут же до дна, видя лишь призывные, бесстыдные очи?

Что было потом — не мог объяснить. Только налилось тяжестью тело, замедлилось время, расплылись лица, все, кроме одного, как будто из белого мрамора выточенного. Оно — приблизилось, свет заслонило. Мягкие губы прижались, дыхание выпили, стройное тело да гладкая кожа под руками оказались, а руки его сами собой жили, хозяина не слушая.

Что увидала Мелиора, почему из дому убежала, нетрудно понять. Только едва очнулся Владислав — и ее, и девицы сладкой да хмельной уж и след простыл. Лишь туча на горизонте собиралась. Так и не узнал бы князь, где любимую искать, да Отцовский Амулет сам указал.

Почему проклятая нечисть не остановится ни на миг? Неужели не видит, как беспомощен сейчас одинокий всадник? Как бы ни были верны дружинники, ни одна лошадь не выдержит бешеной многочасовой скачки. И Владислав давно бы отстал, если б не Отцовский Амулет. Князь с радостью отдаст себя Врагу взамен за свободу Мелиоры. Но туча все летит и летит вперед, поднимая вокруг себя бурю, уводя человека за собой, изматывая, истощая его имеющие предел силы.

Уводя за собой? Может, это всего лишь приманка?

Надежда затеплилась в истерзанной душе. И правда, зачем Врагу обыкновенная смертная женщина? Только чтобы завлечь в ловушку измученного преследователя.

Так ли это, Владиславу не пришлось долго гадать.

Изменился ветер, подул не в лицо, а в спину, закрутил сизые, рваные края тучи, сворачивая ее в тугой витой столб, от земли до неба простирающийся. Вспухла туманная колонна алым светом — и опала, растеклась отравой по ободранному лугу, впиталась в иссушенную землю, рванула волосы всадника смрадным порывом.