Злато в крови

"Я здесь останусь. Поэтому давайте расставлять точки над всеми i, а также другими гласными. Время здесь иное, чем во всем надземном мире. Причина и следствие нередко меняются местами. Вот Мехарет заняла мой саркофаг исключительно по той причине, что мне понадобилось для поиска освободить его от находившегося там в другой реальности моего костюма. Этот саркофаг и оказался единственно пустым изо всех — не считая лисьей фигурки. Но Грегор именно для того ее и обронил, чтобы возникла причина для Мехарет — встать из гроба навстречу нам. Но сейчас важны не абстрактные, а очень конкретные материи".

"Куда мы выйдем. В ночь или в день", — подтвердила Махарет.

"Именно. И тут я ничем не могу помочь. Когда мы там, у ворот, заснули, наверху был поздний вечер, так что вообще полная неопределенность. Однако вы три очень сильны, а тут и надо лишь поискать в мозгу охранников, какое время суток наружи. Внутренним-то жильцам всё равно, они на свой собственный лад живут месяцами".

"Три. А не трое. Как же мужчины?"

"Пока они будут со мной".

"И ради такой малости вы играете с нами в секреты?"

"Нет, не ради того. Для того, чтобы безопасно выйти, я сейчас использую ту самую неуемную жажду Мехарет. Тридцать лет назад она чересчур наследила, а я не была столь уж влиятельна. Неужели вы полагаете, что из-за нас семерых время сдвинулось по всей планете Земля? Стоит вам выбраться отсюда, и вы попадете в привычное вам обиталище, а кусок времени, что был нарочито создан, схлопнется. То же произойдет и с мужчинами — во второй раз".

Я тихо рассмеялся вслух. Моя Ройан по-прежнему молода и прекраснее всех, мы будем снова дружить домами. Стоит, пожалуй, ее сводить на этот самый Медицинский Уровень, раз он такой несекретный. А что до моего дорогого собакевича — предсказание ему выпало недурное, надо постараться и его исполнить как следует.

"Я поняла. Эти удивительные игры со временем вы ведете тайно от своих коллег. И рискуете?"

"Можно и так сказать".

Как раз в это мгновение в дверь стукнули костяшками пальцев.

— Что там?

— Пропуска. И кумыс. Всё как заказывали.

— И у меня всё, — Селина открыла дверь и впустила Хорта. За ним следовала юная медичка, неся на серебряном подносе большую плоскую кожаную флягу с перехватом на талии, окруженную пиалками той же работы.

— Так, сначала дело, потом развлечения.

Она бегло просмотрела пластиковые квадраты.

— Хм, и фото имеется. Забавно, что даже не одно на всех дам, а разные. Ловкачи, однако! И диагноз. "Острая свето— и солнцебоязнь". Берите каждый свое.

Селина рассовала бумаги по кармашкам наших комбинезонов, документ Мехарет отдала в руки Джесс.

— Прощайте и не поминайте лихом.

Всё же на самом пороге Махарет спросила:

"А что там насчет цветущих цепей?"

Старая женщина рассмеялась и ответила всем и вслух:

— Дороги в мое "я" открываются только любви. Той, что не хитрит и не ищет своего. Вот и вся премудрость!

Когда наша новая Триада отбыла, Селина ринулась к фляге, откупорила и понюхала.

— Почему-то здесь производят лучший кумыс во всем Динане. Ну, конечно, поят кобылиц и запаривают овес подогретой водой с горного ледника, на сено пускают отборные травы со здешних альпийских лугов, а сами лошади берутся из семей, прославленных высокими удоями. Но и это полностью не объясняет чуда. Распивать сии нектар и амброзию в одном флаконе следует с торжественностью, к которой хирургическая атмосфера не располагает. Вот что: пойдем ко мне. Только туда снова надо спускаться.

Селина ухватила кувшин поперек горла, сгребла пиалы в другую руку и снова повела нас к лифту.

Что-то еще должно случиться...

Интерлюдия восьмая, Римус продолжает

Беда всякого потворничества: стоило мне только начать воспоминания о своих грезах — и они завладевают мной уже наяву. На ходу. В закрытой кабине здешнего высотного подъемника. И что самое загадочное, в том времени, которое было вначале, ничего подобного не было вовсе, моя история заканчивалась вместе со стуком по крышке гроба. Но как говорится в любимой пословице Ролана, увяз коготок — всей птичке пропасть. Дракону, наверное, тоже.

...Глазами стоящего рядом со мной Ролана — или, скорее, Грегора? — я вижу трех смазливых юных кровопийц нового замеса, что возвращаются с ночного дежурства в онкологической клинике: ненормально легких на ногу, слегка хмельных. Мои друзья мне объясняли, что для блокировки нашего первородного проклятия динанцы используют то же специфическое средство, каким отучают своих смертных сограждан от наркотика и заодно тренируют солдатиков Зеркального Братства, чтобы не кололись на допросах третьей степени. Эта дьявольская выдумка меняет местами "ломку" и "кайф", причем "ломка" страшнейшая, зато и "кайфа" выходит очень много.

И вот наша удалая тройка, двое юнцов и одна девушка, набредя случайно на заброшенную баскетбольную площадку, решает от вящего облегчения перекинуться в мячик. Другой вопрос, откуда они его достали, но мое видение именно на этом дает логический сбой.

И тут я снова вижу перед собой тускло-желтую равнину, где курчавятся плодовые деревья и маисовые поля, где неподвижно застыли стада маленьких верблюдов и овец, а люди в пестротканых накидках и круглых шляпах так же недвижимо выпасают скот и блюдут сады и злаки. А прямо передо мной, отчасти перекрывая эту картину, две команды древних бойцов-майя разыгрывают священную игру в литой каучуковый мяч. По правилам, его надо загнать в кольцо, не касаясь пальцами рук, и вот юркие смуглые тела принимают самые невероятные позы, причудливо изгибаются в попытке направить тяжелого летуна поближе к цели.

Проигрыш — смерть, выигравший получает от зрителей всё, что они способны дать, понимаю я. Когда-то я читал об подобном состязании в честь какого-то из зловещих древних богов.

Вот одному из бойцов, наконец, удается забросить мяч в высоко закрепленное в каменной стене горизонтальное кольцо. И — удивительное дело! Мяч пролетает через кольцо снизу вверх и исчезает, а в игре появляется новый округлый снаряд.

Так происходит еще и еще раз, пока я не замечаю некой пугающей странности: на каждом мяче изображено лицо, спокойное и просветленное, как лик буддийского монаха. У людей, напротив, вместо лиц как бы пустые маски.

Чья-то мягкая и прохладная рука крепко обхватывает меня за плечи, не давая повернуть голову назад.

— Это одни и те же игроки. Они возвращаются всё более умудренными, — успокоительно говорит мне знакомый голос. — Внизу только тела. Рано или поздно мяч попадет куда ему нужно, но в принципе игра будет длиться до конца времен.

— Эта игра состоит в том, чтобы, не задумываясь, отдать — и не надеяться на возврат, — догадываюсь я.

— Да, ты можешь получить дар лишь тогда, когда отречешься от всего вообще, даже от надежды, последнего, что осталось на дне ларца, когда захлопнулась крышка, — отвечает голос.

— "Можешь получить" — но не "получаешь непременно"?

— Да, отец мой в Крови. Знаешь, ад, я думаю, был создан вовсе не в наказание, а чтобы придать остроту игре, — знакомо смеются за моей спиной.

— Железно гарантированное блаженство — какая скука, о Создатель! Ждать обоюдности пылких чувств — какая проза!

— А что будет в конце всех времен?

— Интересней не знать, чем знать со всей точностью. Ни ада, ни рая, ни награды, ни кары. Но та любовь, о которой я так часто говорила, будет там непременно. Во имя нее требуют и переносят тяготы, ликуют и гневаются, дают и принимают — но сама она не требует никаких условий и оправданий своему бытию. Смотри сам!

И тут я вижу, что мое собственное бледное лицо в окружении тонких белокурых прядей взлетает вверх — и не возвращается больше. А моя смертная плоть тает подобно воску, истекает, как прежде драконья кровь, ясно горит — и согревает всё вокруг своим жаром.

Глава девятая. Снова Ролан

Грегор упорно глядит ей в глаза, берет за руки — как он только осмеливается! Словом, ведет себя как ни в чем не бывало. И Римус: "дорогая" да "милая", чуть ли не "дитятко мое". Я того не могу, сижу, как напротив живого покойника. Когда-то я считал нас, ночных кровопийц, мертвыми по определению, так и говорил своему Дэйви и всем прочим. Но когда одно из таких существ сумело вернуть себе жизнь и с ней самую обыкновенную, не вампирскую смертность, — меня точно заморозило. Не поддаюсь на смешки и усмешки, не заговариваю и даже не смотрю, пытаясь отвлечься на иное дело. Как и прежде, иду, куда меня ведут, следом за ними всеми.

Карди (такое было у нее здесь имя?) вывела нас из лифта, и мы оказались перед высокими бронзовыми дверьми. Вход открылся, когда она раскинула руки крестом, приложив перстень к чему-то утопленному в косяк. Створы неохотно подались вперед. "Считывают, не торопятся", — пробормотала старуха, — и мы вошли.

Далеко вперед простиралась излюбленная в этих местах анфилада, разгороженная на отсеки высокими, до потолка и от стены до стены, ширмами густо расписанного стекла, которые были к тому же полуоткрыты. Мы находились в чем-то вроде прихожей или привратницкой, по-современному — холла: низкие мягкие диваны, обтянутые гобеленом ручной работы, фигурное железо спинок, обрешеток и каминной облицовки, наборные столики, висячие полки, ноутбук, выткнутый из розетки и прикрытый чехлом — на него, как м поняли, при надобности подавалась панорама окрестного пейзажа. Сразу при нашем появлении зажглись неяркие лампы холодного света.

— Вот моя перманентная резиденция, — представила ее Карди. — Дальше всё очень красиво, но мы, пожалуй, туда не пойдем. Говорить можно и тут с полной приятностью.

Она водрузила свою ношу на один из столиков, разлила кумыс почему-то в четыре чашки и выпила свою долю.

— Что касается точек над буквами, — продолжила она. — Дамы получили их ровно половину. Теперь задавайте мне вопросы вы трое.

— Оддисена, — сказал Римус. — С ней, я думаю, не так уж всё просто. Не социально-политические игры, не сохранение справедливости, тем более не благотворительность...

— Ну... вечные рыцарские игрища, — ответила женщина. — Мы состязаемся со слепыми стихиями и самой смертью — этим главным козырем, который кроет все остальные. Мы движем владыками, как фигурами в шахматах. Это истинная правда. Правда, но чушь. Мы властвуем, но...Знаете, как мы оберегаем себя от жажды властвовать? Я ведь не говорила?

Грегор покачал головой.

— Чем весомее сила, чем выше пост, тем суровее ответственность. Большинство так называемых простецов, то есть сочувствующих нам, околачивается на периферии и рискует не более чем обыкновенный хороший человек, попавший в сложные обстоятельства. Воинам Оддисены, так называемым стратенам, и стоящим над ними простым доманам приходится блюсти себя куда строже, но на уровне всем понятной морали. Однако за то, что для них в порядке вещей, — известное малодушие, к примеру, или обыденная ложь во спасение, — игрок более высокого разряда может поплатиться едва не головой. Дела высших доманов, а также легенов — это интеллигенты, что куда выше военных по месту в иерархии, — решает суд наших Старших. Только магистр, глава Оддисены, которого выбирают далеко не всегда, неподсуден, но тем он сам к себе строже.

— Хорошенькие игры, — усмехнулся Грегор, — И находятся охотники в них играть?

— Премного, уверяю тебя. Мы — те же самураи в душе: чем круче, тем веселей.

— Но это игры всерьез, — Римус в упор поглядел на нее. — Ради вашего понятия морали, истины — и красоты?

— Последнее важнее всего, — улыбнулась она. — Сказать вам нечто вроде притчи? Ролан!

Я сидел за столиком, потупившись и гипнотизируя себя его мозаичными разводами, и оттого вздрогнул.

— Да?

Ты, кажется, знаток современной живописи. Был такой шедевр: портрет дамы на холсте отражается в двух десятках малых зеркалец, поставленных под разными углами. Где щека, где прядь волос, где глаз, где пояс, где колено, где кончик туфли... Но зритель безошибочно видит всю женщину как она есть, причем образ этот — более полный, более истинный и значимый, чем если бы его нарисовали без причуд. Помнишь?

— Нет.. Да, но не скажу, чье это.

— Братство Расколотого Зеркала, — повторила Карди со вкусом. — Вот как Оддисена видела судьбу своей великой земли, своего времени — и земного пространства-времени вообще.

— Оттого здесь всё... так странно, — заметил Грегор.

— От слова "странный" в русском и английском языках образовано слово "странник". Ключевое для понимания. Ибо сказано Пророком, что по этой земле лучше всего проходить, как незнакомец, странник или пилигрим.

— Теперь моя очередь говорить, — вмешался я. Римус посмотрел на меня с гневом, а старуха улыбнулась:

— Ты в своем праве, сын.

— Твой силт. Почему все здесь так боятся, что ты его откроешь? Даже твой соратник Хорт.

— Значит, открыть, — проговорила она. — Ну так смотри.

Она взяла высокую крышечку двумя пальцами и чуть повернула — даже с моей вампирской реакцией я не уловил секрета. Купол откинулся и повис на петле, а потом упал наземь.

Огромный изумруд чистейшей воды сиял, всеми гранями как бы выступая из оправы.

— Это не самое в нем интересное, — сказала Карди. — Тут где-то была менора со свечами, найдите и зажгите кто-нибудь, а то искать еще и спички мне не хочется.

Семисвечник оказался далеко, в глубине одной из настенных полок. Я слегка напряг свой Дар и возжег священный иудейский огонь.

— Смотри еще.

Я ахнул от сладкого ужаса: передо мной был пурпурный рубин очень глубокой окраски.

— Уральский александрит, — усмехнулась женщина. — Редкостной величины, они, как правило, невелики размером. Камень пророков и безумцев, дарующий им вспышки озарения. Двойственность окраски связана с двойственностью крови, артериальной и венозной. Это моя личная эмблема — и мой магистерский знак.

Я взял ее руку в свои; как-то так вышло, что мы стали передавать ее по кругу, как дароносицу, от меня к Римусу, от Римуса к Грегору и обратно. Зажигали то верхний свет, то нижний.

— Налюбовались, — наконец, сказала она. И убрала руку себе на колени.

— Теперь, по справедливости, мой черед, — сказал Римус. — Что там был за намек на сомнительного качества подарки всем нам троим?

— А теперь, кажется, еще и дамам, — вздохнула Карди. — И, возможно, куче всякого прочего народа. Грегор, ты не объяснишь за меня? Ну, на камею свою погляди.

— Оборотни, — выдохнул он. — Все мы станем оборотнями?

— Похоже на то. Но, думаю, не скоро и не сразу.

— Про что это вы? — забеспокоился Римус. — Какие оборотни?

Он повернулся ко мне, пытаясь прочесть в моих глазах большее понимание происходящего.

Старуха тем временем зачем-то налила остальные три пиалушки. От рук ее, танцующих и наколдовывающих, нельзя было оторваться, как давеча от одного ее камня. Нет, напрасно мы отказывали ей в умении очаровывать...

— Пейте все трое! — вдруг скомандовала она.

Мы и выпили хором. И не умерли. Только нестрашно обожгло внутри, и жар поднялся назад к ноздрям, будто мы собрались выдохнуть ими пламя.