Клинок и виела (общий файл)

Пробравшись сквозь дебри изящных приветствий, тонко завуалированной лести и заверений в вечной преданности, Тереза наконец обнаружила ответ на вопрос, который так волновал ее в последнее время: "Кажется, Пречистая Донна в бесконечной милости своей указала мне истинный путь, и я нашел достойную партию для венценосного наследника. Рыцари ордена доминивитов сделают все для того, чтобы в Альтонии воцарился свет кристианской веры. Да пребудет с Вами благословение Иисы Кристы, Ваше величество".

Уголки тонких губ приподнялись в едва заметной улыбке скрытого торжества. Кардинал Гислиере — не только ревностный кристианин, но и гениальный политик! Его давно уже тревожило происходящее в Альтонии. Мэрул ди Моро, узурпатор, захвативший трон шестнадцать лет назад, был слишком самовластным правителем, не прислушивавшимся к мнению святых отцов. Влияние священнослужителей в стране ослабевало с каждым днем. Народ забывал о богобоязненности, скудели пожертвования власть имущих. И даже охота на сакристов потеряла былой размах: ди Моро сдерживал порывы доминивитов, и слишком часто на сожжение того или иного безбожника накладывалось королевское вето. Все это не устраивало его высокопреосвященство, и кардинал принялся искать выход. Именно тогда, год назад, он и прислал первое письмо королеве Терезе — самой богобоязненной и боголюбивой правительнице во всей Веропе.

"Приятно иметь такого человека не во врагах, а в союзниках", — подумала ее величество. Вслух же она тихо позвала:

— Пабло!

В глубине кабинета раскрылась задрапированная портьерами дверь, и к королеве вышел секретарь — красивый белокурый юноша. Нежное, с девическим румянцем лицо еще не знало бритвы, круглые голубые глаза взирали на мир с наивным удивлением — слишком наивным, чтобы быть настоящим. Стройные ноги, обутые в мягкие сапожки, неслышно ступали по мраморным плитам. Каждым движением, каждым взглядом и вздохом выражая безусловную преданность и любовь, секретарь поклонился повелительнице:

— Ваше величество...

Тереза позволила себе улыбнуться. Трусоват и глуповат, но красив и ласков. Что еще нужно безутешной вдове, чей дражайший супруг безвременно ушел в чертоги Кристы?

— Отыщи его высочество и приведи сюда. Ступай, Паблито.

Еще раз поклонившись, секретарь удалился. Вскоре в кабинет вошел высокий худощавый мужчина — принц Карлос Каза ди Трастамара, единственный сын королевы. Остановился перед столом:

— Ваше величество...

Несмотря на природную смуглость кожи, Карлос был болезненно бледен. Узкое лицо с безвольным мягким подбородком, который скрывался под холеной маленькой бородкой, тонкий длинный нос, большие карие глаза с тяжелыми веками и длинными ресницами. Черные тусклые волосы до плеч, серьга в левом ухе — черная каплевидная жемчужина. Роскошный шелковый камзол с пышными кружевными манжетами и воротником. Изящные руки с тонкими пальцами, на которых сверкали кольца. Как и всегда при виде сына, Тереза испытала сложную гамму чувств: любовь, гордость, счастье, и... легкое разочарование. Карлос, образованнейший и утонченнейший человек своего времени, был слаб здоровьем, и это обстоятельство являлось причиной постоянной тревоги ее величества. Принц был настоящим ценителем искусств, знатоком этикета, поэтом, художником и музыкантом, но не воином. Нет, не воином...

— Тебе двадцать семь, сын мой, — произнесла королева.

— Да, ваше величество...

— Мне — уже сорок три.

— Вы всегда останетесь молодой и прекрасной, — любезно ответствовал Карлос.

— Но не бессмертной, — возразила Тереза. — Все мы — смиренные рабы Кристы, и нам не дано знать, где и когда нас настигнет смерть. Перед тем, как сойти в могилу, я хочу видеть твоего наследника.

Принц побледнел, и его лицо приобрело серовато-землистый цвет.

— Но, ваше величество...

— Род ди Трастамара должен продолжаться, — твердо произнесла королева. — Я нашла тебе невесту, которая сделает тебя великим королем.

— Кто она? Принцесса Нордийская? Герцогиня Илтонская?

Тереза молчала.

— Быть может, вы, матушка, желаете, чтобы я женился на одной из славийских царевен? Помилуйте, дочери варварской страны...

— Нет. Кто она, я скажу тебе позже. А сейчас можешь идти, сын мой.

Карлос выбежал из кабинета. Королева долго смотрела на дверь, за которой затихали торопливые шаги ее отпрыска — единственного существа, к которому она испытывала безусловную, нерассуждающую любовь. Увы, при всем своем уме и утонченности Карлос был слаб, она это понимала. Именно поэтому Тереза желала укрепить династию, сделать так, чтобы никакие бури и ненастья не могли пошатнуть трон. Чтобы после ее смерти сын правил страной в счастье и благоденствии...

"Паучиха! Мерзкая, жирная, подлая паучиха!" — мысленно восклицал Карлос, шагая к своим покоям. Мать представлялась ему зловещей черной вдовой, которая пожирала самцов после соития, опутывала липкими тенетами интриг всю страну и сидела в середине паутины, хладнокровно подтягивая к себе очередную жертву. Она и его душила нитями своей властной любви, не давала жить так, как хотелось, приказывала, повелевала, и все это под знаменем его блага!

В своей опочивальне принц рухнул в мягкое кресло, зажмурившись и в отчаянии прижав к вискам тонкие пальцы. Как вырваться из этой паутины? Как стать свободным?..

— А, вот ты где! — раздался низкий насмешливый голос. — Опять страдаешь?

Карлос открыл глаза и, сам того не желая, улыбнулся. На пороге стоял его лучший друг и оруженосец — барон Хуан ди Торега. Этот просто, без лишних изысков одетый, коренастый и широкоплечий человек, крупные грубоватые черты лица которого больше приличествовали крестьянину, нежели знатному кавалеру, всегда пребывал в хорошем настроении. И лишь он в любой ситуации мог развеселить его высочество.

Барон опустился на широкую, занимавшую половину комнаты, кровать и, бесцеремонно развалившись на белоснежном вышитом покрывале, вопросил:

— Что на этот раз?

— Матушка хочет женить меня, — прошептал Карлос, снова впадая в меланхолию.

— Хм... она хорошенькая?

— Перестань, Хуанито, — поморщился принц. — Какое это имеет значение?

— Хорошенькая может доставить немало удовольствия! — расхохотался оруженосец.

— Удовольствие? — воскликнул Карлос. — Такое же, какое матушка доставила моему несчастному отцу, убив его руками своего любовника? Или удовольствие, испытанное тем самым любовником, которого она же потом прилюдно казнила за предательство короля?

— Да хватит ныть! Не все же бабы такие. Может быть, твоя невеста будет милой и покорной. — Ди Торега снова рассмеялся.

Принц печально посмотрел в желтые глаза друга, который за вспыльчивый нрав и непревзойденные воинские успехи был прозван при дворе Неистовым Хуаном. Впрочем, за неутомимость в постели и неразборчивость в связях его иногда называли Жеребчик Хуан. Это имя очень шло барону еще и потому, что его громкий смех напоминал конское ржание.

— Впрочем, если уж молодая жена не придется тебе по сердцу, никто не заставляет тебя провести с ней всю жизнь, — неожиданно добавил барон. — Родит наследника, и... мало ли, что может приключиться с юной королевой. Выпьет порченого вина или, упаси пречистая, заболеет родильной горячкой.

— Наследника, — простонал Карлос. — Но я не могу...

— Да уж... — оруженосец ненадолго задумался, потом сообщил с таким видом, будто только что совершил величайшее открытие: — Но я-то могу!

На тонком лице принца с калейдоскопической скоростью сменилось множество выражений: удивление, отвращение, гнев, понимание, надежда... Наконец тонкие губы растянулись в мечтательной улыбке. Так Карлос улыбался в детстве, до смерти замучивая котят и щенков. Сладострастно вздрогнув, он с придыханием произнес:

— А это и правда неплохая идея...

— Ну еще бы! — ухмыльнулся Хуан. — Чего только не сделаешь для друга!

— Но, Хуанито...

— Обещаю, обещаю: я не доставлю ей наслаждения и буду как можно более жесток, — снисходительно протянул оруженосец.

Карлос прикусил губы, нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Видя снедавшее его возбуждение, ди Торега похлопал ладонью рядом с собой:

— Иди ко мне.

Сдерживаемые чувства прорвались настоящей бурей страсти. Принц кинулся к другу, схватил его крупные, грязноватые руки, покрыл влажными поцелуями.

— Любимый, любимый, любимый... — задыхаясь, шептал он.

Глава восьмая,

Сентябрь, 1657 года от рождения Кристы, Эльмоно, Альтония

— Пожар! — взвизгнул кто-то, заглушая шум и музыку.

Никколо увидел черный дым, взвившийся над крышами домов, и его охватило дурное предчувствие. Он первым бросился к пожарищу, но тут же увяз в толпе. Образовалась страшная давка. Прямо под ноги Никколо упала дородная матрона. Опасаясь, что в толчее ее задавят или покалечат, он отбросил в сторону смычок и виелу, подхватил женщину и помог ей встать. Обезумев от всеобщей паники, она даже не поблагодарила, помчалась вперед, ведомая людским потоком. Никколо не стал и пытаться поднять виелу — жизнь дороже. Тихо выругался и заработал локтями, расталкивая нерасторопных горожан.

Приближаясь к пожарищу, толпа быстро редела. В полном хаосе стал появляться порядок. Кто-то отдавал приказы, кто-то спешил к колодцу, кто-то уже возвращался с полными ведрами, выливал их на полыхающий сарай. Беловолосые старушки хватались за головы, кудахтали, как клуши, и делились новостями, не отходя от пожарища:

— Свечу забыл потушить после молитвы...

— Откуда у Жака свечи? Лучина на сено упала...

— А я говорю: поджог...

Все были заняты тушением пожара, но результата это не приносило. Огонь перепрыгнул на стоящий рядом дом. Соломенная крыша стремительно занялась, за считанные минуты обвалилась, разнося огонь по всему зданию. Деревянная постройка горела знатно: с треском, с яркими вспышками.

— Есть в доме люди? Дети? Старики? — пожилой монах носился от одного горожанина к другому, в волнении хватал их за руки и плечи. — Есть там кто?

— Нет никого! — отмахнулся от священнослужителя тщедушный мужчина. — И дома у меня тоже нет...

Никколо взглядом выискивал Милано и Жюли, продирался через толпу, в волнении толкая и распихивая людей. Прыгал на месте, залазил на бочки и смотрел поверх голов, но это не давало результатов. Тревожное чувство усиливалось. У Никколо ныло под ложечкой. От волнения кровь приливала к вискам. Он уже порывался броситься в огонь и проверить, нет ли там его друзей, но понимал, что это сродни самоубийству — пламя разыгралось не на шутку. Окажись кто-то ненароком в сарае или в доме, спасти б его было уже невозможно.

Соседним зданиям ничего не угрожало — они стояли на почтительном расстоянии. Поняв всю бессмысленность тушения, люди побросали ведра и молча смотрели на бушующее пламя. Быстро насытившись податливым деревом, огонь стремительно затухал. Подавленные и разбитые горожане начали расходиться. Праздник был испорчен.

Перед дымящимся остовом остались лишь несколько старушек, погорелец и Никколо, так и не разыскавший друзей. Виелист переминался с ноги на ногу и с нетерпением ждал, когда последние очаги огня угаснут. Не выдержав, пошел на догорающее пепелище. Никколо дышал через рукав, но все равно глотал много дыма. Несмотря на это, продолжал поиски. Пинал ногами уголья, отодвигал трухлявые балки, изредка останавливался у обугленных инструментов и утвари, пока не нашел оплавленный гриф от гитары и почерневший от гари кусок электрума — то, во что превратился кошелек с лирами.

Худшие опасения подтвердились — Милано здесь был. Но ни его тела, ни тела Жюли в сарае не оказалось. Значит, они могли выбраться из пожара.

Из-под наваленных балок раздался шум. Никколо бросился туда, начал оттаскивать горелые бревна и с облегчением увидел на дне глубокого подвала своего друга. У Милано сильно обгорели волосы и брови, на лице и руках было несколько несерьезных ожогов. В остальном же он выглядел весьма неплохо. С учетом того, конечно, что побывал в настоящем аду.

— Как ты, старина? — осторожно вытаскивая друга из-под завала, спрашивал Никколо. — Что произошло? Где Жюли?

Милано с трудом стоял на ногах, покачивался из стороны в сторону и все еще держал перед лицом мокрую тряпицу.

— Ее там нет, — он неопределенно мотнул головой. — Джеронимо нас предал. Он доминивит. Жюли у него.

— Главное, что жива, — Никколо вытащил друга из пепелища и уложил у дороги, метнулся к старушкам, которые, увидев спасенного, онемели и перестали обмениваться сплетнями. — Чего вы ждете? Зовите доктора!

От криков оцепеневшие сплетницы пришли в себя, засуетились, загалдели. Одна старушка затрусила в сторону ремесленного района — там жил лекарь. Остальные помогли тащить обессиленного Милано. Несмотря на возраст, они привыкли к тяжелой работе и не растратили к старости силы.

— Как тебе удалось спастись? — спрашивал Никколо, чтобы разговорить товарища и не дать ему провалиться в беспамятство.

Милано часто заходился глубоким, утробным кашлем. Не желая показывать своей слабости, говорил рубленными, короткими фразами, стараясь дышать как можно реже.

— Сорвал подвесной замок, спрятался в погребе. Пол загорелся, дым опустился ниже. Упала горящая балка, проломила половицы. Меня чудом не задело.

— Да, ты родился в рубашке, старина, — кивнул Никколо, останавливаясь у дома врачевателя.

К счастью, лекарь оказался на месте и не успел на празднике напиться до беспамятства. Он ловко срезал с Милано одежду, осмотрел тело, смазал ожоги какой-то едко пахнущей жижей и перевязал корпиями.

— Дыма он наглотался, но ожоги не смертельные. Жить будет, — заверил лекарь, закончив свои манипуляции. Он вручил Никколо глиняную кружку с каким-то снадобьем и добавил шепотом: — Сейчас боль не даст ему уснуть. Пусть выпьет. Отвар нагонит сон. Больному надо хорошенько отдохнуть. Как проснется, отвезите его в постоялый двор. Завтра я к нему наведаюсь.

Никколо поблагодарил и расплатился с лекарем. Как только врачеватель ушел, Милано, внимательно слушавший разговор, тут же обратился к другу:

— Нам нельзя здесь задерживаться. Надо догнать Жюли. Сейчас же!

— Допустим, мы ее догнали. Что дальше? Заберем ее с боем? — поинтересовался Никколо. — Ты сейчас даже станцевать не сможешь перед доминивитами, чтобы отвлечь их внимание.

— Мы не раз побеждали там, где успех казался немыслимым. Справимся и сейчас.

— Вдвоем? Ты обезумел! Порой твоя смелость граничит с безрассудством. Но сейчас ты зашел слишком далеко. Я не стану тебе потакать.

— Ослушаешься приказа?

— Мы не на войне. Так что помолчи и выпей отвар, — Никколо вытер со лба Милано выступивший пот, попытался напоить настоем.

— Я не буду его пить! — вспылил Милано и отшвырнул кружку в сторону. — Я испытывал боль и посильнее, чем от мелких ожогов. Потерплю.

— Терпи, сколько влезет. Страдай от боли. Не спи. Мне плевать! Все равно твой план неосуществим. Ты заведовал деньгами, теперь они превратились в груду металла. Я забрал самородок, но обменять его на лиры мы сможем только у ювелиров в Ливорно. Моих денег не хватит, чтобы купить лошадей. Так что нам все равно придется ждать твоего выздоровления.